Текст книги "Загадка Отилии"

Автор книги: Джордже Кэлинеску

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 32 страниц)

Высказав все это, он вышел, хлопнув дверью. Сонная Олимпия, не разобравшись толком, чего хочет Стэникэ, решила, что он, как обычно, несет всякую чушь, лениво зевнула и погрузилась в глубокий сон. На другой день она удивилась, не увидев Стэникэ. Он не пришел ни к обеду, ни к ужину, не пришел и ночью, не явился и в последующие дни. Озабоченная Олимпия побежала к Аглае, спрашивая себя, не случилось ли чего со Стэникэ, который ушел из дому навеселе. Но Аурика видела его всего лишь час назад, когда совершала свою обычную прогулку. Ни разу с таким упорством Стэникэ не проявлял своей обиды. Олимпия решила про себя, что все пройдет, и подождала еще несколько дней, но Стэникэ так и не явился. Тогда, встревоженная этим сумасбродством – так она расценивала поведение мужа, – Олимпия отыскала вторую квартиру Стэникэ и захватила его там.

– Что это такое, Стэникэ? Ты что, издеваешься? Столько времени не приходишь домой!

Стэникэ принял почтительную позу:

– Доамна, я вам говорил, что вследствие фактического прекращения нашего сожительства, происшедшего по вашему желанию, я принял меры для легального развода.

– Видно, кто-то тебя подговорил. Иди-ка домой и больше не выкидывай таких номеров.

Но Стэникэ не пожелал сменить гнев на милость, и Олимпия вся в слезах вернулась к Аглае.

– Он что, с ума сошел? – спросила разозленная Аглае.– Ему жрать нечего, а он корчит из себя независимого! Или ему деньги с неба свалились?

Вскоре от Стэникэ пришло письмо-уведомление следующего содержания:

Уважаемая доамна!

Уведомляю Вас в письменной форме о том, что, как я Вам сообщал уже устно, все связи между нами прекратились. В дальнейшем мы прибегнем к законному разводу. Мотивом является тот факт, что я поставлен в условия, при которых не могу иметь детей, которые сохранили бы мое имя, может быть, в силу Вашей физиологической неспособности (поскольку один ребенок родился нежизнеспособным), отягченной злонамеренностью и оскорбительными доказательствами отвращения ко мне. К тому же Вы виновны в том, что не последовали за супругом к семейному очагу, поскольку этот очаг давно уже находится на улице... и т. д. В Ваших интересах разрешить этот вопрос без скандала, согласием обеих сторон.

С уважением

Стэникэ Р ациу .

– Не повезло мне с детьми, и все тут! – жаловалась Аглае. – Я сама пойду к нему, отвешу оплеуху, чтобы помнил меня. Ну рассердился, но ведь всему есть предел. Может, ты чего-нибудь натворила? Ну ладно, люди ссорятся и мирятся. А ты почему с ним не по-хорошему?

– Но, мама, – плача, проговорила Олимпия, у которой текло из глаз и из носа. – Да я ему и полсловечка не сказала, клянусь господом богом, все это свалилось как снег на голову. Я с ним почти никогда не ругалась. Наверно, он завел кого-нибудь, вот и ищет предлог для развода. Его родственники все время подстрекают, чтобы он женился на богатой. Ведь ты их видела! Ездят в колясках, увешаны брильянтами!

Аглае отправилась к Стэникэ.

– Послушай-ка! Что на тебя нашло? Над нами люди смеются. Мало мне было забот с Симионом, с Тити, с Костаке, теперь это еще на мою шею! Что случилось у вас с Олимпией? Скажи мне!

– Я объяснил все, что нужно было объяснить.

– Чепуха! Если Олимпия тебе в чем поперечила, обидела, расскажи, чтобы и я и она знали. Люди все забывают, нельзя же без конца злобу на сердце держать. Где же твоя признательность? Сколько времени никто, кроме меня, тебя не поддерживал. Я кормила тебя, давала карманные деньги, дом отдала. Ты получал все, что тебе было нужно, больше чем мой собственный ребенок, ведь доходов-то у тебя никаких не было. А теперь, когда, видно, завелись деньжонки, ты платишь мне черной неблагодарностью.

