Текст книги "Загадка Отилии"

Автор книги: Джордже Кэлинеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 32 страниц)

Получено на 3 января с. г. 2000 лей из Национального банка как 4% годовых с вложенного капитала в 50 000 лей.

Получена в течение апреля месяца арендная плата за большую лавку 1000 лей за полгода, за две другие лавки по 800 лей за полгода.

Получена квартирная плата со второго этажа 350 лей за три месяца.

Получена квартирная плата с третьего этажа 300 лей за три месяца.

Январь

Квартирная плата за комнату и отопление – 80

Стирка – 10

Дано на руки на театр – 20

Дано на руки на карманные расходы – 100

Покупка хирургического инструмента – 10

Приглашен доктор, потому что мальчик заболел – 20

Одежда, белье – 120

Стол по 10 лей в день – 310

_______________________________

И т о г о: 670

Февраль

Квартирная плата за комнату и отопление – 80

Стол по 10 лей в день – 280

Стирка – 10

Дано на руки на карманные расходы – 120

Дано в долг – 200

Перчатки – 20

Ремонт в комнате – 60

_______________________________

И т о г о: 770

Март

Квартирная плата за комнату и отопление – 80

Стол 10 лей в день – 310

Добавление к ужину – 100

Дано денег на развлечения – 200

Лекарство – 20

Поездка в Яссы, чтобы осмотреть дом – 100

Носовые платки – 30

Пальто – 40

_______________________________

И т о г о: 880

Апрель

Квартирная плата за комнату и отопление – 80

Строительные материалы – 2142

наткнулся также на стопку замусоленных бумажек, на которых химическим карандашом были сделаны различные пометки и написаны цифры. Например: 10 мая обед с пирожными – 10 лей; 11 мая деньги на кинематограф – 10 лей; 12 мая большие гвозди – 20 лей. Видимо, и эти записки должны были войти в счет. Стало быть, Стэникэ говорил правду: старик мошенничал. Феликс швырнул счет на место и задвинул ящик, услышав за спиной голос Стэникэ:

– Ну, пройдоха, нашел что-нибудь? Есть деньги у старика? Дай-ка я посмотрю.

После минутного колебания Феликс повернул ключ и решительно заявил:

– Ничего нет, кроме этой жестянки с мелочью. А в других ящиках только коробки со спичками.

– Из табачной лавочки, конечно, – уверенно заметил Стэникэ. – Я же говорил, что у него есть табачная лавка, записанная на чужое имя.

Феликс, на горьком опыте научившийся осторожности, подумал, что будет стыдно и даже опасно, если кто-нибудь узнает о его доходах и о том, как старик обкрадывал его. Скоро он станет совершеннолетним и избавится от подобных неприятностей. С такими деньгами он сможет жить за границей где угодно, посвятить себя науке только ради славы. Однако увидев дядю Костаке, который неподвижно лежал на диване и тяжело дышал, он забыл всю свою неприязнь. У Отилии был такой подавленный вид, она казалась такой чужой в этом доме, что Феликса охватила жалость. Нет, провидение позаботилось о нем, оно дало ему доброго отца и средства к существованию, которых он не достоин. Старик истратил доходы, но не притронулся к основному капиталу. Значит, несмотря ни на что, нужно сохранять спокойствие и выдержку, чтобы помочь Отилии. Она гордая девушка, и любое неосторожное слово может ее оскорбить.

Старик взял жестянку левой рукой. Правую он поднимал лишь с большим трудом – по-видимому, она была слегка парализована. Свело также мускулы в уголке рта, опустившегося вниз, затронуто было и веко. Дрожащей рукой дядя Костаке пошарил в жестянке, достал монету в пять лей, быстро положил ее обратно и вытащил монету в пятьдесят бань, которую и протянул Аглае.

– Что же я сделаю на эти гроши? – воскликнула Аглае. – Нужны деньги на лекарство и для домнула доктора.

Стэникэ кинулся к больному:

– Разрешите, дядя Костаке, я достану сколько надо. Вот этого хватит на лед и на пузырь (и он вытащил несколько монет по пяти лей). Тебе, Василиад, я даю десять лей, ведь ты домашний врач и не захочешь грабить людей. (Стэникэ вытащил еще четыре монеты, но доктору отдал только две.)

