Текст книги "Королева скандала"

Автор книги: Джилл Пол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

– И еще она сказала мне, что у тебя осталось ее платье. Она хотела бы вернуть его.

Сбитая с толку, Мэри покачала головой:

– Не понимаю, о чем она. – у Мэри не было никаких вещей Уоллис. Она, должно быть, ошибалась.

Глава 59
Париж. 17 декабря 1997 года

На следующее утро Рэйчел проснулась от телефонного звонка. Она посмотрела на экранчик мобильного телефона: было 9:45. Ей следовало бы встать пораньше. Звонил месье Бельмон.

– Я виделся с Алексом, и он пришел в восторг оттого, что вы приехали в Париж. Его по-прежнему держат в полиции, и я не стал бы ждать новостей раньше, чем в конце дня. Где вы остановились?

Рэйчел сообщила название отеля.

– Буду держать вас в курсе, – сказал он и быстро повесил трубку, будто у него была еще куча дел, которые нужно было успеть сделать.

Рэйчел потянулась. Это значило, что у нее впереди целый свободный день, и она уже знала, что собирается делать. Выслушав объяснения администратора, она отправилась на метро до станции Порт-Майо, там перешла дорогу и попала в Булонский лес. Извилистая дорожка была пустынна в это время дня, и по обеим ее сторонам стояли голые деревья с густо переплетенными ветками. На бледно-голубом небе светило белое солнце, заставляя иней на траве ярко блестеть.

Вилла Виндзор представляла собой трехэтажное здание из светлого камня с черными балконными перилами. Особняк окружали высокий кованый забор и живая изгородь из стройных деревьев. На взгляд Рэйчел, это здание никак не напоминало королевский дворец, даже несмотря на колонны у входа и высокие узкие окна. Сад был слишком маленьким и недостаточно уединенным, архитектура грубоватой и невзрачной.

Рэйчел знала, что Алекс пытался поговорить с управляющим, но потерпел неудачу, поэтому она решила не нажимать на кнопку звонка, установленную на колонне возле ворот. Вместо этого она обошла вокруг в надежде увидеть работающего садовника, но нигде никого не было видно, ни в одном окне не было света. Рэйчел остановилась на другой стороне дороги, откуда был хорошо виден подъезд к особняку, и стала ждать.

Около половины второго подъехал белый фургон. Водитель вышел и нажал на кнопку звонка. Появился мужчина с коротко стриженными седыми волосами и открыл ворота с электрическим приводом, после чего белый фургон заехал на территорию и остановился перед главным входом. Рэйчел подошла ближе и, стоя за воротами, увидела, как они вынесли из здания какие-то большие картонные коробки и загрузили их в фургон.

Когда погрузка закончилась, водитель подписал квитанцию и уехал. Рэйчел поспешила к воротам прежде, чем они успели закрыться.

– Je cherche Monsieur John Sturkey. Est-il ici?[19]19
  Я ищу месье Джона Старки. Он здесь? (фр.).


[Закрыть] – спросила она.

– C’est moi[20]20
  Это я (фр.).


[Закрыть], – ответил мужчина.

«Слава богу», – подумала Рэйчел. Это облегчало задачу.

– Вы говорите по-английски? – спросила она.

– Да, – отозвался он. – Я из Девона, поэтому говорю достаточно бегло. – В его речи была слышна легкая девонская гнусавость.

– Меня зовут Рэйчел Уэйнрайт, – сказала она, – и я работаю с Алексом Грином. Он должен был встретиться с вами в понедельник. Он очень сожалеет, что не смог приехать в назначенное время, и попросил меня поговорить с вами сегодня. Это возможно?

Мужчина смерил ее взглядом с головы до ног, решаясь.

– Почему бы нет, – согласился он. – Алекс заплатит мне ту сумму, на которую мы договаривались? И мое имя не будет упоминаться в программе?

– Все верно, – сказала Рэйчел. – Ему нужна только информация.

– Хорошо. Давайте зайдем внутрь.

Поднимаясь по ступеням ко входу, Рэйчел задержала дыхание от волнения. Это был дом герцога и герцогини Виндзорских, Эдуарда и Уоллис. Они жили здесь после войны до конца своих дней. Он умер в 1972 году, а она – в 1986-м. И сейчас Рэйчел шла по тому самому полу, по которому ходили они.

