Текст книги "Моя плоть сладка (сборник)"

Автор книги: Джон Диксон Карр

Соавторы: Дей Кин,Майкл Брайэн
сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Мы остановились в глубокой тени деревьев. В темноте ярко выделялся пульсирующий огонек сигареты. Навстречу нам шагнул какой-то мужчина.

– Короче говоря; все выглядит так, будто Галан готовит себе алиби,– сказал Бенколин.– Ну, Прегель?

– Я нашел его в ночном клубе, когда прибыл,– ответил голос. Мужчина бросил сигарету. Лица его не было видно, вырисовывались лишь очертания фигуры. Сюрте не любит, чтобы люди знали ее агентов.– Было ровно двадцать минут первого. Он посидел там еще пятнадцать минут и затем ушел. Сперва я думал, что он пьян, но это было притворство. Он вышел из «Серого гуся» и направился за угол. Его машина – испанский лимузин номер 2Х-1470 – стояла на соседней улице. В машине сидел шофер и, как мне показалось, рядом с ним – женщина. Но сначала я не был уверен в этом. Он влез в лимузин. Я взял такси и последовал за ним...

– Да?

– Они приехали к дому номер 28 по улице Пигаль, это небольшой дом. На улице было много народу, но я все же разглядел их, когда они выходили из машины. С ним действительно была женщина. Очень красивая блондинка в пальто с меховым воротником и коричневой шляпке.

– Снова женщина,– вздохнул Бенколин,– Что дальше?

– Я почти сразу узнал ее. Когда они зашли в дом и поднялись по лестнице, я показал свое удостоверение консьержке и спросил, кто эта женщина. Это была новая певица из Мулен-Руж. Говорят, она приехала из Америки и выступает здесь под именем Эстеллы.

– Это объясняет, почему Галан так хорошо известен в Мулен-Руж. Гм... Да... Продолжайте.

– Он оставался наверху около часа. Потом спустился вниз, сел в лимузин и поехал в гараж, который находится на той же улице. Там он вышел и отправился к себе домой.– Голос агента звучал немного смущенно и нерешительно.– Я... э... я случайно слышал эту женщину, и мне понравилось ее пение. Я... Я вырезал ее фото из «Пари суар»... Если хотите...

– Ого! – одобрительно воскликнул Бенколин.– Вы молодец, Прегель! Я никогда не видел эту даму. Надр взглянуть на нее.– Он взял вырезку.– Господа! Вы понимаете, что это, видимо, та женщина, которую наш агент видел у дверей музея после его закрытия? Зажгите спичку.

Пламя спички осветило цветную репродукцию. Подпись гласила: «Эстелла, выдающаяся американская певица, выступающая в Мулен-Руж». Голубые глаза широко распахнуты. Полные губы чуть приоткрыты в улыбке. Прямой нос, твердый подбородок. Пышные золотистые волосы. Мы молча смотрели на нее. Потом спичка погасла.

– Одну минутку! – неожиданно воскликнул Шамон.– Зажгите еще! Я хочу взглянуть...– Голос его дрожал.– Не может быть,– бормотал он, пока Прегель чиркал спичкой. Огонь. Тяжелое дыхание Шамона. Наконец он сухо произнес: – Господа, я, кажется, впервые за сегодняшнюю ночь пригодился вам. Помните, я рассказывал, что у Одетты были две подруги: Клодин Мартель и Джина Прево, которая хотела поступить на сцену, но родители ей запретили. Я не могу этому поверить, однако сходство поразительное. Я почти готов поклясться, что эта «Эстелла» и есть Джина Прево! Боже мой! Поет в Мулен-Руж. Она должна быть...

Снова мы очутились в темноте. После небольшой паузы мягко заговорил Прегель.

– Этот мсье совершенно прав. Я спрашивал консьержку. Мадемуазель Эстелла, которую считают американкой, на самом деле француженка, и ее фамилия Прево.– Он вздохнул,– Очередной обман провалился, Я вам нужен еще, мсье Бенколин?

