Текст книги "Королева скандала"

Автор книги: Джилл Пол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Глава 67
Брайтон. 18 декабря 1997 года

Рэйчел и Алекс приехали в Брайтон уже после шести вечера, когда регистрационный офис был закрыт, а их собравшиеся на свадьбу гости пили шампанское в «Бон Оберж». По залу разнеслись приветственные возгласы, когда они вошли, волоча за собой чемоданы и большой неуклюжий сверток. Такое их появление задало тон всему вечеру, в течение которого все много и от души смеялись. В зале собрались все дорогие Рэйчел люди, и она металась от одного гостя к другому, болтала, обнималась и пила шампанское большими глотками.

– Мы собираемся перенести регистрацию на следующую весну, – сказала она гостям. – Я разошлю всем новые приглашения, как только буду знать дату.

Свадебный торт в стиле 1930-х был великолепен, так же как и букет невесты из ландышей, который Николь забрала у флористки. Сама Николь была очень красива в своем шелковом платье в стиле 50-х, и Рэйчел заметила, что Ричард проводит много времени за ее столиком.

– У Николь никого нет, – шепнула она ему украдкой, и он просиял, подняв вверх большие пальцы обеих рук.

На вечеринке под новым названием «Несвадебная афтерпати», которая состоялась два дня спустя, Рэйчел заметила, что Николь и Ричард сидят в спальне среди курток и пальто и серьезно о чем-то беседуют. Рэйчел пошла спасать от подгорания пирог, подливать напитки в бокалы и общаться, а когда через некоторое время снова заглянула в комнату, обнаружила, что они на том же месте и все еще разговаривают.

– Как могло случиться, что ты не познакомила нас раньше? Он великолепен! – шепнула Николь Рэйчел, когда пришла наполнить бокалы.

Рэйчел пришла в восторг:

– Я рада, что вы нашли общий язык. Он не подходит под твой обычный тип мужчин.

– Да? Почему? – Радость Николь потухла.

– Потому что он хороший парень.

Николь просияла и даже станцевала маленький танец, подвигав локтями и покачав бедрами.

* * *

Вечером в понедельник, 22 декабря, Рэйчел и Алекс отправились в Западный Суссекс к Сьюзи Харгривз. Рэйчел позвонила ей через день после возвращения из Парижа и сказала, что у нее есть рождественский подарок.

Судя по голосу, Сьюзи была удивлена и немного смущена.

– У тебя есть? Прости, а я не подумала… Я не купила в этом году никаких подарков…

– Не беспокойся. Я ничего за него не заплатила. И он больше для твоей бабушки, чем для тебя.

– Я раздобыла его в Париже. Можно мы с Алексом завезем его тебе?

Повисла пауза, во время которой Сьюзи переваривала услышанное.

– Для моей бабушки? Это же не… Это ведь не может быть картина, правда?

– Она самая!

Снова пауза, настолько долгая, что Рэйчел даже сказала в трубку: «Алло! Ты еще здесь?» – а потом поняла, что Сьюзи плачет.

– Прости, – тихонько засмеялась Рэйчел, – я должна сделать так, чтобы ты перестала плакать.

Закрыв магазин, она поехала домой забрать Алекса, и они отправились к Сьюзи, обсуждая по дороге Николь с Ричардом и другие необычные пары, которые образовались на вечеринке в субботу. Тогда они провеселились до утра, и когда Рэйчел проснулась, то обнаружила, что гости спят на диванах и креслах, кто где упал, как на рисунке Тулуз-Лотрека, изображавшем сцену в борделе.

В 19:30 они подъехали к дому Сьюзи, и она вышла встречать их в высоких коричневых сапогах и зеленой куртке «Барбур».

– Поезжайте за мной, – помахала она ключами от своей машины. – Поедем поздравлять бабушку вместе.

Сьюзи забралась в свой «лендровер» и выехала с подъездной дорожки, повернув направо. Рэйчел ехала по проселочной дороге около двух миль, а потом Сьюзи свернула налево к зданию с вывеской «Дом престарелых Лорел Гроув».

