Текст книги "Загадка Отилии"

Автор книги: Джордже Кэлинеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

В безразличии Аглае таилось жало, которое укололо Джорджету, и именно поэтому она решила во что бы то ни стало переменить свое положение. После этой встречи Стэникэ принялся раздувать пламя с обеих сторон. Джорджета, говорил он в одном месте, имеет приданое, кое-какие деньги (что было правдой) и генерала-покровителя. Тити, говорил он в другом, получит дом и некоторую сумму денег – что опять-таки было правдой. Аглае так свыклась с мыслью об этой женитьбе, что, хотя неизвестно какими путями, узнала кое-что о Джорджете, начала одобрительно относиться к сватовству Тити. Она гордилась, что в их семью войдет «артистка». Тити разумный мальчик, он слушает маму. Стоило кому-нибудь хоть немного усомниться в порядочности Джорджеты, как Аглае язвительно заявила:

– Лучше девушка, которая раньше любила, меняла мужчин, а теперь притихла и сидит дома, чем эти распутницы под маской святоши. Мне она нравится. Я виню не ее, а мужчин, которые кружат головы красивым девушкам.

– Мама, какая она красивая!—в восторге восклицала Аурика. – Почему я не родилась такой же?

Она решила брать у Джорджеты уроки кокетства. Таким образом, пока Джорджета упивалась мечтами о семейной жизни, семья Туля превозносила женщин полусвета.

Наконец Феликс узнал из уст Стэникэ об этой истории.

– Тити убил бобра, – сказал Стэникэ Феликсу. – Он женится на Джорджете. Первоклассная девочка!

У Феликса потемнело в глазах. Он и сам не понимал, почему это его так задело, ведь, в конце концов, Джорджету он не любил, и их связь никого ни к чему не обязывала. Но в отсутствие Отилии он отчасти перенес на Джорджету свою склонность к дружбе с женщинами. Он считал гнусным, что такая умная, хотя и легких нравов девушка, как Джорджета, может бросить взгляд на Тити и тем самым как бы сравнить Тити с ним, Феликсом. Его унизили, он снова обманут в своих чувствах. Обдумав все хорошенько, Феликс сознался себе, что он ревнив и завистлив, что он злится на Тити. Сперва он решил, что разумнее всего не вмешиваться в это дело. Однако затем он увидел, что сложившееся положение тяжелее, чем могло показаться на первый взгляд. Он не в силах был бы смотреть в глаза Тити и остальным, он считал бы себя в заговоре с Джорджетой. Она являлась его любовницей и, несомненно, продолжала бы оставаться ею и дальше, ибо он не мог предположить, что отныне она станет неприступной. Со всех точек зрения этот брак выглядел нелепым. И Феликс, мужское самолюбие которого было уязвлено, тотчас же сумел уверить себя, что он обязан открыть Джорджете глаза. Обвинив девушку в недостойном молчании (она в свою защиту говорила, что ничего еще не решено й что все это болтовня Стэникэ), он спросил ее:

– Ты хорошо знаешь обстановку, в которой живет Тити, знаешь, что он за человек?

– Нет! Я думаю, он не преступник. Ты меня пугаешь...

– Тити уже был женат.

Джорджета поразилась. Замысел Стэникэ, направленный якобы к ее пользе, на поверку оказался лишь махинацией с целью пристроить юного балбеса, который сидит на шее у родителей.

– Слышали вы что-нибудь подобное? Расскажи мне все, Феликс!

Феликс, ничего не преувеличивая, но с иронией и нарочитой бесстрастностью изложил все, что ему было известно о Тити: о браке с Аной, о его упрямстве, психозах (среди которых не забыл и качания), о беспрекословном подчинении приказам Аглае. Высказал и свое мнение, что Симион – сумасшедший и что над Тити тяготеет фактор наследственности. Все матримониальные фантазии Джорджеты, которые питались только тщеславием девушки, ведущей беспорядочный образ жизни, разлетелись в один миг. Она хохотала до слез.

– У каждого свои причуды, Феликс, – сказала она.– Я, Джорджета, девушка без предрассудков, которой ничего не стоит вскружить голову трем генералам одновременно, я – замужем за рисовальщиком? Но это абсурд! Ты мой друг, Феликс. А Стэникэ я выгоню вон.

