Текст книги "Терапевтическая катастрофа. Мастера психотерапии рассказывают о самых провальных случаях в своей карьере"

Автор книги: Джон Карлсон

Соавторы: Джеффри А. Коттлер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

ПОЧЕМУ ВСЕ ПОШЛО НЕ ТАК

Дальше мы решили спросить Пегги о том, что она чувствовала, когда пыталась переварить и проанализировать этот неприятный опыт прилюдной неудачи.

“А кто вам сказал, что я вообще пыталась?” – ответила она.

“Вы не пытались?” – с удивлением спросили мы.

“Нет, мне было не до того. Я чувствовала себя просто ужасно и винила себя за то, что не смогла помочь этой паре. Эти люди доверились мне, согласились поработать с психотерапевтом на глазах у огромной аудитории и рассчитывали на серьезный результат. А я их подвела. У меня не было времени на то, чтобы разбираться с собственными эмоциями, и, пожалуй, я этому даже рада. В то время у меня был очень плотный график. Я посовещалась с терапевтом, который вел эту пару до меня, он передал мне всю необходимую информацию, а потом я оглянуться не успела, как настало время следующей сессии. Даже если бы у меня и было время обдумать случившееся, из этого, скорее всего, ничего бы не вышло, поскольку я никак не могла взять в толк, что же пошло не так”.

Пегги Пэпп затронула один важнейший момент, из-за которого терапевтические катастрофы так сильно отпечатываются у нас в памяти и не дают нам покоя намного дольше, чем можно списать на конструктивный анализ допущенных ошибок. Пожалуй, главное, что нужно сделать человеку, оказавшемуся в подобной ситуации, – это разобраться в произошедшем и найти ответ на вопрос, почему все пошло не так. В конце концов, одно дело – ошибиться во время сессии, и совсем другое – не иметь ни малейшего понятия, почему все пошло не так.

“Я раз за разом задавала себе одни и те же вопросы: что случилось со мной тогда на сцене, почему я не повела себя иначе, почему я сделала то, почему не сделала это, что я могла сделать по-другому? Эти мысли постоянно роились в моей голове. Спустя много месяцев после конференции я все еще упрекала себя за тот случай. Зачем же я это сделала? Почему не подумала об этом заранее? Нет-нет-нет, на самом деле нужно было поступить вот так”.

Если бы это мысленное самобичевание не было нам так до боли знакомо, мы бы могли удивиться этому иррациональному перфекционизму. Но нет. Спустя несколько десятков лет практики, несметных часов супервизии, успешно пройденных курсов личной терапии, напряженной подготовки и преподавания студентам, мы сами все еще, подобно Пегги, продолжали ставить себе недостижимо высокую планку. Вместо того чтобы отстать от себя и переосмыслить свои завышенные ожидания, мы одержимо гордимся своими раздутыми достижениями, неукоснительно следуя установке на успех, заложенной в нас еще в детстве. Кто знает, может, именно это семейное наследие в первую очередь и побудило нас стать психотерапевтами?

Мы не пытаемся оправдывать и выгораживать Пегги Пэпп, но для справедливости стоит отметить: несмотря на то что в представлении Пегги ее выступление на конференции завершилось полным провалом, велика вероятность того, что, ни сама семья, ни зрители этого не заметили. Мы не исключаем, что, с их точки зрения, демонстрационная сессия прошла если не блестяще, то по крайней мере вполне приемлемо. В конце концов, мы-то знаем, что, когда наблюдаешь за мастером своего дела на сцене, редко обращаешь внимание на его ошибки из-за собственного чувства смирения и несостоятельности на его фоне.

“Что ж, – поспешила опровергнуть нас Пегги, – боюсь, в моем случае это было невозможно”.

Честно говоря, мы ей не поверили. Нередко бывает так, что даже после, казалось бы, откровенно провальной демонстрационной сессии на вас внезапно обрушивается поток комплиментов от публики, а клиент пожимает вам руку и благодарит за неоценимую помощь. Кто знает, возможно, дело в самовнушении или в благотворном влиянии репутации, но факт остается фактом: слишком часто наша оценка проделанной работы категорически не совпадает со впечатлениями людей со стороны.

“Организаторы конференции позднее прислали мне несколько отзывов, – призналась Пегги. – Если им верить, все было не так уж плохо. Кто-то из рецензентов даже заявлял, что это была лучшая сессия, которую ему довелось наблюдать в своей жизни. Впрочем, настолько восторженных откликов было немного, десятая доля процента на грани статистической погрешности. Думаю, люди заметили, что мне не понравилось, как все прошло. Да и пара не получила сколько-нибудь значимой обратной связи”.

СМИРЕНИЕ И МУЖЕСТВО

Много лет назад Пегги Пэпп написала предисловие к книге Failures in Family Therapy (Провалы в семейной терапии) Сандры Коулман. В своем эссе Пегги рассуждала о том, сколько смирения и мужества требуется для того, чтобы открыто говорить о собственных неудачах. Она писала: “Любая неудача неизбежно сопровождается мучительными размышлениями, долгими сожалениями и желанием молиться всем богам, чтобы в следующий раз они послали нам больше мудрости” [Coleman, 1985, р. 11].

Мы решили поинтересоваться у Пегги, что она думает об этой цитате сейчас, много лет спустя. Как ей кажется, насколько это перекликается с тем, что она отважилась честно и открыто поделиться с нами историей своей терапевтической катастрофы сейчас?

“Мне по-прежнему кажется, что эта идея играет исключительно важную роль, особенно если вы часто выступаете с докладами, написали много книг или имеете определенную репутацию. В таком случае люди непроизвольно будут возлагать на вас завышенные ожидания: раз вы именитый эксперт, значит, должны всегда знать нужные ответы, должны всегда быть мудры и рассудительны, проводить каждую сессию идеально, как по учебнику. В реальной жизни так не бывает. Мне кажется, человеческое поведение – настолько таинственная и непредсказуемая штука, что, если мы отказываемся смиренно и покорно принимать все его парадоксы, мы невольно отметаем собственную чуткость и обрекаем себя на невосприимчивость ко множеству житейских дилемм и неурядиц, с которыми сталкиваются наши клиенты. Иногда для того, чтобы помочь человеку, нужны не приемы, техники и методики, а мудрость и проницательность. Необходимо подлинное понимание сути человеческих страданий”.

Вдруг Пегги замолчала, словно сама запуталась в том, что только что пыталась объяснить, и не могла сформулировать свою мысль. Ее доводы звучали логично, но почему-то на мгновение она растерялась, всем своим видом давая понять, что сейчас ей бы не помешало немного одобрения и поддержки от слушателей. Мы с радостью были готовы предложить и то, и другое, тревожно замирая в предвкушении того, что она скажет дальше.

“Раз уж мы заговорили о смирении, – продолжила она, – должна признать, что я всегда поражалась человеческой стойкости. В январе я устроилась на новую работу в одну из больниц Гарлема. Преподаю там семейную терапию интернам психиатрического отделения. Как-то раз ко мне на прием пришел один мужчина, отец. Это был крайне малообразованный человек с огромными финансовыми проблемами, до предела неблагополучный во всех отношениях. Он был безработным, у него была инвалидность. В свои годы он так и не научился читать и писать, зато успел отсидеть срок в тюрьме. Он отличался вспыльчивым, буйным нравом и не умел контролировать частые вспышки гнева. В прошлом он был наркоманом и алкоголиком, но умудрился сам победить зависимость. И вот этот человек с той еще историей за плечами сидел у меня в кабинете. Я спросила его, какой результат он надеется получить от нашей работы, и он ответил: “Я хочу быть хорошим отцом для моего сына и хочу улучшить свои отношения с Бетти (так звали его сожительницу)” После этой встречи я еще долго задавалась вопросом о том, как же этот человек умудряется находить в себе столько мужества, чтобы продолжать надеяться на лучшее даже в столь, казалось бы, безнадежных обстоятельствах. Меня поразила сила его духа. Именно это я имею в виду, когда говорю о смирении. Коллеги из клиники отзывались об этом человеке как об очень трудном, упрямом и неподатливом клиенте, который не являлся на приемы, отказывался сотрудничать и отчаянно сопротивлялся попыткам ему помочь. Его считали «запущенным случаем». При этом никто не задумывался о том, что он пропускал сессии не потому, что не хотел работать с психотерапевтом, а просто потому, что ему было тяжело добираться до клиники. Эта мысль не приходила никому в голову. Именно поэтому я постоянно говорю о смирении и об умении обуздать собственную гордыню”.

ПО ЗРЕЛОМ РАЗМЫШЛЕНИИ

Один из любопытных побочных эффектов бесед на провокационные темы заключается в том, что часто такой диалог еще долго звучит у человека в голове даже после завершения разговора. Мы как раз размышляли о том, каково это – испытать прилюдное унижение, как это отличается от оплошности, допущенной за закрытыми дверями, и какие уроки можно извлечь из столь малоприятного опыта, когда получили неожиданное письмо от Пегги. Оказалось, мы были не единственными, кто никак не мог выбросить из головы эту беседу. В письме Пегги Пэпп призналась, что наша беседа побудила ее задуматься о новых подходах к обучению будущих психотерапевтов с акцентом на уважении к культурным различиям клиентов, а эти мысли, в свою очередь, напомнили ей о еще одном примере вопиющей терапевтической катастрофы.

“Я работа с одной парой в Институте Акермана. Девушка была англичанкой, а ее муж – выходцем с Ближнего Востока. Она как раз была беременна первым ребенком. Всю сознательную жизнь ее преследовали периодические острые приступы депрессии. Зная себя, она опасалась, что у нее может начаться послеродовая депрессия и это помешает ей заботиться о малыше. Мать мужа хотела приехать в Америку и пожить с ними на время родов, но жена категорически возражала против подобной затеи и твердила, что в первые месяцы после рождения ребенка не хочет видеть рядом с собой никого, кроме супруга. Муж очень боялся оскорбить свою мать отказом, но в конце концов согласился на компромисс. Мы договорились о том, что его мать прилетит в страну, но поживет отдельно до тех пор, пока жена не привыкнет к материнству, и только после этого переедет к ним. Я была довольна собой, мне казалось, что ценой немалых усилий мы все же умудрились найти вполне приемлемое для всех сторон решение”.

Дальше Пегги описывала другие проблемы и трудности, с которыми сталкивалась пара: языковой барьер, из-за которого у мужа возникали сложности с поиском работы, финансовые сложности, регулярные конфликты на тему того, кто и что должен делать по хозяйству. Как бы то ни было, за достаточно короткий период времени в рамках терапии ей удалось проработать с этой семьей немало болезненных тем, и Пегги казалось, что события развиваются по наилучшему возможному сценарию. Все ее иллюзии рухнули в один момент, когда муж неожиданно бросил терапию без объяснений, на прощание сказав, что эта затея себя не оправдала. Пегги была растеряна, озадачена и никак не могла взять в толк, что же произошло. Она потратила немало времени, разбирая и анализируя этот случай, и не раз консультировалась с коллегами в безуспешных попытках понять, в чем именно ошиблась.

“Несколько месяцев спустя, – пояснила Пегги, – я получила от этой семьи письмо, в котором они сообщили мне, что у них родилась девочка. Я отправила поздравительную открытку в ответ и написала, что была бы рада возможности познакомиться с ребенком, а заодно снова пообщаться с ними в рамках повторной консультации. Они приняли мое предложение. Во время нашего разговора я поинтересовалась у мужа, что побудило его отказаться от терапии. К моему удивлению, он упрекнул меня в бестактности, заявив, что я так и не поняла, насколько для него были важны отношения с матерью. Оказывается, в его стране существует традиция, согласно которой бабушке положено присутствовать при рождении внуков. В итоге он решил обратиться к другому психотерапевту из родной страны, который лучше ориентировался в ее культурной специфике”.

Пегги осознала, что была настолько зациклена на защите интересов жены, что полностью упустила из виду эмоции мужа и его глубокую приверженность семейным традициям. Компромисс, который она в итоге навязала клиентам, не сработал, поскольку ей не удалось доподлинно разобраться в подноготной их конфликта. Пегги допустила ошибку, но смогла извлечь из нее ценный урок, которым она отныне делится со всеми подопечными в супервизии: в своей работе психотерапевт обязательно должен учитывать культурную специфику и уважать взгляды и убеждения каждого клиента. “Это наглядный пример того, что поговорка век живи – век учись возникла не на пустом месте”, – подытожила Пегги Пэпп.

Глава 4
Изрядная порция скромности
Арнольд А. Лазарус

Свою карьеру Арнольд Лазарус начал убежденным поведенческим терапевтом. В этом нет ничего удивительного, поскольку именно он в свое время первым ввел в обиход сам этот термин. Впоследствии Лазарус переключился на более интегративную модель поведенческой терапии, которую описал в книге Behavior Therapy and Beyond (Поведенческая терапия и не только) и в которой его ранние поведенческие наработки сочетаются с принципами когнитивной терапии и элементами других методик. Его метод мультимодальной психотерапии зарекомендовал себя как один из наиболее устойчивых системных подходов, благодаря своей многогранной и в то же время целостной направленности. В итоге Арнольд Лазарус подарил практикующим специалистам всеобъемлющую модель для диагностики и планирования терапии, которая одновременно охватывала все измерения человеческого опыта.

На его счету около 17 опубликованных книг, которые заслуженно считаются классикой психотерапевтической теории, включая такие знаменитые труды, как The Practice of Multimodal Therapy (Практика мультимодальной терапии) и Краткосрочная мультимодальная психотерапия. Недавно из-под пера Лазаруса вышло еще несколько работ, немедленно завоевавших немалую популярность в среде сторонников его методов: I Can If I Want То (Могу, если захочу), Мифы о браке и The 60 Second Shrink: 101 Strategies for Staying Sane in a Crazy World (Психотерапия за минуту: 101 способ не лишиться рассудка в безумном мире).

Большую часть своей карьеры Арнольд Лазарус проработал на кафедре Ратгерского университета в Нью-Брансуике, шт. Нью-Джерси, где удостоился звания заслуженного профессора. С начала 1970-х гг. он заслужено считался одним из наиболее влиятельных мыслителей своего времени, и многие его работы поднимают вопросы важности применения интегративных прагматичных подходов в психотерапии. Впрочем, мы знаем, что за фирменным южноафриканским акцентом и педантичной любовью к логически выверенной и структурированной манере повествования Арни Лазаруса скрывается изящное остроумие и временами фривольное чувство юмора, так что разговор заведомо обещал быть интересным. Накануне звонка он заранее подготовил подробные заметки по каждому вопросу из нашего списка, стремясь максимально упорядочить свои мысли и превратить их в связный поток идей. Мы были уверены в том, с нашей стороны дело за малым, ведь Арнольд Лазарус давным-давно забыл, что такое терапевтические ошибки, не так ли?

КОМПЛЕКС НЕПОГРЕШИМОСТИ

Мы начали разговор с вежливой благодарности Арнольду за то, что он вызвался принять участие в проекте и нашел в своем расписании время для нашего интервью.

“Буду рад с вами пообщаться”, – ответил он. А потом, подумав, добавил: “Только учтите, если в своей книге вы выставите меня совсем уж идиотом, у меня, скорее всего, отберут лицензию, и это будет печальный конец моей карьеры”.

“Что ж, – не моргнув глазом ответил Джон, – именно этого мы и добиваемся”.

Эти добродушные подколки в начале задали тон нашему предстоящему разговору. Лазарус умеет настолько поэтично и выразительно формулировать мысли, что нам было попросту жалко его перебивать. Мы решили, что куда интереснее будет дать ему развернуться и направить свой поток сознания туда, куда его больше тянуло.

Уже в первом вопросе нам пришлось отойти от заранее заготовленного сценария. “Какие мысли возникали у вас, когда вы размышляли о предстоящем интервью на эту тему?” – поинтересовались мы у Лазаруса. На самом деле, вместо слова мысли в вопросе должно было стоять слово чувство, но мы вовремя вспомнили, что имеем дело с уверенным сторонником когнитивной психотерапии. На обдумывание ответа у Арнольда ушло не больше секунды. “Эта тема пробудила во мне искренний интерес, я прекрасно знаю, насколько скрытным и изворотливым иногда бывает наш брат-психотерапевт. Кого ни возьми, каждый будет рассказывать о своих выдающихся результатах и магических случаях исцеления. А истории об ошибках, провалах и неудачах доводится слушать не так часто”. Мы готовы были подписаться под каждым его словом. Нас распирало от нетерпения, мы почуяли, что сегодня Арнольд Лазарус планирует говорить очень откровенно.

“Итак, когда я впервые услышал о вашем проекте, я решил, что мне определенно стоит в нем участвовать. Меня приятно удивил тот факт, что столько наших коллег вызвались поделиться своей историей. Я жду не дождусь возможности подержать в руках готовую книгу и прочесть, что наговорили вам остальные. Если бы я был на вашем месте, я бы предложил провести целый конкурс с призами за гордое звание главного идиота”.

Мы рассмеялись. “Ладно, – не выдержал Джеффри Коттлер, – довольно о других. Поговорим о вас. Можете поделиться примерами и явить миру неприглядную сторону вашей работы?”

“Мне кажется, все дело в комплексе непогрешимости. Я искренне благодарен Альберту Эллису за его фразу, которая впервые открыла мне глаза на эту проблему. «Давайте признаем за собой право на ошибку, давайте не будем притворяться, что мы – непогрешимое божество, которое никогда не совершает оплошностей. Давайте поможем людям учиться на ошибках», – как-то сказал он. Мне только что вспомнился один случай, который наглядно иллюстрирует, до чего же просто заморочить людям голову. Я проводил демонстрационную сессию для своих студентов. Я был в кабинете с клиентом, а они наблюдали за мной через одностороннее зеркало. Не знаю, почему, но в тот день я словно встал не с той ноги. Мне казалось, за что бы я ни брался, у меня ничего не получается. Если бы я был за стеклом и наблюдал подобную сессию в исполнении кого-то из моих студентов, я бы отозвал этого человека в сторонку и вежливо порекомендовал бы ему задуматься о карьере в другой сфере. Когда демонстрация закончилась, мы со студентами собрались в аудитории и начали разбирать эту сессию. На меня посыпались вопросы: «Почему вы проигнорировали тот момент? Почему вы сказали это, а не то?» И я начал выдумывать миллион оправданий и рационализаций”.

Мы внимательно слушали рассказ, чувствуя, как наши уши горят от стыда. Действительно, когда кто-то указывает нам на недочеты и ошибки в работе, наша первая реакция – притвориться, что все было сделано специально. Если мы совершаем какую-нибудь глупость, мы стараемся как можно лучше замести следы.

Тем временем Лазарус продолжал. Он вспоминал, как с каждым словом лица его студентов становились все более и более угрюмыми. Они озадаченно наблюдали за действиями преподавателя, сравнивали их с тем, как они сами поступили бы на его месте, в растерянности понимали, что картинка совсем не складывается, и окончательно укреплялись в своем убеждении, что понятия не имеют, как правильно работать с клиентами. Наконец, Арни надоело морочить им голову. Он выждал еще немного, а потом вдруг, к немалому удивлению аудитории, охотно сознался в том, что на самом деле полностью запорол эту сессию. Он честно признал свои ошибки, взял на себя ответственность за то, что допустил их, и заверил студентов, что все их критические наблюдения и замечания были исключительно меткими и уместными.

Рассказав эту историю, Арнольд Лазарус снова поспешил подчеркнуть, насколько важным качеством для психотерапевта, по его скромному мнению, является умение признать собственные клинические промахи. “Знаете, у всех нас время от времени бывают такие сессии, когда и мы сами, и наш клиент на 100 % уверены в том, что работа была проделана великолепно. В такие моменты нам ужасно жаль, что все происходит за закрытыми дверями и нас при этом никто не видит. Как же так? Мы же настолько красиво сработали, добились поразительного результата. Нам хочется, чтобы нашу сессию показали по телевизору, и все на свете, начиная от коллег по цеху и заканчивая крестьянами на рисовых плантациях Китая, на секунду отложили в сторону свои дела и восхищенно внимали нашей гениальности. А если у нас вдруг что-то не получается, мы молимся на профессиональную тайну и в глубине души ликуем от мысли о том, что наш прокол произошел наедине и без свидетелей. Мне почему-то кажется, что с этими переживаниями каждый из нас хоть раз, да сталкивался в своей карьере”.

Конечно же, то, о чем он говорил, было нам до боли знакомо. На мгновение мы притихли, погрузившись в воспоминания о былых ошибках, многие из которых так никогда и не вышли наружу. Дело в том, что большую часть времени многие клиенты настолько поглощены собственными проблемами, что совершенно не замечают, когда ошибается их психотерапевт. Они до того одержимы собственными недостатками, что упускают из-виду недостатки тех, кто берется им помогать. А если клиент набирается смелости и упрекает нас в допущенных ошибках, мы переводим все в шутку и напоминаем о том, что принцип конфиденциальности и приватности, между прочим, работает в обе стороны.

“Вот-вот, – поддакивал Арни, – если клиенту взбредет в голову сказать кому-то, что я ошибся, я буду все отрицать. Знаете, у меня бывали настолько бездарные сессии, что клиент мог бы подать против меня иск о возмещении морального ущерба. К счастью, это происходит исключительно редко, да и в этом я не одинок. У всех нас время от времени бывают неудачные дни”.

Зная его педантичную, взвешенную и рассудительную манеру, мы с трудом представляли себе, что Арнольд Лазарус мог выполнить свою работу неидеально. Впрочем, Арни не спешил. Прекрасно понимая, насколько он заинтриговал нас и до чего любопытно нам было послушать его историю терапевтической катастрофы, он намеренно тянул время и двигался строго по списку вопросов. Не зря же он заранее готовил свои заметки! Его повествование было столь же логичным и упорядоченным, как и его метод мультимодальной терапии.