Больной, видя, что жестянка пустеет, застонал, потянул ее к себе и сунул под одеяло. Стэникэ дал Марине десять бань и тихо проговорил:

– Иди к аптекарю на улице Рахова, ты знаешь его, и скажи, что домнул Рациу просил одолжить – ты слышишь?– одолжить пузырь для льда. А на десять бань возьми льду.

Постепенно все расселись, кто где мог, и вскоре гости, казалось, совсем забыли о больном. Василиаду, собравшемуся было уходить, Стэникэ сказал:

– Подожди, что ты спешишь, будто тебя дожидается куча пациентов! Посиди здесь как домашний врач, посмотри, как будет себя чувствовать больной. Ведь мы не голытьба какая-нибудь – мы заплатим. – И совсем тихо: – Не будь дураком, при дележе тебя не забудем.

Марина принесла лед и пузырь, и вскоре на лысине старика красовалась круглая скуфейка, придававшая ему забавно торжественный вид.

– Так тебе лучше? – спросила Аглае.

– Лу-лучше! – пробормотал Костаке.

– Что еще надо сделать? – опять спросила Аглае.

– Ничего, – ответил доктор. – Ему нужен покой и больше ничего. Природа сама будет работать.

Стэникэ фыркнул:

– У вас, докторов, тоже есть интересные формулы. Природа работает (шепотом) на наследников.

От усталости и волнения Отилия почувствовала себя нехорошо. Феликс подвел ее к окну и нежно пожал ей руку:

– Будь мужественной, Отилия, я тебе друг, я брат твой!

Увидев эту сцену, Стэникэ многозначительно подмигнул остальным.

– В конце концов, мама, – заговорила Аурика,– чего мы здесь сидим? Наверно, уже три часа, а мы еще не обедали. Дядя Костаке полежит и один, ведь с ним останется Отилия, Марина, домнул Феликс.

Аглае приняла благородную позу:

– Это дом моего брата, а я единственная его сестра. Никто в этом доме не сдвинется с места и никто ни до чего не дотронется. Мы должны быть здесь и все охранять, мы не можем оставить беспомощного больного, который не видит и не слышит, одного с чужими людьми.

– Я слышу! – проговорил старик, но так глухо, что не все поняли.

– Он говорит, что слышит, мама! – повторила Олимпия.

– Это он обманывает! – заверил Стэникэ доктора. – Дорогая теща, все хорошо, но я голоден! Вы хотите, чтобы я, голодный, стоял на страже? Принесите чего-нибудь поесть. У вас ничего нету? Вы не готовите? – обратился Стэникэ к Отилии, которая взглянула на него робко и испуганно.

Не дожидаясь ответа, Стэникэ начал шарить по шкафам, хлопая дверцами. В самой глубине буфета он нашел закупоренные, покрытые пылью бутылки вина, бутылку ликера и хорошо выдержанное салями, совсем не начатое. По всей вероятности, это были подношения Паскалопола. Все, кроме Феликса и Отилии, весело уселись за стол, и Олимпия церемонно принялась нарезать колбасу тонкими ломтиками.

– Режь потолще, – запротестовал Стэникэ, – большому куску рот радуется.

Олимпия отрезала толстый кусок, в который так и впился Стэникэ, принявшийся жевать его без хлеба.

– Это настоящее салями из Сибиу, изумительное салями! Где вы его раздобыли, Отилия?

Девушка пожала плечами, а Олимпия сделала Стэникэ замечание:

– Не будь жадным. Господи, он проглотил колбасу прямо со шкуркой!

– Штопор! – потребовал Стэникэ, как будто он находился в ресторане.

Марина, веселая, словно перемена хозяина радовала ее, бросилась к буфету и достала штопор с отломанным кончиком.

– Эх, дядя Костаке, – укорил больного Стэникэ, восседая за столом, – держишь в доме такие вина и не имеешь порядочного штопора.

У больного, лежавшего на спине с резиновой нашлепкой на лысине, вид был весьма глупый. Пузырь был немного прорван, и через лоб, по веку и по щеке стекала тоненькая струйка воды, образовавшая лужицу на волосатой груди старика. Хлопнула пробка, и вино, темное, как запекшаяся кровь, забулькало в рюмку Стэникэ.