Тем не менее Джорджета не выгнала Стэникэ – настолько невинная у него была физиономия, когда он в тот же день явился к ней. Он сразу учуял, куда ветер дует.

– Послушай, Стэникэ, ты все еще настаиваешь, чтобы я вышла за твоего медведя?

– Я? Вы пренебрегаете моими добрыми чувствами к вам! Я смотрю на тебя с Феликсом. Какая молодость, какая красота! Завидую вам... Любите, пользуйтесь жизнью, пошлите к чертям все условности. Знаешь, зачем я пришел? Я пришел по-братски спросить тебя, ты непременно хочешь выйти за Тити? Они ухватились за это, приняли всерьез. Там я пошутил, но тебя обязан предупредить. Этот Тити не такой, как кажется, он – мул. И теща моя тоже не святая. Для меня явилось бы честью, если бы ты стала моей родственницей, но прежде всего я хочу быть твоим другом. Не правда ли, домнул Феликс?

– Вот что, друг мой, – сказала Джорджета, – виляй как угодно, я больше не буду слушать тебя. Скажи своему претенденту, что я ему отказываю, а теще – что я...

Феликс укоризненно взглянул на нее, он полагал, что в своем цинизме она переходит некоторые границы. Стэникэ сказал:

– Вот так я по доброте душевной растрачиваю свои силы. Можно иметь самые честные намерения, но стоит хоть раз ошибиться, сделать ложный шаг – и наживешь себе врагов.

Стэникэ побродил по квартире, потрогал безделушки, поглядел в окно, наконец, не зная о чем поговорить, простился и ушел. Однако в дверях он внезапно обернулся.

– Дай мне двадцать лей, – сказал он Джорджете, – и пусть благословит тебя бог.

Джорджета вынула из шкатулки, золотую монету и бросила ему. Стэникэ на лету поймал деньги.

– У меня на душе стало легче, – заключил он, вздыхая. – Сегодня я сделал доброе дело!

В этот вечер Джорджета пожелала, чтобы Феликс остался у нее. Он остался. Однако, хотя его мужской эгоизм и был удовлетворен, он втайне страдал от того, что уступил своим мелким, ничтожным побуждениям. Лежа в постели, Джорджета заставляла Феликса рассказывать о себе. Она хотела знать его намерения, его планы на будущее. Эти вопросы, чем-то похожие на вопросы Отилии, напомнили Феликсу, что он изменяет дорогому ему образу. Он попытался забыться, рассказывая Джорджете о своих стремлениях. Сказал, что хочет стать выдающимся врачом, ученым, что университет для него – путь к будущей научной деятельности. Он мечтает что-то открыть, разгадать тайны науки, внести свой вклад в развитие медицины. Горячо говорил о том, что долг его поколения – заниматься созидательным трудом, о том, как удручает его тот факт, что ни в одной области мировой культуры не встретишь имен румынских ученых. Он сознавал себя способным на сверхчеловеческие усилия.

Джорджета держала руку на его плече, завороженная тем, что наконец-то мужчина удостаивает ее глубокомысленной беседой. Она обладала довольно живым умом и читала много французских книг, правда, не слишком высокого художественного качества. Ее быстрые ответы нравились генералу, который любил болтать с ней, но разговоры с Джорджетой всегда ограничивались фривольными темами.

– Мне нравится твой энтузиазм, – сказала Джорджета, – но в жизни есть и другие радости. Позднее тебе наскучит так много учиться и ты захочешь жить полной жизнью. Я предвижу, что ты сделаешь блистательную партию, женишься на богатой девушке, займешься политикой, станешь депутатом, возможно, пойдешь и еще дальше. Умный мальчик, вроде тебя, может добиться чего угодно.

Феликс был разочарован прозаичностью взглядов Джорджеты и ничего не ответил. Она вдруг показалась ему очень пошлой.

– Отчего ты так смотришь на меня?—спросила его Джорджета.

– Я смотрю... так... В конце концов, естественно, что я смотрю на тебя, когда говорю.

– Ты как будто хотел мне что-то сказать.

– Видишь ли, – вдруг решился Феликс, – мне надо идти. Я забыл сказать тебе, что у меня завтра много дел, я должен готовиться к экзаменам.