Они вышли из машин и пошли внутрь. Алекс нес картину. Сьюзи зарегистрировала друзей у администратора, и они быстро пошли по застеленному малиновым ковром коридору мимо пронумерованных дверей. Возле одной двери Сьюзи остановилась, постучала и прокричала:

– Бабушка? Это я.

В кресле у окна Рэйчел увидела хрупкую тщедушную старушку. Плечи ее были ссутулены, а подбородок лежал на груди, будто шея от старости уже не держала голову. Ее волосы были белыми, как снег, и тонкими, как у младенца, а рука, которую она протянула, – скрюченной, как птичья лапка.

– Это моя бабушка Элеанор, – представила ее Сьюзи.

Алекс поставил картину возле стены, подошел к старушке и пожал ей руку.

В комнате, кроме кровати, были книжный шкаф, несколько полок с безделушками, гардероб и дверь, которая, как догадалась Рэйчел, вела в ванную. Сьюзи внесла из коридора несколько дополнительных стульев, на один больше, чем им было нужно, чтобы рассесться, и расставила их полукругом вокруг Элеанор.

– Эти добрые люди кое-что для тебя привезли, – сказала Сьюзи, и Алекс поднял картину и поставил на пустой стул чуть больше чем в полуметре от Элеанор. Рэйчел очистила портрет от паутины и плесени и отполировала деревянную раму. На задней части еще нужно было починить разорвавшийся холст, но в целом картина была в неплохом состоянии.

Элеанор сцепила руки под подбородком и некоторое время молча смотрела на портрет, будучи не в силах ничего сказать от нахлынувших эмоций.

– Правда она была красавицей? – наконец произнесла старушка хриплым голосом с аристократическим выговором ушедшей эпохи. – Это мои подруга Мэри. – Она легонько покачала головой. – Я уж и не думала, что когда-нибудь увижу ее снова. Ральф был бы очень доволен.

– Мне кажется, Алексу и Рэйчел было бы любопытно узнать историю этого портрета, – подсказала Сьюзи – Расскажи, если можешь.

– О да. С удовольствием. Это вернет меня в довоенное время. Время, когда мы все были счастливы.

Ведя свой рассказ, она не отрывала глаз от портрета, будто бы упиваясь каждой мельчайшей деталью: изгибом лежащей на коленях Мэри руки, жемчужными сережками, живостью глаз и теплотой улыбки.

Элеанор начала с объяснения того, что уже было известно Рэйчел, что в 1912 году она училась в той же самой школе в Балтиморе, что и Уоллис Уорфилд и ее лучшая подруга Мэри Керк.

– Они были возмутительницами спокойствия! – пояснила она. – Их дерзкая веселость привлекала всех. Мэри имела открытый характер, а с Уоллис сойтись было сложнее. Она была скрытной, когда дело касалось ее жизни дома, и только спустя десятилетия Мэри рассказала мне, что она стыдилась того, что у нее умер отец, а у матери не хватало денег. Разве не глупо, что в детстве мы беспокоимся из-за таких вещей?

Элеанор рассказала, как после школы потеряла связь с девушками и как однажды случайно встретила Мэри в Петворте в середине 1930-х.

– К тому времени в светском обществе уже стало широко известно, что Уоллис была с принцем Уэльским, а Мэри – явно влюблена в ее мужа Эрнеста. Я так надеялась, что они разберутся между собой и останутся одной компанией – Элеанор умолкла, вспоминая минувшие события. – Koгда Уоллис узнала о романе Мэри и Эрнеста, они с Мэри ужасно поссорились, и та приехала на некоторое время к нам, чтобы страсти немного улеглись. Тогда-то Ральф и нарисовал ее портрет, – она показала на картину, – но совершил глупейшую ошибку, отправив его на адрес Симпсонов, и Уоллис забрала его себе. Это случилось в 1936 году, и она держала его у себя следующие пятьдесят лет, до самой своей смерти.

– Для чего он был ей нужен? – спросила Рэйчел, снова взглянув на портрет.