Джон Старки провел Рэйчел через высокий мраморный холл с изгибающейся лестницей с одной стороны. С балкона наверху свисал королевский штандарт. Повсюду стояли груды картонных коробок, и на каждой были наклейки с напечатанным текстом и таможенные формуляры.

– Мебель и все, что есть в доме, должны были продать на аукционе этой осенью, но месье аль-Файед распорядился отложить продажу, – пояснил Джон Старки. – В связи с известными обстоятельствами.

Рэйчел удалось заглянуть в какие-то общественные помещения на первом этаже. Кабинет с рядами теперь уже пустых книжных полок и стенами, выкрашенными в кирпично-красный цвет. Живописный канделябр в просторной комнате с окнами, выходящими в сад. Во второй комнате виднелся красный ковер на полу, а стены были расписаны черным и золотым китайским лаком. Рэйчел представляла себе, как Уоллис с пышной прической и массивными украшениями, которые она носила в поздние годы, приветствует своих почитателей во главе стола и Эдуард смотрит на нее с нежной улыбкой.

Джон Старки проводил ее на кухню. Вдоль одной стены стояли черные пакеты в ряд.

– Мне нужно сжечь кое-какой мусор на заднем дворе. Если вы пойдете со мной, мы можем одновременно беседовать.

– Хорошо, – согласилась Рэйчел. – Спасибо, что согласились поговорить со мной. Обещаю вам, что это не займет много времени.

– Может быть, вы даже поможете мне? Вот эта куча.

На входе в буфетную, которая примыкала к кухне, громоздилась гора из поломанной мебели, рваных коробок и прочего хлама. Рэйчел помогла вынести все это через заднюю дверь к большой жаровне, в которой металось рыже-красное пламя. Жаровня стояла в углу участка, и от нее шел запах горелой древесины. Невысокие тонкие каблучки замшевых ботильонов Рэйчел утопали в грязной траве.

Джон Старки отломал ножку от стула, пошевелил угли и сунул ее между ними. Пламя начало облизывать ножку со всех сторон.

– Как давно вы здесь работаете? – спросила Рэйчел.

– С 1970 года, – ответил Джон. – Уже давно. – Лицо его было красноватым, как бывает у людей, много работающих на открытом воздухе, но в целом он находился в хорошей физической форме. Жилистый мужчина, выглядевший достаточно энергичным. На нем были синий морской свитер в резинку и толстые черные кожаные перчатки.

– Я приехал в Париж, когда влюбился во француженку, и мне повезло устроиться сюда на работу.

– Это, наверное, потрясающе – работать на герцога и герцогиню. Какими они были?

– Щедрыми работодателями. – Он встал на сиденье деревянного стула и отломил от него оставшиеся ножки. – Я был в хороших отношениях с ними обоими. Герцог любил поболтать со мной о садоводстве, а герцогиня поручала выгуливать своих мопсов в парке. Не многим она, кстати, доверяла это, но собаки меня любили, и она знала, что с ними ничего плохого не случится.

– Вы, наверное, видели множество знаменитостей, которые побывали здесь за долгие годы? – прощупала почву Рэйчел.

– Конечно, – сказал садовник. – Герцог и герцогиня любили принимать гостей. Я видел кинозвезд, политиков, музыкантов… Все сильные мира сего переступали этот порог. – Он скормил жаровне оставшиеся ножки.

– Вероятно, последние годы герцогини были печальными в сравнении с теми шикарными временами? – Рэйчел наблюдала за выражением лица Джона Старки, и по тому, как он отвечал, понимала, насколько небезразлична была ему Уоллис.

– Эти годы были трагичными. Она так и не оправилась после смерти герцога. Без него она была как потерянная, как маленькая пташка. Я имею в виду, что она всегда была худая, как палка, а после того, как он умер, почти совсем растаяла.

– Как вы думаете, герцог был любовью всей ее жизни?

Это был глупый вопрос. Откуда это мог знать садовник? Рэйчел просто произнесла вслух то, о чем думала.

Джон Старки положил в огонь куски коробки, и пламя вспыхнуло, взметнулось по краям.

– Они много спорили, но они привыкли друг к другу. К тому времени как я узнал их, они уже очень втянулись в свой образ жизни и были неразлейвода, понимаете? – Он кивнул с отрешенным взглядом.

– Я знаю, что Алекс хотел спросить у вас о приезде сюда принцессы Дианы. Вы ее видели когда-нибудь?