Мысль, что он проведет у Джорджеты целую ночь, мучила его, все представлялось ему лживым, и он искал предлог для бегства.

– Послушай, Феликс, имей мужество сказать мне прямо! Ты боишься остаться у меня, думаешь, что это неприлично?

– Нет, нет, – смущенно возразил Феликс, – все так и есть, как я тебе говорю.

Он быстро оделся, стесняясь взгляда Джорджеты, которая следила за ним и терзалась сильнейшими подозрениями. Поступок Феликса был несколько оскорбителен, но она принудила себя верить, что он не лжет. Она не допускала и мысли, что от нее может убежать какой-нибудь юноша.

Когда Феликс вместе с Джорджетой вышел в переднюю, он увидел там пожилого человека, который, грустно улыбаясь, снимал перчатки. Никто не слышал, как он пришел.

– Ах, генерал! – вскрикнула Джорджета.

– Oui, mon enfant, c'est justement ton gйnйral. Тебя это удивляет? Я увидел в твоих окнах свет. Ce n'est pas de ma faute... [14]

Феликс побелел, и генерал, который все еще улыбался, сейчас же это заметил. Генерал был приятный седоусый старик, одетый весьма тщательно, в костюме табачного цвета, с широким, заложенным в три складки черным шелковым галстуком и в котелке.

– Это твой молодой друг? Я очень рад. Разрешите представиться, генерал Пэсэреску.

И генерал, по-военному щелкнув каблуками и поклонившись, вежливо протянул Феликсу руку.

– О, я виноват, мне просто нечего было делать,– искренно сожалея, сказал он без всякой иронии. – Я помешал вам. Домнишоара Джорджета проказница, она не сообщает мне свои точные приемные часы.

Обрадовавшись, что дело приняло такой оборот, Джорджета побежала одеваться.

– Как вы сказали вас зовут, молодой человек? – спросил генерал.

– Сима.

– Какой Сима?

Сын доктора Сима, из Ясс.

– Того, который служил в армии?

– Да.

– Но я знал Иосифа Сима, вашего отца. О, какая неожиданность!

Генерал внимательнее посмотрел на Феликса и взял его за подбородок; очевидно, юноша чрезвычайно понравился ему. Для Феликса этот жест был невыносим. Отилия, Джорджета, мужчины, женщины – все берут его за подбородок, точно он малое дитя.

– Поздравляю вас, милый мой! – засмеялся, не зная, что сказать, генерал.

Вся передняя пропахла духами генерала. Феликс двинулся к двери.

– Боже мой, вы не должны уходить, – запротестовал старик. – Я не хочу вам мешать. Сию минуту я уйду.

– Мне надо сейчас же идти, меня ждут, – в отчаянии сказал Феликс.

– Вот как? – удивился благовоспитанный генерал.– Знаете, домнишоара Джорджета прелестная девушка, она заслуживает нашей дружбы, – прибавил он. – Вы хорошо делаете, что навещаете ее. Она скучает. Видите ли, мы, старики, приходим из самолюбия, для того, чтобы показать себя людям. А искусством развлекать девушек обладаете только вы, юноши.

Хотя в словах старика не звучало никакой насмешки, Феликс готов был провалиться сквозь землю.

– Идите сюда, дорогая домнишоара, молодой человек хочет с вами проститься.

Появилась уже одетая Джорджета, и они вдвоем разыграли комедию учтивого расставанья. Генерал вошел в гостиную и сел на стул, а Феликс как безумный побежал по лестнице.

– Очаровательный юноша, – сказал генерал Джорд-жете.– Смотри, не испорти этого мальчика. И прошу тебя, не ставь его в такое неловкое положение, не задерживай до того часа, когда могу прийти я. Бедный ребенок!

Джорджета уселась на колени к генералу.