– Просто назло, – ответила Элеанор. – Она не могла перенести того, что из них двоих Мэри была красивее, уравновешеннее и к тому же получила в итоге Эрнеста. Уоллис всегда хотела быть лучшей во всем. Ей было необходимо постоянно выигрывать.

Тут вмешалась Сьюзи:

– Когда Диана сказала мне, что собирается на виллу Виндзор, я попросила ее глянуть, нет ли там  этой картины. Конечно, всегда существовала вероятность, что Уоллис ее уничтожила.

– Я была уверена, что нет, – не согласилась Элеанор. – Мэри была самой близкой подругой Уоллис, а на этом портрете она запечатлена очень точно. Это прямо вся ее суть, переданная красками.

Сьюзи снова вернулась к истории:

– Диана приезжала тогда, когда деменция уже приковала герцогиню к постели, и поэтому та не смогла подсказать, где искать портрет. Ее делами занимался юрист, который и слышать ничего не желал о том, чтобы кто-то забирал из дома какие-то вещи.

После того как герцогиня умерла, по ее завещанию большая часть ее состояния ушла Институту Пастера, и это еще больше осложнило все дело. – Сьюзи взяла бабушку за руку. – Когда появился Мохаммед аль-Файеди принялся восстанавливать дом, я написала ему о картине, но, конечно, ничем не могла доказать, что картина принадлежала нам. И на самом деле она и не принадлежала, потому что Эрнест Симпсон заплатил за нее. Секретарь аль-Файеда был очень вежлив, но предложил нам выкупить ее на аукционе. В тот момент я почти сдалась, потому что знала, что не смогу позволить себе заплатить сумму, до которой взлетит цена.

– Я никогда не забуду этот портрет, – произнесла Элеанор с задумчивым видом, и Рэйчел оставалось только догадываться, какие воспоминания были связаны у нее с этой картиной. – Ральф умер пять лет назад, и с тех пор я стала думать о нем еще чаще. У нас в доме много других портретов его работы, но этот всегда был лучшим.

– Уоллис и Мэри в итоге помирились? – спросила Рэйчел.

– Я в этом сомневаюсь. – Старая женщина покачала головой. – Мэри была в бешенстве, просто в бешенстве. Видите ли, Уоллис не отпускала Эрнеста даже тогда, когда вышла замуж за Эдуарда. Она писала бывшему мужу, как сильно по нему скучает, как хорошо было, когда они жили вместе, и как бы ей хотелось, чтобы все сложилось иначе. Она даже заявляла ему, что мечтает о том, что однажды они все-таки снова будут вместе. Эрнест показывал письма Мэри, искренне думая, что такая линия поведения была лучшей, но из-за них Мэри раскалялась добела от ярости. Только представьте себе!

– Ему нужно было попросить Уоллис перестать писать их, – сказал Алекс. – Надо было обозначить свою позицию.

Элеанор кивнула:

– Я согласна, но он был не таким человеком.

Пока они разговаривали, все подались вперед и смотрели на портрет.

– Мэри и Эрнест были счастливы? – спросила Рэйчел.

– Я никогда не видела более счастливой пары, – тихо сказала старушка. – У них был ребенок. Его звали Эрнест Генри. Так же, как отца.

– Я знаю, что Эрнест Симпсон умер, а Мэри еще жива? – задала вопрос Рэйчел.

– О нет, милая. – Элеанор усмехнулась. – Я последняя, кто остался из той эпохи. Мы все родились в девятнадцатом веке, а сейчас конец двадцатого. Думая об этом, я чувствую себя древней. – Она похлопала Сьюзи по руке. – Ты могла бы принести мне кое-что из шкафа? Коричневую кожаную сумочку с верхней полки.

Сьюзи поднялась на ноги и открыла шкаф. Рэйчел заметила, что там было мало одежды. Может быть, с десяток платьев. Она предположила, что в сто лет уже не нужно многого.

Сьюзи передала сумочку бабушке. Это был стильный клатч с черепаховой застежкой, и Рэйчел попробовала угадать, из какой эпохи была эта вещица. Она предположила – 1930-е. И ее догадка вскоре подтвердилась.

