Текст книги "Загадка Отилии"

Автор книги: Джордже Кэлинеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

– Ах, я и забыла о нем! Какая же я бестолковая! Она подошла к Феликсу и спросила:

– Ты хочешь есть, да?

Феликс отрицательно покачал головой, но Отилия сама ответила на свой вопрос: «Конечно, хочешь!» – и вихрем вылетела из комнаты. Хлопнула дверца буфета, зазвенела посуда, и вскоре снова появилась Отилия с тарелкой, на которой лежали два домашних пирожных.

– Сейчас у меня больше ничего нет, но ты должен съесть вот это.

Для того чтобы быть уверенной в послушании юноши, Отилия уселась рядом с ним на диване и, как ребенку, сама протянула ему пирожное. Феликс застенчиво взял его и начал медленно есть под взглядом Отилии. Он и в самом деле был голоден. Отилия внимательно следила за ним, пока он не покончил с одним пирожным, и тогда подала ему другое. Она сидела, обхватив правой рукой левую, и, кажется, была очень довольна.

– Как ты себя чувствуешь у нас? – спросила она.

При других обстоятельствах Феликс задал бы ей вопрос, имеет ли она привычку спать по ночам, но теперь он был слишком смущен и сказал только:

– Хорошо!

Удовлетворенная ответом, Отилия покинула Феликса и снова стала за спиной старика, обняв его за шею и заглядывая в карты. Потом подошла к Паскалополу.

– Кто выигрывает?

– Аглае, – шепнул Костаке.

Действительно, Аглае, которая играла очень серьезно, начала отыгрывать деньги, взятые в долг у Паскалопола. Иногда она заглядывала в карты Аурелии, выдергивала одну из них и бросала на стол.

– Аурика, ты очень невнимательна!

Пока Отилия кормила Феликса, Паскалопол то и дело посматривал в их сторону. Теперь он спросил, не поднимая глаз от карт:

– Домнул Феликс, я забыл осведомиться, что вы собираетесь изучать в университете?

– Я хотел бы изучать медицину.

– Ну, конечно, вы сын врача, я понимаю. Прекрасно. Этот невинный диалог, казалось, вывел из себя Аглае.

– Профессия врача – дело ненадежное. Вечно гоняться за пациентами!

– Знающий, трудолюбивый врач сейчас хорошо зарабатывает,– мягко заметил Паскалопол.

– Правда? – внезапно заинтересовалась Отилия.

– Для этого нужно иметь голову на плечах! – холодно прибавила Аглае, как будто всем было ясно, что как раз головы-то Феликсу и не хватало.

– Я не сомневаюсь в способностях домнула Феликса, – сказал Паскалопол.

– На то, чтобы стать врачом, потребуется много времени, – с досадой хлопнув картой по столу, продолжала Аглае. А сколько денег нужно потратить за это время, ведь ты должен делать карьеру быстро, чтобы не сидеть на шее.

Тон, которым были произнесены эти слова, еще никем употреблявшиеся к Феликсу, глубоко задели его.

– Ах, что ты говоришь, тетя Аглае, ведь Феликс не сидит ни на чьей шее! – упрекнула ее Отилия.

Аглае не унималась:

– Я хочу сказать, что университет теперь в моде. Ну зачем ему университет? Раз у него есть доход, поступил бы у себя в Яссах на службу, что уж тут мудрить! Мой Тити кончит лицей – и баста.

Паскалопол взял лежавшую на краю пепельницы сигарету, затянулся и положил ее обратно, стараясь скрыть свою озабоченность. Где-то пропел петух. Паскалопол вынул часы и сказал:

– Домнишоара Отилия, молодой человек, наверное, хочет спать. Уже поздно.

Отилия проворно вскочила со стула и, подойдя к Феликсу, спросила:

– Ты хочешь спать?

Слипавшиеся глаза Феликса и поздний час делали этот вопрос излишним. Он встал и поднял свой чемодан. Отилия опять взяла его под руку и повела к двери. Перед тем как уйти, Феликс счел необходимым пожелать всем доброй ночи. Паскалопол тотчас же обернулся и ответил ему, Аглае тоже отозвалась, не отрывая взора от карт, Аурика же молча проводила его взглядом. Через комнату, освещенную только луной и, по-видимому, служившую столовой, они прошли в маленькую залу, поднялись наверх по деревянной лестнице и вышли на застекленную галерею.