– Нет,– ответил Бенколин,– Я думаю, господа, мы достаточно погуляли. Вам лучше отправиться по домам. Я хочу подумать.

Он повернулся и медленно направился к Елисейским полям, сунув руки в карманы. Я долго еще видел его высокую фигуру с опущенной головой.

Часы на Доме инвалидов пробили три раза.

 Глава 7
Вторая маска

На следующее утро над Парижем нависли, серые тучи. Был один из тех осенних дней, когда жалобно воет ветер, когда солнце с трудом пробивается сквозь свинцовые тучи. Дома кажутся старыми и заброшенными, а каждый пролет Эйфелевой башни затянут туманом.

В десять часов я завтракал у себя дома. Мне было не по себе. Я все время вспоминал Этьена Галана и его белую кошку...

Бенколин позвонил мне довольно рано, и мы договорились встретиться у Дома инвалидов. Там много мест для встреч, но я точно знал, где смогу найти его. У него была привычка прогуливаться у часовни, расположенной напротив памятника Бонапарту. Я не знаю, чем очаровало его это место, обычно его не интересовали даже самые выдающиеся церкви, но здесь он мог торчать часами.

По дороге к месту встречи я думал о Галане. Мысль об этом человеке преследовала меня. У меня еще не было удобного момента подробнее расспросить о нем Бенколина, но все же это имя казалось мне смутно знакомым. Кафедра английской литературы в Оксфорде – это да. А его книга о романистах викторианской эпохи, которая несколько лет назад получила гонкуровскую премию! Ни один француз, кроме, пожалуй, Моруа, не смог так понять англо-саксонский ум. Насколько я помню эту книгу, она не отличалась, как это обычно бывает у галльских писателей, чрезмерной саркастичностью. Охота, гольф, цилиндры, гостиные, эль и устрицы, зонтики – все это выглядело очаровательным в книге Галана. В главах же, посвященных Диккенсу, он ухватил самую суть. Он ухватил весь ужас, всю болезненность восприятия мира, которые были так характерны для Диккенса и которые являлись душой его великолепных романов. И вдруг передо мной вставала фигура Галана, каким я видел его вчера. Негодяй и подонок с белой кошкой на руках...

Мокрый ветер охватил меня, когда я приближался к Дому инвалидов. Я прошел железные ворота и направился к темному зданию. Мои шаги отдавались вокруг гулким эхом. Несколько человек шли к монастырю, где демонстрировалось старинное оружие. Тень императора витала над всем этим местом. У двери часовни я замедлил шаг. Внутри было мрачно, лишь несколько свечей горело вдоль стен. Играл орган. Торжественная мелодия в честь погибших в битвах...

Бенколин был там: Он сразу же подошел ко мне. Одежда его выглядела небрежно: на нем были старое твидовое пальто и отвратительная шляпа. Мы медленно вышли из часовни. Наконец он с раздражением произнес:

– Смерть! Здесь даже воздух пропитан ею. Никогда еще не занимался делом, в котором все было бы пронизано смертью. Я видел ужасные вещи, да. Видел черный страх. Но этот мрачный ужас хуже всего. И он совершенно бессмыслен. Обычно такие девушки не имеют врагов, только, может, во сне. Они сентиментальны, умны, но не очень красивы. И они умерли. Поэтому я считаю, что здесь есть -нечто гораздо более ужасное, худшее, чем в любом другом случае...– Он помолчал.– Джефф, алиби Галана проверено со всех сторон.  .

– Ты уверен?

– Абсолютно. Все так, как он сказал. Мой лучший агент, Франсуа Дилсар – ты помнишь дело Салиньи?– проверил все досконально. Швейцар из Мулен-Руж подтвердил, что Галан сел в лимузин ровно в половине двенадцатого. Он вспомнил его, потому что Галан сперва посмотрел на свои часы, а потом уже на часы в магазине напротив. Швейцар машинально проследил за его взглядом.