– Что ты притащила маленькие паршивые рюмки? – набросился он на Марину. – Подай большие хрустальные бокалы, так чтобы можно было почувствовать, что пьешь. Ого, какой аромат! Настоящее бордо, тончайшее бордо! Откуда оно, Отилия?

Не дожидаясь ответа, Стэникэ наполнил бокалы. Сотрапезники подняли было их, чтобы чокнуться, но в последний момент, видно, в них заговорила совесть и они выпили, не проронив ни слова. Олимпия нарезала еще колбасы, все молча брали ее с тарелки и жевали. Василиад, склонившись над столом, глотал, как голодный волк.

Поглядев на Отилию и Феликса, Аглае снисходительно обратилась к ним:

– А ты, Отилия, почему не ешь? А вы, домнул Феликс? Ведь не сидеть же вам голодными? Что суждено, то суждено, нужно быть мужественными.

Галантный Стэникэ встал и направился к Отилии, чтобы предложить ей руку и повести к столу.

– Отилия, дорогая, сделай мне удовольствие. Ты же видишь, что и нам тяжело. Ты думаешь, мы не знаем, что такое горе? Разве нам не больно оттого, что дядя Костаке скон... я хочу сказать, заболел? Но ничего, господь милостив, все будет хорошо. Садись за стол, подкрепись.

Отилия, словно защищаясь, так резко вскинула руки, что Стэникэ не стал больше ее уговаривать и не без иронии предложил Феликсу:

– Скажите ей вы, дорогой, объясните, чтобы она поняла, ведь между вами полное согласие!

Отилия поднялась в свою комнату, а Феликс остался в столовой, не зная, как ему поступить, ибо был уверен, что ради Отилии необходимо защищать дядю Костаке, пока он жив, несмотря на все его грехи. Стэникэ ласково протянул ему бокал вина и сказал не допускающим возражения тоном:

– Домнул Феликс, прошу вас ради меня!

Феликс взял бокал, отхлебнул вина и, обратив внимание на его кровавый цвет, вдруг вспомнил: ведь в подобных случаях, при ударе, пускают кровь. Он высказал свое мнение Василиаду, и тот, немного смущенный, признался:

– Да, действительно, мы могли бы пустить ему кровь, но у меня нет с собой ланцета. – Если хотите, можно послать за ним служанку.

– К чему эта кровь, – с отвращением сказал Стэникэ.– И именно сейчас, когда мы сидим за столом! Пустяки, с этим можно и подождать. Ведь ему положили лед на голову. Крови у него и без того мало, а вы еще хотите выпустить! Это же больно, оставьте человека в покое. Слышите, дядя Костаке? Желаете, чтобы вам пустили кровь и стало больно?

– Да-а-а! – ясно и жалобно ответил старик.

– Ну, это вы бросьте, – воспротивился Стэникэ,– мы лучше знаем, что вам нужно. Потом, потом.

Стэникэ тут же выразил недовольство закуской:

– Господа, к такому вину сухомятка не подходит. Я бы съел чего-нибудь остренького, особенного. Что скажете, дорогая теща, пахло у вас сегодня капустой?

– Как же, я готовила сармале [31].

– Браво, ура, пусть несут! – как безумный, закричал Стэникэ, но, вспомнив о больном, понизил голос: – Как вы думаете, ему мешает шум?

Доктор пожал плечами. Аурика достала из буфета тарелки и приборы и спокойно стала накрывать на стол, словно готовилось пиршество. Аглае объяснила Марине, где у нее дома стоят кушанья. Феликс при виде этой сцены почувствовал отвращение и пошел было наверх чтобы разыскать Отилию, но по дороге раздумал, вышел из дому и направился на улицу Святых Апостолов в кондитерскую. Он решил купить для Отилии шоколаду.

Сотрапезники, стуча вилками, с аппетитом принялись за еду. Комната наполнилась запахом кислой капусты, шумом разговоров, всякими пересудами, которые, по-видимому, беспокоили больного, так как он старался отодвинуться подальше к стене.

– А разве дяде Костаке мы ничего не дадим поесть? – жуя, спросила Аурика.

– Сейчас ничего, наоборот, нужно бы... – доктор не закончил фразы.

– Слишком много есть вредно, – заявил Стэникэ. – Конечно, в определенном возрасте. Мне остается еще десять лет нормальной жизни, а там прощай еда, прощайте женщины! Полное воздержание. Но ведь и монахи живут!