– Еще бы! – ответил садовник. – Миллион раз. Когда она приезжала к герцогине, то всегда привозила корзины с продуктами из «Фортнум и Мэйсон», и их содержимое доставалось обслуге. Мне больше всего нравились там пироги «Даиди».

Она надолго приезжала к герцогине?

– Обычно где-то на полчаса. В последние годы жизни герцогиня не могла разговаривать дольше. Она уже не вставала с кровати и ослепла. Превратилась в болезненное создание, которое легко приходило в панику. Но принцесса сидела у ее кровати, держала за руку и обнимала то, во что она превратилась. Одна кожа да кости.

Он подкинул еще несколько кусков дерева в жаровню, где языки пламени, потрескивая, поглотили их. Рэйчел радовалась идущему от огня жару. День был промозглый, и холодная сырость пробирала до костей через отверстия в ботильонах. Она протянула руки без перчаток поближе к огню, чтобы погреться.

– А вы когда-нибудь разговаривали с Дианой?

– Да, разговаривал. Она всегда помнила, как меня зовут, и махала рукой: «Привет, Джон! – Он махнул рукой, изображая, и произнес эти слова более высоким голосом. – Как там сад? Розы в этом году расцветут рано?» И всё в таком роде.

– Вы видели ее, когда она приезжала в августе?

– Да. И у меня до сих пор ком в горле стоит, когда я вспоминаю об этом. – Он посмотрел Рэйчел в глаза: – Если бы они остались здесь и не поехали в город… Их водителю удалось оторваться от папарацци, поэтому сюда за ними никто не ехал. Они были бы в безопасности.

Рэйчел захватила с собой фотографию Дианы из журнала, где у нее на руке был браслет в тот последний день ее жизни, и достала ее, чтобы показать садовнику.

– Вы не заметили, случайно, был ли тогда на ней этот браслет?

Ом быстро глянул на фотографию и кивнул:

– Ага, это тот самый, что я подарил ей.

— Вы ей подарили? – не поняла Рэйчел.

– Видите этот вот старый туалетный столик? – Он пнул носком ветхий предмет без ящиков. Похоже, когда-то он был в стиле рококо. – Когда я спустил его из спальни герцогини, произошла забавная вещь. Я, наверное, нажал на какой-то потайной рычажок под столешницей, и из него выскочил маленький ящичек. Если не знать о нем, ни за что не найти. Так вот, этот браслет был внутри. Я нашел его, как раз когда приехали Диана с Доди. Аль-Файед пошел в кабинет, а я вдруг подумал, что подарю находку Диане. Мне показалось, что это будет правильно.

– Это был хороший поступок. А что вы сказали ей, когда отдали браслет?

Джон тихо усмехнулся и покачал головой:

– Я хотел сказать ей, что, на мой взгляд, она творила большое добро, когда все эти годы навещала герцогиню, и что я восхищен работой, которую она проделала в вопросах противопехотных мин, СПИДа и всего прочего. Все эти слова были у меня на уме, но я стоял как дурак косноязычный. Вблизи она оказалась гораздо красивее, чем я думал, и все, что я смог произнести, было: «Это вам», – и сунул браслет ей в руку.

Рэйчел сочувственно улыбнулась. Она представила себе, какое впечатление производила на людей Диана.

Джон продолжал:

– Она тут же надела его на запястье, поблагодарила и сказала, что он очень красивый и что она будет хранить его. А потом Доди позвал ее в кабинет, и всё. Но она тогда, уезжая, по-особому мне помахала и крикнула еще раз: «Спасибо!»

Рэйчел стало интересно, заметила ли Диана гравировки. Не похоже.

– На сердечке были выгравированы число XVII и буква «Л». Они вам о чем-то говорят?

Он пожал плечами и покачал головой:

– Без понятия. Я уверен, что герцогиня унесла с собой в могилу чертову кучу тайн. – Он умолк и взглянул на Рэйчел. – Простите за мой французский.

Она улыбнулась.

– Уж кто-кто, а я точно не падаю в обморок от грубых слов. – Рэйчел смотрела, как садовник поворошил угли в жаровне, и языки пламени с новой силой взметнулись ввысь. – Это правда, что Диана и Доди встречались здесь с дизайнером интерьеров, потому что собирались восстановить обстановку и жить в этом доме?

– Нет, я читал об этом в каких-то газетах, но это чушь. Диана говорила мне, что никогда не смогла бы жить в этом доме. Слишком уж тут грустно. Кроме того, смотрите, – он показал на край участка, – здесь все просматривается. Папарацци дневали и ночевали бы здесь двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю.