– Это не кажется подозрительным?

– Нет. Если бы он пытался создать себе алиби, он обязательно обратил бы внимание швейцара на время, едва ли он стал бы полагаться на случай.

– Он достаточно проницателен,– заметил я.

– Пойдем направо, Джефф,– сказал Бенколин.– Мадам Дюшен, мать Одетты, живет на бульваре Инвалидов... Гм... Проницателен он или нет, но есть такой фактор, как время. В этот час на Монмартре большое движение, и вряд ли он успел бы доехать из Мулен-Руж до ночного клуба, да к тому же совершить убийство за столь короткое время. И тем не менее я готов поклясться, что он явился в клуб с целью обеспечить себе алиби! Если не...

Он резко остановился. Потом сжал кулаки.

– Какой тупица! Боже, какой тупица, Джефф!

– О да,– сказал я, зная привычки Бенколина.– Я не стану тешить твое тщеславие, спрашивая, что ты имеешь в виду... Но /здесь что-то есть. Вчера ночью, когда ты разговаривал с Галаном, я готов был остановить тебя. Мне 'казалось, что ты слишком многое открываешь ему. Видимо, у тебя была какая-то цель. Но, во всяком случае, ты не сказал ему, почему именно ты связываешь его с Клодин Мартель. Я имею в виду бумажку с его именем из ее сумочки. Когда он заявил, что не знает ее, ты мог бы предъявить ему это.

Он удивленно посмотрел на меня.

– Ты действительно очень наивен, Джефф, если и в самом деле так думаешь. Бог мой! Разве ты недостаточно знаком с работой полиции? В реальной жизни люди не визжат и не падают в обморок, как это бывает в театре, когда им предъявляют улики. Кроме того, этот клочок бумаги вообще ничего не значит.

– Вздор!

– Помимо всего прочего, это не почерк мадемуазель Мартель. Увидев эту бумажку, я подумал, что, когда записывают адрес и телефон знакомого человека, указывают только имя и телефон, а вовсе не фамилию и адрес. К тому же я сравнил записку с ее пометками в записной книжке. Почерки там разные.

– Значит?

– Записка написана Джиной Прево, которая называет себя мадемуазель Эстеллой... Послушай, Джефф. У нас есть сведения о передвижении этой дамы. Она вышла рано утром. Прегель следил за ней и собрал информацию в ее доме. Мы узнали, что вчера вечером она не пела в Мулен-Руж. Вечером она позвонила управляющему и сказала, что не сможет петь. Она ушла из дома, как говорит консьержка, в двадцать минут двенадцатого...

– Что вполне допускает возможность ее пребывания у дверей музея. Если она именно та женщина, которую видел полицейский...

Мы обошли памятник Бонапарту. Бенколин остановился, чтобы раскурить сигару. Потом сказал:

– Она и была той женщиной. Мы показали ее фото полицейскому, И тот опознал ее. О, утром мы не теряли зря времени. Но позволь мне рассказать тебе остальное. Прегель побывал в ее квартире. Он достал образцы ев почерка. Кроме того, он нашел серебряный ключ и алую маску.

Я свистнул.

– А алая маска, как ты говорил, означает, что она готова принять любовника в клубе?

– Да.

– Галан часто посещает Мулен-Руж и вчера вечером проводил ее домой. Она ждала его в машине... Бенколин, когда она села в машину? Ты допрашивал шофера?

– Нет. Я не допрашивал шофера. Я не хочу, чтобы мадемуазель Прево знала, что мы подозреваем о ее существовании,-

. Я'изумленно посмотрел на него.