Стэникэ принял благородную позу.

– Доамна, никто, больше чем я, не питает к вам признательности. Я знаю все, что вы для меня сделали, и ни от чего не отрекаюсь. Во мне происходят мучительная борьба между чувством и долгом. Чувство толкает меня к той, которая была мне супругой, и к вам, которая была для меня матерью, но долг перед обществом побуждает меня искать счастье отцовства, потерянного мною со смертью Релу. К вам я сохраню вечную признательность, а к Олимпии уважение, надлежащее женщине, которая была мне дорога. Но не настаивайте, не пытайтесь воспользоваться моей слабостью. Вы сами должны были бы поддержать меня в том, что я делаю.

Аглае вышла из терпенья:

– Чтобы я понуждала тебя бросить Олимпию, после того как я приняла тебя, оборванца?

– Доамна! – благородно протестовал Стэникэ.

– Бандит!

Аглае и Олимпия посоветовались с адвокатом. Тот сказал им:

– Несомненно, доамна права, муж только ищет предлог для развода. Выдвигаемые им мотивы несерьезны, в особенности потому, что их нельзя проконтролировать. Но чего вы добьетесь? Самое большее – того, что процесс будет решен в вашу пользу, ибо без суда здесь не обойтись. Но ведь вы не сможете жить с человеком, решившим развестись, он все время будет искать повод к ссоре. Поэтому, вместо того чтобы навлекать на себя еще большие неприятности, лучше уж согласиться. Другого пристойного пути я не вижу.

Доброжелательство адвоката было вне сомнений, и Олимпия решила согласиться на развод. Радость Стэникэ была так велика, что он, растроганный попросил разрешения зайти последний раз, чтобы попрощаться с теми, кто был ему матерью и дорогой супругой. Ему ответили, что его вышвырнут за дверь с помощью полицейского, и это дало Стэникэ повод почувствовать себя жертвой.

Стэникэ стал одеваться все более модно и как-то, выпросив у родственников коляску, гордо проехал несколько раз по улице Антим.

Феликс все ждал, что Отилия скажет, что же им дальше делать, но девушка по-прежнему молчала. Он считал неделикатным самому заводить разговор теперь, когда ее горе было еще так свежо. Отилия сидела запершись в своей комнате и, казалось, скучала. Ей было противно выходить в город одетой в черное, но одеться иначе мешало предубеждение, что она совершит нехороший поступок. Однажды она спустилась вниз и тронула клавиши рояля, но первая же нота испугала ее своим эхом, и она закрыла крышку. Сидя на софе в своей комнате, она часами перебирала безделушки, раскладывала их. Как-то раз Отилия вошла к Феликсу со своей фотографией, сделанной в Париже.

– Ты эту карточку видел?

– Нет. Очень удачная.

– Возьми себе!

Феликс минуту стоял в растерянности, боясь поблагодарить.

– Зачем ты мне ее даешь? – спросил он.

– Да так... подумала, что тебе приятно будет иметь мою фотографию.

Фотографии дарят тому, с кем разлучаются, на память!

Отилия положила свои тонкие руки на плечи Феликсу:

– Нет, нет, нет, я даю ее не в знак разлуки. Просто мне пришло в голову подарить ее тебе.

Феликс поцеловал ей руку, которая как раз находилась у самого его лица, и Отилия слегка коснулась губами его щеки. Юноша обернулся и схватил девушку за руки более энергично. Та ласково защищалась.

– Феликс, сейчас это грех. Будем благоразумны. Лучше расскажи, что ты делаешь.

Феликс показал ей толстенные руководства. Девушка заглянула в одно из них, полистала его тонкими пальчиками и сказала:

– Тебе придется много работать!

– Да, я должен во что бы то ни стало хорошо сдать экзамены!

– Сколько еще лет тебе так заниматься?

– Несколько лет, и с каждым годом все больше и больше. Но настоящая научная работа начнется только тогда, когда я кончу учиться. Я хочу специализироваться в определенной области и создать себе имя.

Феликс смотрел на Отилию решительно, но ласково и совсем не надменно. Она провела пальцами по его волосам.