Феликс догадался, что это та галерея, которую он видел снизу, со двора. Здесь на гвозде висела исправная керосиновая лампа. Отилия сняла ее и начала открывать двери выходивших на галерею комнат. Их было не меньше четырех.

– Боже мой! Прямо не знаю, где тебя уложить, – воскликнула она. – Я забыла сказать, чтобы приготовили комнату.

Феликс опять хотел было заверить девушку, что ему ничего не нужно. Однако это было неразумно – все равно выспаться ему было необходимо. Поэтому он промолчал и стал ждать следя за тем, что делала Отилия. Она открыла какую-то дверь и вошла в комнату. Было видно, как она там наскоро прибирает, передвигает мебель, закрывает шкаф. Наконец она позвала Феликса.

– Не беспокойся, ты переночуешь здесь, это моя комната. Порядок тут не особенный, но ты меня извинишь правда? Спокойной ночи. Завтра мы поболтаем с тобой подольше.

Она проговорила все это быстро и очень уверенно, мило улыбаясь ему. Еще раз окинула -глазами комнату и вышла, на прощанье помахав Феликсу рукой. Застучали каблучки по лестнице, хлопнула дверь, и снова стало тихо. На круглом столе горела под абажуром лампа, разгоняя блеклые тени и отбрасывая на потолок белый круг. Феликс оглядел комнату. Она была длинная, узкая, окно, с большой занавесью из коричневого плюша, выходило на застекленную галерею. Внимание Феликса привлекли стены – он с удивлением заметил, что они оклеены обоями, где чередовались полоски и мелкие цветы незабудок. Комната была обставлена со вкусом, хотя и несколько старомодно: низкие маленькие кресла, обитые такими же, как на занавеси, плюшем, ореховый массивный комод, очень широкий платяной, тоже ореховый, шкаф. Только кровать была новая и такая короткая, что походила на диван. Два мягких бархатных валика прислонялись к спинкам с соломенным плетением. У окна находился туалетный столик с трельяжем и множеством ящичков, а перед ним – вращающийся табурет для рояля. Ящики туалета и платяного шкафа были выдвинуты – одни больше, другие меньше, – и в них, точно какие-то разноцветные внутренности, виднелись клубки лент, смятые шелковые сорочки, вышитые носовые платки и прочие мелочи девичьего туалета. Коробки пудры и флаконы одеколона, некоторые открытые и откупоренные, были, словно в уборной актрисы, в беспорядке разбросаны на туалетном столике – очевидно, Отилия всегда очень торопилась и не успевала убрать их на место. На креслах валялись шляпки и платья, под столом – туфли, повсюду лежали французские журналы мод вперемежку с нотными тетрадями.

На одном из кресел громоздились книги, большей частью немецкие, но были здесь и французские иллюстрированные романы издательства Кальман-Леви в бумажной обложке. Сверху виднелись обложки «Mademoiselle de la Seigliиre» Жюля Сандо и « Indiana» Жорж Санд. В комнате стоял резкий запах пудры и духов. Феликс, боясь нарушить очарование этой женской обители, сел на край кровати и увидел, что и она завалена самыми разнообразными вещами – бархатными вышитыми подушками, тряпичными куклами, в спешке брошенными туда платьями и юбками. Но ни одеяла, ни постельного белья не было видно – Отилия забыла о таких пустяках. Феликс прилег на кровать, чтобы отдохнуть от волнений этого дня. Где-то совсем близко захлопал крыльями и пропел петух. Феликсу показалось, что все в комнате вдруг окрасилось в странные тона и что лампа горит слабее. Небольшое зеркало на стене против двери превратилось в расплывчатое беловатое пятно. Феликс встал, дунул на лампу и тогда понял, что зеркало, в котором теперь стали видны кроны деревьев, в действительности было окном. В комнате стоял мягкий сумеречный свет. Не. раздеваясь, Феликс опять растянулся на постели, положив голову на груду декоративных подушек. Он решил не спать, а только немного отдохнуть. Он робел в этой комнате, которая вовсе не предназначалась для его приема. В его воображении чередой проходили все события этого необыкновенного вечера – лысая голова старика, скрипучие ступеньки, лица сидевших за игрой. Потом все головы начали, как на хоре [4], то приближаться, то отступать от карточного стола, колокол зазвонил над ними и упал густым дымом на середину комнаты, а две тонкие руки обхватили Феликса за шею, и девичий голос шепотом спросил: «Тебе хорошо у нас, правда?»