– Подожди, Джефф, не перебивай. Мы должны заставить Галана думать, что нам ничего не известно о ней и о ее связи с клубом. Если ты будешь терпеливым, то увидишь почему. Ее телефон будет отключен. Цель этого ты тоже узнаешь. В течение дня я установлю, будет ли она связываться с Галаном. Думаю, мы ее найдем в доме мадам Дюшен, куда мы сейчас и направляемся.

До самого дома мы больше не обмолвились ни словом. Мадам Дюшен, как я знал, была вдовой. До смерти мужа она жила в Сен-Жермене в одном из тех мрачноватых старых домов, при которых были обширные сады и которые имели несколько выходов. Сейчас она жила на бульваре Инвалидов.

Дверь открыл молодой человек, который явно заволновался, увидев нас. Сперва он показался мне англичанином. У него были черные волосы, жидкие, но аккуратно уложенные, очень румяное лицо, длинный нос, тонкие губы и бледно-голубые глаза. Казалось, он чего-то опасается и искоса поглядывает по сторонам. Мы представились.

– Ах, вы из полиции! Входите, пожалуйста.

Сначала он отнесся к нам несколько покровительственно, но, узнав Бенколина, стал почтительным.

– Вы родственник мадам Дюшен? – спросил детектив.

– Нет, нет,– ответил тот и улыбнулся.– Прошу прощения. Меня зовут Поль Робрко. Я – атташе французского посольства в Лондоне, но здесь...– Он неопределенно махнул рукой.– Они послали за мной, и я пришел, Я старый друг семьи, рос с мадемуазель Одеттой. Боюсь, мадам Дюшен не перенесет этого. Я имею в виду похороны. Входите, пожалуйста.

В холле было темно, ощущался тонкий запах цветов. Печаль охватила меня, хотя я никогда не видел Одетту Дюшен живой. Но я не мог представить ее себе лежащей в гробу, потому что помнил ее улыбку на фотографии.

– Да,– сказал Бенколин, когда мы шли к гостиной.– Я приходил сюда вчера вечером, чтобы сообщить мадам Дюшен о... трагедии. Здесь был только один человек – капитан Шамон. Кстати, он здесь?

– Шамон? – повторил Робико.– Нет. Он был с утра, но куда-то ушел. Вы не присядете?

В темной комнате было мрачно и холодно, но, несмотря на это, чувствовалось, что в доме живут хорошие люди. Голубые стены, картины, мягкие кресла... Здесь люди собирались, беседовали, пили кофе и не думали о смерти. Над камином висел большой портрет Одетты лет десяти-двенадцати.

Бенколин не стал садиться.

– Я хотел бы повидать мадам Дюшен,– тихо сказал он.– Она здорова?

– Плохо себя чувствует. Вы должны понимать это,– ответил Робико. Он пытался выглядеть по-дипломатически бесстрастным.– Потрясающий удар! Ужас! Мсье, вам известно, кто это сделал? Я знал ее всю свою жизнь. Подобная мысль...– Он заломил руки.

– Понимаю вас, мсье,– перебил его Бенколин.– Кто с мадам Дюшен?

– Только Джина Прево. Шамон утром позвонил ей и сказал, что мадам Дюшен хочет ее видеть. Это, конечно, не совсем так. Мадам Дюшен не изъявляла такого желания. Я думаю, что я сам в состоянии сделать все необходимое. Она тоже плохо себя чувствует.

– Джина Прево? – повторил Бенколин, как будто впервые услышал это имя.

– О, я забыл... Это тоже старый друг. Она была большой подругой Одетты и...– Он помолчал, его глаза расширились.– Я кое-что вспомнил. Я должен позвонить Клодин Мартель. Ей тоже надо быть здесь. Какая оплошность!

Бенколин колебался.

– Вы не разговаривали с капитаном Шамоном, когда он был здесь? Вы даже не слышали...

– Слышал? Что? Нет, мсье. Что-то случилось?

– Да. Но неважно. Вы позволите нам поговорить с мадам Дюшен?