– То, что ты делаешь, замечательно, я тобой восхищаюсь. Когда я думаю, что другие в твоем возрасте, даже те, у кого нет обеспеченного будущего, гоняются только за развлечениями...

– Если бы ты знала, Отилия, сколько энергии и самоотверженности мог бы я проявить, если б было кому посвятить свои силы! Одного труда для меня недостаточно, мне нужна любовь.

– Но если я скажу, что люблю только тебя и, что бы ни случилось, ты останешься моим другом, тогда ты сможешь осуществить свои идеалы?

– А что может случиться?

– Откуда мне знать? Как будто мы всегда можем поступать так, как нам хочется?

– Можем! – упрямо подтвердил Феликс. Отилия взъерошила ему волосы.

– Это ты можешь в твоей учебе, в твоей карьере, но в жизни бывают такие вещи, над которыми мы не властны.

– А что именно?

Отилия переменила разговор:

– Сколько тебе сейчас лет, Феликс? Двадцать второй? Да?

Феликс кивнул головой. Девушка слегка сжала его шею.

– Ты знаешь, что я старше тебя. Да, это печальная правда!

– Ну и что ж? Ты думаешь... это препятствие для...

– Нет! Я не это хочу сказать. Какой ты подозрительный! Я только сказала, что я старая.

– Это в твоем-то возрасте! Да ведь у тебя совсем еще детское личико!

Отилия подошла к зеркалу и стала рассматривать себя. Замечание Феликса было справедливо. Лицо Отилии не изменилось, и на вид ей казалось не больше восемнадцати лет.

– Ты не знаешь жизни, Феликс, – вернулась к своей мысли Отилия. – Ни учеба, ни энергия не помогут девушкам преуспевать в жизни. Я восхищаюсь твоим умом и мужской волей, но для женщины это вовсе не обязательно. Смысл жизни женщины в том, чтобы нравиться, без этого она не может быть счастливой!

– Ты права, это так, – подтвердил Феликс, она должна нравиться энергичному мужчине, чтобы возбуждать в нем желание бороться.

– Не знаю, кому она должна нравиться, но знаю, что женщина, которой пренебрегают мужчины,– это чудовище. Посмотри на бедную Аурику. Единственно, в чем проявляется наше сознание, скорее даже инстинкт, так это в стремлении не потерять напрасно нескольких лет, ведь мы живем самое большее лет десять! Сколько, ты думаешь, мне осталось жить в подлинном смысле этого слова? Пять-шесть лет! Потом появятся круги под глазами, морщины и я стану такой же нервозной и несносной, как Аурика. Когда ты приехал, я была девочкой, а теперь уже старуха, а как мало времени прошло! Ты в этих делах ничего не понимаешь, Феликс. Вы, мужчины, в двадцать один год еще дети, а в тридцать только еще женитесь. Когда же тебе исполнится тридцать лет, я буду уже на закате. Паскалопол (ты не сердись, что я произношу это имя) примерно одних лет с тетушкой Аглае, но он элегантен, у него молодая душа и, уверяю тебя, он нравится многим женщинам, а Аглае – старуха. Наш успех в жизни заключается в том, чтобы не упустить время, дорогой Феликс. Ах, как мне не идет черное, оно придает лицу какой-то синеватый оттенок. Отилия повернулась, чтобы уйти, но прежде спросила!

– Ты занят, да?

– Я тебе нужен? Я в твоем распоряжении!

– Мне ничего не нужно! Я только хотела знать... Тебе, вероятно, сейчас надо усиленно готовиться, много читать, работать...

– Да! – признался Феликс.

– Ну хорошо, работай. Это единственный способ доставить мне удовольствие! Не забудь, ты мне обещал сделать карьеру.

Отилия принялась раздавать направо и налево свои вещи, которые считала ненужными (ей почти все теперь казалось ненужным). Больше всего от этого выиграла Аурика.

– Зачем ты раздариваешь вещи? – спросил Феликс.

– Какие вещи? Старые платья, пустые флаконы из-под духов, цветные открытки, перчатки, – все это пустяки... Женщина, собственно говоря, ничего не имеет, кроме платья, которое на ней надето. Но оно должно быть сшито по последней моде.