– Уоллис подарила ее Мэри на сороковой день рождения в 1936 году, за два дня до их грандиозного скандала, после которого они разошлись в разные стороны. Конечно, после этого Мэри уже не хотела оставлять ее у себя и отдала мне, но я никогда ею не пользовалась. Какая-то она невезучая. Теперь я просто храню в ней фотографии.

Она расстегнула замочек, вытащила пачку чернобелых фотографий с замявшимися уголками и протянула ее Рэйчел. На первой же фотографии был Эрнест Симпсон. Его можно было сразу узнать по черным гладким волосам и усам. Рядом с ним стояла улыбающаяся Мэри и держала на руках младенца в крестильной рубахе.

Кое-что еще привлекло внимание Рэйчел в этой пачке фотографий: краешек визитной карточки Констанции Спрай с овальным рисунком из старомодных розочек. Рэйчел показала на карточку:

– Сьюзи рассказывала вам, что я нашла в доме костюм от Мейнбохера, который, видимо, принадлежал Уоллис?

Элеанор кивнула:

– Все правильно. Он пришел от портнихи Мэри. Она копировала его. И я нашла его только спустя долгие годы. Оригинал мне был мал, а копию я некоторое время поносила. Мне очень нравились цвета: розовый, фиолетовый и абрикосовый.

Рэйчел продолжила:

– Я спросила, потому что в кармане юбки Уоллис была карточка флористки, такая же, как эта. На ней было написано: «А теперь ты нам доверяешь?» Мне кажется, теперь мы никогда не узнаем, что это значило.

Элеанор вытащила из своей пачки фотографий еще одну карточку Констанции Спрай и передала ее Рэйчел, На ней, похоже, тем же почерком было написано: «До встречи в Берлине». Рэйчел вопросительно посмотрела на свою собеседницу.

– Иоахим фон Риббентроп, – пояснила Элеанор. – У них с Уоллис был роман. Мэри не знала, так ли это, а я была уверена, что так. Эта карточка находилась в букете, который он прислал Уоллис в 1936 году, за год до того, как они с Эдуардом встретились в Берлине с Гитлером. Это доказывает то, что они планировали поездку задолго до отречения.

Алекс понял связь и посмотрел на Рэйчел.

– В доме герцогини Виндзорской нашли браслет с подвеской в форме сердечка, – произнес он, – на котором была выгравирована буква «J» с одной стороны и число XVII – с другой.

– Это от него, – кивнула Элеанор. – Он посылал ей букеты из семнадцати роз. Предположительно потому, что именно столько раз они переспали. Эрнест считал, что это число имело отношение к карточному долгу, но вряд ли она рассказала бы ему всю правду, верно? – Элеанор с отвращением покачала головой. – Риббентроп немилосердно на нее наседал, чтобы добраться до Эдуарда. Они оба были у него на крючке. Я всегда думала, что рано или поздно опубликуют какие-нибудь секретные министерские документы или раскопают нацистские бумаги, которые докажут, что они помогли немцам. Может быть, я этого уже не застану, но, возможно, застанете вы.

Алекс взглянул на Рэйчел:

– Похоже, это станет моим следующим проектом. Может быть, я покопаюсь. Слегка, ненавязчиво.

Глава 68
Лондон. Апрель 1941 года

– Есть, скажу я тебе, в этой войне и одна хорошая сторона, – усмехнувшись, сказала Мэри одной из своих сослуживиц в банях. – Благодаря продовольственным пайкам я прилично похудела. Я называю это гитлеровской диетой.

– Я тоже немного похудела, – ответила ее приятельница, подергав себя за свободно болтающийся на талии пояс. – Всегда питала слабость к тостам с джемом, но я ненавижу этот государственный серый хлеб, и не стало сахара, чтобы сделать джем.

– Ты бледная, Мэри. – Кто-то вмешался в их разговор. – Свечку жгла?