Феликс в это время не шел, а летел. В душе его бушевала буря. Он приехал в Бухарест с думами об упорном труде, с широкими замыслами, нашел девушку, о которой мечтал, поклялся ей в любви и уважении на всю жизнь, а теперь дошел до того, что проводит ночи у подозрительной особы. Конечно, Джорджета красива, но она всего лишь кокотка. Возможно, размышлял он, она насмехалась над его наивностью, желала изведать свежее чувство. Поэтому она и намеревалась выйти за Тити. Он, Феликс, соперник Тити! Какое скандальное положение! А позорная встреча с генералом! Если бы тот чем-нибудь оскорбил его, задел, он мог бы по крайней мере быть горд, что пользуется благосклонностью, за которую надо бороться. Но и генерал и он – оба были сконфужены встречей, следовательно, это компрометировало обоих. Преувеличивая тяжесть положения, Феликс решил, что он пал морально, и пообещал себе пройти курс лечения аскетизмом. Он зароется в книги, блистательно сдаст экзамены, докажет Отилии, что умеет держать слово. Он снова стал думать обо всем, что было связано с Отилией. Правда, она уехала, но он ничем не мог доказать, что это было с ее стороны предательством. Она писала ему, вскоре она, вероятно, вернется. Какое значение имеет поездка на месяц-другой за границу? Отилия всегда вела себя так, и если дядя Костаке не видел в этом большого греха, то у него, Феликса, еще меньше прав подозревать здесь что-то предосудительное. Сколько раз сплетни порождали в его душе сомнения, а потом в них не оказывалось ни слова правды! Такая ли Отилия, какой он ее себе представлял, или нет – но она не переставала быть его идеалом женщины. Он должен верить в нее, а если она впоследствии и развеет его иллюзии, все равно надо создать культ Отилии, пусть даже бесполезный, без этого он, Феликс, не может существовать. Он должен непременно пройти этот искус постоянства и преданности, чтобы проверить и испытать свои душевные силы. Он должен оставаться чистым до тех самых пор, когда исполнится величайшее событие его жизни. Придя домой, Феликс осторожно поднялся по черной лестнице, проклиная скрипучие ступеньки, и тотчас же разделся. Едва он лег в постель, ему снова вспомнилась Джорджета, ведь он только что лежал в ее постели. Образ белозубой, сияющей здоровьем Джорджеты смеялся над всеми его суровыми планами. Она сидела в сорочке (бретелька немного сползла) и, положив на его плечо белую руку, говорила: «Видишь, как ты неблагодарен! Я предложила тебе то, чего домогались многие, я отвергла богатство, испортила себе будущее. Я сделала тебя, застенчивого студентика, мужчиной, который может гордиться своей любовницей. Что ж такого, если у меня есть любовники? Привязанность генерала доказывает, что я не какая-нибудь кокотка, которая торгует своей благосклонностью. Разве ты видел меня с кем-нибудь другим, разве кто-нибудь тебе хвастал, что обладал мной? Я делаю то же самое, что делает множество женщин, но не скрываю этого и у меня есть преимущество – красота. А разве твоя Отилия не обнимает Паскалопола, не позволяет ему содержать себя? Все великое, что совершено в этом мире, совершено с помощью таких женщин, как я. Покровительствовали гениям куртизанки, а не порядочные женщины. Я дарю тебе любовь, все радости и не требую никаких обязательств, потому что я куртизанка, ты это знаешь. И если ты когда-нибудь меня покинешь, я прощу тебя и не стану осуждать. Не будь глупцом! Я понимаю, что ты уважаешь Отилию, люби ее, прославляй, это совсем другое дело. Но ведь ты медик! Зачем делать нелепости и из-за того, что ты любишь Отилию, отказываться от счастья, которое даю тебе я? Это значило бы обременять свои чувства, питать нечистые мысли о ней. Тебе кажется, что ты поклоняешься Отилии, а на самом деле ты ее желаешь. Ты молод, переживаешь любовный кризис. Как по-твоему, почему Отилия убежала? Каждая умная девушка чувствует волнение юноши. Она убежала, потому что боится тебя и любит. С Паскалополом все обстоит совершенно иначе, он человек пожилой, он безвреден так же, как мой генерал.