Феликс отдался во власть этих рук и погрузился в глубокий сон.

II

На другой день Феликс был разбужен стремительным ливнем звуков рояля. Где-то рядом весело бежали по клавишам руки, очень умело разыгрывая сложное, до бесконечности варьирующее тему упражнение. Феликсу сейчас же вспомнились длинные пальцы Отилии, и он сразу сообразил, что это играет она. Юноша испуганно вскочил. Солнце стояло уже высоко, его лучи проникали в комнату с двух сторон. Оправив свою одежду и приведя в порядок постель, Феликс хотел умыться. Но в комнате не было никаких умывальных принадлежностей, и тогда он достал из чемодана одеколон, протер им лицо и смочил волосы. Он не знал, что предпринять. Оставаться в комнате, как ему подсказывала застенчивость, было неприлично, выйти же он не осмеливался, потому что, не зная дома, мог забрести куда не следует. Он выглянул в маленькое окно и заметил, что оно выходит на соседний двор. По закону это окно следовало замуровать из-за расположенных рядом зданий, но, вероятно, знакомство между соседями позволило его оставить. Во дворе Феликс увидел большой одноэтажный, довольно старый, но еще прочный дом. Над высокими окнами поднимались греческие фронтоны из штукатурки, а стены устроенного на манер сеней входа с двумя выкрашенными под порфир колоннами были расписаны под помпейские фрески. Вдоль фасада стояли в ряд большие кадки с олеандрами, а весь двор был занят огороженными цветочными клумбами. В глубине виднелась зеленая деревянная беседка, в ней сидел за вышиванием укутанный в платок вчерашний старик с бородкой. Феликс догадался, что в соседнем доме живет тетя Аглае со своими Симионом и Аурикой, Юноша несколько раз прошелся по комнате, слушая экзерсисы Отилии, которая сейчас пела тонким, вибрирующим голосом. Где-то раздался стук, и Феликс решился наконец приотворить дверь. Не успел он высунуть голову, как перед ним очутилось безволосое лицо дяди Костаке, – оно выглядело еще более красным, а губы – еще более толстыми, чем вчера.

– Хорошо ли ты спал? – хриплым голосом осведомился старик. Он был настроен весьма добродушно. Жалкий внешний вид и манера вечно потирать руки делали его благожелательство похожим на угодливость. – Пойдем, я покажу тебе твою комнату.

Той же галереей дядя Костаке проводил Феликса к другой, настежь распахнутой двери.

– Готово, Марина?

– Готово, готово, – сварливо ответила нескладная, бедно одетая старуха-служанка. – Это они и есть?

Дядя Костаке утвердительно кивнул головой.

– Вот, поглядите, – обратилась женщина к Феликсу. – На такой постели вы не спали даже в доме вашей матушки.

Действительно, кровать была большая, со спинками орехового дерева, у которых лежали два валика. Марина еще раз пощупала постель.

– Сядьте на нее – тогда почувствуете! Сюда вы будете класть белье, сюда платье, башмаки – в этот ящик. А вот стол, можете писать сколько вам вздумается.

Комната напоминала комнату Отилии, но вместо обоев стены были выкрашены в зеленоватый цвет. Маленькое окно тоже выходило на соседний двор. Марина продолжала свои объяснения, давая самые нескромные советы. Когда Феликс повнимательнее взглянул ей в лицо, он заметил, что она смотрит только одним глазом. На другом, наполовину прикрытом веком, было большое бельмо.

– Что же это такое? – внезапно обрушилась Марина на дядю Костаке. – Почему вы не даете мне денег на расходы? Воздухом я буду вас кормить, что ли?