– Да, пожгли немного, – ответила Мэри. – Надо попробовать побольше спать. Вы слышите люфтваффе? – Она запрокинула голову и всмотрелась в небо.

Контактируя с таким большим количеством разных людей, она часто подхватывала простуду, и у нее постоянно болело горло или появлялся сильный кашель, но у Эрнеста организм, по счастью, оказался крепким, потому что он никогда не заражался от нее. Она одна хлюпала носом и боролась с болезнями всю зиму напролет.

Серая, мрачная погода сменилась весной почти в одночасье. Однажды солнечным утром Мэри вышла из дома и почувствовала в воздухе запах весны, а в лицо повеяло теплом. Она засмеялась, увидев, как прямо у ее ног на тротуаре совокуплялись два голубя: самка развернула хвостовые перья веером, а самец напрыгнул на нее сверху всего-то секунд на пять и улетел прочь.

– Бедняжка, – успокоила она птицу, – вот он грубиян!

Мэри шла к сэру Ланселоту Баррингтону-Уарду на плановое обследование, которое она должна была проходить каждые полгода. И поскольку результаты предыдущего осмотра оказались исключительно хорошие, то никаких волнений на этот счет у нее не было, и Эрнест не стал из-за этого отлучаться с работы.

– Как долго вы уже так кашляете? – спросил сэр Ланселот, прослушивая Мэри стетоскопом.

– Почти всю зиму с переменным успехом, – ответила Мэри и рассказала о своей работе по оказанию первой помощи.

– Вы очень похудели, – констатировал он. – Ночной потливостью не страдаете?

– Только если фрицы совсем уж рядом сбрасывают бомбу, – сказала она. – А что?

– Я хочу сделать кое-какие анализы, – сказал доктор и, увидев тревогу на лице Мэри, добавил: – Просто для верности.

В тот день у нее брали всевозможные анализы, делали рентген, а когда потом пригласили другого врача, который тоже ее осмотрел, она занервничала.

– Вы можете мне хотя бы сказать, что именно вас смущает? – спросила она.

– Может, вызовем мистера Симпсона? – вместо ответа спросил сэр Ланселот. – Хотите позвонить ему?

– Нет. Я хочу, чтобы вы сказали мне, что вы у меня подозреваете. Я справлюсь.

И тогда сэр Ланселот сказал ей, что они считают, что рак дал метастазы в легкие и нужно срочно делать операцию.

* * *

Когда Мэри пришла в себя после операции, Эрнест был рядом и держал ее за руку, и по его лицу она поняла, что дела не очень хороши. Он никогда не умел притворяться. Только что она была женой и матерью и могла прожить еще двадцать или тридцать лет, а в следующий миг почву словно выбили у нее из-под ног. Тогда она приняла решение не давать себе плакать и стенать, а попытаться использовать оставшееся время наилучшим образом. Была война, и кругом было много страданий.

– Сколько мне осталось? – спросила она у сэра Ланселота, когда он пришел проведать ее.

– Господи, дела не так плохи, – заверил он ее. – Мы удалили все, что могли, и теперь, как только вы оправитесь от операции, начнем курс радиотерапии. Это лечение хорошо помогает всё почистить и убрать оставшиеся раковые клетки. Будете приезжать в больницу каждый день в течение фех недель, а сама процедура занимает всего час. Настройтесь на лучшее, миссис Симпсон. Смотрите в будущее.

Радиотерапия была ужасна, будто кожу жгли огнем, и на груди оставались страшные красные ожоги, не дававшие Мэри спать по ночам. Она сразу прониклась сочувствием ко всем своим пациентам, поступавшим на станцию первой помощи с ожогами, к их стенаниям и сочащимся ранам. Как им удавалось быть такими терпеливыми?

– Как только я закончу курс радиотерапии, я хочу поехать к Уислбинки, – умоляла она Эрнеста. – Ты можешь переправить меня в Америку?

Эрнест сомневался:

– Это будет рискованно. Атлантика патрулируется немецкими подводными лодками, поэтому пассажирские перевозки остановлены.

– Я должна увидеть своего мальчика, – твердо сказала она. – Ты найдешь способ, я знаю.

