Текст книги "Королева скандала"

Автор книги: Джилл Пол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 30 страниц)

Глава 23
Нью-Йорк. Август 1928 года

Мэри была удручена, но отнюдь не удивлена, когда Уоллис сообщила ей в письме, что они с Эрнестом поженились. Церемония прошла 21 июля в мрачном лондонском регистрационном офисе, который, по описанию Уоллис, «больше подошел бы для судебного слушания, чем для кульминации романтических отношений». Она рассказала об их медовом месяце, который они провели, путешествуя на машине по Франции и Испании, и на протяжении которого Эрнест выполнял добровольно взятую на себя роль гида, в чем ему очень помогли безупречное владение французским и глубокое понимание архитектуры и обычаев:

«…как в путеводителе “Бедекер", Красном гиде Мишлен и энциклопедии, вместе взятых и преподнесенных в скромной, сдержанной манере».

Между строк Мэри уловила, что Уоллис уже стало скучно. Она искала безопасности, но узы благополучного брака для нее были подобны смирительной рубашке:

«Сестра Эрнеста Мод пытается ввести меня в лондонское общество, но я понимаю, что англичан приводит в замешательство моя манера общения. Их женщины не следят за политикой и новостями и находят, что это не женское дело. Как ты догадываешься, я с ними категорически не согласна».

Она писала, что ей нечем занять себя с девяти утра, когда Эрнест уходит на работу, и до его возвращения в шесть вечера. Также Уоллис жаловалась, что он предпочитает проводить вечера за книгами, нежели ходить на вечеринки и приемы. По выходным ему нравится кататься на автомобиле по близлежащим деревням и выискивать тоскливые старые храмы и замки. Погода там унылая и серая, люди по большей части неприветливы, и, судя по всему, Уоллис это нервировало.

«Вот и хорошо! – подумала Мэри. – Будет тебе урок».

Она написала им обоим письмо – образец дипломатичности, в котором поздравила со вступлением в брак и пожелала счастья и всяческих благ.

Тем временем ее собственная жизнь на Манхэттене становилась все более одинокой, и Мэри пришлось признать, что она, хотя и сильно злилась на новоиспеченных супругов, мучительно по ним скучала. Ей не хватало их с Эрнестом бесед обо всем на свете и спокойствия, что дарила ей дружба с ним. Она тосковала по оживлению, которое приносили с собой приезды Уоллис, врывавшейся в дом на площади Вашингтона в вихре сплетен и смеха. Они были двумя ее лучшими друзьями, и она негодовала, когда они делали что-нибудь без нее. Все это напоминало Мэри школьные времена, когда она ревновала, завидев Уоллис на школьной площадке в компании другой девушки. Тогда ее неизменно приглашали присоединиться, а сейчас Уоллис с Эрнестом жили сами по себе и напрочь о ней забыли. Это было нечестно.

Хотя Мэри продолжала любить Жака, она больше не видела в нем отчаянного и романтичного летчика, за которого когда-то вышла замуж. Теперь он часами сидел в грустной задумчивости, но никогда не рассказывал, что его тяготит. Их семейные отношения сильно подпортило его пристрастие к алкоголю. Каждую неделю несколько вечеров он где-то заливался красным вином вместе со своими французскими и итальянскими друзьями и приходил под утро, распространяя удушливое амбре перегара и чеснока. Он больше не говорил с ней ни о чем важном, не покупал ей подарков и не делал комплиментов. Жак обращался с ней скорее как с домработницей, чем как с женой. Мэри стала предпочитать вечера, когда его не было дома и она могла встретиться с подружками или почитать в свое удовольствие. Вино делало его буйным, и у них возникали глупые скандалы по ничтожным поводам, а настоящую причину своих проблем они даже не искали.

