Текст книги "Загадка Отилии"

Автор книги: Джордже Кэлинеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

– Кто т-там? Сюда нельзя!

– Это я, дядя Костаке! Я зашел сказать, что иду в город. Если вы хотели починить буфет, сказали бы мне, я бы помог.

Феликс солгал, но дядя Костаке поверил ему или сделал вид, что поверил.

– Н-нет, ничего. Немного отстала доска, я сам починю, я сумею.

Феликс направился к двери, глядя в потолок, чтобы убедить старика, что ничего не заметил. Не успел он выйти, как услышал щелканье поворачиваемого в замке ключа. На улице Феликс невольно обернулся и увидел, что дядя Костаке подглядывает у окна, ушел он или нет. Старик помахал ему на прощанье рукой, как будто это давало ему уверенность, что Феликс уже не вернется «Неосторожный старик, – подумал Феликс. – Если узнает Стэникэ, он пропал».

Стэникэ ничего не узнал, но исключительное пристрастие ко всему, что хоть как-то затрагивало его интересы, заставляло адвоката беспокойно кружить возле дома, словно кошка около жаркого. Феликс никак не мог понять, чего нужно Стэникэ, да тот и сам не сумел бы этого объяснить даже в порыве откровенности. У Стэникэ не было определенной цели. Он всегда находился в возбуждении, вечно ждал какого-то решающего события, которое изменило бы всю его жизнь. Эта относительная неопределенность его деятельности порождала у него бесконечное количество идей и делала интуицию обостренной, как у подлинного художника. Стэникэ был вездесущ, раздавал наставления направо и налево, он был братом, отцом, советчиком для кого угодно и сам умилялся своими собственными сентиментальными импровизациями. Феликс часто ловил его на том, что он подсматривает через окно в комнату дяди Костаке или шарит по дому. Однако Стэникэ всегда удавалось изобразить дело таким образом, что его наглые действия воспринимались как вполне естественные, обычные поступки. Однажды Феликс застал его даже в своей комнате. Он прекрасно видел, как тот рылся в его вещах, но, когда он вошел, Стэникэ уже сидел на стуле возле стола и внимательно вчитывался в какой-то научный труд.

– Это очень интересный вопрос, – заговорил он, барабаня пальцами по книге, словно само собой разумелось, что именно за книгой он и пришел. – Когда вы сдадите экзамены, дайте мне ее почитать, я тоже хочу просветиться. Точные науки всегда были моей страстью. Но родители умерли...

Феликс с таким удивлением смотрел на него, что Стэникэ все же почувствовал необходимость объяснить свое присутствие в комнате:

– Я все гляжу на Марину, как она постарела, бедняжка. Знаете, она приходится им дальней родственницей! Ну и люди! Ты состоишь с ними в родстве, а они превращают тебя в служанку. Вы не можете даже вообразить, во скольких благородных семействах творится такое свинство! Незамужняя сестра, немного придурковатая тетка бесплатно стирают белье для всех остальных. Можно сказать, что Марина не так много делает, но если это задаром, это уже нечестно. Я бы с радостью взял ее, чтобы спасти от нищеты, но разве они позволят? И главное, она сама этого не захочет. Клянусь честью, у этой Марины должны быть деньги. Однажды она одолжила старому Костаке две тысячи лей. Черт ее знает, где она хранит деньги! Я знал одну семью, где держали такую вот старую перечницу только потому, что у нее водились денежки. Но когда она умерла, так ничего и не нашли. И знаете почему? Посмотрим, есть ли у вас нюх! Феликс пожал плечами.

– У нее был любовник, дитя мое, горбун, с которым она прижила двух ребятишек, совершенно прелестных, если судить по крайней мере по их нежному цвету лица. Не знаю, чему там вас учит медицина, но у горбунов всегда рождаются беленькие дети, пухленькие, с нежной кожей, словно тубероза или лилия, похожие на растения, выросшие в погребе. И умирают они ровно через год... Вот я и спрашиваю, у кого останется Марина, если, избави бог,– а это все равно неизбежно – умрет Костаке? Кто проиграет или выиграет? На вашем месте я бы прощупал почву, я бы разузнал, сколько у нее денег. Я ведь вижу, что Марина к вам благоволит. Вы ее можете очень просто окрутить. Для вас, для студента, она клад, и все это вам гроша не будет стоить, разве что немножечко цуйки. Зато потом будете с деньгами. Но вопрос в том, есть у нее деньги или нет. Что вы скажете?