Я не влюблена в тебя, оттого что не хочу ни к кому привязываться, я легкомысленна. Ты мне только симпатичен, с тобой мне хочется поболтать как с молодым человеком, своим ровесником. Генерал позволяет мне это, он не сердится! Разве ты не видел, как он смотрел на тебя? Для стариков, которые содержат нас, подобные сцены – гарантия того, что мы не так уж безгранично владеем их душой. Знаю, ты боишься, как бы не подумали, будто ты извлекаешь из этого пользу, будто ты... (помнишь, я тебе говорила). Почему? Ведь я не даю тебе денег! Я молода, все желают меня. Твоя щепетильность никак не предвещает, что ты станешь крупным врачом. Врач должен быть свободен от предрассудков, видеть жизнь без прикрас, а для этого он должен познать ее. Тебе следовало бы заниматься литературой. Ты – наивный поэт».

Феликс укрылся с головой одеялом, он хотел, чтобы тьма задушила тревожившее его видение. Стараясь отогнать его, си напряг всю свою волю, вызывая образ, который приносил ему очищение. Брошенное быстро промелькнувшим в полутьме Симионом имя «Иисус» всплыло в памяти Феликса, и он попытался его удержать, но все вдруг приняло чудовищные, испугавшие юношу формы. Появилась белая тень и двинулась навстречу другой, которая, иронически усмехаясь, ждала ее, и все сплелось, перепуталось... Феликс высунул голову из-под одеяла и открыл глаза, желая избавиться от зловеще усмехавшихся призраков и трезво стать лицом к лицу со своими сомнениями. Он нашел в себе силы твердо решить, что если Отилия воплощает его духовные стремления, то Джорджета может, ничем не мешая ей, оставаться его подругой. Он будет врачом, человеком серьезным, ему не пристало предаваться мистическим грезам. Правда, связь с Джорджетой может несколько уронить его достоинство, если Тити будет волочиться за ней, а слегка насмешливая снисходительность генерала тягостна. Он подумал, что ему следует, хотя бы на время, отказаться от встреч с девушкой. Но чем сильнее крепло это решение, тем больше желал он Джорджету. Он чувствовал, что поступил с ней грубо, что его бегство было обидным для ее самолюбия. Это бегство, размышлял Феликс, исследуя себя как медик, обнаруживает, что он болезненно застенчив, что он не сумел воспитать в себе волю. Надо отдалиться от Джорджеты, совладать с влиянием ее красоты. Так или иначе, он обязан загладить свою вину перед ней. Надо вежливо расстаться с девушкой после того, как он попросит прощения за свой поспешный уход (тайная мысль нашептывала ему даже, что он может еще раз доказать Джорджете, как он ценит ее физическое обаяние). И он умиротворенно закрыл глаза, подчинившись наконец призывам Джорджеты, которая в тот момент, когда он засыпал, превратилась в Отилию.

На другое утро дядя Костаке попросил Феликса сходить к Аглае и взять у нее ключи от дома на улице Штирбей-Водэ. Феликс нехотя согласился.

Аглае напала на Феликса, словно во всем виноват был он:

– Да чего он пристает с ключами? Нет у него их, что ли?

Феликс пожал плечами, с неудовольствием глядя на сидевшее кружком семейство: Аглае, Аурику, Тити и неотлучно пребывавших здесь Стэникэ с Олимпией. Тити, за столиком у окна, угрюмо копировал акварелью рисунок с открытки, делая вид, что не заметил вошедшего и целиком поглощен своим занятием. Феликс почувствовал атмосферу оскорбительного любопытства и ожесточенной вражды и немедленно ушел бы, если бы не должен был получить ключи. Аурика без всякой подготовки открыла бой.

– Бедненький Тити очень сердится, что ваша приятельница, домнишоара Джорджета, так отвратительно поступила с ним, – сказала она. – Она велела передать ему, что у нее нет охоты выходить замуж, и вообще так грубо выразилась. Странно, она производила впечатление крайне утонченной девушки. Как вам это покажется?

За этим скрывалось столь многое, что Феликс потупился, стараясь избежать холодного взора Аурики.

– Э, виновата не девушка, виноват тот, кто научил ее этому! – саркастическим тоном сказала Аглае. – Бросьте, мы знаем...

– Кто научил ее? – машинально переспросил Феликс.

– Видите, домнул Феликс, какой вы! – ехидно заметила Аурика. – Уж будто вам неизвестно? Мы определенно знаем, что Джорджета сделала это ради вас. Мы ничего не говорим, может быть, вы расположены к ней, но не надо было ей сбивать с толку бедного Тити.