Эрнест наводил справки в Адмиралтействе, но безуспешно, а Мэри день ото дня становилась всё слабее. К июню она уже почти не могла ходить из-за одышки. Большую часть времени она проводила лежа на кушетке в гостиной, писала письма сестрам и составляла завещание. Она рассказывала о своей болезни далеко не всем подругам, потому что ей не хотелось никого смущать и заставлять мучительно подыскивать сочувственные банальности. С Эрнестом ее состояние они тоже почти не обсуждали. Только исключительно практические вопросы: например, о найме постоянной сиделки, которая будет жить в доме. Мэри старалась поддерживать жизнерадостный настрой, но ее тоска по Уислбинки с каждым днем становилась сильнее, пока не дошло до того, что она не могла думать больше ни о чем другом.

Был конец июня. Войска Гитлера только что вторглись в СССР. В один из дней Эрнест пришел с работы с известием.

– Как ты смотришь на авиаперелет? – спросил он. – Уинстон Черчилль слышал о нашей беде и предложил тебе место на борту гражданского самолета до Нью-Йорка с обратным рейсом через четыре недели.

У Мэри все внутри перевернулось. Однажды она побывала на борту самолета с Жаком, и ей было очень дурно, но она была рада любой возможности увидеть сына.

– Он очень добр, но с чего бы Уинстону Черчиллю беспокоиться обо мне? – спросила она. – Он, должно быть, сейчас очень занят.

Эрнест откашлялся.

– Я думаю, что мое поведение во время развода с Уоллис расценивается как благородное, и правительство в долгу передо мной. Я бы хотел полететь вместе с тобой, но это невозможно. – Вид Эрнеста говорил о том, что он убит горем. – Ты ведь вернешься, правда?

– О Эрнест! Ну конечно я вернусь. Как ты мог засомневаться в этом? – Она схватила его за руку, потянула к себе, чтобы он присел и оказался на одном уровне с ней, и нежно его поцеловала.

Глава 69
Нью-Йорк. Июль 1941 года

Мэри не верилось, что сын успел так сильно вырасти всего за год с небольшим. В сентябре ему должно было исполниться два, но ей казалось, что он выглядит уже на все три или даже четыре. Он бежал по холлу отеля, а Мэри сидела там в кресле на колесах, на котором ее возила сиделка. Мальчик подбежал к ней и в страхе остановился.

– Это твоя мама, – сказала мальчику няня, сажая его к Мэри на колени.

Мэри прижала его к себе, зарылась лицом в его, светлые кудряшки, а потом отстранила от себя, чтобы рассмотреть. Он стал еще больше похож на Эрнеста.

Круглое личико и серьезные карие глаза. Мальчик коснулся лица матери своей еще по-детски пухлой ручкой, потом заметил жемчужную серьгу и потянул за нее.

– Ивет, мама, – произнес он. Это был один из самых ценных моментов в жизни Мэри.

– Ты уже такой большой мальчик, сказала она. – Я больше не могу называть тебя Уислбинки. Я буду звать тебя Генри.

Именовать его Эрнестом у нее не поворачивался язык. Так звали ее мужа.

Они остановились в просторном номере отеля «Уолдорф» в Нью-Йорке. Мэри проконсультировалась у врача, которого ей порекомендовала Рене Дюпон, – красивого мужчины тридцати с небольшим лет. Его звали доктор Хофстид, и он занимался исследованиями рака. Изучив историю ее болезни, он предложил ей принимать новое лекарство из абрикосовых косточек, которое, по его словам, было эффективно в борьбе против ее формы рака. Он предупредил, что препарат отвратителен на вкус, но Мэри с радостью согласилась попробовать новый подход к лечению. Когда врач протянул ей выписанный рецепт, она оптимистично назвала препарат «своими счастливыми таблетками».

Мэри с сыном съездили в Массачусетс к Баки и провели там славную неделю, восполняя упущенное время. Мэри сидела на крыльце и смотрела, как Генри резвится в саду. Он был бесконечно весел, и ему были интересны каждый камушек или травинка. Мэри держала рядом с собой миску, в которую ее рвало. Она опорожняла желудок незаметно, чтобы маленький сын ничего не заметил.