Дядя Костаке залепетал:

– У-у-у тебя уже н-н-нет денег?

– Еще бы, вы ведь так много их дали, – злобно ухмыльнулась старуха.

Такая бесцеремонность изумила Феликса, он заметил также, что, несмотря на свою бедную одежду, Марина не похожа на прислугу, черты ее лица были тонки и весь облик не лишен благородства. Позднее юноша узнал, что старуха – дальняя родственница дяди Костаке и что он, злоупотребив положением одинокой, бесприютной и несколько слабоумной женщины, превратил ее в служанку. Старик поскреб лысину, затем отвел Феликса в сторону и спросил еще тише, чем обычно:

– У т-т-тебя есть деньги?

Феликс покраснел и быстро сунул руку в карман. После покупки железнодорожного билета у него осталось восемьдесят или сто лей, которые были выданы ему на мелкие расходы дядей Костаке, согласно установленному порядку, через секретаря интерната, Феликс вынул набитое серебряными монетами портмоне.

– Хватит пяти лей, – проговорил Костаке, посматривая на портмоне.

Феликс протянул ему монету.

– А хлеб? – напустилась на Костаке Марина. – Булочнику уже две недели не плачено!

Дядя Костаке потер лоб и опять смиренно обратился к Феликсу.

– Д-д-дай еще пять лей. У меня сейчас нет под рукой, я немножко стеснен.

Феликс протянул ему еще монету. Тем временем рояль умолк, но юноша был так смущен, что не сразу услышал, как заскрипела рядом с ним лестница. Обернувшись, он увидел Отилию. Она была несколько бледна, глаза ее смотрели пристально и с упреком.

– Что ты здесь делаешь, папа? Старик потупился.

– Ничего, – с заискивающим видом проговорил он. – Я показывал ему комнату. А теперь можешь развлекать его.

И, потирая руки, старик засеменил вниз по лестнице.

– Он просил у тебя денег? – огорченно спросила Феликса Отилия.

– Нет! – солгал тот.

– Нет просил! – убежденно заявила девушка. Немножко помолчав, она взяла Феликса под руку и продолжала:– Папа хороший человек, но у него есть странности. Надо быть к нему снисходительным. Ты не поможешь мне отнести кое-какие вещи?

Войдя в комнату, где ночевал Феликс, Отилия принялась рыться в ящиках шкафа и туалетного столика, выдвигая их все и не закрывая ни одного. Она вытащила тюлевое платье со множеством оборок и кинула его на руки юноше, потом извлекла кожаные перчатки, перчатки нитяные длинные, до локтей, флаконы, мотки ниток, подушечку для иголок и другие мелочи, нагрузила всем этим Феликса и сделала ему знак следовать за ней. Она спускалась по лестнице быстро, как кошка, и Феликс едва за ней поспевал. Из маленького зала, куда привела их лестница, они вошли в комнату, где не было никакой мебели, кроме довольно старого рояля. Оба окна были распахнуты настежь. Груды нот и модных журналов валялись на полу вокруг рояля. Перед инструментом стоял простой деревянный стул с вырезанным на спинке отверстием в форме сердца – такие стулья обычно бывают в трактирах. Отилия бросилась к роялю, уселась почти верхом на стул, и ее тонкие пальцы забегали по клавишам.

– Ты знаешь это? – спросила она Феликса. Она играла произведение, весьма модное в то время благодаря своей сентиментальности, – «Chanson russe» [5], и Феликс, немного разбиравшийся в музыке, не мог не отметить про себя, что мастерство и тонкость игры Отилии никак не соответствовали этой банальной вещице.

– Ах, как я сентиментальна! – сказала Отилия, опуская руки на колени.

Снова положив пальцы на клавиатуру, она заиграла «Венгерскую рапсодию» Листа, с большой силой исполняя трудные пассажи, но, дойдя до стремительной части рапсодии, вдруг захлопнула крышку и вскочила с места.

– Иногда мне хочется бежать, лететь, – сказала она Феликсу, который стоял перед

ней несколько сконфуженный тем, что сделался вешалкой для платья и всевозможных

мелочей. – Феликс, – с видом заговорщика, прибавила она, – убежим, хочешь? Давай убежим!