В апреле 1929 года Мэри стукнуло тридцать три года, и ее душевная боль из-за бездетности усилилась. Если бы она только смогла родить ребенка, то это, как ей казалось, придало бы ее жизни смысл, и все прочее было бы легче перенести. У ее сестры Анны было двое детей, у Баки – один, и Мэри обожала племянников, всегда с радостью нянчилась с ними, читала им сказки и отвечала на их невинные вопросы. Она больше не испытывала физического влечения к Жаку, но заставляла себя выполнять супружеский долг, а потом отмечала на календаре дни цикла и плакала каждый месяц, когда неизменно начиналось кровотечение. Маргарет Сэнгер открыла клинику контроля рождаемости, где женщинам помогали предотвратить беременность, и Мэри хотелось пойти туда и спросить совета, как, наоборот, повысить свои шансы зачать и родить ребенка.

* * *

В июне Уоллис рассказала в письме, что у ее матери Элис развилась раковая опухоль за глазным яблоком, вызвавшая слепоту на один глаз. Мэри поморщилась. Это было страшно. В этом же послании сообщалось, что супруги навестили Элис в Вашингтоне.

«Меня повеселил совет, который она ему дала, – писала Уоллис. – Она сказала, что ему следует обращаться со мной аккуратно, как со взрывчаткой. А он ответил, что хорошо осведомлен о моих взрывных качествах и уверен, что справится с задачей».

Эрнесту пришлось вернуться в Лондон по срочному делу, и Уоллис оказалась в затруднительном положении, разрываясь между желанием побыть с матерью и долгом перед мужем. Хотя рак был неизлечим, врачи надеялись, что Элис проживет еще два-три года. В результате Уоллис задержалась на пару недель и только потом поехала к Эрнесту. Заканчивалось письмо словами о том, что она планирует навещать мать регулярно, и обещанием увидеться с Мэри во время следующей поездки.

Первым желанием Мэри было оскорбиться из-за того, что Симпсоны побывали в Америке и не заехали к ней. Эрнест еще злился на нее за то, что она не одобряла его отношений с Уоллис? Мэри надеялась, что все это дело прошлое. Также она посочувствовала дилемме Уоллис. Должно быть, ей было очень непросто уезжать, зная о жутком диагнозе матери.

В октябре Мэри пришла телеграмма: «СОСТОЯНИЕ МАТЕРИ ХУЖЕ ТЧК ПЛЫВУ ОДНА НА МАВРИТАНИИ ТЧК К 29 БУДУ ТЧК МОЖЕШЬ ВСТРЕТИТЬ? ТЧК УОЛЛИС».

Должно быть, Уоллис сказала тете Бесси, что Мэри встретит ее, потому что 28 октября Мэри позвонили. Бесси сказала, что Элис впала в кому и может скоро умереть. Она попросила передать это Уоллис, когда та прибудет, чтобы она была готова к тому, что ждет ее в Вашингтоне.

С тяжелым сердцем Мэри отправилась к пристани на Ист-Ривер. Она замахала рукой, как только увидела поспешно спускающуюся по мосткам Уоллис и носильщика, везущего на тележке ее багаж. Она была озабоченной и полной неясного ожидания и, как только поравнялась с Мэри, быстро обняла подругу.

– Какие новости? – спросила она.

Мэри взяла ее за руку со словами:

– Она пока еще с нами, но уже без сознания. Мне так жаль, Уолли…

Уоллис вскрикнула, и глаза ее наполнились слезами:

– Я должна ее увидеть.

Мэри попросила носильщика погрузить вещи Уоллис на крышу заранее заказанного такси, а сами они сели на заднее сиденье автомобиля.

– На Пенсильванский вокзал, пожалуйста, – сказала она водителю.

Как только дверь захлопнулась, Уоллис разрыдалась. Мэри дала ей платок и стала поглаживать по плечу. Она ужасно переживала за подругу.

– Что мне делать, Мэри? Я не знаю, что делать.

Мэри негромко ответила. Ее переполняло сочувствие.

– Она еще может тебя услышать. Я знаю множество историй, когда люди выходили из комы и помнили, что им говорили. Подойди к ее постели, возьми за руку и скажи, как сильно ты ее любишь. Скажи ей, какой замечательной матерью она была. Говори ей всё, чтобы потом ты точно знала, что ничего не осталось недосказанным. Поверь, она услышит!