– Баки, тебе не кажется, что он самый смышленый ребенок на свете? – проворковала она.

– Конечно, он сладкий, как пирожок, – согласи – лась сестра. – И такой довольный маленький человечек, несмотря на всякие напасти в жизни. Мне бы очень хотелось, чтобы ты осталась здесь, а не уезжа – ла опять туда, где война. Лондонские бомбежки – это так страшно!

Мэри улыбнулась:

– Ты удавилась бы, если бы увидела, какой у нас, лондонцев, хороший настрой. Британцы будут сражаться до последнего. И я тоже настроена бодро. Ведь когда у тебя есть такой хороший муж, как у меня, жизнь не может не радовать.

– Если бы не твоя болезнь… – На лице Баки появилась гримаса. – Когда я вспоминаю бедную маму, просто не могу не переживать.

– С тех пор медицина шагнула вперед. Когда мама болела, еще не было моих «счастливых таблеток», и я верю в доктора Хофстеда. Он молодчина, и очень приятной наружности. – Мэри подмигнула сестре.

В Нью-Йорке она снова побывала на приеме у доктора Хофстеда, который был очень доволен тем, что она так быстро начала принимать препарат. Еще Мэри съездила к Рене Дюпон, а потом к Жаку и его новой жене – гораздо моложе него. А все остальное время она провела с сыном, которого узнавала и любила с каждым днем всё больше. Такое чудо, что он появился у них с Эрнестом! Пробыв с ребенком две недели, Мэри поняла, что не сможет оставить его здесь. Это было невозможно. Душевная боль убила бы ее.

Однако нужно было возвращаться в Лондон, потому что она ужасно скучала по Эрнесту. Читая каждый раз новости об очередной бомбежке, она холодела от ужаса за него. Оба ее мужчины нужны были ей одновременно. После того как Королевские ВВС завоевали господство в воздухе, опасность немецкого вторжения миновала. Создавалось такое впечатление, что Гитлер переключил свое внимание на СССР. Возможно, он больше не захочет утруждать себя завоеванием Британии. В надежде на это Мэри и приняла решение. Она позвонила из Нью-Йорка на номер Королевских ВВС и уточнила, смогут ли они взять с собой на обратный рейс еще двух пассажиров. Последовало нервирующее ожидание до следующего дня. Потом они перезвонили ей и сказали, что разрешение на перевозку мальчика и его няни получено, – при условии, что ребенок во время перелета будет сидеть на коленях у взрослого и с ним не будет никаких проблем.

– Генри, у нас с тобой будет приключение, – сказала Мэри сыну. – Мы полетим по небу, как птички. Поедем домой к папе.

– Па-пе, – повторил он, лучезарно улыбаясь и показывая маленькие зубки, хотя отца он, скорее всего, не помнил.

* * *

Эрнест получил специальное разрешение встретить прибывающий рейс прямо на летном поле, и, когда самолет сел, он подбежал к трапу, подхватил на руки Генри и поцеловал Мэри в губы. Она была так измучена перелетом, что он попросил носилки, и ее отправили на машине «скорой помощи» в снятый Эрнестом дом в сельской местности Уилтшира. Их домашняя прислуга из Холланд-парка уже прибыла туда, и сиделка, уложив Мэри в постель, сделала всё, чтобы ей было удобно.

На следующий день приехал сэр Ланселот. Мэри показала ему «счастливые таблетки», которые ей дали в Нью-Йорке, и он понимающе кивнул и сказал, что слышал о них. Поскольку побочный эффект был терпимым, доктор велел Мэри продолжать принимать их. Также он сказал, что не видит смысла продолжать радиотерапию, а вместо этого назначил витаминные инъекции, которые должны были немного взбодрить пациентку.

– Мне придется ехать в больницу? – спросила Мэри. Она чувствовала такую слабость, что с трудом представляла себе, как туда доберется.