Часть добычи захватила Аглае. Охваченная мелким старческим кокетством, она примеряла перчатки и чулки Отилии и в то же время не переставала поносить девушку за то, что та покупает все дорогое, словно она миллионерша, и за то, что не бережлива и раздаривает совсем еще хорошие вещи. Устав от траура, Отилия однажды вечером, перед сном, встала на колени в своей постели и произнесла про себя следующую молитву:

«Папа, ты прекрасно знаешь, что я тебя люблю, но траур мне не идет. Ты всегда позволял мне одеваться так, как мне нравилось, и защищал меня от других, так неужели ты теперь хочешь, чтобы я сама себе была противна? Для тебя не имеет никакого значения, одета я в черное или в белое. И в том и в другом платье мне все равно без тебя грустно».

Отилия перекрестилась и легла спать, а на следующий день сбросила траур и принялась перелистывать журналы мод.

– Вот, – сказала Аглае, увидев ее через окно, – говорила я, что не будет она носить траур! «Папочка здесь» папочка там». Все одни кривлянья. Видно, Костаке тайком оставил ей деньги, а то откуда бы ей взять?

Отилия скучала. Ей хотелось выйти вместе с кем-нибудь в город. Но она боялась беспокоить Феликса и намекнула ему совсем туманно:

– Ах, ты все читаешь! Так можно заболеть.

Она ждала, что Феликс ответит: «Если хочешь, я могу прервать ненадолго занятия». Но Феликс заявил:

– Действительно, у меня много работы!

– Тогда, – сказала Отилия, – я не буду тебе мешать. За столом девушка попросила его рассказать о своих занятиях, о том, как ему нравятся лекции, что Феликс и исполнил с некоторой осторожностью, боясь показаться педантом. Но его страсть к науке была настолько глубока, что он не мог говорить на эти темы шутливым тоном. Отилия сказала ему:

– Твоя глубина может напугать. Если бы ты знал, как мы, девушки, глупы!

– Напугать тебя?

– Нет, не меня! Напугать любую девушку вообще, потому что девушки не заглядывают далеко и у них нет культа великих дел, как это называют в книгах.

– Ты смеешься надо мной!

– О нет! Я говорю об обыкновенных девушках. Правда, есть и возвышенные натуры. Но обычные девушки восхищаются такими людьми, как ты, а следуют за такими, как Стэникэ.

– Мне это все равно. Я никогда не полюблю пустую девушку. Я люблю тебя, а ты только внешне легкомысленна, а на самом деле глубокая и умная.

– Я такая же, как и все!

В другой раз Отилия усадила Феликса рядом с собой и, обнимая его, подвергла настоящему допросу.

– Феликс, сядь сюда. Хорошенько подумай и только после того, как подумаешь, ответь мне. Предположим, что мы поженились...

– Почему «предположим»?

– Будь серьезным и слушай. Когда чего-нибудь нет на самом деле, то оно предполагается. Итак, предположим, что мы поженились. Ты веришь, что мы вскоре сможем это сделать?

– А почему бы и нет?

– Потому что ты связан своими занятиями, ты еще не свободен и не можешь делать все, что тебе хочется. Юноше вроде тебя на какое-то время необходима некоторая свобода, чтобы узнать жизнь. Это естественно. Если мы поженимся сейчас, то через несколько лет, когда ты сделаешь карьеру, тебе уже наскучит семейная жизнь!

– Ты мне никогда не наскучишь!

– Я не говорю о себе, я говорю о семейной жизни. Когда ты будешь свободен и начнешь осматриваться вокруг, тогда ты и почувствуешь себя связанным. Может быть, я ничего не понимаю, но мне кажется, что жена всегда должна быть самым последним выбором.

– Ты подыскиваешь различные предлоги, вместо того чтобы прямо сказать, что не любишь меня.