Тити, не отрываясь от рисунка, все более и более нервно орудовал кистью. Слушая обвинения Аурики, Феликс застыл на месте. Он вынужден был признать, что в них есть доля истины.

– Я не имею ничего общего с домнишоарой Джорджетой, – смущенно пролепетал он, – я ее едва знаю... Случайно... Тут недоразумение... Кто вам это сказал?

– Кто нам сказа-а-ал? – ядовито протянула Аглае. – Вот кто нам сказал! Говорите же!

И она ткнула пальцем на Стэникэ, который за все это время не проронил ни слова и рассматривал стены. Услышав это, он с извиняющимся видом взглянул на Феликса.

– Я сказал... то есть я слышал... Я не говорил, что именно домнул Феликс. В конце концов, зачем мы будем кого-то обвинять... Надо было послушать меня и не путаться с такой особой, как Джорджета. Она просто... Всему свету известно.

У окна неожиданно послышался грохот. Тити стукнул кулаком по столу и вскочил на ноги, лицо у него стало совсем восковое.

– Это ложь, вы мне сказали, что застали там Феликса и что они вместе смеялись надо мной. Отилия – продажная тварь, она спала с Феликсом, а теперь спит с Паскалополом. Я не позволю, понимаете...

Тити снова стукнул по столу, бумаги разлетелись. Возмущенный Феликс попытался возразить:

– Очень прискорбно, что вы так говорите об Отилии.

– Отилия – шлюха, – орал как безумный Тити, колотя кулаком по столу.

– Мне не следует даже разговаривать с домнулом Тити, который способен на такую чудовищную клевету, – прибавил Феликс.

Гнев Феликса как будто произвел на всех впечатление, только Стэникэ, сделав таинственную физиономию: «тут, мол, большой секрет, я не могу вам объяснить», – отчаянными жестами умолял его замолчать. Олимпия сказала:

– Не слушайте вы Стэникэ! Он вечно всюду сует нос!

Феликс направился к двери, но, когда он проходил мимо столика Тити, тот раздраженно дернулся. Подумав, что Тити хочет его ударить, Феликс закрыл грудь рукой. Тити зацепился за ковер, поскользнулся и упал спиной на стол, опрокинув его. Не разобравшись, в чем дело, остальные приняли случайное падение Тити за драку. Стэникэ тут же подбежал к Феликсу и схватил его за руки, а Аглае, вскочив, крепко обняла Тити, продолжавшего кричать во все горло:

– Отилия – шлюха, так и знайте!

Феликсу было омерзительно и то, что произошло, и то, как восприняли это окружающие. Аурика и Олимпия пытались его успокоить, хотя в этом не было никакой необходимости.

– Ну не обижайтесь так, домнул Феликс! Что за ребячество! Ведь вы знаете, какой Тити нервный!

Но Феликс окончательно рассердился, оттолкнул Стэникэ и вышел из дома. Стэникэ кинулся вслед за ним.

– Дорогой, милый, напрасно вы на меня сердитесь, – кричал он, пытаясь на ходу поймать руку Феликса, – вы правы, но поставьте себя на мое место. Я ничего им не говорил. Они что-то подозревали и теперь валят все на меня. Разве я могу спорить со своей тещей? Ведь она старая женщина! Вы же умница, понимаете это! Эх, если бы я был такой, как вы, не принимал бы я эту ерунду близко к сердцу. Занимался бы своими делами – и конец. Ну и что тут такого, если он сказал, что вы живете с Отилией! Разве это плохо? Ваше счастье!

– Домнул Стэникэ, оставьте меня в покое! – оборвал его разозленный Феликс, собираясь войти к себе в дом.

– Вы опять сердитесь? – с невинным видом удивился Стэникэ. – Вот видите, что вы за человек, не знаешь, как и подойти к вам.

Феликс хлопнул дверью и быстро поднялся в свою комнату. Стэникэ постоял немного в нерешительности, подумал, затем осторожно открыл готическую дверь и на цыпочках вошел. Однако Феликс заметил его в окно застекленной галереи. Надев шляпу, он тихонько спустился вниз и через ворота вышел на улицу. Он был расстроен, совсем пал духом, и в его уме снова ожили все прежние планы бегства. Лекции немного отвлекли его, и, вернувшись домой, он с признательностью выслушал совет, который прошептал ему дядя Костаке:

– Больше не ходи туда! Так будет лучше!