И прежде чем юноша успел опомниться, она распахнула дверь и помчалась по двору, Феликс, широко шагая, следовал за ней, а из двери кухни, помещавшейся в первом этаже, Марина, орудуя большой ложкой, крикнула:

– Ну вот, началось сумасшествие!

Но девушка не обратила на нее никакого внимания. Она направилась в глубь огромного двора, где высились раскидистые деревья. Низенькая, местами повалившаяся на землю решетка обозначала границу между передним и задним двором. Не видно было ни одного газона, все заросло буйной травой. Из-за деревьев выглядывала высокая железная беседка. Отилия, добежав туда, уселась на скамью, которая окружала кольцом железный крашеный стол. Подошел Феликс и положил вещи на стол. Отилия обхватила руками свои тонкие, без чулок ноги в домашних туфлях и, смеясь, встряхивала падавшими ей на лоб прядями волос. Феликс сел рядом с ней на скамью. Отилия открыла плоскую коробочку и вынула оттуда несколько плиток шоколада. Одну она протянула юноше, но когда тот хотел взять ее, неожиданно сунула шоколад прямо ему в рот. Сама она тоже взяла шоколадку и начала ее грызть, раскладывая на столе кожаные перчатки, которые собиралась чистить бензином.

– Значит, ты будешь изучать медицину? Домнул

доктор Феликс Сима) Очень красиво звучит. Я хочу, что« бы ты стал знаменитым врачом, да, знаменитым. Кстати, Феликс, раз ты будешь Доктором... У меня иногда ужасно колотится сердце и в жилках кровь стучит. Как ты думаешь, у меня что-нибудь с сердцем?.. Пощупай мой пульс!

И Отилия протянула Феликсу руку. Он машинально взял эту холодную тонкую руку, где чуть трепетали синие жилки, подержал и медленно отпустил ее, не вынеся никакого приговора.

– Я и забыла, что ты еще даже не поступил в университет, – смеясь, сказала Отилия. – У– меня начинается ипохондрия. Да разве может быть иначе, если все время видишь Тити и дядю Симиона!

– Кто такой Тити – задал вопрос Феликс.

– А ты не знаешь? Тити сын Симиона, которого ты вчера видел – он еще вышивал,– и тети Аглае. Ты с ним познакомишься. Бедненький, он мальчик хороший, но немножко...

– Что немножко?

– В общем, ты с ним познакомишься, – уклонилась от ответа Отилия. Она взглядом попросила Феликса протянуть руки, надела на них пасму крученого шелка и принялась перематывать ее. —А что ты скажешь о тете Аглае?

Феликс не высказал по этому поводу никаких соображений. Отилия красноречиво вздохнула, подняв глаза кверху, точно мадонна на картине Карло Дольчи.

– Ох! У тети Аглае двое детей: Тити и Аурика – барышня, которую ты видел вчера вечером. Она бережет их как зеницу ока. Избави тебя бог задеть их. У нее есть еще одна дочь, она замужем или что-то вроде этого. Да, скажи, пожалуйста: тебе понравилась Аурика?

Феликс сделал неопределенный жест.

– Берегись ее, потому что она мечтает о женихах и влюбляется в каждого, кто ей встретится.

Отилия кончала наматывать шелк и теперь, мурлыкая итальянский романс, чинила перчатки.

– Кто этот вчерашний толстый господин? – осмелился спросить Феликс.

Девушка подняла на него негодующий взгляд.

– Леонида Паскалопол толстый? Почему же это он толстый? Да, в самом деле, он немножко толстый,– задумчиво признала она. – Я скажу ему, чтобы он похудел.

– Он тоже дядя? – скрепя сердце рискнул осведомиться Феликс.

Отилия залилась звонким смехом.

– Дядя? Если б это было так! Он не дядя, он... приятель папы.