– Но нет же, я тебя люблю. Не прерывай меня. И тебе и мне нужно немного поразвлечься, и, скажу тебе честно, немедленный брак кажется мне чем-то чересчур педантичным, парализующим, чем-то в духе Аурики. Мы можем растянуть нашу помолвку на несколько лет, но, поскольку нам нельзя жить вместе здесь, уедем в Париж, чтобы не мозолить людям глаза. Ты будешь заниматься своей медициной, я музыкой, будем жить по-студенчески, пока не проснётся инстинкт домашнего очага. Феликс, дорогой, я люблю тебя, но я хочу, чтобы меня называли домнишоара, это так приятно, чтобы мне дарили шоколад и прочее. Вообрази себе: «Доамна! Уважаемая доамна!» (Отилия, подражая, заговорила басом) – это ужасно!

– Отилия, но ведь мы не обязаны говорить всем, что мы женаты, особенно за границей. Мы можем жить, как настоящая богема, и делать все что угодно. Но женитьба – это таинственная связь, которая даст нам веру друг в друга.

– Когда нет естественной веры, ее не сможет дать и женитьба. Перед тобой пример прославленного Стэникэ.

– Если мы не поженимся, – продолжал Феликс, – то мы не сможем быть друг с другом.

– Почему?

– Потому что... потому что я тебя люблю... Потому что я тебя люблю, как должен любить каждый нормальный человек, – смешался Феликс. – И я никогда не соглашусь быть неделикатным со своей будущей женой. Ты не Джорджета!

– Конечно, я не Джорджета, но я прощаю Джорджету!

На следующий день Отилия снова по-детски обняла Феликса и спросила:

– Феликс, подумай как следует, а потом скажи мне. Если бы девушка вдруг предложила тебе: я хочу исколесить с тобою весь мир, заниматься чем-нибудь совершенно фантастическим, станем, например, танцорами в Мексике, – оставил бы ты свои занятия, отказался бы от своей карьеры, от ученья, ради любви к ней?

Юноша удивленно взглянул на Отилию.

– Разве есть такая девушка, которая попросит меня во что бы то ни стало сделать нечто подобное?

– Нет, Феликс. Просто я задала глупый вопрос.

Отилия раздарила столько вещей, что комната теперь казалась почти пустой. Трудно было вообразить, что можно долго в ней оставаться. Все, что уцелело, девушка положила в два чемодана и на целый день отправилась в город. Феликсу она объяснила, что не хочет больше находиться в этом доме, на глазах у Аглае, у которой такой вид, словно она держит ее из милости. Отилия и Феликса спросила, что он думает делать.

– Но это, Отилия, зависит от тебя. Если, как ты говоришь, ты любишь меня, значит, ты и должна сказать, что мне делать. А если нет...

– Ты прав! Я тебя люблю, ты в этом не сомневайся. Я решу, что нужно делать.

Была ранняя весна, снег стаял и затопил все. Потеплело, и воробьи начали слетаться в стайки, подбирая все крошки, какие только могли найти. Феликс чувствовал необычайный прилив сил. Как-то в самом начале марта Феликс засиделся за книгами до поздней ночи. Из соседней комнаты доносился звук шагов, шум передвигаемой мебели. Потом все смолкло, и ему показалось, что он услышал, как потушили лампу. Совсем поздно, около полуночи, заскрипела соседняя дверь, послышались легкие шаги босых ног, которые затихли около его комнаты.

– Феликс, – донесся шепот Отилии, – ты спишь?

– Нет.

– Потуши лампу.

Предчувствуя, что произойдет нечто необычайное, Феликс задул лампу. Дверь открылась и вновь закрылась, и при слабом свете догорающих в печке дров юноша увидел Отилию, босую, в длинной ночной рубашке. Она казалась большой куклой. Весь разговор велся шепотом.

– Дорогой Феликс, я хорошо все обдумала, очень хорошо. Теперь мы не можем жениться, это в твоих и в моих интересах.

Подойдя к нему, Отилия крепко обняла его за шею. Безутешность Феликса можно было почувствовать даже в темноте по тому, как ослабли все его мускулы.

– Я сказала, что теперь мы не можем жениться, но потом – да. Чтобы доказать, что я люблю, я и пришла к тебе. Мы можем быть мужем и женой и без благословения попа Цуйки.

Феликс взял ее на руки (она была очень легкой) и задушил поцелуями, которым она не сопротивлялась, потом сел в кресло, и положил голову к ней на грудь.