– Я об этом не думал, – ответил Феликс, – и вообще этот вопрос преждевременный, даже для того, кто в нем заинтересован. Кто первый умрет – дядя Костаке или она? Мало ли что может случиться! Мне кажется, что оба они еще крепкие.

– Хорошо, хорошо, пусть это только предположение. Предположим, что я, уже достаточно искушенный, и вы, человек, к которому я отношусь, как к младшему брату, заключим договор. Вы – наблюдаете, я – направляю, а барыши мы поделим. Конечно, это лотерея, но лотерея беспроигрышная. Нужно только терпение. Одним этим не проживешь, но если играешь еще и в другую подобную же лотерею, придет время, когда все билеты выиграют сразу. Значит, нужно быть готовым. Вы ведь доктор, господи боже мой и должны это понимать. Что такое жизнь? Чепуха. Перевалишь за определенный возраст и начнутся болезни: ревматизм, подагра, сердце, почки. Наступит день – и трах: не один, а все скапутятся, кто в таком возрасте. Это статистика, научно обосновано. Вчера прижало Симиона (держу пари, что он преставится), завтра дядю Костаке. Да и другие не проживут до тысячи лет. Очередь наша, молодежи, садиться за стол жизни. Но нужно быть готовым и не откладывать все со дня на день. Старики, они хитрые, мошенники – это я вам говорю как адвокат, – у них неприкрытая вражда к наследникам. Старик, который за всю свою жизнь не сумел попользоваться богатством, относится к молодежи ревниво, разыгрывает фарс, оставляет, например, имущество церкви или какому-нибудь богоугодному заведению, которого никто и знать не знает. Разве хорошо, что Отилия проведет свою молодость здесь, а потом, именно тогда, когда она станет еще более очаровательной и будет нуждаться в роскоши, окажется на улице?

– Я не думаю, чтобы дядя Костаке не позаботился о ней, – проговорил слегка задетый Феликс.

Стэникэ воспользовался его минутной слабостью.

– Он может так поступить, не питайте иллюзий. У стариков своя психология. Если вы говорите, что любите ее, то ваша обязанность постараться создать здесь здоровую атмосферу, чтобы потом, при разделе наследства, восторжествовала справедливость. Ведь' не хотите же вы, чтобы моя теща наложила руку на все, что по праву принадлежит Отилии? Вы знаете, что дядя Костаке купил ресторан на приданое своей жены? Фактически он принадлежал Отилии.

Феликс жестом выразил протест и возмущение, Стэникэ продолжал:

– Для вас это дело чести, ваш моральный долг. Отилия девушка тонкая, обаятельная, ее надо оберегать от опасностей и соблазнов. В мире у нее нет ничего и никого. И знаете, что сделает Отилия, что ей останется сделать? Она упадет в объятия Паскалопола, вот что! И я ее оправдаю.

Уверенный, что он поставил точку над «и», Стэникэ с шумом захлопнул медицинский трактат. Феликс, раздраженный упоминанием о Паскалополе, помрачнел еще больше.

– Что же я могу предпринять? – проговорил он грустно.– Я не могу и не имею права ни во что вмешиваться.

Скоро я буду совершеннолетним, и мое пребывание в этом доме окончится.

– Вам и не нужно ничего делать. Вы должны довериться мне. Облегчите мою миссию, позвольте мне устроить счастье Отилии и ваше тоже. Я хотел бы помочь и дяде Костаке, научить его, как нужно вести дела. Разве вы не видите, какие глупости он творит? Он уже продал два дома за огромную сумму. Деньги он получил на руки, это я точно знаю, ведь я разговаривал с покупателями. Ну ладно. Но что же сделал дядя Костаке с деньгами? Положил их в банк? Вряд ли! Вы думаете, что я не обошел все банки? Старики не любят расставаться с деньгами! Они хотят иметь их при себе, держать их в руках, чтобы водить за нос наследников. Поэтому они и продают недвижимость. Старики, друг мой, денежки закапывают. Держу пари, что и дядя Костаке где-нибудь их закопал. Но где? Вот в чем вопрос. Вы ничего не пронюхали, не подозреваете, где это может быть?