– Домнул доктор, – спросила Аглае, – все лето я впрыскивала йод. Как вы посоветуете, продолжать мне зимой?

– Не советую, зимой йод может вызвать осложнения, возможна интоксикация.

Удовлетворенная Аглае снова уткнулась в свою тарелку. Больной, раздраженный шумом и запахом пищи, застонал. Аглае повернулась к нему и проговорила с набитым ртом:

– Что с тобой, Костаке? Что-нибудь болит? Аурика, поди поправь ему пузырь на голове.

Аурика подошла к старику, он пристально взглянул на нее враждебными и почти ясными глазами, но ничего не сказал. Здоровой рукой он пошарил под подушкой, удостоверился, что ключи на месте, и переложил их поближе к себе. Потом тихо спросил:

– Где Фе-Феликс? Фе-Феликс?

– Не знаю, дядя Костаке. Ушел куда-то.

– Оставь ты Феликса, – вмешалась Аглае, – зачем он тебе? Ты болен, лежи себе спокойно, а то лед упадет с головы.

В это время Феликс почти бежал к дому с плиткой шоколада, раздумывая по дороге, что же предпринять. Состояние старика казалось тяжелым, обстановка в доме внушала тревогу. Через несколько недель он станет совершеннолетним, размышлял Феликс, до того времени он мог бы и потерпеть. Но Аглае ненавидит Отилию, и если старик умрет, она может выгнать ее из дому. Завещал ей что-нибудь старик или даже и завещания никакого не оставит? Если Костаке и сделал завещание, то Стэникэ и вся эта свора могут найти его и украсть. У него, Феликса, есть в кармане кое-какие деньги, и если уж дело на то пойдет, он обратится в суд и узнает, что это за неведомый семейный совет опекает его, а потом предоставит себя в распоряжение Отилии. Но как заставить девушку принять от него помощь, не обидев ее?

Феликс нашел Отилию в ее комнате, она сидела на софе, поджав под себя ноги, и нервно покусывала носовой платок. Разорвав обертку шоколада, он отломил кусочек от плитки и протянул девушке. Она молча взяла его и начала грызть. Слезы текли по ее лицу. Не зная, как начать разговор, Феликс спросил:

– Отилия, о чем ты сейчас думаешь, почему ты плачешь и ничего не хочешь мне сказать?

– Папа умирает!

– Может быть, он и не умрет. Я убежден, что непосредственная опасность ему не угрожает.

– Все, кто там собрался, вовсе не заинтересованы спасать его, никакой помощи они ему не окажут.

– Должен признаться, что и у меня такое же впечатление. К сожалению, я еще новичок в медицине и не могу набраться смелости проявить инициативу. Все мои познания лишь теоретические. Но мы можем вызвать хорошего специалиста.

– Они не позволят ему прийти.

– Возможно. Я бы пригласил Вейсмана. Он скорее самоучка и эмпирик, потому что учится всего лишь на первом курсе, но практика у него как у настоящего доктора. Не вызывая подозрений Стэникэ, он посмотрит дядю Костаке, а потом мы проконсультируемся у врача.

Отилия кивнула головой в знак согласия, хотя и не очень верила в успех.

Отилия, – заговорил Феликс, – ты не веришь в мои силы. Ты сказала, что любишь и выйдешь за меня замуж, когда уверишься, что это не повредит моему будущему. Может быть, сейчас не время говорить об этом, но как мне доказать свою преданность, не обижая тебя? Я бы хотел быть твоим женихом, но если ты не желаешь – хотя бы братом. Случайно я узнал, что мой годовой доход – десять тысяч лей. Я бы мог жить, даже не работая, если бы не мое честолюбие. Моему будущему ты не повредишь ни в коем случае, потому что, если ты будешь со мной рядом, я стану трудиться еще упорней. Я хочу, чтобы ты верила мне, чтобы ты не чувствовала себя такой одинокой.

– Я верю тебе,– проговорила Отилия, – но мне жалко папу. Ведь я с детских лет жила с ним в этом доме, и меня пугает мысль, что все может кончиться катастрофой.

– У меня тоже никого нет. Поэтому я и хочу, чтобы мы с тобой были вместе.

– Феликс, – сказала Отилия, вновь возвращаясь к своей решительной манере, – я хорошо отношусь к тебе и хотела бы, чтобы все твои желания сбылись. Сейчас я не в силах сказать тебе еще что-нибудь. У тебя добрая душа, ты хочешь защитить меня, но ведь и ты нуждаешься в защитнике. Дела твои могут оказаться запутанными, бедный папа – человек сложный, скрытный. Ведь еще неизвестно, с какими трудностями ты можешь столкнуться.

– Должен признаться, – заговорил Феликс, – я видел у дяди Костаке кое-какие счета, из которых следует, что я трачу около тысячи лей в месяц и строю дом из кирпича, сложенного во дворе.

– Дорогой Феликс, я искренне стыжусь всего этого. Я предупреждала, что папа странный человек, у него много недостатков. Из-за этого я тоже немало выстрадала, и поэтому, как ты сам видишь, у меня столько всяких капризов. Но папу я люблю. Меня он тоже любит по-своему, как любит он и тебя. Папа присвоил мамино имущество, пользуется и твоим, но по-своему любит нас. Тетя Аглае не брала у меня ничего, но она ненавидит меня. Тебе тоже нужен защитник. Стэникэ хитрый, он во все сует нос. А чтобы защитить твои интересы, именно твои, нужен человек с большим весом, со связями. Ты только не сердись, клянусь, что это для твоего же блага, не пытайся все истолковать превратно. Сходи незаметно к Паскалополу и скажи ему, чтобы он пришел сюда как будто случайно, прошу тебя.

– Хорошо, я пойду! – решительно ответил Феликс.

Отилия поцеловала его. Феликс взял шляпу, осторожно спустился по лестнице и вышел на улицу через пустынный двор Аглае. По дороге он вынужден был признаться себе, что Отилия права. Только через Паскалопола можно было помочь дяде Костаке. Его желание взять девушку под защиту было наивным и в то же время тираническим, потому что сковывало ее цепью обязанностей.

Паскалопола он встретил на лестнице как раз в тот момент, когда тот собирался уходить. Известие поразило помещика, и он пригласил Феликса в дом.

– Ему плохо? Он в сознании? Говорит?

– Он в сознании и немного говорит. Мне показалось, что он всех боится.

– Бедный Костаке! – сказал Паскалопол, прохаживаясь взад-вперед по комнате. – Нужно пригласить врача, но сделать это так, чтобы Аглае не почувствовала нашего активного вмешательства. Домнул Феликс, вы умный молодой человек, вы на пороге совершеннолетия. Я знаю, что вы любите Отилию, и я вам искренне поведал о своих чувствах к ней. Я прошу вас, разрешите мне вам помочь. Вы сами, если бедный Костаке вскоре скончается, будете нуждаться в поддержке. Я приглашу своего адвоката, ведь мне известно ваше положение. Возможно, Костаке немного злоупотребил вашими доходами, но что касается того, как он распоряжался капиталом, то, смею вас уверить, он строго соблюдал ваши интересы. Костаке немного скуповат, но в душе он порядочный человек. Я очень тревожусь за Отилию. Вы знаете ее: она девушка гордая, независимая. Она принимала от меня кое-какие услуги как от старого друга дома, но мне было бы тяжело обидеть ее, предлагая их теперь. Могу ли я, пожилой человек, намекать, что готов на ней жениться? Теперь, когда Отилия может оказаться одна, в горе, это было бы тягостным принуждением. Вы, как человек молодой, находитесь совсем в иной ситуации...

– Я тоже, – Феликс опустил голову, – разделяю ваше мнение, что проявлять к ней сейчас любое внимание означало бы злоупотреблять ее положением.

– Так, так... Вполне понятно, что я надеюсь на выздоровление бедного Костаке. Может быть, он уже подумал, как обеспечить будущее Отилии. А мы в первую очередь позаботимся о враче. Подождите, я попытаюсь кое-что сделать.

Помещик подошел к телефону, попросил доктора Стратулата, рассказал ему о случившемся (по тону, каким он с ним разговаривал, было понятно, что тот близкий друг Паскалопола) и спросил, можно ли заехать за ним в коляске в шесть часов.

– Да? Прекрасно. Тогда я приеду! – заключил помещик, вешая трубку.