Стэникэ действительно раздул все происшествие и изложил его старику в самых драматических тонах.

– Когда молодежь любит – то любит! – разглагольствовал он. – Я сам был такой же. Ваш Феликс, говорят, живет с Джсрджетой. Первоклассная девочка, ничего не скажу, Феликс молодец! Но вы не знаете, что Тити влюбился в Джорджету и захотел жениться на ней. Он привел ее сюда, к моей теще, клянусь честью, все было готово. И вдруг, ни с того, ни с сего, девушка теперь отказывается. Говорят, что ей не позволяет Феликс! Возможно, возможно! Девушка красивая, уверяю вас, чертовски красивая. И она уже не желает выходить за Тити. А этот тряпка, Тити, посмотрели бы вы, в каком он был неистовстве! Когда они с Феликсом оказались лицом к лицу, мне стало страшно. Кончено! – подумал я. – Сейчас случится что-то ужасное. И в самом деле, никто и не заметил, как они налетели друг на друга. Какая драка! Я их едва рознял! Тити вцепился в волосы Феликсу, Феликс схватил его за горло. Ну и комедия! И все из-за женщины – красивой женщины, что уж тут говорить. Дядя Костаке, послушайте меня, я адвокат. Из-за женщины совершаются преступления, братья хватают друг друга за горло, возникают войны. Женщина – вот причина всех распрей на земле.

Мрачный, сгорбившийся дядя Костаке расхаживал по комнате, упорно посасывая окурок и временами презрительно и недоверчиво поглядывал на Стэникэ. Он не придавал никакой веры его словам.

– Что вам дался этот мальчик? – сказал он наконец.– Почему вы не хотите оставить его в покое? Он ничего вам не сделал! Не надо говорить резкости ни ему, ни Отилии. Они сироты! Это грех...

Стэникэ ухватился за новую тему и начал ее развивать:

– Мне очень жаль, что я слышу от вас подобные вещи! Я обижаю сирот? Вы видите меня, я сам с малых лет остался сиротой и знаю, какое это страдание – не иметь никого близких. Я обижаю Феликса? Но я привязан к нему, как к младшему брату, я намерен помочь ему вступить в жизнь, руководить им. Что же касается Джорджеты, то он немножко виноват, что уж тут греха таить. Я ему сказал: «Друг мой, не связывайтесь с этой распутницей, она – роковая девушка». Когда он пришел просить ключи, я сделал ему знак, чтобы он в присутствии Тити был осторожен.

– Ну, дали ему ключи? – нетерпеливо спросил дядя Костаке.

– Теща их ищет. Но позвольте, зачем они вам, у вас же есть одна связка? Уж не думаете ли вы продать дом? Ведь сейчас не сезон для найма. Правильно, продавайте, самое верное – иметь деньги в кошельке. Но надо смотреть в оба, поручить это хорошему посреднику. Назовите вашу цену, и я постараюсь что-нибудь сообразить.

– Ничего я не продаю! – огрызнулся дядя Костаке.

В сущности, чутье не изменило Стэникэ, Костаке хотел продать дом на улице Штирбей-Водэ, так же как и остальную недвижимость. Этот старый дом он купил у Симиона много лет назад, когда тот нуждался в деньгах для уплаты по векселям, срок которых истекал. Аглае дала согласие на эту продажу, надеясь, что дома все равно достанутся ей и перейдут к Аурике или Тити. То, что Костаке потребовал ключи (у нее на чердаке валялась забытая связка ржавых ключей), разъярило ее. Костаке просил ключи потому, что жильцы потеряли многие из них, а он не хотел тратить деньги на изготовление новых.

– Не продаете? – спросил Стэникэ. – И так неплохо. Деньги разойдутся, а недвижимость – это ценность надежная. Чем больше я об этом думаю, тем больше убеждаюсь, что вы правы. Не продавайте. А если захотите что-нибудь предпринять, посоветуйтесь со мною. Ведь я адвокат, всякие увертки знаю, и все сделаю вам бесплатно. Дадите мне там какие-нибудь пустяки на разъезды.