– Нет, ни о чем подобном я и не думал!

Стэникэ недоверчиво взглянул на Феликса и, склонив голову, вежливо рассмеялся.

– Ах, мошенник, честное слово! Не очень-то я вам верю. Я пришел к убеждению, что вы тонкая штучка. Во всяком случае, в отношении дам вы мастер. Я с Джордже-той за два года не достиг того, чего вы добились в пять минут. А те, кто имеет успех у женщин, разбираются и в денежных делах вопреки общему мнению. Так, значит, вы говорите, что ничего не слышали и не видели? Я ведь вас просто так спросил, чтобы узнать, что вы об этом думаете. Где же он мог спрятать деньги?

– Я думаю, что в доме он их не держит, – сказал Феликс из чувства солидарности со стариком. – Скупцы закапывают деньги в саду.

– Ну, это в сказках, а не здесь, в городе. Вы думаете, я не облазил всего сада? Я бы и сам не поверил, что он их держит в доме. Но знаете, здесь есть тайники, которые известны только ему да моей теще. В старом доме всегда есть тайники. Можете сами убедиться: старик зимой не топит некоторых печей, хоть ты режь его, значит, он боится, как бы не сгорели деньги, спрятанные поблизости. В конце концов, вы правы, это его дело. Как постелешь, так и выспишься. Лично я ни в чем не заинтересован. Я занимаюсь всем этим просто так, из филантропии, для его же собственного блага и немножко ради Отилии. У меня, можно сказать, имеется моральное право защищать интересы нового поколения перед старым.

Так как Феликс выказывал некоторые признаки усталости, Стэникэ поднялся и уже переступил порог, но снова вернулся.

– Ведь я не сказал вам, ради чего именно явился. Завтра вечером, в девять часов Иоргу приглашает вас к себе в ресторан. Придет и дядя Костаке. У Иоргу именины дочки, он нашел предлог устроить своим знакомым обед в ознаменование того, что стал владельцем ресторана. Это основная причина. И именно вы, посредничавший, так сказать, в этой сделке, и дядя Костаке будете героями вечера. Я тоже приду, об этом нечего и говорить.

– Не думаю, что я смогу там быть.

– Отказываться нельзя. Мне велено привести вас. К черту все экзамены. Кажется, мне представится случай показать очаровательную девушку.

Уверенный в том, что аргумент его неопровержим, Стэникэ величественно удалился. И действительно, Феликс отправился в ресторан, потому что дядя Костаке хотел, чтобы его непременно кто-нибудь сопровождал. Кроме того, он говорил, что должен запереть все комнаты, так как слышал, что появились какие-то воры, которые проникают в дома и, спрятавшись там, ожидают, когда все уйдут.

В отдельном кабинете, где бесконечно довольный Иоргу приказал накрыть стол, Феликс, к своей великой досаде, неожиданно встретился с людьми, которых меньше всего хотел бы здесь увидеть. Пришла Джорджета, генерал, Олимпия и даже Тити, чтобы исполнять роль кавалера Олимпии до прихода Стэникэ, а также чтобы написать портрет Иоргу. Был там и студент Вейсман, сообщивший Феликсу, что он лечит всему семейству зубы, причем дерет с них втридорога. Жена Иоргу, непомерно толстая, с суровым, как у генерала Гинденбурга, лицом и рыжими волосами, собранными в смешной острый пучок, немка по происхождению, была женщина доброжелательная и умная. Девочки, дочки Иоргу, за столом не было. Ее давно уложили спать. Присутствовало здесь еще несколько незнакомых Феликсу людей: брат Иоргу, чересчур жизнерадостный, самодовольно похохатывающий офицер, сестра доамны Иоргу и двое пожилых элегантно одетых мужчин, которые вели себя, как завзятые старые холостяки. Один из них отрекомендовался мастером каллиграфии, и Иоргу сообщил присутствующим, что искусство гостя состоит в том, что он изготовляет надписи, афиши, меню самыми разнообразными шрифтами. Положение Феликса было весьма затруднительным. Поцеловать руку Джорджеты на глазах у Олимпии и генерала казалось ему отчаянным поступком. Но Джорджета, так же как и генерал, отнеслась к нему необычайно сердечно. Она встретила его радостными восклицаниями, а генерал во что бы то ни стало хотел усадить рядом с собой. Тити не выказал к нему никакой неприязни. Со свойственными ему спокойствием и скромностью он первый помахал Феликсу рукою в знак приветствия, словно давно забыл о случившемся. Что касается Олимпии, то и она не внесла никаких осложнений морального порядка, так как была поглощена тем, что восхищалась бесчисленными браслетами доамны Иоргу, которая с необычайной любезностью и с превеликим трудом снимала драгоценности и показывала их, желая доставить удовольствие гостям.

Однако Феликс был взволнован. Тити сидел как раз напротив него, по другую сторону стола, положив рядом с собой листы бумаги из блокнота, на которых, по всей вероятности, намеревался увековечить этот званый вечер. Для Феликса было новой пыткой – непринужденно болтать под взглядами Тити и генерала. С этим он никак не мог освоиться, как ни старался. Взгляд Тити был мрачен и выражал только таинственное отсутствие всякой мысли. Генерал был обходителен до приторности. Он взял руку Джорджеты и Феликса и, соединив их, тихо нашептывал:

– Mon jeune ami [18] – я ожидал что еще раз увижусь с вами, но мне так и не довелось. Какая жалость! Воображаю, как вы много работаете. Однако, прошу вас, не увлекайтесь чересчур занятиями. Ведь у вас еще все впереди. Что ты скажешь, – спросил он Джорджету, – он много работает?

– Я думаю, много! – ответила Джорджета.

– Вот видите! – попрекнул генерал. – Но это хорошо, это прекрасно то, что вы делаете! Однако нет необходимости забывать из-за этого друзей. Джорджета мне жаловалась, и я обязан вам сказать, что вы неглижируете ею. Est-ce qu'on nйglige une beautй comme зa? [19]

– О, генерал, вы неисправимо галантны, я хочу вас поцеловать.

– Faites, faites [20], – не сопротивлялся тот, поглаживая свои усы, заканчивающиеся колечками. Потом он сказал на ухо Феликсу: – Она очаровательная, прекрасная девушка, полная редкостной добродетели.

– Папа! – шутливо попрекнула она.

– Я говорю – добродетели в смысле совершенства,– поправился он, – она совершенная, законченная женщина, вовсе не матрона, избави боже!

– Значит, мы, бедные замужние женщины, – матроны! – решила вмешаться Олимпия, чтобы поддержать разговор.

– О мадам, вовсе нет! Мы не имеем права клеветать на женщин, еще не выяснив их возможностей.

Джорджету немного тревожила эта пикировка, грозившая превратиться в перепалку с такой женщиной, как Олимпия, и поэтому, чтобы помешать генералу говорить, она взяла кончиками пальцев кусочек швейцарского сыра и положила ему в рот. Генерал стал жевать сыр, одновременно целуя пальцы Джорджеты, девушка собиралась положить ему в рот еще кусочек и сама принялась есть сыр, чтобы соблазнить этим генерала, когда вошел Стэникэ. Опасность была устранена.

– Простите меня за опоздание, но я только сейчас вырвался от тестя. Олимпия, я должен тебе сказать, что твой обожаемый папочка невыносим! Он кидал в окно подушки, простыни и вообще поднял страшный шум.

– Чем он болен? – спросила доамна Иоргу. Стэникэ рассмеялся:

– Дурью, чем же еще! Ему взбрело в голову, что святой дух, преследуемый людьми, скрывается в простынях и страдает, когда выбивают одеяло и другие постельные принадлежности. Сегодня вечером он не хотел ложиться спать, потому что из белья изгнали духа, поскольку все оно было выстирано со щелоком. Он увидел у меня носовой платок и тут же закричал, что святой дух спрятался в платке и он будет спать на нем вместо простыни. Еле-еле я его утихомирил.

– Почему вы не отправите его в санаторий? – спросила доамна Иоргу.