– Дорогой домнул Феликс, вы идите вперед и сделайте вид, что со мной не встречались, однако скажите, что именно сегодня меня ждал к себе Костаке. А я приеду с доктором Стратулатом, как будто случайно, и если это окажется возможно, мы заберем Костаке в санаторий, дабы быть уверенными в хорошем уходе за ним и избавить бедную Отилию от стольких треволнений.

Феликс ушел. Он спешил скорее добраться домой, чтобы не оставлять долго Отилию одну. Дорогой он вспомнил о Вейсмане и подумал, что тот с его отзывчивой душой мог бы сделать доброе дело. Он знал, что Вейсман переехал и жил теперь где-то в районе улицы Лабиринт. Найдя записанный на бумажке адрес, Феликс сел в пролетку и вскоре оказался на улочке, застроенной лачугами, похожими на заброшенные лавчонки. На всей улице был один-единственный большой двор, нечто вроде старинного подворья, с двухэтажным устрашающе грязным домом в форме подковы, напоминающим гостиницу или публичный дом. Посредине двора высились кучи мусора. По двору бегали собаки и ребятишки. Все этажи дома были окружены стеклянной галереей с разбитыми стеклами, которую поддерживали прогнившие лоснящиеся столбы. Сделав несколько первых неуверенных шагов, Феликс стал подыматься по грязной деревянной лестнице и очутился на верхней галерее, где играли и шумно носились оборванные ребятишки. Пол трещал под их ногами, а из коридора тянуло острым запахом испражнений. Вся эта обстановка показалась ему такой унизительной, что Феликс хотел было уйти, пока его не увидел Вейсман, но из дверей высунулось несколько голов. Босая простоволосая молодая женщина вышла прямо ему навстречу. Бородатый старый еврей закричал на нее:

– Иди назад, Фани! Зачем выходишь, когда не имеешь туфель? Что я могу сделать, если у тебя нет туфель? Что вы ищете, домнул? – обратился он к Феликсу, в то время как в дверях и окнах, выходивших на галерею, появились многочисленные лица.

– Я ищу студента Вейсмана!

– Хе-хе, есть такой Вейсман, есть, живет в том конце с теткой. Я могу позвать ее, потому что он ушел. Но он должен прийти. Конечно, он должен прийти.

Обрадованный, что не застал Вейсмана, Феликс запротестовал:

– Нет, не нужно!

– А как вас зовут, вы тоже не хотите сказать? Когда он придет, я передам ему. Конечно, я ему передам! Разве не могу я оказать такую услугу соседу?

– Передайте, что был его товарищ, Феликс, и просил прийти к нему домой как можно скорее.

– Считайте, что уже сделано, – сказал старик, провожая юношу вниз. – Может быть, вы хотите что-нибудь купить, может быть, мебель, может быть, платье, хорошие чулки, граммофонные пластинки? У меня есть возможность. Для вас я все достану.

Феликс отрицательно покачал головой. Опечаленный старик понизил голос:

– Я знаю, что вы ищете! Имеем прекрасных девушек, настоящих принцесс, родители у них померли, бедняжки.

Юноша ускорил шаги. Старик, потеряв всякую надежду, крикнул ему вдогонку:

– Знаете, сколько нас здесь живет? Нас здесь двести квартирантов, не сойти мне с этого места, и на всех один клозет!

Напуганный Феликс сел в поджидавшую его пролетку и махнул рукой извозчику, чтобы тот погонял. Он сошел на улице Рахова и быстро зашагал к дому. Во двор, который, как ему показалось, имел уже какой-то кладбищенский, безутешный вид, через открытые окна столовой доносились обрывки разговоров. Когда Феликс вошел, все сидели вокруг стола, играли в карты и болтали, окруженные завесой дыма, как будто ничего не случилось. Дядя Костаке на своем диване закашлялся, но лицо его казалось посветлевшим и почти здоровым. Сидевшая рядом с ним на стуле Отилия поправляла то пузырь со льдом, то одеяло, спрашивая шепотом, не лучше ли ему.

– Эх, проклятая карта, – воскликнул Стэникэ, бросая какую-то фигуру, – это все, что у меня есть. Всегда так бывает, когда играю с Олимпией. Играть с женой – плохая примета.

Настороженный Василиад сидел, покусывая костяной мундштук и прикрываясь веером своих карт. Временами он бросал вороватые взгляды на остальных.

– Втихомолку работает, жулик, – дружески поддевал его Стэникэ. – Ты – старая лиса, я тебя знаю. Вот уж целый час все выигрываешь. Ни за что ни про что получил денежки с дяди Костаке, а теперь нас обираешь.

– Стэникэ, не болтай! Играй, если играешь. Твой ход, – проговорила Аглае.

– Хожу, хожу, черт побери! Эту партию я проиграл. Хоть бы капельку повезло. Теперь мы все в руках моей тещи, она – золотой мешок. Я больше не играю.

Аурика захныкала:

– Ну почему же мы не будем больше играть? Что же еще делать? Ведь так скучно сидеть здесь и сторожить!

Стэникэ произнес тихо, одними губами:

– Ты сторожишь свое приданое, девочка. Теща осыплет нас деньгами, если... понимаешь меня?

Аглае сделала предостерегающий жест, призывая его быть осторожнее, но Стэникэ только сморщил нос – дескать, это неважно.

Молчаливая, суровая Олимпия стасовала карты и протянула колоду доктору Василиаду, чтобы тот снял. Игра началась снова, и разговор возобновился. Рассеянный Феликс не следил за беседой, но время от времени до него доносились обрывки фраз, и только по голосу он определял, кому они принадлежали, потому что игроки витали в клубах дыма, словно боги в облаках.

А г л а е. У меня начались ревматические боли, раньше этого никогда не бывало. Мне кажется, все это от переживаний. Ничто так не старит, как переживания. Я делаю впрыскивания йода, но пока никакой пользы не вижу, хотя их так рекламируют. Мне одна дама советовала поехать на воды в Пучиоаса. Вот когда кончатся наконец все наши неприятности, я соберусь и поеду.

С т э н и к э. Хорошо бы съесть чего-нибудь вкусного, чего-нибудь пикантного. Чем-то таким знакомым пахнет из этого буфета, так и щекочет ноздри, только не знаю, что это может быть.

А у р и к а. Если не везет, значит, все напрасно. Можешь быть красивой, иметь большое приданое, выезжать в свет, а мужчины все равно не будут на тебя смотреть. Нужно родиться счастливой. Какое-то время я еще могу надеяться, а там – прощай все. Нет больше мужчин-рыцарей, какие были раньше. Теперь тебя приглашают, ты идешь с ними, а потом они притворяются, что и знать ничего не знают.

Ст э н и к э. Мы присматривали как-то за дядюшкой три дня и три ночи подряд, пока не свалились от усталости, а больной все не умирал. А когда проснулись на четвертый день, он был уже холодный.

Т и т и. Я сделаю уменьшенную копию и буду рисовать только карандашом номер один.

В а с и л и а д. У меня бывают пациенты, которые понапрасну будят среди ночи, чтобы я засвидетельствовал смерть. «Не могли вы подождать до утра?» – говорю я. «Сделайте ему укол, домнул доктор, может, он очнется от обморока». – «Он мертв, доамна, не видите, что ли?» Вот так я и мучаюсь.

О л и м п и я. Мужчины двух дней не могут обойтись без женщин и вина. Ласковыми они бывают месяц до свадьбы и месяц после свадьбы, а потом опять предаются своим страстям. И ведь хоть бы что-нибудь представляли из себя эти женщины, за которыми они бегают! И выбирают-то самых падших, самых низких! Например, Джорджета – что ты в ней увидел такого, Стэникэ, за что превозносишь ее до небес?

А г л а е. Ребенок должен слушать свою мать, потому что никто, кроме матери, не желает ему добра. Любовь?! Чепуха! В наше время этого не было. После свадьбы придет и любовь.

С т э н и к э. Мой тесть был еще смирный, можно сказать, не буйный, но бывают такие, что делаются совсем невыносимыми. Я знал одного судейского чиновника, на которого нашло как-то ночью. Поверишь ли, он вел себя как в зоологическом саду, свистел по-птичьи, хлопал крыльями, чтобы улететь, и клевал с полу. Ему взбрело в голову, что он соловей.

В а с и л и а д. Теперь врач, чтобы не умереть с голоду, должен потворствовать капризам пациента. Пациент прослышал про какое-то лечение, про уколы и прочие штуки, и если ему их не пропишешь, он скажет, что ты ничего не понимаешь. Реклама разных лекарственных средств нас убивает.

С т э н и к э. Если бы наш род не был таким огромным, то, клянусь честью, я был бы теперь миллионером, а Олимпия жила бы только в Ницце. У меня богатых дядюшек и тетушек столько, сколько волос на голове. Но у всех есть дети и внуки, так что жди, пока это очередь до тебя дойдет. Я и без них обойдусь. Быть счастливым в жизни, как говорит Аурика, – это все. Один бьется с малых лет, учится, зарабатывает чахотку, а другому прямо на голову сваливается готовенькое наследство.

А г л а е. В нашем роду все были бережливыми и держались друг за друга. Только Костаке не знаю, в кого уродился, всегда был замкнутым и скрытничал с родственниками, чтобы никто не знал, как идут у него дела.

А у р и к а. Красота – это еще не все. Бывают безобразные женщины, которые нравятся мужчинам. У них есть шик, но для этого нужно много денег.

Т и т и. Я больше не играю, скучно. Пойду лучше покачаюсь.

А г л а е. Олимпия, и ты, Аурика, смотрите в оба, чтобы кто-нибудь не взял какой-нибудь бумажки или вещи, чтоб и булавочной головки не пропало. Я здесь за все несу ответственность, как единственная близкая родственница.

В а с и л и а д. Все меры, которые принимают при апоплексии, при закупорке сосудов, я считаю бесполезными. Раньше или позже больной все равно умрет. Одно только беспокойство семье. Конечно, бывают исключения, когда, например, больной должен подписать завещание.

О л и м п и я. Мне кажется, мама, нужно его спросить, написал ли он завещание и куда положил, чтобы мы потом не искали как сумасшедшие.

Все это карканье Феликс слушал без особого внимания, глядя на Отилию и на больного. Но последние слова Олимпии возмутили его своей жестокостью, особенно потому, что по лицу дяди Костаке видно было, что он все понимает. До него донесся и ответ Аглае:

– Помолчи, а то он услышит. Это мы потом посмотрим.

Уже смеркалось, когда раздался цокот подков и шум колес.

– Кажется, кто-то приехал, – заметил Стэникэ.– Раз в коляске, значит, Паскалопол.

Отилия вздрогнула, а Феликс, чтобы устранить всякие подозрения, соврал, как и было договорено:

– Наверно, это он. Я слышал, что он собирался заехать сегодня. Ведь он не знает, что дядя Костаке заболел.

Паскалопол, преднамеренно оставив в коляске доктора Стратулата, появился в дверях и, увидев Аглае и всех остальных, поклонился и сказал:

– Добрый вечер. Целую ручки, доамна Аглае. Костаке здесь? Мы договорились поехать вместе в город.

Аглае открыла было рот, намереваясь что-то сказать, как вдруг старик плаксиво закричал: «Зде-е-сь!» – и сделал попытку встать с постели. Но едва нога коснулась пола, он почувствовал такую слабость, что с болезненной гримасой снова откинулся на подушку.

– Что такое? Что случилось? – притворился удивленным Паскалопол, хотя видно было, что ему противно ломать комедию.

– Плохо, – сообщил Стэникэ, – старость подошла. Что вы хотите? Кровоизлияние...

Паскалопол поцеловал руку Отилии, доверчиво смотревшей на него, и, успокаивая ее взглядом, проговорил:

– А я как раз катался с доктором Стратулатом. Костаке его знает. Мы сговорились встретиться, чтобы побеседовать кое о чем. Какое совпадение! Разрешите пригласить его?

– Его осматривал доктор Василиад! – тихо и неприязненно отозвалась Олимпия.

– Более широкая консультация ни в коем случае не помешает. Стратулат – профессор университета. Надеюсь, что вас это не будет шокировать, – помещик с подчеркнутой вежливостью поклонился доктору.

Паскалопол пошел за Стратулатом, а Аглае подала знак, чтобы убрали карты. Строгая, массивная фигура доктора подействовала на картежников устрашающе. Они как стояли, так и замерли и уже не отпускали никаких колких замечаний. Доктор взглянул на лежавшего на диване Костаке, потом окинул взглядом комнату и сказал: