Текст книги "Терапевтическая катастрофа. Мастера психотерапии рассказывают о самых провальных случаях в своей карьере"
Автор книги: Джон Карлсон
Соавторы: Джеффри А. Коттлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 29 страниц)
ОДИН ИЗ НАС ДОЛЖЕН ПОНИМАТЬ НАПРАВЛЕНИЕ ДВИЖЕНИЯ
Большую часть своей карьеры Артур Фриман посвятил работе с очень сложной категорией клиентов. Поскольку его “целевой аудиторией” выступают лица, проявляющие стойкие симптомы расстройств личности и других хронических патологий, у нас не было сомнений, что Артуру найдется, что нам рассказать. Потирая руки в ожидании свежей порции “фронтовых баек” и принимая во внимание необычную клиническую специализацию Арта Фримана, мы решили разобраться с определениями и выяснить, что в его понимании представляет собой терапевтическая катастрофа.
“Терапевтическая катастрофа – это ситуация, когда в процессе терапии возникают некие существенные препятствия, которые я изначально не учел, – ответил наш собеседник. – Мое главное рабочее правило: когда два человека встречаются в кабинете психотерапевта, хотя бы один из них должен понимать направление движения”. Дальше Фриман пустился в рассуждения о том, как многие психотерапевты, обученные работать по недирективному принципу, часто допускают одну и ту же ошибку и слепо следуют за клиентом, исходя из наивного предположения о том, что самому человеку виднее, что ему нужно. “Я с этим категорически не согласен, – отрезал Арт. – Если бы человек действительно знал, что ему нужно, ему бы не пришлось обращаться к психотерапевту. Он просто жил бы, двигаясь к своей цели и не тратя время на беседы со специалистом.
ХУДШИЙ ИЗ ХУДШИХ
Переходя сразу к делу, мы попросили Артура рассказать нам об одной из роковых ошибок, омрачивших его многолетнюю практику. Встречный вопрос Фримана нас заинтриговал. Заметно нервничая, Арт несколько уклончиво поинтересовался, действительно ли мы хотим услышать историю о “худшем из худших” провалов в его карьере или для книги будет достаточно “обыкновенного повседневного косяка”. Было очевидно, что наш собеседник все еще колеблется и до конца не уверен, стоит ли выносить на суд читателей ту терапевтическую катастрофу, о которой он вознамерился рассказать. Наконец, глубоко вздохнув, Фриман начал свое повествование.
“Джеральду было всего 16 лет. Ко мне на прием его направил школьный психолог. С недавних пор у мальчика начались сильные моторные тики, которые проявлялись как непроизвольное подергивание головы, и в школе решили, что ему не помешает консультация психотерапевта. Из-за тиков одноклассники дразнили его “припадочным”. По словам школьного психолога, парнишка прошел обследование, однако врачи так и не нашли у него медицинских или невралгических патологий, которые могли бы объяснить загадочный симптом. Джеральд был одаренным мальчиком, учился на отлично, но другие подростки его сторонились. У него совсем не было друзей ни в школе, ни во дворе”.
После получасового знакомства с Джеральдом Фриман пообщался с его родителями. С первых минут разговора стало ясно, что случай обещает быть не из легких. Отец с матерью переживали из-за состояния сына, тем не менее не хотели отдавать его на терапию. Похоже, они бы вообще никогда не ответили мальчика к специалисту, если бы на этом не настоял школьный психолог.
Фриман расспросил родителей о детстве и нынешней жизни Джеральда. Когда он упомянул об отсутствии друзей, мать презрительно фыркнула: “У него нет времени на друзей, ему нужно много заниматься. Если он не будет получать хорошие оценки, он никогда не поступит в приличный университет и не выучится на юриста”. “Вы в курсе, что у вашего сына нервный тик?” – поинтересовался у женщины Артур. “Конечно, – не растерялась она, – и что с того? У моего брата тоже нервный тик, а он, на секундочку, успешный предприниматель и держит магазин осветительных приборов. Он женат, и у него есть дети. Всем наплевать на его тики. С Джеральдом все будет нормально”.
“Вы знаете о том, что другие дети его дразнят, и, возможно, именно по этой причине у него нет друзей?” – не унимался Арт. Мать Джеральда ничего не ответила и только скорчила недовольную мину. В конце разговора Фриман спросил у родителей мальчика, есть ли у них вопросы к нему. “Да, у меня есть к вам два вопроса”, – неожиданно оживился отец. “Наконец-то!” – мысленно воскликнул Фриман, издавая вздох облечения, поскольку до этого мужчина сидел молча.
“Во-первых, мне понравилась музыка, которая играла у вас в приемной. Не подскажите, что это за радиостанция?” – наивно моргая, поинтересовался отец. Сказать, что Артур был удивлен, – значит ничего не сказать. “А второй вопрос?” – выдавил из себя Фриман. Присвистывая, мужчина окинул взглядом книжные полки на всю высоту стены, украшавшие кабинет Арта, и окончательно добил нашего собеседника: “Второй вопрос: а вы правда прочитали все эти книги?” “Больше у него вопросов не было”, – развел руками Артур.
На следующую сессию Джеральд явился один. “Поначалу парень вообще не хотел со мной разговаривать и лишь твердил, что ему не следовало ко мне приходить. Я поинтересовался у него, почему он так решил. Он ответил, что мама считает психотерапию пустой тратой времени. Ему пришлось самому добираться до моего офиса на метро и автобусе, потому что родители отказались его подвести. Не прошло и двух сессий, как мне удалось найти с ним общий язык, и Джеральд понемногу разговорился. Судя по всему, в глубине души парню хотелось выговориться, и он с радостью ухватился за подвернувшуюся возможность. Было видно, что мальчику одиноко, он чувствует себя в изоляции. Однажды он пожаловался на то, что с ним никто не дружит, но быстро осекся и практически в точности повторил недавние слова матери: у него нет времени на такие мелочи, потому что ему нужно хорошо учиться и поступать на юрфак. А еще у него были сестры тринадцати и пятнадцати лет, и все вместе они были вынуждены ютиться в одной спальне. Самое интересное, что у семьи Джеральда не было проблем с жилплощадью, родители могли бы выделить каждому ребенку по комнате, однако мать решила, что, если все дети будут спать в одном месте, ей будет проще за ними убирать и заправлять кровати”.
После этих слов у Фримана сложилась полная картина происходящего, и он мгновенно разгадал тайну загадочных тиков. “Нет, вы только представьте себе ситуацию. Мальчику 16 лет. Все мы знаем, чем шестнадцатилетние мальчики любят заниматься по ночам под одеялом. А бедняга Джеральд вынужден был делить спальню с двумя практически взрослыми сестрами. На каком-то этапе парень признался мне, что девочка постарше, которой было пятнадцать, любила играть с ним в игру «Уронить полотенце»: она выходила из душа в неглиже, завернувшись в одно полотенце, и, если Джеральд в тот момент был в комнате, ее полотенце неким образом падало. «Ой, надо же, полотенце уронила», – громко восклицала сестра, и обернувшийся на голос парнишка видел ее обнаженный зад.
Когда Джеральд рассказывал мне об этой «игре», его тики заметно усилились. Принимая во внимание отсутствие невралгических патологий, я решил, что причина проблемы, очевидно, кроется в тревожности. Парень все время жил в состоянии острой тревоги и напряжения, не имея ни малейшей отдушины для снятия стресса. Он не занимался спортом, не ходил ни на какие кружки, не мог даже нормально помастурбировать. У меня практически не оставалось сомнений, что его мышечные тики имели психосоматическую основу и были обусловлены крайней степенью тревожности. У него больше не осталось когнитивных способов справляться с тревогой, и она стала проявляться наружу в такой форме”, – делился своими заключениями Арт.
Разобравшись в причинах ситуации, Фриман объяснил Джеральду, каким незатейливым способом люди обычно сбрасывают невротическое напряжение, а затем принялся работать над тем, чтобы обеспечить мальчику немного личного пространства. Оказалось, в доме пустовала комната, куда Джеральда пускали днем делать домашние задания и которую запросто можно было бы превратить в уютную спальню. Ухватившись за эту идею, Артур проявил настоящие чудеса изобретательности и выдумал для родителей парня благовидный предлог: Джеральд до того усердно готовится к поступлению, что ему часто приходится засиживаться за уроками допоздна, а сестры не дают ему этого делать, потому что он мешает им спать. Ах, если бы у него была отдельная комната, он мог бы учиться хоть до утра! К тому же он обещает каждый день самостоятельно делать уборку и заправлять кровать.