Лицо юноши погрустнело, и поэтому Отилия пустилась в подробные объяснения:

– Ты не знаешь, какой он добрый, Паскалопол, и как он богат! У него огромное имение в Бэрэгане и верховые лошади. Он обещал подарить мне одну. Ах, как мне хочется иметь роскошную коляску с парой красивых лошадей! В этом столько шика! Если бы к нам не приезжал Паскалопол, мы бы страшно скучали. Папа не слишком приветлив и дома бывает редко. Ты никогда не скучаешь? А я скучаю! – Отилия вздохнула. – Иногда мне хочется просто выть от тоски, и тогда я вымещаю все на рояле. Знаешь, я поступила в консерваторию, но ничего еще не решила окончательно. Мне хотелось бы попасть в драматический класс. Драма! Стать актрисой, иметь поклонников. Но мне сказали, что у меня недостаточно звучный голос. А как по-твоему?

Отилия встала на скамейку, вытянула руки и замогильным голосом продекламировала:

Это вы – потомки римлян? Вы слюнявые уродцы! [6]

Стоя на скамейке, она заметила в кухне Марину.

– Марина, у тебя есть утюг? – крикнула она издали.

– Есть, есть, – ворчливо отозвалась служанка. Вскоре Отилия в присутствии Феликса, которого она и не помышляла освобождать из плена, гладила тюлевое платье, напевая шансонетки Фрагсона. Окончив гладить, она приложила к себе платье, как фартук.

– Надеюсь, оно мне пойдет! Хочешь, примерим? Давай примерять!

И, опять схватив Феликса за руку, Отилия бегом потащила его по двору и затем по лестнице наверх, в свою комнату. Здесь она без всякого стеснения стащила с себя через голову легкое домашнее платье, оставшись в нижней юбке, которая держалась на плечах с помощью двух лент, и надела белое тюлевое платье. Похожая на белую бабочку с трепещущими крыльями, она протанцевала несколько па менуэта, насвистывая мелодию, и, взявшись руками за края платья, присела перед Феликсом в глубоком реверансе. Потом Отилия увлеклась разговором и забыла об оставленных в беседке вещах. Она и Феликс сидели на большом диване перед ворохом фотографий, альбомов и всяких безделушек, которые она вытащила из ящиков и свалила сюда. Скрестив по-турецки ноги, Отилия рассказывала Феликсу о каждой вещице.

– Это вот ты и я, когда были маленькие!

Феликс недоумевающе смотрел на фотографию. Две затянутые в корсет дамы в очень узких в талии платьях важно восседали на фоне изображавшего бегущие тучи задника. Рядом с каждой дамой, согласно соблюдаемой на фотографических карточках смешной симметрии, стоял ее муж, скрестив ноги и прислонившись к спинке стула. В одном из мужчин, офицере, Феликс узнал своего отца; другой, в рединготе и широких, без складки брюках, был дядя Костаке. Около каждой супружеской пары стоял ребенок, на плече которого покоилась рука дамы. Дети – мальчик и девочка – опирались на большие обручи. Феликс растерянно глядел на них и не мог догадаться, кто это.

– Сейчас выяснится, проницателен ты или нет, – сказала Отилия. – Где здесь я и где ты?

Феликсу непонятно было, почему он не может узнать себя в мальчике, у которого, впрочем, заложенные за уши волосы были подвязаны лентой.

– Это ты, – разъяснила Отилия, показывая на девочку. – А это я, – и она ткнула пальцем в мальчика.

Действительно, у девочки с длинными белокурыми волосами, в платье на кокетке, отделанном кружевами, были его черты, его прямой нос.

Феликс с трудом припомнил странную фантазию родителей. Он знал, что до трех-четырехлетнего возраста у него были длинные волосы – их перевязывали лентами – и что его часто наряжали в платьице девочки.

– Вот забавно! – хохотала Отилия, собираясь химическим карандашом пририсовать усы своему изображению.

– Почему ты хочешь испортить фотографию? – упрекнул девушку Феликс. – Ведь это память.

– О, ты, оказывается, сентиментален! – И Отилия с любопытством взглянула на него.

Феликс промолчал.

– Ты не знаешь, что наши уважаемые родители намеревались нас поженить? Кажется, так водится у китайцев!

Феликс смущенно потупился, а Отилия приступила к серьезному допросу:

– У тебя нет подруги, ты никогда не любил? Ага, понимаю, вы, домнул, либо робки, либо скромны, – истолковала она его молчание.