Офицер громко расхохотался:

– Какой там санаторий! В сумасшедший дом! Видно, в свое время не лечился от дурной болезни.

Эта дурацкая выходка заставила умолкнуть всех из уважения к Олимпии, которая нахмурила брови. Феликса, однако, этот пошлый намек заставил призадуматься, и в уме у него мелькнула смутная догадка.

– Давайте лучше веселиться, – предложил Стэникэ.– За здоровье всех присутствующих и особенно героев сегодняшнего вечера – я имею в виду нашего дорогого домнула Иоргу с его семейством и моего милого дядю Костаке и компанию. Что вы скажете, господа? Домнул Иоргу стал владельцем самого рентабельного ночного заведения, а дядя Костаке получил кругленькую сумму. Дядя Костаке, скажите по совести, это были новенькие красивые бумажки? Где вы их спрятали?

– Где я их спрятал, там тебе не найти, – с ехидной усмешкой отшутился дядя Костаке.

– Конечно, в банк вы их не положили, чтобы не обанкротиться! Ведь многие так прогорели.

Стэникэ сделал паузу и внимательно посмотрел в лицо дяди Костаке, стараясь уловить, как он будет реагировать на эти слова, но тот торопливо и жадно ел.

– Неплохо быть богатым, но и бедным быть хорошо. У каждого свои преимущества. Сейчас, если есть деньги, не знаешь, как с ними быть. Держать в банке – нет никакой гарантии, дома подстерегают воры, станешь их тратить – одно расстройство, а если не тратить, то зачем их и иметь!

– Поэтому-то, видно, – с насмешкой заметила Олимпия,– ты и не гонишься за состоянием, чтобы не ломать себе голову.

– Ты же знаешь, что это действительно так! – сказал Стэникэ, прикидываясь, что принимает ее слова всерьез. – Даже и вообразить трудно, что может случиться. Вот один трагикомический случай. У кого-то там было несколько сот тысяч лей, которые он не хотел положить в банк и держал дома. Спрятал их куда-то в печку или в шкаф между двумя досками, что-то вроде этого. Дядя Костаке, скажите, куда обычно прячут деньги?

Туда, где и в голову не придет искать негодяю наследнику!

Все засмеялись, а Стэникэ обругал про себя Костаке старым мошенником.

– В конце концов спрятал он их где-то в доме, там, где можно спрятать: в подполье, на чердаке, под матрацем или еще где-нибудь. Ну, а служанка протерла паркет бензином, окна открыть забыла, зажженная спичка упала на пол, пары бензина вспыхнули, и за два часа от дома со всеми деньгами остался один пепел. Отсюда мораль: не клади деньги туда, откуда не сможешь их мгновенно вынуть.

Стэникэ устремил пристальный взгляд на дядю Костаке, но тот по-прежнему был безучастен и все так же ел с нервной поспешностью, не поднимая глаз от тарелки.

«Значит, – сказал себе Стэникэ, словно он был сыщиком, – я поймал старика. Деньги у него в доме!»

– Знаете, – обратился он ко всем присутствующим,– есть люди, которые хранят капиталы в сундуках, и им даже в голову не придет своевременно узнать, что монета вышла из обращения и стала простое медяшкой. Но теперь, как я слышал, будет издан страшный закон. Государству нужно, чтобы капиталы все время находились в обращении. Если ты хранишь деньги в сундуке, ты обманываешь общество, лишаешь его тех возможностей, которые заложены в деньгах. Раз так, государство вынуждает тебя признаться, сколько денег у тебя имеется, объявляя обмен банкнотов. Если не принесешь, твое дело, ты их теряешь, если же принесешь, то обязан дать их в долг государству в обмен на ценные бумаги.

– Вот умник нашелся! Кто это выдумал такой закон? – проговорил дядя Костаке с едва скрываемым раздражением.

Стэникэ сделался красноречив:

– Это классический метод накладывать лапу на денежки частных лиц. Если случится война, как о том поговаривают, никто ведь вас и не спросит, согласны вы или нет. Но если бы вы посоветовались со мной, как этого избежать, я бы вам сказал…

– Ну и как же? – насмешливо спросил дядя Костаке, не переставая есть.

– Разделить деньги между наследниками, выделить каждому его долю, так чтобы они не достигали облагаемого минимума. А если хотите, отдайте их в долг государству или проедайте свои денежки.

Дядя Костаке готов был сердито заявить, что у него ничего нет, но прямо перед ним, как неоспоримое доказательство, что он получил изрядную сумму, сидел Иоргу. Поэтому Костаке ограничился шуткой:

– Когда молод, деньги не водятся, а в старости, только накопишь – глядь, тебя уже подстерегают родственники.

– Вот именно! – подтвердил генерал. – Поэтому-то я и решил израсходовать деньги вместе с молодостью.

Сказав это, он стиснул руку Феликса, но еще крепче ручку Джорджеты.

– Mon gйnйral [21], – воспользовалась случаем Джорджета, – когда вы купите мне шубу?

– Вопрос запоздал, – галантно ответил тот. – Покупка давно предрешена! Ты хочешь сказать, когда мы отправимся с тобой, чтобы ты могла выбрать?

Олимпия с завистью и жадным любопытством, словно на какое-то невиданное чудо, посмотрела на Джорджету.

Разговор перешел на детей, для которых родители копят деньги, отказывая себе во всем, а те потом их проматывают.

– Счастье, что у меня дочь, – проговорила доамна Иоргу, – девушки гораздо умнее!

– А разве дочерей не нужно выдавать замуж? – заметила Олимпия. – Иногда с ними труднее, чем с сыновьями. Я это по опыту знаю.

– Я не буду настаивать на замужестве! Если посчастливится – пусть выходит, а нет – и так хорошо!

– Превосходно! – воскликнул Вейсман. – Она будет практиковать свободную любовь для собственного удовольствия.

Кроме Джорджеты, Феликса и генерала, которые так и прыснули со смеху, все остальные с изумлением посмотрели на Вейсмана. А Олимпия глянула на него, как на какое-то чудовище.

– Как? – почти завизжал Стэникэ. – Не выдавать девушку замуж? Это преступление, мадам! Так и знайте. Это двойное преступление – против прогресса нации и против экономики. Как можно допустить, чтобы девушка оставалась бесплодной, чтобы исчезала румынская нация, чтобы уменьшалось народонаселение? А с имуществом что делать? В конце концов, оно представляет собой заем, данный каждому обществом, который должен быть возмещен...

– Браво! – одобрил Вейсман. – Он должен быть возмещен коллективу.

На Вейсмана снова обратились удивленные взоры.

– Позвольте, – оборвал его Стэникэ, – не путайтесь вы со своим социализмом. Богатство должно быть передано в руки детей, с тем чтобы им воспользовалось новое поколение,

– Ты порешь чушь, Стэникэ, – спокойно сказала Олимпия. – Само собой понятно, что наследовать должны дети.

– Ну конечно, – подтвердила пышная доамна Иоргу.

Сам Иоргу в свою очередь склонился к генералу, Феликсу и Джорджете и заверил, сопровождая свои слова благородным жестом:

– Девочке, своей малютке, я оставлю царское наследство!

Это услышал Стэникэ.

– Вы не поняли меня, – воскликнул он, – вы же не даете мне высказаться! Недостаточно оставить девушке наследство, необходимо выдать ее замуж, чтобы богатством воспользовался и другой.

– Выдадим, выдадим, – примирительно проговорил Иоргу.

– Однако весьма важный вопрос – за кого выдать!

– Я бы хотела за офицера или врача, – сказала доамна Иоргу.

– За врача? – подскочил Стэникэ. – Вот перед вами врач! – И он протянул руку к Феликсу. – Лучике сейчас восемь лет, через шесть лет она будет уже зрелой девушкой, а он – свежеиспеченным доктором. Прекрасный юноша!

Иоргу и его жена с робкой симпатией смотрели на Феликса, который находил эту сцену весьма тягостной и проклинал про себя болтливость Стэникэ. Олимпия же казалась недовольной, и Феликса поразило ее сходство с Аглае.

– У вашей дочери, – заговорила она с мягкой усмешкой, – должны быть более высокие стремления – член магистрата, высший офицер!

Стэникэ расхохотался, но не объяснил почему. Иоргу, чтобы примирить спорящих, заявил:

– Кем он будет – не все ли равно, был бы только порядочным юношей, трудился бы, как я, ведь я поднялся с самых низов! Однако что нам сейчас напрасно толковать, ведь девочка еще маленькая. Лучше выпьем за здоровье ее и за всех присутствующих.

Кельнеры, стоявшие наготове за спинами гостей, наполнили бокалы, и все выпили. Генерал сильно захмелел, но продолжал держаться с достоинством. Он во что бы то ни стало хотел, чтобы отношения между Феликсом и Джорджетой были более сердечными.

Послушайте меня, – приставал он к Феликсу, чувствовавшему себя очень стесненно, – Джорджета – это жемчужина, восхитительная девушка, с которой вы должны поддерживать знакомство, я прошу вас об этом. В ваши руки я передаю мою драгоценную питомицу.

В это время дядя Костаке, довольный тем, что избавился от нападок Стэникэ, усердно ел и пил, облизывая толстые губы и уставившись в тарелку. Доамна Иоргу, взглянув на него, сочла своей обязанностью любезно справиться:

– Домнул Джурджувяну, я слышала, у вас живет барышня, дай ей бог здоровья и хорошего мужа. Где же она, почему вы не привели ее с собой?

Дядя Костаке что-то пробормотал с набитым ртом, не в силах произнести что-нибудь более вразумительное. Вместо него взял слово Стэникэ:

– Отилия? Там, где она теперь, она в нас не нуждается. Она в Париже.

Последние слова Стэникэ произнес, торжествующе обводя взглядом всех присутствующих. Ничего не подозревая, доамна Иоргу спросила Олимпию:

– Учится?

Олимпия сделала гримасу, которую перехватил Стэникэ.

– Учится музыке, – сказал он и тут же подмигнул группе, сидевшей вокруг генерала.

– Ах, вот как! – воскликнула доамна Иоргу, не уловив смущения остальных. – Домнул Костаке, вы, должно быть, тратите много денег... чтобы содержать ее?

Дядя Костаке что-то буркнул в стакан вина, который поднес ко рту. Стэникэ, снова подмигнув, пояснил:

– У нее стипендия. На нее обратил внимание один профессор, который настоял на том, чтобы она усовершенствовалась, и лично – заметьте, лично! – повез ее в Париж.

– Это замечательно! – одобрила доамна Иоргу. Неосторожный офицер внезапно вмешался в разговор:

– Кажется, она отправилась с каким-то Паскалополом, крупным помещиком, так люди говорят. Я ведь знаю ее – прекрасная девушка!

Феликс почувствовал, что задыхается. Джорджета хотела спасти положение:

– Вы плохо осведомлены, домнул лейтенант. Отилия была моей подругой по консерватории. Она замечательная пианистка.

Олимпия, все время старавшаяся показать, что скучает, попыталась прекратить этот разговор:

– Я не понимаю, к чему терять время на ненужные препирательства. Отилия нам не родственница и не дочь дяди Костаке, она...

Закончить она не сумела. Дядя Костаке, внезапно покраснев, свирепо забормотал:

– Н-не говори глупостей о моей девочке! Стэникэ поддержал старика:

– Вот видишь, в какое смешное положение ты себя ставишь, дорогая! Как можешь ты говорить подобный вздор, не зная, как обстоит дело? Вот так бывает,– извинился за Олимпию Стэникэ перед другими, – когда девушка вырастает среди предвзятых мнений и вражды. Их семьи, понимаете ли, не очень ладят между собой, вот в чем дело.

– Это плохо, когда между родственниками нет согласия, – все с той же кротостью проговорила доамна Иоргу, толком не уразумев, в чем дело.

Феликс был подавлен этой сценой, которая непосредственно касалась его, хотя присутствующие и не предполагали, что она может так глубоко его затронуть. Тут он понял: все, что имеет отношение к Отилии, занимает его, несмотря на старания прикинуться равнодушным. Но Джорджета с самого начала заметила это, а генерал благодаря своей чуткости и опыту был на ее стороне. Оба старались, используя для этого Вейсмана, вовлечь Феликса в разговор, не связанный с предметом спора.

– Я слышала, домнул Феликс, что в домах умалишенных, – говорила Джорджета, – встречаются очень интересные больные. Мне бы так хотелось хоть раз посмотреть на них.

Вмешался Вейсман:

– Я вам покажу, домнишоара. Восемьдесят процентов больных – результат нравственного заболевания, а не болезни крови. Принуждение в области эротики разрушает мозг. Вы, будучи девушкой без предубеждений, свободно располагая своими сексуальными возможностями, можете понять несчастье буржуазного общества.

Джорджета хоть и была смущена вольностью выражений Вейсмана, однако слушала его ради Феликса, не обращая внимания на взгляды остальных и ободряемая сердечной улыбкой генерала. Феликс не пытался скрыть, что расстроен. Генерал решил, что для Феликса самым лучшим было бы уйти, на что тот с признательностью согласился, и все трое поднялись из-за стола. Дядя Костаке мрачно заявил, что он тоже уходит. Семья Иоргу казалась огорченной:

– Вы могли бы посидеть еще немножко. Хотя бы отведали пирожных!

И действительно, кельнеры принесли на серебряных подносах груды пирожных и фруктов. На лице дяди Костаке изобразилась короткая борьба противоречивых чувств, но жадность победила и старик остался сидеть, словно прикованный к стулу. Джорджета и генерал вышли с Феликсом на пустынную улицу. Они держали его под руки и прилагали столько усилий, чтобы расшевелить его, что при других обстоятельствах это показалось бы ему смешным. Генерал выглядел весьма возбужденным.

– Дочь моя, я подозреваю, что наш юноша влюблен.

– Я тоже так думаю, – шепотом подтвердила Джорджета с заботливостью матери, боящейся разбудить ребенка.

– О, тогда это ужасно! Я поручаю тебе присмотреть за ним.

Феликс, чувствуя необходимость побыть одному, откланялся по улице, охваченный непреодолимой потребностью двигаться. Пройдя весь пустынный проспект Виктории, он дошел по Шоссе Киселева до самого Ипподрома. По мере того как он шел и все больше уставал, сердце его смягчалось и происшедшее представлялось в более спокойном свете. Сборище в ресторане Иоргу выглядело карикатурой. Дядя Костаке, скряга, продавший ресторан, ест за столом у покупателя. Стэникэ и Олимпия, жадные до наследства гиены, изображают из себя моралистов. Куртизанка Джорджета и старый развратник генерал оберегают его, Феликса, находившегося в связи с Джорджетой. Их вежливость, более того – деликатность, была вне всяких сомнений. Как видно, только люди, для которых в жизни не существует никаких принципов, способны понять всю сложность положения. И все же как ему было тяжело! Окруженный всеми этими людьми, он страдал и возмущался пересудами о Отилии, которая отправилась во Францию вовсе не учиться, как утверждал со слащавым видом лукавец Стэникэ, а для того, чтобы попутешествовать с помещиком Паскалополом, как об этом говорил неотесанный лейтенант. Казалось, дядю Костаке задевали наветы на Отилию, но сам он ничего не предпринимал, чтобы создать ей определенное положение в обществе, а, наоборот, упорно толкал ее на сделку с Паскалополом. Во всей этой компании самым порядочным был внешне циничный и пугавший всех Вейсман, который не шел дальше всяческих словесных ужасов и парадоксов и тайком оказывал этим людям небольшие, но реальные медицинские услуги. Феликс устал и присел на скамейку. Небо посинело, потом побелело, и все предметы стали ясно различимы. Откуда-то доносилось равномерное шарканье метлы, и две повозки молочников въехали в город.

Светало. Феликс почувствовал в своей душе какой-то страстный порыв и непоколебимую решимость. Выпавший на его долю опыт не унизил его, а только вызвал горячее желание подняться над окружающими. Он решил, что должен сделаться независимым и этим оградить себя от людской пошлости. Он слепо надеялся, что Отилия останется такой же гордой до тех пор, пока он не освободится от всяческих забот о себе, и тогда он, ничего не принося в жертву, сможет благородно протянуть ей руку. Остановившись на этом решении, он поднялся со скамьи и направился к городу, который начинал просыпаться.