“Мама мальчика ухватилась за эту идею, – продолжал свой рассказал Фриман, – и это во многом помогло решить психологические проблемы Джеральда. Только вскоре на горизонте возникла другая проблема, на этот раз административного характера. Родители не хотели платить за сессии. Еще в самую первую встречу они заявили мне, что у семьи туго с деньгами. Честно говоря, я им не поверил, потому что оба имели неплохую работу и не производили впечатление малоимущих, однако предложил им демократичную по тогдашним меркам цену: 50 долл, за сессию. Они согласились с такими условиями, но не спешили со мной рассчитываться. Когда я провел шесть сессий с их сыном и не получил за свою работу ни цента, я решил позвонить родителям, чтобы узнать, в чем дело”.
“Наверное, ваш чек потерялся на почте. Подождите немного, думаю он скоро дойдет”, – ответила мать. “Принимая во внимание тот факт, что вы должны были отправить мне чек несколько недель назад, вряд ли он уже дойдет. Почему бы просто не аннулировать его и не выписать новый? К тому же зачем вообще отправлять чек почтой? Можно просто дать его Джеральду, и он передаст его мне во время следующей встречи”, – настаивал Артур.
Родители неохотно согласились на такой вариант, однако в очередной раз не сдержали слово. Мальчик явился на следующую сессию без чека. Фриман снова позвонил им и поинтересовался, что случилось на этот раз, и вновь мама Джеральда уверяла, что деньги вот-вот будут, нужно только подождать. Прошло еще две недели, но оплата так и не поступила. Наконец, Артур не выдержал и в третий раз позвонил родителям, пригрозив, что если они с ним не рассчитаются, он больше не сможет работать с Джеральдом и вынужден будет перенаправить его в бесплатное психоневрологическое учреждение. Мать Джеральда возмущенно заявила, что ее сын не будет лечиться в государственном диспансере, и стала давить на жалость: за все это время за терапию набежало целых 600 долл., а для их небогатой семьи это неподъемная сумма.
“Стоит добавить, что с тех пор, как Джеральд поселился в отдельной комнате и наконец-то обрел возможность мастурбировать, его тики пошли на спад. Время от времени у него все еще подергивалась шея, но он приноровился сопровождать это непроизвольное движение характерным пожиманием плеч так, что стороны казалось, будто парень просто разминает затекшие мышцы. В общем, по всем меркам это мог быть очевидный успех, но судьба распорядилась иначе”, – с горечью продолжал свой рассказ Фриман.
Когда Джеральд явился на следующую сессию, мальчика было не узнать. Он весь дрожал, а тики, вернувшись с новой силой, заставляли голову бедолаги судорожно раскачиваться туда-сюда. Когда я спросил его, что случилось, он дрожащим голосом рассказал мне, как этим утром мать притащила его в банк и гневно заявила: “Твой психотерапевт требует с меня плату. Из-за него мне придется снять шестьсот долларов с твоего вклада на колледж. С этими деньгами можешь попрощаться, потому что докладывать я не собираюсь”. Потом она сняла со счета 600 долл, сотенными купюрами и заставила парня спрятать банкноты в носок, чтобы их не украли, пока он будет ехать в автобусе.
“Джеральд был вне себя от тревоги. Всю дорогу он панически боялся потерять родительские деньги. Он вошел ко мне в кабинет и с порога заявил: «У меня есть кое-что для вас». Потом снял ботинок и достал из носка шесть смятых стодолларовых бумажек. Купюры насквозь промокли от пота. Мальчика сотрясали тики, который в тот день были хуже, чем до начала терапии. Он не хотел со мной о чем-либо говорить: отдав мне деньги, он собрался уходить. Я пытался уговорить его остаться, но он молча встал и направился к двери. С тех пор я больше его не видел”, – удрученно вспоминал Артур.
НЕДООЦЕНЕННАЯ СИЛА ВЛИЯНИЯ
Нам не пришлось задавать Артуру Фриману наводящие вопросы. Наш собеседник сам, без всяких подсказок, немедленно пустился в размышления о причинах самой что ни на есть настоящей терапевтической катастрофы. По мнению Артура, его главной ошибкой было то, что он недооценил влияние матери и ее роль в сложившейся ситуации. “Иными словами, мне не удалось убедить ее встать на мою сторону и помочь в моей работе.
Мне не стоило забывать о том, что эта женщина имеет огромные рычаги влияния на своего сына, и без ее поддержки терапия заранее обречена на провал. Я пренебрег ее ролью и позволил ей саботировать терапевтический процесс. Если честно, оглядываясь назад, я сам не понимаю, почему я этого не сделал. Я работал не первый год и прекрасно знал, что нельзя недооценивать влияние родителей. У меня есть только одно объяснение этого недальновидного поступка: мать Джеральда ужасно меня злила. Она доводила меня до белого каления. Я считал ее ненормальной из-за ее одержимости уборкой и кроватями. Что, взрослые дети не могут сами заправить постель? И даже если они этого не делают, что в этом такого? Меня раздражало то, как она обращалась со своим мужем и в каком тоне позволяла себе разговаривать со мной. Меня приводили в бешенство ее дешевые манипуляции и попытки обмануть меня с оплатой”, – признался Фриман.
“И все же, несмотря на все это, теперь я четко понимаю, что мне нужно было действовать по-другому, – вдруг добавил Артур. – Злость так ослепила меня, что я совершенно забыл об интересах ребенка. Я был доволен собой, потому что добился быстрого результата, и напрочь забыл о таком немаловажном факторе, как семейное окружение”.
Мы поинтересовались у Арта, какие же уроки он вынес из этого эпизода. “У меня есть модель сопротивления из 48 пунктов. Я условно делю барьеры, препятствующие терапевтическому процессу, на четыре основные категории. Во-первых, это препятствия, создаваемые самим клиентом, т. е. собственно сопротивление; во-вторых, препятствия, создаваемые окружением клиента, которые иногда принято называть термином саботаж; в-третьих, специфические особенности патологии (как отсутствие энергии, мотивации и энтузиазма у человека в клинической депрессии); и в-четвертых, это проблемы, возникающие по вине психотерапевта, которые обычно обусловлены или профессиональными ошибками, или явлением контрпереноса” – пояснил Фриман.
Несмотря на то что Артур уже тогда прекрасно ориентировался в подобных понятиях, он умудрился выпустить из виду собственные негативные реакции. “Я знал, что мать была влиятельной фигурой в окружении мальчика, однако недооценил силу ее влияния. В то же время я так обрадовался, что Джеральд хорошо реагировал на мои вмешательства, что переоценил собственную значимость”.
Арт Фриман до сих пор помнил, как еще в первую встречу женщина с гордостью заявила ему: “У моих детей нет от меня секретов. В нашей семье не существует запретных тем. Дети могут говорить со мной буквально о чем угодно. Я постоянно обсуждаю с ними самые разные темы, которые их волнуют, начиная отношениями с друзьями и заканчивая мастурбацией. Да, между прочим, я лично объяснила детям, что такое мастурбация”.
Эти слова окончательно убедили Артура в том, что проблема была в матери, которая слишком контролировала детей и настойчиво вмешивалась в их жизни. Эта женщина умудрилась настолько вывести Фримана из себя, что он совершенно забыл о том, что ей доступен огромный арсенал способов саботировать терапию. Данная ситуация научила Арта никогда не недооценивать роль членов семьи в жизни клиента.
ПОНЯТЬ И ПРОСТИТЬ
Мы невольно обратили внимание на то, до чего снисходительно Фриман относится к себе и своим ошибкам. Возможно, это невероятное умение прощать себя бросилось нам в глаза именно потому, что в собственной профессиональной жизни нам его недоставало. “Конечно, мне было жаль парня, потому что, очевидно, он был главным пострадавшим в результате моего просчета”, – признался Арт. В то же время, если последние 36 лет профессиональной практики чему-то и научили Артура, так это тому, что за пределами кабинета постоянно происходят какие-то события, которые совершенно не зависят от воли психотерапевта.
“Что толку злиться на мать”, – размышлял Фриман, снова возвращаясь к тому роковому случаю. “Она сделала то, что сделала. Этого уже не изменишь. Впрочем, злиться на себя тоже было бы глупо. Я действовал так, как мне в тот момент казалось правильным. Беда в том, что меня ослепил собственный «терапевтический нарциссизм». Теперь, благодаря этой ситуации, сколько бы опыта ни было у меня за плечами, я всегда буду помнить, что и на старуху бывает проруха”.
Мы попросили Артура объяснить, что именно он имеет в виду под термином терапевтический нарциссизм и каким образом он помешал ему в данном случае. “Та неприятная ситуация стала для меня демонстрацией того, что в работе с подростками в первую очередь нужно заручиться поддержкой родителей. Я научился не тешить себя пустыми иллюзиями на тему собственной роли и окончательно смириться с тем, что другие люди из окружения клиента, которые появились в его жизни задолго до меня, имеют куда больше рычагов влияния на него”, – ответил Фриман.
Эти размышления напомнили Арту о другом случае, которым он недавно занимался. К нему обратился 42-летний мужчина, который, невзирая на возраст, все еще жил с матерью. Клиент недавно совершил серьезную попытку суицида, едва не увенчавшуюся успехом, и мать уговорила его прийти на прием к специалисту. Женщина переживала настолько, что приехала вместе с сыном на сессию. “Когда я пригласил его к себе в кабинет, мать тоже встала с кресла и направилась за нами. Я решил не препятствовать ей и разрешил присутствовать на консультации. Где-то две трети времени я общался с ними обоими, по очереди расспрашивая сына и мать о случившемся. Потом я попросил клиента выйти за дверь, чтобы переговорить с женщиной наедине”, – вспоминал он.
“Меня беспокоит состояние вашего сына, – без обиняков сказал матери Артур. – Только что он четко дал понять, что не хочет работать с психотерапевтом и пришел сегодня ко мне исключительно ради вас. С другой стороны, у меня есть серьезные основания полагать, что, если он вовремя не получит квалифицированную помощь, то может предпринять еще одну попытку самоубийства, и нет гарантий, что во второй раз его успеют спасти. Послушайте, мне нужна ваша помощь. Пожалуйста, помогите мне помочь вашему сыну”.
“Можете на меня положиться, доктор, – ответила ему женщина, – я прослежу за тем, чтобы он ходил на терапию”.
Артур Фриман считает, что именно предыдущий горький опыт научил его внимательнее относиться к родственникам и активно привлекать их к участию в терапевтическом процессе, вместо того чтобы самонадеянно полагаться только на себя. Впрочем, Артур до сих пор жалеет о том, что столь ценный урок достался ему таким способом.
СОВЕТЫ КОЛЛЕГАМ
Дальше мы поинтересовались у Фримана, что бы он, памятуя эту печальную историю, посоветовал другим психотерапевтам. Артур быстро ответил: “Во-первых, мы не так умны, как нам кажется. Неважно, сколько лет мы занимаемся психотерапией, все равно время от времени мы совершаем глупости, которые в лучшем случае ничем не помогут процессу, а в худшем – могут откровенно навредить. Не стоит верить своему терапевтическому нарциссизму, который твердит нам обратное”. Фриман сделал небольшую паузу, словно раздумывая о многоликих и разнообразных проявлениях коварного терапевтического нарциссизма. Наш собеседник посвятил обдумыванию этой темы не один год, и было заметно, что она вызывала у него искренний интерес.
“Возьмем, к примеру, технику интерпретаций. С чего мы вообще взяли, будто настолько умны, что способны читать мысли клиентов? В когнитивно-поведенческой терапии, например, я всегда прибегаю к приему сократической беседы. Я никогда прямо не говорю клиенту: «Похоже, вы в ярости». Вместо это я задаю наводящий вопрос: «Мне кажется, у вас изменилось выражение лица. Почему? Что случилось? Как бы вы описали словами свое теперешнее состояние?» В конце концов, откуда мне знать?! Может, клиент вовсе и «не в ярости», а просто «сердится»? Для некоторых людей это совершенно разные вещи.
Многие психотерапевты обожают интерпретации. Отчасти это связано с тем, что, когда мы заняты придумыванием различных трактовок происходящего, у нас нет неприятного ощущения, словно мы сидим без дела. В своей практике я стараюсь избегать интерпретаций, поскольку они берут начало из того самого терапевтического нарциссизма, который коварно нашептывает терапевту: «Ты знаешь, о чем он думает. Ты настолько умен, что способен видеть его насквозь». В результате, если клиент говорит что-то, что не вписывается в придуманною терапевтом версию, последний автоматически воспринимает такие слова как сопротивление”, – пояснил Артур Фриман.