Кончив рассматривать фотографии, Отилия принялась горячо рекомендовать Феликсу свои книги и великодушно совала их ему в руки. Наконец она испуганно вскрикнула:

– Ай, я забыла об утюге! Наверное, он остыл, а у меня еще столько дел!

И, бросив все, она стрелой полетела по лестнице. Скоро со двора донеслось ее пение.

Феликс взял книгу «L'homme а l'oreille cassйe» [7] Эдмона Абу, спустился в сад, сел на скамью и начал читать. Чтение было для него самым большим удовольствием, он всегда старался раздобыть где-нибудь, хоть на время, книгу или купить ее, если располагал деньгами. В комнате, которая сохранялась за ним в доме на улице Лэпушняну, у него уже была собрана небольшая библиотека. Читал он довольно долго, а когда оторвался от книги, Отилия со своими вещами и песенками уже исчезла. Марина, неся гору тарелок, ковыляла к дому. Солнце поднялось высоко, но в доме еще с час все оставалось по-прежнему, и Феликс сидел за книгой. Он привык читать быстро и проглотил три четверти тома, когда ворота наконец открылись и появился дядя Костаке в белом парусиновом костюме и старой, севшей от стирки панаме. Он бережно нес под мышкой сверток в газетной бумаге. Толстые губы старика были выпячены и, по-видимому, он находился в прекрасном настроении. Вскоре послышался голос Отилии: она громко звала Феликса к столу. При дневном свете столовая оказалась такой же высокой, как и все комнаты первого этажа; и потому она выглядела узкой, хотя в действительности была достаточно широка. В ней стояла тяжелая, ореховая, мебель с большими фантастическими украшениями, а за стеклами буфета угадывался полнейший беспорядок. Дядя Костаке, Отилия и Феликс уселись за стол, и Марина начала подавать кушанья. Феликс заметил, что еды слишком много, можно было подумать, что к обеду ожидали гостей или что здесь долго голодали и теперь с увлечением занялись стряпней. Старик ел жадно, низко наклонившись над тарелкой, а Отилия лишь нехотя отведывала то одно, то другое блюдо. Кушанья были обильны и многочисленны, но дяде Костаке это казалось вполне естественным, и он ел все, что подавали. Рядом с прибором старика лежал сверток, за которым он зорко следил.

– Отилия, Паскалопол поручил мне заплатить за квартиру и по ошибке дал лишнюю сотню лей, – наконец сознался в тайной причине своей радости старик.

Феликс смутно понял, что дядя Костаке выполняет какие-то поручения Паскалопола, и он по ассоциации вспомнил о его роли опекуна. Юноше пришло в голову, что он не знает, чем в сущности занимается старик. Отилия побледнела и уронила на стол вилку.

– Но, папа, ты отдал их ему обратно?

– Ха! – сказал дядя Костаке так удивленно, словно услышал какое-то совершенно нелепое предположение.

Отилия отбросила салфетку, подошла к дяде Костаке, присела на краешек его стула и ласково обняла голову старика.

– Папа, дорогой, если ты меня любишь, надо вернуть обратно деньги. Как ты мог сделать это? Папа, дорогой, где эти деньги?

И она принялась искать в жилетных карманах старика, который с комическим негодованием хмурил брови, в то время как губы его растягивались в улыбку от щекотки. В конце концов Отилия обнаружила на дне одного кармана пять маленьких золотых монет и конфисковала их к досаде дядя. Костаке, который, однако, не стал противоречить и только еще больше приналег на еду. Обед закончился в мрачном молчании, и Феликс почел за благо тихонько пробраться в свою комнату. Он уселся за роман Абу, а дочитав его, захватил другую книгу, сошел в сад и устроился в беседке. Двор опустел, все ушли в дом, не видно было даже Марины – вероятно, она привыкла спать после обеда.