– Зачем же они тогда приезжали? – самый важный вопрос. Знал ли садовник о картине?

– Она смотрела на кое-какую мебель. Мы отставили то, что ей понравилось, и она думала купить эти предметы в частном порядке.

Это было хорошо. Сьюзи очень обрадуется, когда узнает, что она приезжала не только ради картины. Может, тогда она перестанет винить себя.

– А что это были за вещи? – Рэйчел затаила дыхание.

– Дайте подумать. – Джон замолчал, пытаясь выудить из памяти нужные образы. – Там были резной сундук из спальни, канделябр, бюро из кабинета герцогини, красивые серебряные подсвечники с листочками, которые оплетают вставленные в них свечи… – Он изобразил рукой в перчатке вьющиеся вверх растения. – И еще там была картина, которую она хотела забрать для подруги.

Рэйчел резко отпрянула, поскольку ветер швырнул языки пламени в ее направлении.

– Какая картина?

– Просто портрет. Я не знаю, кто на нем. Диана сразу же нашла его среди других работ. – Пламя метнулось в его сторону, но он не обратил на него никакого внимания. Садовник явно был мастером обращения с огнем. – Она сказала, что этот портрет нужен срочно, и собиралась забрать его по дороге в аэропорт на следующий день. Я хотел почистить и упаковать его для нее, но потом, конечно… – Джон с мрачным выражением лица положил в огонь какие-то рваные покрывала и примял их палкой.

«Теперь ясно, почему Диана и Доди провели в доме всего полчаса», – подумала Рэйчел.

– А что сделали с теми вещами, что отобрала Диана? – Если картина все еще была там, можно было как-то договориться лично, как и планировала сделать Диана.

– Мы отправляем их на хранение до аукциона. Тот фургон, что вы видели, забрал часть. Непривычно видеть это старинное место таким пустым, но после того, как мы разберем здесь всё, мистер аль-Файед заменит старые вещи их копиями, и здесь будет что-то вроде музея.

– Я предполагаю, что та картина тоже пойдет на аукцион? – Если уже не ушла, подумала Рэйчел.

Джон покачал головой:

– Аукционисты отказались брать ее, потому что она принадлежит кисти художника-любителя, и никто не знает, кто изображен на этом портрете. У герцогини он никогда нигде не висел за все то время, что я работал тут. Он был спрятан где-то в шкафу, поэтому заплесневел и поблек.

– Он все еще здесь? – Рэйчел едва сдерживала нетерпение.

Ее тон не остался не замеченным садовником.

– У меня почему-то такое впечатление, что вы о нем что-то знаете? – спросил он.

Ничего не поделать, Рэйчел пришлось объяснить, что она знакома с внучкой художника – Сьюзи Харгривз, которая очень хотела бы вернуть этот портрет и подарить его на сотый день рождения своей бабушке – жене художника.

Джон кивнул:

– Именно эту фамилию Диана и называла – Харгривз. Я уверен, что картина в той куче на утилизацию. Помните буфетную, через которую мы проходили? Сходите посмотрите там. Я не могу оставить огонь без присмотра.

Рэйчел быстро зашагала по траве к дому, проклиная свои дурацкие тонкие каблуки, цеплявшие на себя пучки травы. Она поняла, что не знает толком, что будет искать, но надеялась, что опознает, если портрет где-то ей попадется.

Буфетная была размером с ее гостиную, и в ней были свалены в кучи самые разнообразные предметы: полосатые шезлонги, деревянные ящички для чая, древний пылесос и треснутая керамическая раковина. Пахло старьем. Рэйчел осознала, что даже не представляет, какого размера была картина. Если это была миниатюра, то можно даже не надеяться ее найти. Она вспомнила картину, висевшую на стене за головой Сьюзи в тот день, когда Алекс брал у нее интервью, и предположила, что этот портрет был примерно такого же размера: метр двадцать в высоту и около девяноста сантиметров в ширину. У стены она увидела стопку полотен и начала просматривать их. Большой паук удирал по полу.

Портретов среди тех картин не оказалось, и Рэйчел пошла в глубь помещения. Она подпрыгнула, когда из угла послышался скребущий звук. Рэйчел глянула туда, надеясь, что это только мышь, а не крыса, и в этот момент увидела оборот картины примерно того размера, что искала. Она потянулась к ней через какие-то коробки и, развернув полотно лицом к себе и увидев изображение, так и остолбенела. На картине была изображена невероятной красоты женщина в изумрудно-зеленом платье с глубоким вырезом.

В помещении было темно, поэтому Рэйчел перенесла портрет поближе к задней двери, чтобы рассмотреть его получше. У женщины были накрашенные рубиново-красной помадой губы и гладко зачесанные темно-рыжие волосы с пробором посередине и аккуратными завитками по бокам. Но самое главное – это зеленые глаза незнакомки. Они захватывали и не отпускали. Женщина улыбалась и смотрела прямо на зрителя, будто приглашая вместе посмеяться над какой-то шуткой. В углу была подпись: «Р. Харгривз ’36». Неудивительно, что жена художника хотела вернуть портрет. Он был прекрасен.

Рэйчел вынесла картину на улицу и направилась в сторону Джона Старки, на ходу решая, как быть. Может, предложить ему деньги? Но если так, то сколько? Она понимала, что Сьюзи не сможет возместить ей большую сумму.

Садовник поднял глаза и увидел приближающуюся Рэйчел.

– Он самый. Так значит, вы знаете Харгривзов, да? Тогда, я считаю, вам нужно забрать его. Если бы вы пришли на день или два позже, велика вероятность, что я бы уже сжег его. Некоторым вещам суждено сбыться.

– Вы уверены? – Рэйчел охватило возбуждение. – Я бы с удовольствием. Не могу вам описать, как она будет счастлива.

– Это, если хотите, было одним из последних желаний принцессы, поэтому я счастлив, что могу помочь вам исполнить его. Принесите-ка мне вон тот рулон скотча с кухонного стола, и я вам заверну картину.

Он приложил к полотну два больших куска картона, чтобы оно не попортилось в дороге, а когда закончил обматывать его скотчем, сказал:

– Вы ведь не из-за программы приходили, правда? А из-за картины. – Он понимающе посмотрел на Рэйчел. – Означает ли это, что Алекс ничего не заплатит мне?

Рэйчел понятия не имела, на какую сумму они договаривались, но решила, что, если понадобится, заплатит ему сама.

– Заплатит. Я обещаю. Он мой жених, поэтому я заставлю его.

Джои Старки рассмеялся.

– Замечательно, – кивнул он. – У него есть мои координаты. Как только сможет. Скажите ему, что это на рождественский подарок для жены.

Рэйчел пожала ему руку.

– Для той самой женщины, ради которой вы приехали в Париж? – улыбнувшись, спросила она.

– Для той самой, единственной и неповторимой, – ответил садовник. – Любви всей моей жизни.

– Я надеюсь, вы оба замечательно проведете Рождество.

Рэйчел поспешила за угол дома, держа картину перед собой. Ее пальто было всё в паутине и пыли буфетной, но об этом она подумает позже.

Она нажала на кнопку, чтобы ворота виллы открылись, подождала, пока они отъедут с механическим жужжанием, проскочила в образовавшуюся щель и быстро пошла по дороге через лес. Руки уже ныли от веса картины и от неудобного положения, похожего на широкие объятия, в котором приходилось держать ее.

Глава 60
Лондон. Сентябрь 1936 года

Единственными новостями об Уоллис, поступавшими к Мэри, были еженедельные письма, которые та писала Эрнесту в «Альбион гейт». Прочитав, он передавал каждое письмо Мэри, и та знала, что между ними нет никаких секретов.

«Я умоляла Питера Пэна отпустить меня, – писала Уоллис, – ион ответил, что, если я уйду, он перережет себе горло охотничьим ножом… Каким же мужчиной-ребенком я себя обременила! Я не понимаю, как же так вышло. Проснувшись среди ночи, я иногда представляю себе, что я дома на Брайнстон-Корт и слышу твои шаги в коридоре. Ты идешь, сунув под мышку “Ивнинг стэндард”. Дорогой Эрнест, мне не верится, что такая вещь могла произойти с двумя людьми, которые всегда так хорошо ладили».

Эрнест только хмыкал в ответ. А Мэри скрывала свой гнев тем, что громко двигала стул, вставая из-за стола.

– Если она на самом деле хочет отделаться от короля, она может просто уехать. Мир достаточно огромен, чтобы где-нибудь затеряться.

Эрнест аккуратно сложил матерчатую салфетку и произнес:

– Она об этом думала, но король говорит, что найдет ее, куда бы она ни направилась. К тому же она знает, что я не могу обеспечить ей тот шикарный стиль жизни, к которому она привыкла.

– Я не понимаю, зачем тебе вообще ее обеспечивать, – пробормотала Мэри.

– И то верно. – Он встал из-за стола и пошел собираться на работу.

Мэри взяла письмо, чтобы посмотреть обратный адрес: Феликстоу. Это было место, где должно было слушаться дело о разводе. Второй раз в жизни Уоллис обязана где-то поселиться на достаточно долгий срок, пока ее дело будет рассматриваться в местном суде. Коронация была назначена на май 1937 года, и король надеялся жениться на Уоллис до этого, сразу после получения постановления суда в апреле. Мэри хотелось, чтобы можно было щелкнуть пальцами – и все уже сделано и со всем покончено. Это ужасно – ждать и беспокоиться о том, что где-то что-то может пойти не так.

По следующему письму Уоллис было ясно, что она находится в подавленном настроении кающегося грешника, но по-прежнему винит в своих бедах всех, кроме себя.

«Американская пресса, помимо того что печатает безумную ложь, причинила немыслимый ущерб всем сторонам моей жизни… Когда я в последний раз была на людях, фотографы преследовали меня повсюду». Ближе к концу письма были слова: «Мне жаль, что так вышло с Мэри, мне жаль себя, мне жаль короля».

«Что-то поздновато для сожаления», – подумала Мэри, не веря Уоллис ни капли. Она принимала драгоценности, принимала одежду, ездила в круизы. Ее жалобы в тот момент были сродни словам проститутки, взявшей с клиента деньги и заявившей ему: «Извини, но я, пожалуй, не пойду к тебе в постель».

Конечно, ни одну из этих мыслей Мэри не произнесла вслух при Эрнесте. Она оставалась культурной, спокойной женщиной, рядом с которой можно порадоваться мирной жизни. Порой было трудно сдержаться, но Мэри настроилась решительно.

* * *

В день октябрьского слушания дела за стенами суда стояла толпа фотографов. Они толкались и пихались, держа свои камеры высоко над головой, чтобы сделать снимок. И Уоллис написала следующее письмо:

«Звук их вспышек напоминал перестрелку в каком-нибудь окруженном повозками лагере на Диком Западе. Меня спасли два крепких полицейских. Они подняли меня за локти и практически внесли в здание суда, разбив дубинками пару камер по дороге… После этого весь судебный процесс занял ровно четырнадцать минут. Всю вину повесили на дражайшую Лютик Кеннеди и постановили ей оплатить судебные расходы… Эрнест, я полагаю, это именно то, о чем мы договаривались, но на меня сейчас давит такой груз печали, что я просто не в силах сдвинуться со стула. Сегодня вечером я должна ужинать с Питером Пэном, и он будет ждать от меня, что я буду праздновать это событие, но я никогда в жизни не чувствовала себя такой одинокой, как сейчас».

Несомненно, это так и есть, подумала Мэри, но чувствовала она только радость, что Эрнест стал на шаг ближе к свободе от когтей Уоллис.

В тот вечер они ужинали с сестрой Эрнеста Мод и ее мужем, и она, так же как и Мэри, была рада, что Уоллис исчезнет из их жизни. Мод никогда не испытывала к невестке теплых чувств.

– Ты ошибаешься, если думаешь, что она настроила все лондонское общество против тебя, – сказала Мод Мэри, когда мужчины удалились в библиотеку, чтобы выкурить сигары и выпить бренди. – Думаю, ты скоро увидишь, что многие из тех, кто раньше целовал Уоллис ноги, теперь говорят, что едва с ней знакомы. Только на днях я слышала, как Эмеральда Ку-нард заявила, что якобы встречалась с Уоллис только один или два раза и она не пришлась ей по душе.

Услышав это, Мэри рассмеялась:

– Эмеральда явно подлизывалась к ней на коктейльных вечерах на Брайнстон-Корт. Вот как все повернулось!

Этот разговор придал Мэри смелости, и она приняла несколько приглашений, а потом поняла, что люди тихо согласились с тем, что Эрнест повел себя патриотично и корректно, поступив так, как велел ему король. Адвокат мистера Симпсона сказал, что Уоллис показала на суде любовное письмо Мэри в последней попытке очернить ее имя, но никто не обратил на него никакого внимания. Мэри и Эрнеста воспринимали как две невинные потерпевшие стороны, а Уоллис как раз видели дьяволицей, чинящей вред монархии.

Уоллис писала Эрнесту, что очень боится находиться в доме в Риджентс-парке, который король купил для нее.

«Каждый раз, когда мне приносят почту, – писала она, – в ней оказываются анонимные письма, где меня называют шлюхой и Иезаве-лью (многие из тех, кто пишет эти письма, не могут даже написать это имя без ошибок). А в прошлое воскресенье я ужинала не дома, и в это время в переднее окно кто-то бросил кирпич. Я больше не могу пойти к парикмахеру или по магазинам, опасаясь, что какой-нибудь сумасшедший выпрыгнет из-за угла, чтобы застрелить или прирезать меня. Мир в целом уже достаточно меня прижал…»

1 декабря, после того как епископ Брэдфордский прямо высказался против Уоллис и короля, британская пресса наконец набросилась на эту историю. Друг Эрнеста Берни Рикатсон-Хэттс позвонил и сообщил, что «Таймс» готовит обличительный материал против Уоллис, поэтому Эрнест из чувства долга позвонил в Форт Бельведер предупредить ее. Мэри слышала все его реплики во время этого разговора.

– Я ничего не могу поделать. Дело не только в «Таймс»… Могу поспрашивать. Может, тебе лучше побыть у каких-нибудь друзей на севере Англии… Нет, я понимаю… Когда ты туда собираешься?.. А кто поведет?.. Возможно, это лучшее решение.

Он закончил разговор, посмотрел на Мэри и произнес:

– Она в истерике. Думает, что, если останется в Англии, ее убьют, поэтому бежит во Францию.

Первой мыслью Мэри было то, что это не так уж далеко.

– Она будет жить у друзей, Германа и Катерины Роджерс?

– Предполагаю, что да. Все это делается тайно, потому что ей не нужно, чтобы пресса преследовала их. Питер Пэн в смятении и допускает, что не сможет обеспечить ей защиту, если она останется.

– Когда она едет?

– Завтра. – Эрнест на секунду задумался. – Она сказала наиглупейшую вещь: по всей видимости, король заявил премьер-министру Болдуину, что, если ничего нельзя будет сделать, он скорее отречется, чем согласится потерять ее.

Мэри была поражена до глубины души:

– Что? Он откажется от трона? Станет простым человеком? Это последнее, что нужно Уоллис.

Рисковать всем, чтобы соблазнить короля и завоевать его сердце только лишь для того, чтобы из-за этого он лишился трона? В глазах Мэри все это напоминало один из сюжетов, часто встречающихся в сказках, где гордость стала причиной падения, а жадность привела к нужде.

Эрнест смотрел на Мэри, лицо его было серьезно.

– Как патриот, я не могу позволить этому произойти. Сегодня вечером напишу мистеру Болдуину.

– И что ты ему скажешь? – Страх острыми иголочками заколол кожу Мэри.

– Две вещи: что я уверен, что Уоллис самоустранится, если у нее только появится такая возможность, и что, если будет нужно на благо страны, я заявлю о том, что наш развод совершается по сговору и поэтому в апреле нам не может быть выдано постановление суда.

Глаза Мэри наполнились слезами, она закрыла лицо руками и отвернулась, чтобы Эрнест не видел, как она плачет.

– Прости, милая, – он обнял ее за талию сзади, – но дело касается института с вековыми устоями. А это стоит дороже, чем счастье нескольких личностей. Мы должны будем принести жертву, если потребуется.

Мэри смотрела, как Эрнест пишет свое письмо, и не пыталась остановить его, но кровь больно стучала в жилах, словно их резали острыми бритвами.

* * *

Премьер-министр не принял предложения Эрнеста, и неделей позже, вечером 11 декабря, Мэри и Эрнест включили радиоприемник на волне Би-би-си и услышали обращение короля к своим подданным. Знакомый голос звучал спокойно, и слова лились отчетливо, когда он объяснял, что передает корону своему брату Георгу. Изменения вступают в силу немедленно, а он также отказывается от участия в общественных делах. «Я нашел невозможным нести тяжкое бремя ответственности и исполнять обязанности короля без помощи и поддержки женщины, которую люблю».

Мэри и Эрнест переглянулись, не в силах поверить, что это все-таки произошло.

– Похоже, Уолли займет свое место в книгах по истории, – заметила Мэри, – где-нибудь между Еленой Троянской и Аттилой.