– Я бы предложил вам остаться здесь и радоваться общению с сыном, – ответил доктор.

Она поймала его взгляд, и он встревожил ее. Это был взгляд, полный глубокого сочувствия. Осознав истину, Мэри почти потеряла голову от страха, но потом вспомнила свою клятву. Шла война, и ей нужно было оставаться храброй.

Как только врач ушел, Мэри попросила сиделку отвезти ее в кресле в сад, чтобы можно было наблюдать за тем, как играет Генри. Он катал игрушечный поезд по стене на краю террасы, но, увидев Мэри, подбежал и прижался к ней.

Она крепко обнимала его, вдыхая его запах, и держала бы так еще долго, но сын вырвался из ее объятий. Его недоеденный сэндвич лежал на столике для пикника. Мальчик схватил его и сунул Мэри в рот: «Ешь, мама, ешь». Она пожевала немного, но комок в горле не давал проглотить пишу.

Мэри изо всех сил пыталась справиться с обрушившейся на нее лавиной горя из-за того, что будущая жизнь этого малыша пойдет без нее. Другие люди будут читать ему сказки, учить его спортивным играм, помогать ему определяться с профессией. Кто-то другой увидит, как утром на Рождество он разворачивает подарки и как в первый раз наденет школьную форму. Кто-то другой станет ухаживать за ним, когда он заболеет, но не она. И никто не будет любить его больше, чем она. Он потеряет так много…

* * *

Боль становилась все сильнее. Из области груди она распространилась на кости. Они начали болеть так чудовищно, будто их размалывали в порошок. Сиделка делала ей уколы морфина, но от них у Мэри начиналось сильное головокружение, и это состояние было ей ненавистно. В течение дня она старалась обходиться таблетками кодеина, хоть они и были менее эффективны.

Однажды ночью она посмотрела на лицо Эрнеста и поняла, как сильно он постарел за последний год. В волосах и усах стала заметна проседь, а щеки обвисли, отчего лицо выглядело более полным. Но он по-прежнему был красивым мужчиной. «Интересно, понимает ли он, что я умираю, – подумала Мэри, – или так и не принял этого?» Типичный англичанин с упорным характером. Он ни за что не заговорит об этом, а будет вести себя, будто все в порядке и Мэри просто чуть нездоровится из-за изменений погоды.

– В какую школу ты отправишь Генри? – спросила она. – Элеанор писала мне об очень хорошей частной школе-пансионе недалеко от их дома под названием «Уэстбурн Хаус». Он может жить там, но Элеанор и Ральф будут за ним приглядывать. Будут приглашать его на чай по выходным, если ты вдруг не сможешь приехать.

– Я буду иметь в виду, – кивнул Эрнест. – Это очень мило с их стороны.

– И следи, чтобы он читал. Я хочу, чтобы он любил книги.

– Буду следить. Конечно буду.

Мэри хотелось, чтобы сын вспоминал о ней, но не с грустью. У них было много фотографий, но внезапно она подумала о портрете, который присвоила Уоллис.

– Как ты считаешь, мой портрет еще находится в парижском доме Уоллис? Что нацисты с ним сделают?

Эрнест кашлянул:

– Я слышал о соглашении, по которому войска Гитлера не должны трогать их дом. Он под особой охраной.

Мэри отнеслась к словам Эрнеста с недоверием.

– В Лондоне они сбрасывают бомбы на мирное население, а там будут из кожи вон лезть, чтобы защитить имущество Уоллис? И после этого ты еще будешь говорить мне, что они с Дэвидом не якшаются с нацистами? – Мэри закрыла глаза. Она слишком устала, чтобы спорить. И опять Уоллис добилась особого отношения к себе.

– Когда война закончится, ты попытаешься снова забрать портрет? Я хочу, чтобы Генри запомнил меня такой, какая я там. А не такой, как сейчас. – Она посмотрела на свои иссохшие руки с черными синяками от инъекций.

Эрнест закашлялся в платок и некоторое время прятал в нем лицо, прежде чем смог что-то ответить.