В шесть часов тот же, что и накануне, экипаж, запряженный парой белых лошадей, остановился перед воротами, и из него весело вышел Паскалопол в клетчатом, хорошо сшитом костюме, белых гетрах, в шляпе канотье и с цветком в петлице. Он открыл калитку и готическую входную дверь, колокольчик протяжно задребезжал. Голос Отилии откликнулся тотчас же, послышался быстрый топот по лестнице. Паскалопол вошел в дом, и через открытые окна в сад донеслись обрывки разговора. Отилия попросила подождать, пока она наденет шляпку, и вскоре вышла из дома в сопровождении Паскалопола и старика, с довольным видом потиравшего руки. Отилия была в тюлевом платье, в большой, обшитой кружевом шляпе со страусовым пером и в длинных, до локтя, перчатках. Ее зонтик также был отделан кружевом. Феликс смотрел на все это из беседки, и его поразило не то, что Отилия была весела и жизнерадостна, а то, как, хотя и сдержанно, но далеко не по-отечески, любовался ею Паскалопол. Дядя Костаке проводил их до ворот. Отилия помахала ему на прощанье рукой, и экипаж тронулся. Немного погодя старик в своей панаме тоже проскользнул в ворота. Феликс остался один—никто и не подумал сообщить ему о своем уходе, не поинтересовался, что собирается делать он, как было принято у него дома. Это удивило юношу. Просить разрешения уйти из дома было не у кого, поэтому он счел своим долгом остаться читать в саду. Уже вечерело, когда появился почтальон и, размахивая письмом, крикнул Феликсу:

– Домнишоаре Отилия Мэркулеску! Феликс неуверенно подошел к нему.

– Здесь живет домнишоара Отилия Джурджувяну, – сказал он.

– Я всегда ношу сюда письма домнишоаре Отилии Мэркулеску, – ответил без колебаний почтальон.

Как раз в эту минуту подошла Марина и, косо взглянув на Феликса, вырвала из рук почтальона письмо. Совсем сбитый с толку, юноша сконфуженно ретировался в беседку. Отчего Отилия – поскольку речь могла идти только о ней – носила фамилию Мэркулеску, а не Джурджувяну? Мысль, что Отилия не дочь дяди Костаке, даже не возникла в его уме. Отилия звала дядю Костаке «папа» и, как свидетельствовали фотографии, всю жизнь прожила в его семье; к тому же она была очень похожа на свою покойную мать. Феликс, не привыкший к сложностям в семейных отношениях, вспомнил, как странно его приняли вчера, и на минуту испугался: не ошибся ли он адресом, Не попал ли к другим людям? Но он тотчас же отказался от этого объяснения, навеянного чтением детективных романов. Он достаточно хорошо знал дядю Костаке, Отилию

и всех других, – не было никакого сомнения, что он находится среди своих родных, которые за время разлуки просто стали старше и немного изменились. На страницах одной из книг Феликс наряду с бесчисленными надписями «Отилия», «Тили» обнаружил и такую надпись: «Отилия Мэркулеску». Возможно, подумал он, у Джурджувяну две фамилии или он переменил прежнюю (несколько десятилетий назад такая перемена была довольно обычным явлением). Но когда Феликс прогуливался по саду, ему на глаза попался грязный клочок почтовой открытки, принесенный ветром из мусорного ящика. На нем было четко написано: «Конст. Джурджувяну». Значит, дядя Костаке все-таки носит фамилию Джурджувяну. Любопытство, свойственное молодости, подстрекало Феликса распутать эту тайну, но тут не следовало торопиться: ведь если он начнет расспрашивать Марину, он тем самым докажет, что плохо знает свою родню.

Часам к девяти вечера у ворот снова появился экипаж, запряженный белыми лошадьми. Кроме Паскалопола и Отилии, в нем на передней скамье сидел, съежившись, и дядя Костаке. Позвали Марину и передали ей покупки. Паскалопол сказал, что сейчас жарко, и предложил посидеть в беседке. Все направились туда.

– А, вы здесь – приветливо обратился Паскалопол к Феликсу.– Как дела? Вы никуда не выходите, не бываете в городе?

– Возьмем его с собой, когда поедем кататься! – воскликнула Отилия, снимая шляпу и перчатки.

– Возьмем, конечно, почему же нет? – любезно согласился немного недовольный Паскалопол и прибавил: —Вы думаете, ему захочется тратить время на такого пожилого человека, как я? Юноши любят чувствовать себя свободными.

Феликс промолчал, боясь сказать что-нибудь неуместное, но Отилия обвила свои тонкие руки вокруг шеи Паскалопола: