Текст книги "Загадка Отилии"

Автор книги: Джордже Кэлинеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 32 страниц)

– Ты хотел поцеловать мне руку? – спросила она просто. – На! – И поднесла руку к его губам.

При таком поведении Отилии Феликсу не удавалось добиться никакого прогресса в их отношениях, а ему казалось, что все должно было разрешиться пылкой сценой, когда он, упав перед ней на колени, будет изливать свои неописуемо горячие чувства. Но Отилия, наверное, посмотрела бы на него смеясь и слова замерли бы у него на губах, как это один раз уже и случилось. Он лежал на кровати, подложив руки под голову, и всем своим существом следил за находившейся в соседней комнате Отилией. Про себя он говорил ей все то, чего не осмеливался сказать вслух. Вдруг Отилия появилась на пороге:

– Что ты делаешь в кровати среди бела дня? О чем думаешь?

– И прежде чем Феликс успел подняться, она уселась на краешек его постели.

– О чем ты думаешь? О чем?

– И все теребила пуговицу на его пиджаке. Феликс собрался с духом:

– Я хотел бы тебе кое-что сказать, Отилия, но я боюсь...

– Ты столько раз говорил, что хочешь сообщить мне какую-то тайну. Скажи наконец, ведь я тебя не съем. Ну, я очень спешу. Ох, у меня столько дел!

Объясняться в подобной обстановке казалось Феликсу смешным. И он привык признаваться в своей любви шепотом, в отсутствие Отилии. Запершись в комнате, он предавался своим грезам, обнимал и прижимал к себе фотографию Отилии и, приблизив губы к ее уху, без конца шептал: «Люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя». Спать Феликс не мог, но его тянуло в постель, где он, вытянувшись, погружался в свои мечты и нервничал, если они ускользали. Он пытался заснуть, но как только образ Отилии тускнел, юноша в испуге пробуждался и спешил вернуть его обратно. Он уже не хотел видеть во сне ничего другого, и у него началась настоящая бессонница, от которой под глазами появились темные круги. Днем он каллиграфическим почерком выписывал в тетрадях: «Я люблю Отилию». Он даже прибегал к притворству, чтобы дать Отилии повод лишний раз проявить свою заботливость. Вообще в отношениях с ней словно находили выход его нерастраченные из-за ранней смерти матери сыновние чувства. Ему необходимо было исповедоваться ей, сознавать, что он под ее защитой, делать то, что она приказывала.

– Феликс, как ты рассеян! – порой кричала на него Отилия. – У тебя на костюме пуговицы еле держатся. Иди сюда, я их пришью!

– Эта заботливость была тем забавнее, что сама Отилия теряла пуговицы без всякого сожаления и скорее выбросила бы платье, чем стала бы его чинить. Феликс, заранее радуясь, покорно подходил к девушке. Отилия с милым насилием тащила его к себе, недовольно причмокивала языком и, сунув в рот Феликсу нитку, чтобы он не потерял память (с этой приметой она очень считалась), пришивала ему пуговицу, а Феликс вдыхал аромат рассыпавшихся у самого его лица волос. Пришитые пуговицы держались крепко, но в один прекрасный день Феликс, испытывая властную потребность ощутить дыхание Отилии, оторвал одну и явился к девушке.

– Удивительно, – сказала Отилия, – ведь я на днях ее так хорошо пришила!

Она ни о чем не догадалась или сделала вид, что не догадывается, и ее как будто просто рассердила такая неряшливость. Покатившись по наклонной плоскости симуляции, Феликс время от времени прикидывался больным. Отилия с серьезным видом касалась своими длинными пальцами горла юноши, чтобы узнать, нет ли у него температуры, поила его чаем, сидела на краешке кровати, не позволяя ему вставать. Внезапно ей пришло в голову, что Феликс плохо питается:

– Конечно, Марина готовит как придется, я этим не занимаюсь, вот ты и недоедаешь. И слишком много работаешь.

Дополнительное питание, придуманное Отилией, сводилось, когда она об этом вспоминала, к плитке шоколада или пирожному, которые она насильно совала Феликсу в рот. Он благоразумно подчинялся, так как при этом ему удавалось слегка укусить палец девушки. Все эти проявления материнских чувств длились ровно столько времени, сколько Отилия бывала дома наедине с Феликсом. Как только Паскалопол появлялся у них или приглашал Отилию в город, она снова делалась рассеянной и нетерпеливо ждала новых развлечений. И хотя она по-прежнему была ласкова с Феликсом, он, к своей досаде, сознавал, что это уже не имеет для нее никакого значения. Если Паскалопол входил как раз в ту минуту, когда Отилия пришивала Феликсу пуговицу (однажды так случилось), девушка не бросала работу и держалась с Феликсом по-прежнему просто, но глаза ее начинали сиять и, закончив шить, она тотчас же с нескрываемой радостью бежала к помещику. Феликс оказывался всего-навсего ребенком, который не может соперничать со взрослыми людьми. Это возбуждало в нем жгучую ревность, и он решил любыми средствами выяснить положение. Не отваживаясь прямо поговорить об этом с Отилией, он рассудил, что выскажет ей все в письме, взял листок бумаги и четко написал на нем:

Отилия, я живу здесь только ради тебя, потому что люблю тебя. Иначе я давно уехал бы. Я тебя люблю, неужели ты не видишь этого?

Феликс.

Сначала он намеревался послать письмо по почте, но оно могло бы прийти, когда он будет дома, а это его не устраивало. Он надумал оставить письмо в комнате Отилии, но и тут надо было действовать осмотрительно, чтобы Марина, убирая, не выбросила его письма. Как-то утром, когда Отилия куда-то ушла, он, дождавшись, пока Марина кончит уборку, положил конверт с надписью «Домнишоаре Отилии» на софу и, скрывшись в своей комнате, с тревогой стал поджидать девушку. В час дня он услышал шаги Отилии, хлопнула дверь, заскрипела софа, на которую она бросилась, чтобы немножко отдохнуть. У Феликса стеснилось в груди, сердце бешено застучало.

– Феликс, – услышал он возглас девушки, – Феликс, ты здесь?

– Да, – тихо ответил он, подумав, что Отилия прочла письмо.

– Я ужасно голодна. Пойдем поедим. Папа сказал мне в городе, что не придет к обеду. Да иди же сюда.

Феликс подошел, словно пойманный с поличным преступник. Отилия растянулась на софе в том самом платье, в котором ходила в город, даже зонтик лежал возле нее. Юноша окинул беглым взглядом софу, но письма не заметил. Наконец он увидел нераспечатанный конверт на краю стола. Значит, девушка взяла его и отложила, не читая. А что если она вообще не станет его читать? – испугался Феликс. Ему захотелось обратить внимание Отилии на письмо и убежать, потому что в глубине души он боялся произносить страстные слова. Отилия поднялась и, взяв его под руку, повела к двери. За столом она была очень оживлена, рассказывала ему о консерватории, спрашивала о его университетских делах. Однако она почувствовала, что Феликс чем-то озабочен.

– Что с тобой, Феликс? Ты так рассеян! Чего доброго влюбился! Это не удивительно, у тебя на факультете столько девушек...

Феликса огорчило предположение Отилии, и у него мелькнула мысль: не взять ли письмо обратно? Отилия долго занимала юношу разговорами, потом пошла к роялю, сыграла несколько пассажей, все время обращаясь к Феликсу, и наконец посоветовала ему пойти отдохнуть, так как он выглядел утомленным.

– Я тоже пойду к себе. Хочу немножко почитать, я так давно не брала в руки книгу.

Феликс поспешил уйти первым, чтобы не оказаться поблизости, когда Отилия найдет письмо, и, затаив дыхание, стал ждать. После долгого спора с Мариной Отилия поднялась по лестнице. Он слышал, как она вошла к себе, как легонько заскрипел пол, но в каком именно месте, это трудно было определить. Феликсу казалось, что Отилия стоит у стола. Затем последовали какие-то неясные звуки и... тишина. Феликс, боясь встречи с Отилией, остался в своей комнате. Когда немного позже он осторожно вышел, оказалось, что Отилия уже уехала в город, дверь в ее комнату была распахнута, а письмо исчезло со стола. Она вернулась к обеду вместе с Паскалополом и дядей Костаке и вела себя с Феликсом все так же непринужденно, будто ничего и не произошло. Раздосадованный Феликс стал смелее. Желая проверить, какое впечатление произвело его письмо, он ухитрился на минуту остаться с глазу на глаз с Отилией. Но девушка глядела на него открыто, говорила на незначительные темы и не выказывала ни малейшего смущения. Феликс стал сомневаться, попало ли ей в руки письмо, и решился на отчаянный шаг. Воспользовавшись тем, что Отилия была внизу с Паскалополом, он вошел в ее комнату, осмотрел софу, стол, поискал на полу, но ничего не обнаружил. Так или иначе, письмо кто-то взял.

На другой день за столом Отилия была в таком же безоблачном настроении, а вечером не вышла совсем. Феликс погрузился в безысходную скорбь, все стало ему противно, в голову приходили мрачные мысли. Он бросит все и, поступив кочегаром на пароход, уедет куда глаза глядят. Он воображал, как будет потрясена Отилия, как пожалеет, что заставила его страдать и уехать, видел ее в слезах. Эта жестокая мелодрама растрогала юношу до глубины души, и его уныние мало-помалу сменилось сильной, но целительной болью. Однако Феликса мучили самые разнообразные предположения: Отилия нашла письмо, но не догадалась, в чем дело, может быть вообразила, что это шутка или какая-нибудь старая записка; она по рассеянности бросила письмо, не распечатав; письмо затерялось среди вещей, и она вовсе не увидела его; она прочла письмо, но не любит Феликса. Последняя гипотеза разожгла в сердце Феликса ревность. Как! У Отилии хватает духу притворяться? Она так бессердечна, что не хочет сказать ему ни слова? Она способна любить старика Паскалопола и не обращать внимания на него, Феликса? Приступ гнева охватил его, и все порочившие Отилию слухи ожили в его памяти, приняв устрашающие размеры.

Нет, нет, Отилия держалась с ним, как сестра. Она не может его ненавидеть. Вероятно, ее рассердил его поступок. Не таким способом надо было передать ей письмо. Разве имел он право проникнуть в ее комнату? Что за непростительное легкомыслие! Следовало самому сказать ей все прямо и скромно. Мучения Феликса возрастали с каждым днем, потому что в равнодушии Отилии, если судить по тому, как она себя вела с ним, сомневаться не приходилось, а узнать судьбу письма он не мог. В тот день, когда Феликсу стало окончательно ясно, что всякая надежда потеряна, он так горевал, что позабыл вернуться домой к обеду. Его охватило безумное, неистовое желание бродить в одиночестве, и он, несмотря на мороз, прошел пешком до самой Бэнясы. Он дрожал от обиды и яростно подыскивал в уме слова, которые скажет при возвышенном прощании с Отилией. На обратном пути он устал и сел на запорошенную снегом скамью, не слыша ни стука экипажа, ни шагов. Из этого оцепенения его вывела тонкая рука, взявшая его за подбородок. Перед ним стояла Отилия.

– Что ты здесь делаешь, Феликс? Ведь я уже давно ищу тебя! Ах, сумасшедший, как ты огорчаешь меня!

И Отилия в забавном отчаянии опустилась на покрытую снегом скамью. Девушка была одета в стянутое в талии каракулевое пальто, которого Феликс раньше не видел.

– И ты еще утверждаешь, что любишь меня! Феликс вздрогнул. Значит, Отилия прочитала письмо!

Девушка засмеялась и снова взяла его за подбородок.

– Ну, скажи мне, Феликс, почему ты убежал из дома? Мы тебя чем-нибудь обидели?

Подавленный Феликс опять опустил голову и ответил:

– Но ты прекрасно знаешь... Я тебе писал... Я больше не могу так...

– Ты любишь меня? – серьезно спросила его Отилия, как будто справляясь, не болен ли он.

Феликс кивнул головой.

– Какой ты ребенок! Я прочла твое письмо, но забыла, ты ведь знаешь, какая я бестолковая. Зачем же ты убежал? Разве я говорила, что не люблю тебя?

Феликс встрепенулся:

– Отилия, это правда? Ты меня любишь?

– Ведь я же не говорила, что ненавижу тебя... Феликс снова был обескуражен. Он взял руки Отилии, начал осыпать их нежными поцелуями и, крепко стиснув ее пальцы, приложил их к своим щекам. Отилия с улыбкой позволяла ему это. Ободрившись, Феликс захотел получить более убедительное подтверждение и потянулся к Отилии, чтобы поцеловать ее. Она оглянулась на пустое шоссе и, мягко уклонившись, легонько поцеловала его сама в щеку, возле уха. Феликс опьянел от счастья.

– Поедем домой, Феликс, будь умником, мы еще поговорим в другой раз. Бедный папа беспокоится. Не рассказывай ему ничего. Мы скажем, что у тебя были занятия в университете.

Дома Отилия, стараясь не встретиться с дядей Костаке, повела Феликса, как арестованного, наверх и оставила на пороге его комнаты.

– Теперь иди к себе, согрейся. Я принесу тебе чаю. Феликс, желая увериться, что он не грезит, удержал Отилию за руки:

– Отилия, не играй мною, скажи, ты любишь меня?.

– Ты мне не безразличен. Но сейчас я занята, посиди спокойно.

И Отилия, посмеиваясь, сбежала вниз по лестнице.

Феликс провел райскую ночь, однако в последующие дни он опять стал испытывать недовольство. Отилия держалась с ним, как всегда, дружески, с прежней радостью принимала Паскалопола, и ничего в сущности не изменилось. Феликс начал сомневаться в серьезности ее слов и жаждал объяснения. Однажды, уже за полночь, он подстерег, когда Отилия вернулась в свою комнату. С полчаса он колебался, наконец постучал в ее дверь и тихонько позвал: «Отилия!»

– Что тебе? – услышал он из-за двери шепот девушки.—Я раздета!

Я непременно должен тебе кое-что сказать.

– Ты очень неблагоразумен, завтра скажешь.

– Нет, сейчас, сейчас, – настаивал Феликс, толкая дверь.

В щелке приотворившейся двери появилась дрожащая от холода Отилия. Волосы ее были распущены по плечам, и она, в своей длинной и широкой ночной сорочке, из-под которой виднелись тоненькие ножки, походила на ангела-вестника. Протянув руку, она легонько погладила Феликса.

– Будь умником, Феликс, ведь ты мне обещал! Нас могут услышать.

– Я тебя люблю! – пожаловался Феликс и поцеловал ее руку.

– И я тебя люблю, я тебе сказала, но это вовсе не причина, чтобы делать глупости.

Феликс толкнул дверь сильнее, и озябшая Отилия, не сумев удержать свои позиции, убежала на кровать и, стараясь согреться, уселась, поджав ноги и поеживаясь. Феликс стал на колени и положил голову на край постели.

– Я тебя люблю!

– Я знаю, – ответила девушка, коснувшись пальцами его волос. – Но тот, кто любит, тот скрывает свои чувства и не делает другому зла. Ты хочешь причинить мне зло?

– Поженимся, Отилия, – продолжал Феликс, – уедем отсюда. У нас есть средства к жизни. Я буду работать.

– Ох, Феликс, какой ты глупый. Да ведь ты еще несовершеннолетний. И кроме того... Тебе надо много трудиться, чтобы сделать карьеру, ты должен быть свободен. Я назавтра же стану для тебя обузой.

– Никогда.

– Нехорошо, когда супруги одного возраста, – вполне серьезно возразила Отилия. – Мужчинам все быстро надоедает.

– Отилия, ты не любишь меня.

– Да нет же, нет, Феликс. Я говорю так именно потому, что люблю тебя. Я мечтала о славе, о богатстве для тебя, думала потом найти тебе девушку – хорошую, кроткую. Мне никогда бы и в голову не пришло, что ты полюбишь меня. Я взбалмошная, сама не знаю, чего хочу, я – для людей пресыщенных, как Паскалопол, которые тоскуют по юному смеху, по молодости.

Феликс почувствовал себя уязвленным.

– Понятно, почему ты любишь Паскалопола, ведь он богат.

Отилия, гладя его по голове, задумчиво и беззлобно ответила:

– О нет, бедный Паскалопол тоже отчасти моя жертва, как сказала бы тетя Аглае. Он одинокий, несчастный человек, ему необходимо иметь возле себя друга. Не знаю, может быть, он сам себя обманывает. Я думаю, он предпочел бы, чтобы я была его дочерью. Не скрою от тебя, что он мне некоторым образом дорог, нужен мне, но это совсем не то, что ты предполагаешь. Все вы, мужчины, старые и молодые, – просто дети.

Радость, неуверенность, все сложные чувства, переполнявшие грудь Феликса, искали выхода. По щекам его потекли слезы.

– Отилия, я не могу, не могу без тебя, Я буду ждать сколько захочешь, буду молчать, буду делать все, что ты скажешь, стану твоим защитником, но позволь мне любить тебя!

Феликс встал с колен и попытался обнять Отилию. Всегда такая проворная и насмешливая, она словно потеряла всю свою смелость. Взгляд ее потеплел, губы дрожали. С покорным, растерянным видом принимала она робкие поцелуи Феликса и порой машинально отвечала ему, едва касаясь губами его щеки.

– Мы будем молчать, – бредил Феликс, – но будем считать себя обрученными и, когда станем независимы, поженимся. Ради тебя я сделаюсь великим человеком, богачом, и ты будешь учиться в консерватории. Отилия вздохнула:

– О, какие прекрасные грезы! Не очень-то я верю в свою звезду. Я от всего сердца хотела бы, чтобы ты был счастлив... со мною.

Они просидели так несколько часов, говорили обо всем, переходили от планов на будущее к болтовне о знакомых. Почти забыв, как случилось, что они здесь вместе, они очнулись, только когда запели петухи.

– Феликс, ради бога уходи! Если нас увидит эта трещотка Марина, то по всему городу пойдут россказни. Уходи, уходи.

Отилия торопливо прикоснулась губами к лицу Феликса, а он прижал к своей щеке ее руку и поцеловал.

С тех пор они иногда сидели вдвоем по ночам, во тьме, то в одной комнате, то в другой, отдаваясь своим невинным мечтам. Феликс счел бы себя бесчестным, если бы допустил хоть малейшую нескромность по отношению к Отилии, и, когда властью подсознания в его мозгу упорно возникали чувственные картины, он мучился, стараясь их отогнать, и думал о том, какой он ничтожный и подлый. Он верил в чистоту Отилии, и сознание своей целомудренной преданности девушке делало его счастливым. Жизнь обрела смысл, и он с увлечением взялся за занятия. Он ходил в больницы по собственной инициативе и напрашивался на приглашения коллег с последнего курса. Во время беседы главного врача со студентами на специальные темы он подал несколько реплик, которые поразили врача, и юноше, обладавшему столь редкими в его возрасте познаниями, стали разрешать в порядке исключения присутствовать вместе со старшекурсниками при осмотре больных. Можно было заранее предсказать, как его встретят, когда он станет практикантом. Чаще всего Феликс посещал невропатологов и психиатров; бывал он в больнице Колентина (где находил также превосходную даровую ванну); бывал у доктора Маринеску, любившего, чтобы его окружали студенты, и у доброго, экспансивного доктора Обрежа, который проливал слезы над своими умалишенными, вызывая их по очереди, словно напоказ зрителям.

Феликс и Отилия часто теперь гуляли об руку по шоссе или после занятий поджидали друг друга. Раза два случилось так, что приезжавший в коляске Паскалопол не заставал Отилию дома. И Паскалопол и Отилия призадумались. Но Феликс смотрел на все с эгоизмом влюбленного. Он неотступно просил Отилию порвать всякие отношения с Паскалополом. Девушка пыталась убедить его в неразумности такого шага:

– Ты напрасно опасаешься Паскалопола. Я даже сказала бы, что ты неблагодарен. Паскалопол всегда готов замолвить за тебя словечко, и если бы не он, ты, вероятно, и не жил бы здесь. Ты сам это поймешь позднее. Он чуткий человек, он может быть полезен таким круглым сиротам, как мы. Кто у нас есть? Никого, кроме папы. Папа – старик и слушается тетю Аглае. Я очень привязана к нему, но ничуть не удивлюсь, если он оставит меня без средств. Я не так слепа, чтобы не отдавать себе отчета в том, чего можно и чего нельзя ожидать от папы. Ты под опекой, и еще почти год у тебя никого не будет ближе, чем он. Папа способен поддаться обману и запутать твои дела, он становится немножко неуравновешенным. Ты удивишься, если я тебе скажу, что Паскалопол, даже не зная тебя (он только сказал, что был знаком с твоими родителями), принял в тебе участие и образумил папу, который очень уважает его. Он вообще оказывает папе много услуг. Папа такой странный. Когда ты написал мне, что приезжаешь, он все настаивал, чтобы ты по-прежнему жил в Яссах, хоть я и не знаю толком, какая у него была цель. Я люблю его, однако должна сказать, что он скуповат. Да ты и сам это видишь... Он все твердил, что ты найдешь службу, которая даст тебе возможность жить там, в Яссах, и не требовать у него ни гроша. О нет, не подумай, у папы и в мыслях не было присвоить твои доходы, но он хотел бы, чтобы ты поступал так же, как он, то есть не дотрагивался до денег. Доход он откладывал бы, но кому известны папины дела? Я с детства живу в его доме и все же не знаю в точности, каким состоянием он обладает. Не знаю, какая у него собственность, хотя солидные люди уверяли меня, что тот или другой дом принадлежит ему. Тетя Аглае помогает хранить эту тайну, потому что хочет захватить его имущество. Если бы завтра бедный папа умер, Аглае вышвырнула бы меня на улицу.

– Ты со мной, Отилия, и можешь презирать ее, – с убеждением фанатика объявил Феликс.

– Знаю, не сомневаюсь в тебе. Но ты и сам еще нуждаешься в покровительстве.

Отилия так энергично ратовала за Паскалопола, что Феликс на один день смягчался и позволял убедить себя, будто Паскалопол приезжает именно за тем, чтобы охранять любовь его и Отилии. Но когда вечером являлся помещик и девушка радостно встречала его веселым смехом и бурной игрой на рояле, а за самый незначительный подарок вознаграждала невинной лаской, Феликс снова мрачнел от ревности и желал помещику немедленной смерти. Однажды после обеда, когда Феликс и Отилия, взявшись за руки, были увлечены бесконечным разговором, послышался колокольчик. Отилия забыла, что ждет Паскалопола. Феликс покраснел от досады:

– Скажи, что тебя нет дома!

Отилия опечалилась. Она старалась уговорить Феликса, что это неделикатно, что, в конце концов, ей жаль Паскалопола, но Феликс, больше из упрямства, не уступал. Тогда Отилия с решительным видом серьезно проговорила:

– Смотри же, я делаю это ради тебя.

Она не спустилась вниз, и дядя Костаке пришел за ней. Увидев ее с Феликсом, он нисколько не вознегодовал. Он не удивлялся ничему, что делала Отилия, и если бы Феликс при нем поцеловал ее, он все так же потирал бы руки, точно регистрирующий какой-нибудь документ нотариус.

– Папа, скажи ему, что меня нет дома, – объявила Отилия. – Мне очень жаль, но я не хочу больше его принимать.

Дядя Костаке в испуге умоляюще посмотрел на Отилию.

– Почему, по-по-почему? Он ждет те-тебя с коляской. Го-го-говорит, что вы едете в театр.

Он с таким видом произнес последние слова, как будто это был решающий аргумент, перед которым Отилия не сможет устоять.

– Нет, папа, я не поеду, я устала и хочу, чтобы прекратились все эти разговоры.

Опешивший, потрясенный дядя Костаке предстал перед Паскалополом. Паскалопол, в вечернем костюме и широком пальто с каракулевым воротником, встревоженно ждал, положив на колени трость с серебряным набалдашником в виде головы борзой.

– Что случилось?

– Не-не-не идет... нет дома... не-не-не может больше,– путался дядя Костаке.

Паскалопол побледнел:

– Почему не может больше? Что случилось?

– Она сказала, что идут разговоры! – оправдывался дядя Костаке. Потом намекнул: – Поднимитесь наверх!

Паскалопол горько усмехнулся:

– Трудно человеку моего возраста рассчитывать на победу, если женщина не хочет больше его видеть.

Он прошелся взад и вперед по комнате.

– Но почему домнишоара Отилия рассердилась? – умоляюще спросил он Костаке. – Что произошло?

Дядя Костаке совсем сгорбился, выражая этим свое полное неведение и растерянность. Паскалопол подождал еще немного и наконец, охваченный глубокой скорбью, направился к двери. Костаке протянул к нему руки, как человек, тонущий в открытом океане.

Через несколько дней дядя Костаке, которому присутствие Паскалопола было необходимо как воздух, попытался выведать настроение Отилии.

– Теперь Паскалопол может приехать? У тебя уже прошла усталость?

Отилия на секунду присела к нему на колени, поцеловала в лоб и сказала кротко, но без колебаний:

– Нет, папа!

Паскалопол прислал слугу с визитной карточкой, спрашивая, когда ему будет позволено посетить их, но получил отказ под неправдоподобным предлогом. Однако Феликс не только не был удовлетворен своей победой, но даже чувствовал себя виноватым, словно совершил какой-то дурной поступок, сознаться в котором ему не хватало храбрости. Он начал понимать, что привлекало Отилию к Паскалополу. Больше не звучал в определенные часы мягкий, бодрый голос, не было человека, который так любил доставлять удовольствия молодежи и охотно подчинялся ее капризам. Поведение Паскалопола стало казаться Феликсу вполне безобидным, он стыдился, что изгнал его, Да еще таким способом, и в душе испытывал глубокое уважение к помещику. Легко было заметить, что Отилия очень грустит. Веселость ее исчезла, она больше не играла

на рояле, не выходила в город, нервничала. Однажды Феликс увидел, как она рылась в ящиках, с яростью выдвигая их один за другим и в отчаянии восклицая:

– У меня нет приличных перчаток, о господи!

Феликс излечился от первого любовного безумия и теперь мог рассуждать более здраво. Он знал, что Отилия любит роскошь, что она чувствует себя несчастной, если у нее нет какой-нибудь модной безделки, что ей нравится кататься в экипаже. Видя Феликса об руку с ней, коллеги по университету хлопали его по плечу:

– Ловкач, как же ты ее заполучил? Это самая изящная девушка в консерватории и самая гордая, к ней не подступишься.

Желая пресечь сплетни, Феликс наполовину сознался:

– Это моя кузина.

Для того чтобы жить соответственно своим вкусам, Отилии необходимы были деньги. Но кто мог дать их ей? Дядя Костаке? Он забывал оставлять деньги даже на ежедневные расходы. А Феликсу, которому он по закону обязан был выдавать какие-то суммы, он до сих пор ничего не давал. Теперь Феликс начал догадываться о роли Паскалопола. Конечно, тот щедро поддерживал Отилию, предоставляя и дяде Костаке возможность кое-чем поживиться. При этой мысли Феликса снова охватило бешенство. Зачем Отилии унижаться? Он даст ей все, что нужно. Он принимал героические решения зарабатывать деньги и делать Отилии подарки. Вскоре он осознал свою наивность. Он сам не имел ни гроша, и если бы его не содержал дядя Костаке, ему просто нечего было бы есть. Все, что он получал, он получал через Отилию. До тех пор, пока он не достиг совершеннолетия, договориться с дядей Костаке было невозможно. Феликс пытался подыскать работу. Само собой разумеется, найти службу он мог, но лишь отказавшись от университета, а такой выход казался ему унизительным. Он согласился бы давать частные уроки, но они не могли принести значительного заработка. Да и Отилия держала его в строгом повиновении, спрашивала, куда он идет, постоянно напоминала о том, что его ожидает блестящее будущее и что необходимо заниматься. Одна купленная для него Отилией книга по медицине стоила больше, чем он заработал бы уроками за месяц. Когда Отилия хотела, она располагала деньгами и могла исполнить любую свою фантазию. Феликс приуныл, и это в значительной мере сбило с него мужскую спесь, а одно обстоятельство развеяло последние остатки ревности. Как-то раз Аурика ехидно спросила его:

– Правда, что Паскалопол бросил Отилию?

– Я ничего не знаю, – хмуро ответил Феликс.

– А я узнала! – со злобным удовлетворением настаивала Аурика. – Еще бы! Такой утонченный человек, как Паскалопол, должен был и конце концов увидеть, что ничего интересного в этой бесстыднице нет. Только берегитесь, чтобы и вам не попасть в ловушку. Я замечаю, что вы с ней очень подружились.

Феликс охотно объявил бы Аурике: «Вы заблуждаетесь, Паскалопол умирает от любви к Отилии, и увидите, он скоро вернется!» Его остановила лишь гордость.

– Каждый был бы рад пользоваться вниманием Отилии,– сказал он.

Аурика недоверчиво посмотрела на него.

Феликс привел бы Паскалопола сам, если бы ему не мешали ревность и самолюбие. Случай помог ему исправить то, что он считал следствием своей горячности. На улице чья-то рука с силой сжала его руку. Это был Паскалопол. Помещик ни о чем не спросил, он мягко сказал:

– Очень прошу вас пройтись немного со мною. Я хочу с вами поговорить.

У Феликса сильно забилось сердце. Его поражали противоречия, живущие в душе человека. Из чувства соперничества он опасался Паскалопола и все же, увидев его, обрадовался, как радуются верной собаке, которая долго пропадала и вдруг нашлась. Паскалопол повел за собой Феликса (они встретились на проспекте Виктории), все время ласково держа его под руку, и вскоре они уже сидели друг против друга за письменным столом помещика перед налитым в рюмки зеленым ликером. Паскалопол, несколько раз откашлявшись, как это делают робеющие ораторы, прохаживался по комнате, а Феликс сидел со стесненным сердцем, точно подсудимый, который ждет речи прокурора. Быстро выпив одну за другой две рюмки, Паскалопол наконец решился:

– Дорогой домнул Феликс, не знаю, поверите ли вы, если я скажу, что очень привязан к вам и сожалел, что не мог вас видеть.

Сконфуженный Феликс потупился. Паскалопол был явно взволнован.

– Домнул Феликс, скажите мне прямо, как подобает мужчине, отчего домнишоара Отилия не хочет больше принимать меня?

– Но я... я не знаю... я...

Феликс залился румянцем. Вопрос Паскалопола вонзился в него, словно игла при инъекции.

– Вы любите домнишоару Отилию? Скажите мне, как сказали бы отцу.

Феликс растерялся от такого допроса, почувствовал себя мальчишкой и смущенно молчал, тем самым невольно подтверждая слова Паскалопола.

– Значит, вы ее любите! – сделал вывод помещик. – Иначе и быть не может. Как мужчина, я немножко огорчен, но как друг понимаю и одобряю вас. Домнишоара Отилия – редкая девушка. Но разрешите мне прибавить еще кое-что. Вы уверены, что всегда будете ее любить?

Феликс сделал негодующий жест. «Я буду любить ее вечно», – хотел сказать он.

– Знаю, знаю, – продолжал Паскалопол, – теперь вы любите ее пылко, как всякий юноша, но, может быть, здесь дело в молодости, в избытке чувств. И, опять-таки, убеждены ли вы, что Отилия всегда будет любить вас? Я не так выразился. Разумеется, она будет любить вас неизменно, потому что она чудесная девушка, но я хочу сказать, убеждены ли вы, что она всегда будет счастлива с вами? Я слишком хорошо знаю Отилию, у нее темперамент артистки, ей нужна роскошь, разнообразие. Если она сейчас выйдет замуж, это деформирует ее характер, погасит все ее прелестные порывы. Домнул Феликс, позвольте признаться вам как другу: я не был счастлив в браке. Первая моя жена не сумела поддержать честь моего имени, хотя я имел на это право. В моей душе прозаического помещика есть капля романтики. Я знал Отилию еще ребенком, могу сказать, что она выросла у меня на глазах. Если бы бог позволил мне сотворить для себя женщину, какую я хочу, я создал бы ее такой, как домнишоара Отилия. Я люблю Отилию, дорогой домнул Феликс, и, возможно, не ошибаюсь, когда утверждаю, что и она любит меня. Это нетрудно, потому что такой разочаровавшийся человек, как я, ни на что не претендует. Я никогда ничего не требовал от домнишоары Отилии и не слишком старался разобраться, сколько отцовского и сколько мужского в моей любви. Но домнишоара Отилия понимает меня, нуждается в моей покладистости и... я знаю, вы будете в душе иронизировать... и в моих деньгах. Деньги есть у многих, но не все умеют их давать. Я не снабжал домнишоару Отилию деньгами, не оскорблял ее, не покупал, но я так привык исполнять все ее капризы, еще когда она была маленькой, что отказывать ей в этом сейчас значило бы поступать как отец, лишенный родительских чувств. Да, домнул Феликс. Отилия приходила ко мне просто, как дочь, и просила о чем-нибудь. И она никогда не чувствовала себя, извините меня, куртизанкой, которая требует чего-то от мужчины. Между нами образовалось родство sui generis [9] и теперь, когда вы хотите его разрушить, страдаем и я и она. Быть может, не следовало бы это вам говорить, но однажды домнишоара Отилия пришла ко мне обеспокоенная и рассказала, что дядя Костаке не хочет дать вам денег для поступления в университет и всего прочего. Что ж, я дал ей денег. Нет, вы не должны считать себя униженным. Я позаботился о том, чтобы не поставить вас в ложное положение, и заставил Костаке возместить мне эту сумму. Так что вы мне ничем не обязаны. Я не мог бы вам сказать, люблю ли я домнишоару Отилию как отец или как мужчина, я не хотел бы сейчас ставить этот трудный вопрос. И сама домнишоара Отилия хорошенько этого не знает. Но мы нужны друг другу и понимаем друг друга. Может быть, домнишоара Отилия переживает сейчас лишь какой-то кризис и воображает, что любит вас (мне, человеку пожилому, всегда грозит такая опасность), я не хочу вам сказать ничего обидного, – может быть, она действительно любит вас, это было бы не удивительно. Вы дельный, красивый, интеллигентный юноша. Но пожениться вам теперь было бы безумием, уверяю вас. Вы слишком молоды и недостаточно изучили друг друга. Я хорошо знаю домнишоару Отилию. Она как ласточка: если ее запереть в клетку, она умирает. Подождите, пока вы оба станете совершеннолетними, пока вы сделаете карьеру, узнаете друг друга как следует, и тогда... Поверьте, что один я от всей души помогаю вам. Я очень хотел бы увидеть вас счастливыми. Поэтому нет необходимости изгонять меня (Паскалопол сделал умоляющий жест, который растрогал Феликса), я человек безвредный. Какую опасность может представлять старик для вашей молодости? Деньги, ох, деньги! Когда женщина любит, она берет деньги у старика и отдает их молодому. Домнул Феликс, вы омрачили мое существование, скажу вам прямо, вы отняли у холостяка невинный мир его радостей. Мне необходима домнишоара Отилия, она моя маленькая сентиментальная слабость. Раз я не могу быть любовником, я останусь преданным другом, отцом для вас обоих. Поверьте мне, это так.