Текст книги "Заговор по-венециански"

Автор книги: Джон Трейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Capitolo LVIII

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

– Поднимите их на ноги!

По команде Гатуссо из тени выступают его аколигы. Один здоровяк в капюшоне хватает труп Эфрана и уволакивает прочь. Головой мертвец задевает колени Танины, но девушка слишком напугана и не кричит.

Второй дьяволопоклонник вздергивает ее на ноги и тащит к выходу.

– Эрманно! – зовет Танина. Вот она поравнялась с Лидией и заглянула мнимой подруге в глаза. – Прошу, не трогайте его!

«Подруга» только смеется.

– Как мило, – саркастично подмечает Гатуссо, – она все еще заботится о любовнике. Кто бы мог подумать, что жид способен вызвать такие чувства в женщине.

Уперев ногу в грудь бессознательному Эрманно, Гатуссо приказывает аколитам:

– Наружу его. Вдруг сгодится на что-нибудь.

Томмазо следит за происходящим, но в голове у него все плывет и кружится от стольких потрясений, пережитых за день.

– Встань, брат, – ухмыляется Гатуссо. – Ты звезда сегодняшнего представления и выйти на сцену должен подобающе.

Поднявшись на ноги, Томмазо обещает Гатуссо:

– Вы будете гореть в вечном пламени ада. Ваши поступки – не просто зло. Нескончаемые страдания ждут вас за грехи.

Цыкнув зубом, Гатуссо говорит:

– Сколько гнева. – Издевательски смахивает воображаемую пылинку с плеча Томмазо. – Он все должен видеть. Если потребуется, насильно держите его глаза открытыми. Наш монах станет свидетелем представления со стороны своего драгоценного и всемогущего Господа. – Усмехаясь, Гатуссо оборачивается к Томмазо. – Не хочешь ли помолиться напоследок, отче? Ну, давай же, мы не против. Взывай сколь угодно к своему сладчайшему и милосердному Иисусу.

Томмазо молчит. Сил – ни телесных, ни духовных – больше нет.

– Правильно, – говорит Гатуссо. – Зачем попусту тратить дыхание, когда его и так не надолго осталось?

Лидия с аколитами выводят Томмазо наружу. И там, на улице, он видит, что все уже готово к церемонии. На земле вычертили идеальный прямоугольник, поделенный на три части. И в каждой секции – по свежевытесанному деревянному алтарю возлияния.

Всего три места для кровопролития.

Эрманно уже привязали к одному. Ко второму подвели Танину. Третий алтарь остался незанят. Приберегли для Томмазо. К каждому алтарю подходит по аколиту. В центре стоит серебряная подставка, на ней атмантские таблички. Врата преисподней готовы раскрыться.

Лидия стоит подле Гатуссо. На их черных с красными полосами мантиях Томмазо замечает отличительные знаки. Эти двое – явно лидеры культа.

Томмазо смотрит на Танину. Танина – на Томмазо. Ее глаза столь о многом спрашивают и столь о многом говорят. Было бы только время рассказать обо всем – о матери, о жизни, о чувствах. Танина улыбается, и Томмазо кажется, будто он читает мысли сестры. Понимает их.

Гатуссо все видит, видит, как возникает несловесная связь между сестрой и братом, как стирается вызванная разлукой пропасть.

Он подходит к Танине.

– Брат Томмазо, что бы ни говорила о моем господине Сатане твоя католическая церковь, он милостив. И пусть мне предстоит пролить вашу кровь, я также в силе подарить вам великую радость и счастье. – Он запускает пальцы в волосы Танины. – У меня к тебе предложение. Я позволю жить твоей сестре, а взамен ты отречешься от своего Бога – Бога, который столь очевидно покинул тебя, Бога, которому ты сейчас даже не хочешь молиться. Отрекись от него, от Святой Троицы. Признай крещение святотатством по отношению к истинному богу, Сатане. – Подойдя к Томмазо, Гатуссо касается его лица. – Томмазо, преклони колени и вверь свою душу Сатане, и тогда я сохраню жизнь Танине.

Жрец подходит к одному из аколитов и забирает у него с серебряного подноса тонкий нож, похожий на резец скульптора. Возвращается к алтарю, где лежит Эрманно.

– И еще условие: возьми жизнь ее любовника. Взамен получишь жизнь сестры. – Гатуссо протягивает нож Томмазо рукоятью вперед. – Кого выбираешь – родную сестру или человека, который тебе никто?

Глава 66

Тюрьма Сан-Квентин, Калифорния

Надзирающий агент ФБР Стив Лернер и его напарница Хилари Бэдкок идут в сопровождении охранников к камере для допросов, где их дожидается скованный по рукам и ногам Ларс Бэйл.

Лернер – небольшого роста, человек мягкий, комплекцией напоминает воробышка и постоянно подергивает себя за седеющую бородку. Бэдкок – его полная противоположность: высокая, глаза сверкают, как лампы светофора, волосы взъерошены и похожи на черную щеточку. Разговаривает она так, что краска на стенах сворачивается.

– Помню этого мудака по прошлому визиту в Сан-Квентин, – говорит Бэдкок. – Самый напыщенный и ядовитый хрен, каких только земля носила. Я шестого июня специально свет не буду включать в квартире, чтобы здесь хватило тока прожарить эту сволочь как следует.

– Очень щедро с твоей стороны, Хилари, – саркастично отвечает Лернер, – но бесполезно. В Сан-Квентин не казнят на электрическом стуле.

– Для этого чмыря надо сделать исключение. Уверена, семьи жертв обрадуются, когда он после всего содеянного удостоится гуманной казни: его сытно покормят в последний раз, уложат на мягкую кроватку и еще под мышкой почешут.

Напарники подкалывают друг друга всю дорогу до самой камеры для допросов. Наконец охранник останавливается и проводит инструктаж.

– В камере есть две тревожные кнопки: одна на столе, вторая у двери. Нажмите в случае беспорядков или когда закончите с делами. Я приду и заберу вас.

Агенты кивают, и провожатый уходит, заперев их в камере. Лернер с Бэдкок присаживаются на привинченные к полу стулья за точно так же привинченный к полу стол.

– Мистер Бэйл, я агент ФБР Стив Лернер, а это агент ФБР Хилари Бэдкок. Мы из Отдела поведенческих наук, хотим задать несколько вопросов. Вы не против?

– Только если вопросы мне понравятся, – отвечает Бэйл, не сводя взгляда с Бэдкок. – Иначе буду молчать.

– Понимаю, – говорит Лернер и достает из внутреннего кармана пиджака небольшую записную книжку в коричневой обложке и ручку. Не спеша снимает с ручки колпачок и расписывает ее.

– Вы бы поторопились, мистер, – подтрунивает Бэйл, – а то меня казнить успеют.

– Итак, вы у нас художник, – продолжает Лернер, будто не слышал. – Восхитительно, очень. Где вы черпаете вдохновение?

Бэйл от веселья прямо зажмуривается.

– В смерти Христа и убийстве невинных. И то и другое сильно заводит.

– Я имел в виду художников. Чьим творчеством вы восхищаетесь? Пикассо? Дадаисты? Дали?

– A-а, вот как, – презрительно произносит Бэйл. – Вы действуете по старой схеме, ищете, что есть у нас общего, хотите меня расслабить и разговорить? Какой вы подготовленный, ученый.

– И ваш ответ?

– Пикабия, – выплевывает Бэйл, словно грязное ругательство. – Пикабия. Я нарочно произношу имя медленно и разборчиво, чтобы вы записали его без ошибок. Пи-ка-би-я. Он мой вдохновитель. Знаете такого? Или вам, тупым, подсказать?

Фэбээровец аккуратно записывает имя в блокнот. Затем, подергивая себя за бородку, смотрит в потолок, словно ища там ответа. Наконец, улыбаясь, переводит взгляд на Бэйла.

– Франсиско Мария Мартинес Пикабиа. Следовало догадаться, что он и есть ваш водитель. Его картина тысяча девятьсот двадцать девятого года «Гера» полна лицевых образов, схожих с вашими.

Бэйл издевательски аплодирует.

– Поздравляю. Выходит, вы не такая уж и необразованная свинья вроде остальных копов. – Он саркастично присвистывает. – Почти все пидоры среди вашего брата чувственны и образованны. И интроверты. Скажите, агент Лернер, живопись для вас служила отдушиной? Пряча свои сексуальные наклонности от коллег-мачо, вы искали в ней утешения?

– В ней и в поэзии, – отвечает Лернер безразличным тоном. – А вы, мистер Бэйл, увлекаетесь поэзией?

– Мои преступления – моя поэзия, – скалится Бэйл. – Кровь – мои чернила, надгробия – страницы томов.

– Прямо мороз по коже, – бесстрастно отвечает Лернер, продолжая записывать в блокнот. – Мелодраматично, пафосно, однако любопытно и страшно.

Бэдкок, впрочем, не столь сдержанна.

– Настоящая поэзия начнется, когда тебе в жопу накачают яда и ты будешь подыхать несколько суток.

– А вы мне зад потом оближете, агент Бэдкок? Ваш я бы вылизал.

Бэйл по-змеиному показывает язык. Лернер хватает напарницу за руку, на случай, если та почуяла один из редких моментов – как, например, в Канзасе, – когда кажется вполне нормальным запрыгнуть на стол и врезать заключенному. Бэйл все видит и понимает.

– Плохая собачка у вас, агент Лернер. Вы уж эту сучку попридержите. Не хочется, чтобы она разворотила мою маленькую уютную камеру.

– Мы почти закончили. – Лернер надевает на ручку колпачок и поворачивает его так, что клипса ложится на одну линию с фирменной надписью. – Спасибо большое за то, что уделили нам время. Я понимаю, как мало его у вас осталось и как оно ценно для вас.

Фэбээровец нажимает на кнопку вызова. Бэйл поднимается из-за стола. Даже скованный по рукам и ногам он все еще опасен, и потому Лернер не убирает ручку в карман. Если что – воткнет ее в глаз маньяку. В умелых руках перьевая ручка очень опасна. Наконец охранник отпирает многочисленные электронные замки, и агенты покидают камеру, не сводя глаз с преступника.

– Ну мра-а-ак, – говорит Бэдкок, пока они идут по коридорам. – Зря ты не дал мне его ударить.

– Он бы тебя убил. И меня заодно. Так что не зря.

– Зачем мы вообще приходили? Только время просрали.

– Вовсе нет.

– То есть?

– Пикабия принадлежал к движению, известному как «Section d’or», то есть «Золотое сечение» по-французски.

– Какое это имеет отношение к делу?

Бэдкок делает знак дежурному на пропускном пункте, чтобы тот открыл двери.

– Терпение, Хилари, терпение. – Лернер щурится на яркое солнце, когда они покидают стены тюрьмы и направляются к машине, – «Золотое сечение» позаимствовало свое название из «Трактата о живописи» да Винчи в переводе Жозефины Пеладан.

– Да ладно, шеф, увел меня на глубину и топишь. Я читаю «Ю-эс-эй тудэй» и смотрю «Конана». Мне череп на мозги не давит. Яйцеголовый у нас ты.

– В смысле, просвещенный.

– Ладно, просвещенный. Колись, что такого умного пропустил мой маленький мозг?

– К этому и подхожу. – Театрально вздохнув, Лернер продолжает: – Пеладан наделяла огромным мистическим смыслом золотое сечение и прочие геометрические конфигурации.

– Так здесь и геометрия замешана!

– Не только. В математике и искусстве существует мощная формула золотого сечения. Если память не изменяет, она обозначается греческой буквой «фи» и выглядит примерно так: «а» плюс «б», поделенное на «а», равно «б», поделенное на «б», равно «фи».

– Ни хрена! За что ты меня так ненавидишь?! – восклицает Хилари. – Мне, чтобы сориентироваться в таких дебрях, понадобится спутниковый навигатор.

Они доходят до старенького «лексуса» Лернера, и фэбээровец открывает замки.

– Ну что ты, я люблю тебя. «Фи» – это вообще-то иррациональная математическая константа, и потому она кажется такой особой, почти магической. Тебе, наверное, станет все ясно, когда я скажу вот что: золотое сечение лежит в основе пирамид, пентаграмм и пятиугольников. Его влияние заметно везде: в искусстве, архитектуре и астрономии. Посмотри на иллюстрации да Винчи к «Божественным пропорциям» и увидишь, как он при помощи золотого прямоугольника составил геометрическую схему лица.

Хилари с облегчением садится в машину.

– Прямоугольники? Как те, что мы видели на картинах Бэйла?

– Вот, ты уже сама начинаешь просекать. Я и сам не мог увязать куски в целое, пока Бэйл не назвал Пикабию. Взгляни на изображение золотого прямоугольника: он выведен из идеального квадрата при помощи золотого сечения. Потом выводится второй прямоугольник, поменьше, и еще один, и еще, а после через них можно провести линию – и получится овал, поделенный на три равные части.

Хилари, поймав волну, заводится.

– Ладно, поняла: урод в тюрьме, которого мы навестили, классный художник. На него повлиял один французский маэстро, который сам входил в магическое братство умников, называвших себя золотое чё-то там, но – прости мне уже мой французский – за каким хером это нашим коллегам в Италии? Чем мы помогли им?

Лернер возводит очи долу.

– Зачем вообще пишут картины, Хилари?

– Чтобы на стенку повесить? – озадаченно говорит Бэдкок.

– Глубже. Поройся глубже в пещерах своего разума. Зачем художник пишет картины?

Мотнув головой, Бэдкок высказывает догадку:

– Он хочет что-то сказать. Открыть свой внутренний мир со всем говном, которое там копится. Передать людям очередное бредовое сообщение.

В ответ Лернер награждает ее широкой улыбкой.

– Критик из «Нью-Йорк таймс» не сказал бы лучше. Живопись – это средство общения, посредством которого творец делится с публикой своим видением мира, идеями. Точно так же, как Пикабия вкладывал в свои картины мистические послания, вложил их в свою живопись и мистер Ларс Бэйл.

– Но есть же разница, – говорит Хилари. – В смысле, до хрена людей посмотрело на мазню Пикабии, а за пределами тюрьмы ни один хрен не видел картинок извращенца Бэйла.

Лернер смотрит на нее, улыбаясь так широко, как не улыбнулся за весь день.

– О, еще как видел, Хилари. Поверь мне, видел.

Глава 67

Остров Марио, Венеция

Они приходят на рассвете. Скоростные патрульные лодки врезаются носами в песчаный берег, и спецназ выхватывает оружие, поднимаясь к особняку. С собой у них ордера и тараны. Охранники не успевают отставить стаканчики с кофе и встать из-за мониторов, как в боковую дверь уже вламываются люди Вито Карвальо.

Первый рубеж пройден.

Валентина и Рокко ведут отряд к лодочному сараю.

Выламываются двери, летят в воздух щепки.

Все, что внутри достойно внимания, эксперты собирают в пакеты для вещдоков.

Внутри самого особняка бледные обитатели дома сонно ворочаются в постелях; кто-то успевает шаткой походкой дойти до дубовых лестниц, спуститься и посмотреть, что происходит внизу. Прочие не успевают даже оторвать головы от подушек.

Нунчио ди Альберто предъявляет удостоверение и ордер на обыск.

– Всем оставаться на местах! Возвращайтесь в свои комнаты, живо!

Дважды повторять не приходится.

Хиппи спешат к унитазам, и вниз по трубам утекает наркота на тысячи евро.

К карабинерам выходит Марио Фабианелли в порванных на коленях джинсах и белой сорочке, из-под которой виден рельефный, загорелый торс.

– Buongiorno, майор, – расслабленно улыбается миллиардер. – Можно ведь было просто позвонить в дверь. Вы здесь желанный гость.

На Вито его чары не действуют.

– Я не в гости пришел, синьор Фабианелли, – отвечает он. – Буду очень признателен, если вы и ваш адвокат проследуете за мной в участок и ответите на несколько вопросов.

– До завтрака? – гримасничает Марио. – Не хотелось бы.

– Я настаиваю, – улыбается Вито.

Проведя пятерней по нечесаной шевелюре, Марио спрашивает:

– Ордер-то, надеюсь, у вас есть?

Вито показывает бумагу.

– Bene, – отвечает Марио. – Тогда ждите в южной гостиной. Оттуда открывается самый лучший вид на сады. Я пока оденусь как следует.

– Я буду ждать, где стою, – возражает Вито. – Мой коллега, – указывает он на офицера в форме, – составит вам компанию.

Уверенная улыбка тут же пропадает с лица Марио. Кивнув, миллиардер говорит:

– Как пожелаете. Но сначала позвольте узнать, майор, каковы основания для вашего вторжения?

– Убийство, – отвечает Вито, пристально глядя в лицо миллиардера. – Для начала, так скажем.

Capitolo LIX

Остров Лазаретто, Венеция

1778 год

Чадят факелы на месте жертвоприношения.

Жрец глядит на Томмазо так пристально, будто читает душу монаха.

– Я задал вопрос, брат. Дал тебе шанс сыграть в Бога, спасти жизнь сестре, отняв жизнь у чужого тебе человека. Что выбираешь?

Томмазо смотрит на дьяволопоклонника, но будто не замечает его.

Покачав головой, жрец говорит:

– Тогда начнем.

Он разворачивается так резко, что вздрагивает сине-желтое пламя факелов.

Гатуссо поднимает руки и нараспев произносит:

– Я буду спускаться до алтарей в аду.

Аколиты отвечают:

– К Сатане, жизни дарителю.

Из темноты раздается звон колокольчика, эхо от которого уносится прочь, в сторону лагуны.

Один из аколитов покачивает двумя кадилами.

Воздух наполняется дымом тлеющих ядовитых трав.

– Пусть Сатана, всемогущий Князь тьмы и повелитель земли…

Но Томмазо не слушает. Он закрывает глаза и унимает звенящие нервы. Пытается войти в собственное молитвенное состояние, в каком всегда находил утешение с детства.

Время замедляется. Теперь оно течет густой сметаной. Томмазо представляет лик матери, как она протягивает руку к нему и к сестре.

Танина кричит. Не в воображении Томмазо, а в жизни.

Кричит так громко, что на мгновение теряется даже Гатуссо.

Лидия церемониальным ножом вспарывает Эрманно живот. Льется кровь, и вываливаются внутренности на деревянный алтарь.

Аколиты подставляют серебряные чаши, набирая в них алую жидкость. Из раскрытой раны Лидия вынимает темный сгусток.

Печень Эрманно.

Аколиты хором напевают:

– Ave, Satanas! Ave, Satanas! Ave, Satanas!

Еще трижды звенит колокольчик.

Лидия передает печень Гатуссо, и тот помещает ее в серебряную чашу, а чашу ставит в середине огромного прямоугольника, заключающего в себе алтари.

Прежде Томмазо не мог вымолвить ничего, а теперь слова сами рвутся наружу:

– Боже! Именем Твоим спаси меня, и силою Твоею суди меня. [46]46
  Пс. 53:3.


[Закрыть]

Пораженный, Гатуссо замирает.

– Боже! Услышь молитву мою, внемли словам уст моих, [47]47
  Пс. 53:4.


[Закрыть]– читает экзорцизм Томмазо. – Ибо гордые восстали на меня, и жестокие ищут жизни моей; они не имеют Бога пред собою. [48]48
  Пс. 53:5.


[Закрыть]

– Заткните его! – приказывает Гатуссо.

Лидия кидается к Томмазо. Тот машинально отворачивается, закрывшись коленом.

Ударившись, Лидия падает. С трудом поднимается на ноги. В глазах ее пылает гнев. А в руке – сверкает нож.

Лидия вскидывает обе руки и кричит.

Поначалу все решили, будто она хочет до срока убить священника. Но нет. Лидия пылает. Упала на факел, и огонь перекинулся на мантию.

Углядев шанс, Томмазо подбирает связанными руками факел и бросается к аколитам возле Танины. Поджигает их мантии. Начинается паника, беспорядок.

Сквозь огонь видно, что Гатуссо застыл посреди церемонии. Ему нельзя покидать пределы прямоугольника.

Дьяволопоклонники окружают Томмазо.

Взглянув на сестру, он кричит:

– Беги, Танина! Спасайся!

Сестра не шевельнется.

– Беги же!!!

Выбора нет. Ни Эрманно, ни Томмазо ей не спасти. Остается бороться за свою жизнь. И Танина бежит прямиком сквозь границу прямоугольника, нарушая пределы векового обряда и черной магии. Гатуссо всего в шаге от нее – но по другую сторону алтаря.

Ему лишь остается смотреть, как Танина хватает с пьедестала серебряные таблички и уносит их с собой в темноту ночи.

Глава 68

От услуг адвоката Марио Фабианелли отказывается. Не возражает он и когда Вито хочет записать допрос на камеру. Миллиардер охотно сдает кровь на анализ ДНК и спокойно позволяет снять с себя отпечатки пальцев.

Отряхнув белые льняные брюки, миллиардер присаживается на стул. Видит, как загорается на камере красный светодиод. Запись пошла.

– Майор, – говорит Марио, – я помогу вам, как и чем смогу. Но повторюсь: мне скрывать нечего и я совсем ничего не знаю о гибели вашего коллеги, который работал на меня охранником.

– Антонио Паваротти, – гневно произносит Вито. – У моего коллеги было имя, и кое-кто из нас Антонио очень ценил.

– Не сомневаюсь. Всякая жизнь ценна.

– Так вышло, что драгоценная жизнь Антонио оборвалась всего в нескольких километрах от ваших владений и именно тогда, когда Антонио состоял у вас на службе.

– Не совсем так, – морщится Фабианелли. – Он состоял на службе в охранной фирме, которая предоставляет нам услуги. Так что всякая ответственность лежит на этой самой фирме.

– Лодку Антонио начинили взрывчаткой…

– Майор, вы об этом уже сообщали, – резко отвечает Фабианелли. – И я помнил о бомбе в лодке, когда позволял снимать с себя отпечатки пальцев. Мне жаль, очень, очень и очень жаль, но я и правда не имею к взрыву никакого отношения.

– Как не имеете отношения к исчезновению Тома Шэмана и Тины Риччи?

– Шэман – это который священник?

– Да.

– Тогда тем более ничего о нем не знаю. Не знаю и о женщине, про которую вы толкуете. Это ведь она пригрезилась вашему священнику у меня на острове?

Вито теряет терпение. С какого боку ни сунься к Фабианелли – у него на все готов ответ, всюду он прикрыт. То ли заранее защиту продумал, то ли и впрямь говорит правду.

Ладно, попробуем иной подход.

– Ваша помощница Мера Тэль призналась Тому Шэману, что в особняке проводят обряды сатанисты.

– Очень даже может быть, – весело отвечает Фабианелли. – У нас в коммуне настоящий винегрет из религий: есть квакеры, язычники, католики, мормоны, мусульмане… Значит, и сатанисты могут найтись. Я всем дозволяю отправлять собственные обряды, пусть они хоть пляшут нагишом вокруг свечей и устраивают оргии.

– Думаете, сатанисты только этим и занимаются?

– Понятия не имею, чем они занимаются, – пожимает плечами миллиардер. – Суть в том, что в нашей коммуне каждый волен выбирать собственный путь самовыражения. У меня он свой, и я его придерживаюсь.

– Раз уж речь зашла о вас, какую веру вы исповедуете?

– Э-эммм, – задумывается на некоторое время Фабианелли. – Почитаю Святую Троицу Денег, Искусства и Секса. Мне неведомо, какие боги даруют эти три вещи, но я им поклоняюсь. Ну как, закончились бредовые вопросы?

– Нет, – качает головой Вито, – совсем нет. Еще далеко до конца. Синьор Фабианелли, вам известен человек по имени Ларс Бэйл?

Отвернувшись, Фабианелли погружается в раздумья, будто смотрит сквозь окно на лужайки перед своим особняком.

– Нет, – отвечает он наконец. – Нет, не знаю такого. А что, должен?

– Это гражданин Америки. Довольно-таки знаменитый. Вы совершенно точно его не знаете?

– Память моя, конечно, несовершенна, однако да, я совершенно точно не знаю Ларса Бэйла.

– Взгляните на фотографию. Снимок нам передали из ФБР.

Марио быстро качает головой: нет, мол, не узнаю.

– Приглядитесь, приглядитесь, синьор. Вам точно не знакома внешность этого человека? Ее детали?

Взяв фотографию со стола и внимательнее присмотревшись к ней, Фабианелли отвечает:

– Боюсь, что нет.

– У Бэйла татуировка. Совсем маленькая, под левым глазом.

Заметив наколку, Марио все же говорит:

– Она столь важна для дела?

– У вашего личного секретаря Меры Тэль точно такая же. Объясните?

– С какой радости? – смеется Марио. – Лучше ее саму спрашивайте. Правда, Мера вся сплошь покрыта татуировками! У нее их сотни.

– А вдруг есть идентичные тем, что нанес себе серийный убийца, который сейчас ожидает казни?

– Майор, – выказывает первые признаки нетерпения Фабианелли, – я про это ничего не знаю. Забирайте и допрашивайте Меру, когда захотите. Уверен, она будет с вами откровенна и подробно ответит на вопросы.

– Мы ею займемся, – обещает Вито и показывает распечатку страницы из каталога. – Предмет на снимке вам ни о чем не говорит?

– А должен? – К распечатке Марио даже не прикасается. – Что это?

– Древний этрусский артефакт. Очень ценный.

– Нет, – бегло глянув на снимок, отвечает Фабианелли, – он мне ни о чем не говорит.

– Уверены?

Миллиардер подозрительно смотрит на майора.

– Послушайте, – говорит он, – мое терпение на исходе. Да, я полностью уверен, что эта вещь мне не знакома. Да, у меня во владении очень много предметов искусства, среди которых есть немало скульптур, но я предпочитаю искусство современное и всю свою коллекцию знаю наперечет.

– Вы купили эту вещь, – тычет пальцем в распечатку Вито.

Марио мотает головой.

– Мы, – продолжает майор, – восстановили цепочку владельцев, которая заканчивается вашей компанией на Каймановых островах. За артефакт вы заплатили больше миллиона долларов.

– Уверяю вас, такого не было.

– Вы же владелец этой компании, МФА, «Марио Фабианелли артистес»?

– Нет, – снова качает головой миллиардер. – Про компанию я даже не слышал. Кто входит в совет директоров?

Вито подвигает ему другой листок.

– Вы, – говорит майор, – и ваш адвокат, синьор Анчелотти. Здесь ваши имена. – В голову приходит внезапная догадка. – Кстати, где он, ваш маленький ротвейлер?

Изучив бумаги, Марио отвечает:

– Не знаю. Я Дино Анчелотти уже несколько дней не видел. – Отдает майору документы. – Я действительно впервые слышу про эту компанию. Слияние произошло без меня.

Откинувшись на спинку кресла, Вито с сомнением смотрит на Фабианелли.

– Так вы не знаете, где ваш адвокат?

– А вы знаете, где ваш главный обвинитель? – смеется миллиардер.

– Работает. Либо у себя в кабинете, либо на выезде.

– Va bene. Значит, и Дино работает на выезде. Решает вопросы по налогам, банкам, прибылям… Да мало ли где он! Делать мне больше нечего, как за адвокатом следить.

– Могу я настоять на том, чтобы вы позвонили ему и узнали насчет компании МФА и артефакта?

– Можете, – улыбается Марио. – Но звонить я стану не здесь и не сейчас. – Он указывает на камеру. – Я желаю помочь, а не выставить себя дураком. Если имела место некая ошибка, то ошибка эта личного свойства, и разберемся мы с ней сами.

– Позвольте напомнить, синьор, что дело далеко не личное, оно уголовное. Мы расследуем серию убийств, включая покушение на Антонио Паваротти, которого вы наняли, пусть и не напрямую.

– Позвольте тогда и мне напомнить, – выходит из себя Фабианелли, – что вы до сих пор не предъявили мне обвинений. И не можете, иначе бы давно предъявили. Майор, мне и адвокат не нужен, чтобы понять: вы, как утопающие, хватаетесь за любую ниточку, любую соломинку. Посему позвольте мне отбыть домой, откуда – обещаю вам – я и позвоню адвокату. И если сочту нужным, то извещу вас и о компании, и об артефакте.

Работа Вито закончена. Он исчерпал запас ходов и вопросов. Продолжать смысла нет. Выключив камеру, Вито смотрит, как Фабианелли, в своем дорогущем кремовом пиджаке, встает и уходит.