Вернувшись в синедрион, заседавший в доме Аглае, Стэникэ гремел:

– Дорогая теща, происходят чрезвычайно подозрительные вещи. Вам не удалось избежать того, чего я опасался. Дядя Костаке продал ресторан, сейчас, несомненно, собирается продать дома на улице Штирбей, завтра он продаст все. Что вы тогда будете делать, то есть, что тогда будем делать мы, поскольку вы разрешили мне посвятить себя интересам вашей дочери Олимпии? Кто-то дает старику советы, своей головой он до этого не додумался бы. Продаст все, превратит в деньги и откажет кому захочет.

– Я подам на него прокурору, – закричала Аглае. – Человек, который ни с того ни с сего начинает все продавать, не в своем уме.

– Вот идея, – цинично сказал Стэникэ. – Потребуем для него опеки, как для неспособного отдавать отчет в своих действиях. Только, видите ли, нет налицо прямых наследников, имуществу которых грозила бы опасность. К тому же дядя Костаке не кричит, никого не бьет и не проигрывает деньги в карты. Люди, которые подтвердят все что угодно, найдутся всегда, как не найтись, но вы-то, его сестра, можете пойти и объявить, что ваш брат – сумасшедший?

– Могу! – в бешенстве сказала Аглае.

– Вы пойдете, но вам не поверят! Явится Отилия, явится Феликс, явится Паскалопол и так далее, и тому подобное и докажут, что вы клевещете. Это годится для глупых баб, а не для дяди Костаке, он хитрее, чем мы полагали. Вы станете всеобщим посмешищем, а он разозлится и ничего не оставит вам по завещанию.

– Он пишет завещание? – усомнилась Аглае.

– Должно быть, пишет! Если он все продаст, то у вас не останется другого выхода, как наладить хорошие отношения с ним и в особенности с Отилией!

– С Отилией? Никогда!

– Что ж, дело ваше!

– И при чем здесь Отилия, скажи пожалуйста, что это – имущество Отилии? Ты думаешь, что Отилия откажется от денег? Тогда зачем же она к нему льнет?

– Вот в этом и заключается ваша тактическая ошибка. Отилия строит глазки Паскалополу, а Паскалопол – Отилии? Ну и что? Почему вы разгневались, скажите на милость, почему начали прохаживаться на их счет? Вы что, сами хотели выйти за Паскалопола? Если нет, то какое вам дело, за кого выйдет Отилия? Как человек с широким кругозором, как защитник ваших интересов, я в восторге от этой перспективы. Паскалопол стар, он снимет с себя последнюю рубашку, чтобы заполучить Отилию. А она гонится за деньгами – ведь он-то богат. Дядя Костаке скряга, он будет в свою очередь доволен, что не придется ничего давать девушке. Он будет сидеть на деньгах, пока в один прекрасный день – бац! – ведь мы все не вечны. И тогда вы остаетесь единственной наследницей! А вы что натворили? Поссорились с дядей Костаке, все добивались от него чего-то, вот он вам и мстит. Мы видывали скупердяев, которые умирали на рогоже и оставляли все имущество на приюты, государству!

Аглае внезапно побледнела.

– Да, да, государству!

– Для этого надо быть сумасшедшим!

– Ну, это единственная форма безумия, за которую государство не сажает тебя в сумасшедший дом.

Аргументы Стэникэ произвели сильное впечатление на членов семейного совета. Укрощенная Аглае повесила голову.

– Мама, пожалуй, он прав, – лениво сказала Олимпия. – В этих делах он не дурак!

– Я прав, уважаемые, – громко заверил Стэникэ, расхаживая большими шагами по комнате, – разве я когда-нибудь бываю неправ?

– Что же, по-вашему, мне надо теперь делать? – насмешливо спросила Аглае. – Упасть на колени перед Отилией и просить у нее прощенья?

– Будет вам! Отилия не злопамятна. Вы сделаете вид, что не сердитесь, что все забыли, и пойдете к дяде Костаке, ведь он вам брат! А главное – никаких колкостей по адресу Паскалопола. Наоборот, надо поощрять его намерение жениться на Отилии, приносить ему поздравления. Паскалопол вас расцелует, когда услышит, что вы хвалите Отилию, и дядя Костаке тоже будет рад такой комбинации.