– Пожалуй, да,– сказал молодой человек.– Вас она захочет выслушать. Но других нет. Пойдемте.

Он провел нас через холл к лестнице. Через окно я мог видеть опадающие клены. Робико замедлил шаг. Из комнаты наверху сначала; донеслись невнятные голоса, потом несколько ударов по клавишам пианино, а затем один из голосов поднялся до хриплого истерического крика.

– Они с ума сошли! – воскликнул Робико.– Они обе сумасшедшие, а Джина еще хуже мадам. Видите ли, господа, мадам Дюшен все время ходит. Она ни разу не присела. Она смотрит на вещи Одетты и играет то, что играла ее дочь. Может быть, вам удастся успокоить ее.

Он постучал в дверь, и в комнате все немедленно стихло. Потом чей-то голос с трудом произнес: «Войдите».

Эта комната с тремя окнами, выходящими в сад, явно принадлежала девушке. Уличный свет придавал обстановке серый цвет. Возле пианино сидела маленькая женщина в белом. Ее черные волосы были тронуты сединой, на бледном лице ярко горели глаза. В них отражалась скорбь.

– Поль,– спокойно произнесла она,– ты не говорил мне, что мы ждем посетителей. Входите, пожалуйста, господа.

Она не извинялась. Она не обращала внимания, что у нее растрепаны волосы и что она плохо одета. Она встала, приветствуя нас. Но мое внимание привлекла не мадам Дюшен. Возле нее стояла Джина Прево. Я бы узнал ее всюду, хотя она оказалась выше, чем я ожидал. У нее были глубоко запавшие, красные от слез глаза и никакой косметики на лице. Полные розовые губы, длинные золотистые волосы, твердый подбородок. Сейчас рот был приоткрыт. Она боялась и казалась близкой к обмороку.

– Мое имя Бенколин,– сказал детектив.– А это мой коллега, мсье Марль. Я пришел сюда, чтобы заверить вас, мадам, что мы найдем убийцу.

Его голос, глубокий и спокойный, разрядил обстановку в комнате. Я слышал, как шевельнулась Джина Прево. Она двинулась– к окну, гибкая, стройная. Потом нерешительно остановилась.

– Я слышала о вас,– кивнула мадам Дюшен.– И о вас, мсье,– Она посмотрела на меня.– Это наш друг, Мадемуазель Прево. Она будет сегодня со мной.

Джина Прево попробовала улыбнуться. Мадам Дюшен продолжала:

– Садитесь, пожалуйста. Я буду рада ответить на все вопросы, которые вы захотите задать. Поль, зажги свет.

– Нет. Пожалуйста, не надо света. Я чувствую...– закричала Джина Прево.

Голос ее звучал так хрипло и в то же время ласково как песня, что заставил мое сердце забиться сильнее. Мадам Дюшен, которая мгновение назад казалась хрупкой и напряженной, устало посмотрела на нее.

– О, конечно, нет, Джина.

– Нет, пожалуйста, не смотрите на меня так.

Мадам снова улыбнулась. Она присела в кресло.

 – Джина утомилась со мной, господа. А я безумная старуха,– Она поморщилась.– Это приходит ко мне как взрыв, как физическая боль. Сейчас я спокойна, но потом будет... Это так плохо.

Мадемуазель Прево нервно присела на диван, а мы с Бенколином устроились в креслах. Робико остался стоять.

– Мы все познали горечь смерти, мадам,– сказал детектив, как бы размышляя.– И мы всегда чувствуем ответственность. Я не буду больше говорить об этом.

Бой маленьких часов нарушил, тишину. Лоб мадам разгладился.

– Вы не понимаете,– спокойно говорила она.– Я была дурой. Я неправильно воспитывала Одетту. Я думала, что мне на всю жизнь удастся сохранить ее ребенком.– Она посмотрела на свои руки.– Я сама... Я видела все. Все были согласны со мной. Но Одетта... вы не поймете... вы не поймете!

Она казалась очень маленькой. Лицо ее еще больше побледнело.

– Мой муж,– с трудом продолжала она,– застрелился – вы знаете это – десять лет назад, когда Одетте было двенадцать лет. Это был прекрасный человек. Он был членом совета министров, и его шантажировали. Я целиком отдалась воспитанию Одетты. Я ни в чем ей не отказывала. Я научила ее играть на пианино...

– Я понимаю, мадам, что вы хотите мне помочь,– мягко произнес Бенколин,– и я уверен, этим вы помогаете Одетте, но будет лучше, если вы просто ответите на несколько вопросов.

– О, конечно. Простите. Продолжайте.

– Капитан Шамон сообщил мне, что с тех пор как он вернулся из Америки, Одетта сильно изменилась. Он не мог точно сказать, в чем именно заключалась «странность» ее поведения. Вы заметили что-либо подобное в поведении вашей дочери?

– Я думала об этом. Последние две недели, после возвращения Роберта Шамона из Парижа, она казалась другой. Более мрачной и нервной. Однажды я застала ее плачущей. Такое бывало и раньше: Одетта часто расстраивалась из-за пустяков. Но обычно она все рассказывала мне сама. Поэтому я не расспрашивала ее. Я ждала, пока она сама признается...

– Вы можете назвать причину?

– Нет... Особенно...– Мадам колебалась.

– Продолжайте, пожалуйста.

– Особенно мне показалось это связанным с капитаном Шамоном. Одетта изменилась вскоре после его прибытия. Она стала какой-то подозрительной, и я не знаю, чем это объяснить. Но она совсем перестала быть собой!

Я посмотрел на мадемуазель Прево, которая сидела у окна. Глаза ее были полузакрыты, а красивое лицо искажено.

– Простите меня, мадам Дюшен, за нескромность, но вы должны понять, что это необходимо выяснить. Мадемуазель Дюшен не интересовалась другими мужчинами, кроме капитана Шамона?

Мне показалось, что мадам Дюшен разозлилась. Но она сдержала себя.

– Нет. Может, было бы и лучше, если бы это было именно так.

– Понимаю. Вы полагаете, что ее смерть наступила в результате жестокого и бессмысленного нападения?

– Безусловно.– Слезы полились из глаз мадам Дюшен.– Она... ее соблазнили... и... я не знаю... Я не могу этого понять! Она собиралась встретиться со своей подругой Клодин Мартель и Робертом. Внезапно она позвонила им обоим по телефону, отменила встречу и вскоре вышла из дома. Я удивилась, потому что она всегда приходила ко мне попрощаться. Это... это был последний раз, когда я видела ее...

– Вы слышали эти телефонные разговоры?

– Нет. Я была наверху. Когда она уходила, я была уверена, что она идет к Роберту, но позже он рассказал мне, что встреча не состоялась.

Бенколин наклонил голову, как бы вслушиваясь в бой часов. За окном качались ветви кленов. Джина Прево сидела на диване, закрыв глаза. Было так тихо и спокойно, что неожиданный звонок у входной двери заставил нас вздрогнуть.

– На кухне. Люси, Поль,– сказала мадам Дюшен.– Не беспокойся, она откроет. Итак, господа?

Мы услышали шаги на лестнице. Бенколин спросил:

– У мадемуазель Дюшен не было дневника или каких-либо записей, которые могли бы нам помочь?

– Она каждый год начинала вести дневник, но больше двух недель не выдерживала. Бумаги у нее были, но в них ничего нет.

– Тогда...

Бенколин не договорил. В дверь постучали. Он чуть повернул голову. Неожиданно я почувствовал волнение. Я взглянул на Джину Прево, которая резко выпрямилась на диване.

Голос в холле произнес:

– Тысяча извинений. Могу ли я повидать мадам Дюшен? Мое имя Этьен Галан.