– Отилия, – зашептал он торжественно, – я верю тебе. То, на что ты сейчас решилась, могла сделать только девушка с тонкой душой. Прости меня, что я усомнился в твоей любви и в твоих добрых побуждениях. Нет, ты не должна заставлять меня быть неделикатным. Отныне я верю, что когда-нибудь ты станешь моей женой, и я буду ждать тебя сколько угодно.

Отилия крепко поцеловала его и вскочила на ноги.

– Знаешь что? Если ты такой выдержанный, я хотела бы по крайней мере проспать эту ночь у тебя. Хочу посмотреть, как это спится в постели юноши.

Она бросилась на кровать Феликса, завернув тонкие ноги рубашкой. Юноша хорошенько укрыл ее, а сам лег на диванчик возле печки.

– Отилия, – шепнул он вместо «спокойной ночи»,– я так счастлив. Эта ночь самая торжественная в моей жизни.

Утром Феликс быстро вскочил и взглянул на кровать. Она напоминала опустевшее гнездо. Юноша, подумав, что Отилия ушла к себе, быстро умылся, напевая, причесал волосы и, выйдя в коридор, постучал в дверь девушки.

– Отилия, Отилия!

Никто не ответил. Он коснулся ручки и заметил, что дверь не заперта. В полупустой комнате никого не было, чемоданы исчезли. Феликс как безумный сбежал по лестнице, обыскал все комнаты и нашел только Марину на кухне.

– Где домнишоара Отилия?

– А вы не знаете? С утра еще уехала на извозчике с чемоданами. Ищи теперь ветра в поле.

Долгое время Феликс пребывал как бы в полной прострации. Потом, немного придя в себя, он почувствовал необходимость куда-то бежать. Он бродил по улицам, по шоссе и наконец решил отправиться к Паскалополу. Там он узнал, что помещик с «домнишоарой» уехал в Париж. Через две недели он получил цветную открытку со следующими строчками:

«Кто был способен на такое самообладание, тот победит и любовь, не соответствующую его великому будущему.

Отилия ».

Феликс так больше и не увидел Отилию. Он узнал только, что она вышла замуж за Паскалопола, и снова возненавидел его. Спустя несколько лет война дала возможность Феликсу выдвинуться, еще будучи совсем молодым. Почти сразу же после заключения мира он стал профессором университета, известным специалистом, автором научных рефератов, трудов, медицинских трактатов, написанных им в сотрудничестве с французскими профессорами. Он женился, сделав, как говорят, блестящую партию, и вошел благодаря жене в круг влиятельных лиц. Стэникэ женился на Джорджете, которая не принесла ему сыновей, но зато обеспечила неизменных покровителей, занялся политикой, заявив, что он чувствует «новый ритм» жизни, был даже префектом при одном недолго просуществовавшем правительстве, а ныне является владельцем многоэтажного дома на бульваре Таке Ионеску. Некоторые газетки обвиняют его в покровительстве игорным домам и кружкам морфинистов. Феликс как-то повстречался с ним. Стэникэ фамильярно похлопал его по плечу и поздравил:

– Браво, я слышал, вы далеко шагнули. Это можно было предугадать. Вы знаете, что Отилия не живет больше с Паскалополом?

Феликс не решился спросить, что же случилось, рассчитывая на болтливость самого Стэникэ.

– Она развелась с Паскалополом после того, как разорила его, а теперь где-то в Испании, в Америке, не знаю точно где, жена какого-то графа или что-то в этом роде. О, она далеко пошла.

Паскалопола Феликс встретил однажды в поезде по дороге в Констанцу. Он сильно постарел, лицо его исхудало. Он был все таким же элегантным, но от прежнего Паскалопола почти ничего не осталось. Когда он говорил, щеки его дрожали. Паскалопол первый узнал Феликса.

– Вы меня не узнаете? Я Паскалопол!

После нескольких обычных в таких случаях фраз помещик вынул из кармана фотографию, на которой были изображены весьма пикантная дама типа актрисы-содержанки и экзотический мужчина с цветком в петлице. Фотография была сделана в Буэнос-Айресе.

– Не догадываетесь, кто это? – спросил Паскалопол недоумевающего Феликса. – Отилия!

Испуганный Феликс взглянул еще раз на фотографию. Женщина была красива, с тонкими чертами лица, но это уже была не Отилия, не прежняя порывистая девушка. Женская пошлость погасила все. Она была права: «мы живем всего пять-шесть лет».

– А... а из-за чего вы расстались?

– О! Ни из-за чего. Я был слишком стар и видел, что она скучает. Нужно было дать ей возможность свободно развлекаться в самые цветущие годы. Это был вопрос гуманности. Она удачно вышла замуж и пишет мне иногда. Вас она очень любила. Она даже говорила мне, что, если бы узнала, что вы страдаете, она бы не отступила перед тем, чтобы изменить мне с вами. Она сказала мне это... но не сделала. Она была очаровательная девушка, но странная. Для меня она загадка.

Закрывшись у себя в кабинете, Феликс достал старую фотографию, которую ему подарила Отилия. Какая разница! Где прежняя Отилия? Загадкой была не только Отилия, но и вся ее судьба. Как-то раз воскресным утром он нарочно свернул на улицу Антим. Переделки не изменили ее облика. Дом дяди Костаке стоял почерневший, словно зачумленный. Ворота были закрыты на цепь, а двор весь зарос чертополохам. Вид у дома был нежилой. Запыленные готические розетки венчали четыре непомерно высоких окна по фасаду, а стекла огромной готической двери были все в трещинах. Феликс вспомнил тот вечер, когда он пришел сюда с чемоданом в руке и дернул дребезжащий колокольчик. Ему показалось, что в дверях вот-вот появится блестящая лысина дядюшки Костаке, и давние слова отчетливо прозвучали в ушах: «Здесь никто не живет!»

1938 г.

[1] Домнул – господин, сударь (рум.)

[2] Домнишоара – барышня (рум.).

[3] Кукоана – госпожа, барыня (рум.).

[4] Хора – хоровод в румынских селах.

[5] «Русская песенка» (франц.).

[6] Из стихотворения М. Эминеску «Послание третье» (перевод В. Левика).

[7] «Человек с изуродованным ухом» (франц.).

[8] Владельцы табачного ларька обязаны были продавать почтовые марки, торговля которыми являлась государственной монополией.

[9] Своеобразное (лат.).

[10] Искаженное французское mon cher – дорогой мой.

[11] Необходимое условие (лат.).

[12] «Научные труды по неврологии» – французский медицинский журнал.

[13] Я растрогана! (франц.).

[14] Да, дитя мое, это действительно твой генерал... Это не моя вина... (франц.).

[15] Имеется в виду Титу Майореску (1840—1917), литературный критик, философ-идеалист и реакционный политический деятель.

[16] Башкирцева Мария Константиновна (1860—1884) – русская художница. Ее имя служило символом утонченности и разносторонней одаренности натуры.

[17] «Пол и характер», книга Отто Вейнингера, немецкого философа-идеалиста.

[18] Мой юный друг (франц.).

[19] Разве можно пренебрегать такой красавицей? (франц.).

[20] Здесь: «Пожалуйста, пожалуйста» (франц.).

[21] Мой генерал (франц.).

[22] Фиваида – пустыня, где спасался от мирских соблазнов св. Антоний.

[23] Его нужно обязательно обтесать (франц.)

[24] Между прочим, кстати (франц.).

[25] Район в Бухаресте, где находится городской рынок.

[26] Михаил Эминеску (1850-1889) – великий румынский поэт.

[27] Закусочная, где продаются напитки и холодные закуски.

[28] Низкий глинобитный фундамент, вместе с крышей образующий вокруг дома как бы галерею.

[29] Ион Крянгэ (1837-1889) – известный румынский писатель-классик.

[30] Бан (множ. число – бань) – мелкая монета, одна сотая леи.

[31] Сармале – румынское национальное блюдо, напоминающее голубцы, с острыми приправами.

[32] Артос – квасной хлеб, который освящался в первый день пасхи и раздавался молящимся в память о преломлении хлеба на Тайной вечере.

[33] Пол – кредитный билет в двадцать лей.

[34] Жерико (1791—1824) – французский художник, любивший изображать лошадей.