Слезы катились по щекам Уоллис и падали вниз, а она комкала в руке носовой платок.

– Не представляю, как я буду жить без нее. В моей жизни было так мало постоянства, но я всегда могла положиться на нее и знала, что она в случае чего будет рядом.

Мэри приобняла подругу:

– У тебя есть Эрнест и я. Я всегда у тебя буду.

Уоллис повернулась к Мэри и сильно сжала ее руку:

– Едем в Вашингтон. Я не смогу справиться со всем этим сама.

Мэри призадумалась.

– В такой час рядом должны быть родственники, – произнесла она. – В конце концов, тетя Бесси будет с тобой.

– Но ты ведь моя сестра. Помнишь? Мы сестры, которые друг друга выбрали. Поехали, Мэри, пожалуйста. Ты мне нужна.

– В таком случае, конечно, я еду. Я посажу тебя на ближайший поезд, вернусь домой, соберу вещи и в самое ближайшее время буду рядом с тобой.

В Вашингтоне Мэри встретилась с Уоллис, новым мужем ее матери и тетей Бесси. Все они несли по очереди круглосуточную вахту у постели Элис. Мэри сама нашла себе полезное занятие, давая поручения повару приготовить легкие закуски или горячие напитки и побуждая всех перекусить или чего-нибудь попить. А если дежурный засыпал у постели Элис, Мэри укрывала его стеганым одеялом. Грудь больной поднималась и опускалась, лицо ее было серо, а глаза крепко закрыты. Иногда она двигалась или шевелила губами, будто отвечая на чью-то реплику, но вскоре снова погружалась в беспробудный сон, и ее иссохшие руки ложились без движения на покрывало.

– Знает ли она, что я здесь? – в отчаянии вопрошала Уоллис. – Она не подает никаких знаков.

– Конечно знает, – уверяла ее Мэри.

Элис скончалась рано утром 2 ноября. Это поняли не сразу, потому что дыхание больной было едва заметным, но тетя Бесси поднесла зеркальце к ее рту и носу, и оно не запотело.

– Мама! – Уоллис потрясла ее за плечи, пытаясь заставить снова дышать. – Мама! – истерически закричала она.

– Идем, Уолли. – Мэри приобняла ее. – Тебе надо отдохнуть. Всё можно пережить, если немного поспишь.

– Как я могу спать, – выла Уоллис. – Я потеряла человека, который любил меня больше всех на свете.

Ноги почти не держали ее, когда Мэри выводила ее из комнаты, и Уоллис повисла на руках подруги.

– Тебя много кто любит, – прошептала Мэри. – Я и сосчитать не могу, сколько народу.

Уоллис покачала головой.

– Это не любовь, – проговорила она. – Я развлекаю и забавляю людей, но они меня не любят, то есть не так, как они любят тебя. Из нас двоих ты всегда была той, кого можно любить больше.

– Глупости это все, – укорила ее Мэри.

– Даже Эрнест не любит меня. По крайней мере, не так всепоглощающе, как Жаки любит тебя.

– Конечно же он тебя любит, – утешала Мэри, ведя Уоллис в спальню. – И мое замужество не так идеально, как ты думаешь.

– В самом деле? А что не так? – Уоллис, не разуваясь, легла на кровать и откинулась на подушку. Глаза ее были красные, а веки распухшие. Мэри расстегнула туфли Уоллис и стянула их с ног подруги.

– О… – Ей не хотелось обсуждать это, но она подумала, что, возможно, такой разговор немного отвлечет Уоллис от ее горя. – Все просто: он слишком много пьет. Мне кажется, что сухой закон дал обратный эффект и алкоголь теперь сделался соблазнительнее, чем когда-либо.

– Он бьет тебя? – Уоллис вытаращила глаза.

– Нет, никогда. Ничего подобного. Но, общаясь с пьяницей, чувствуешь себя очень одиноко. Я уверена, что ты помнишь это ощущение по предыдущему замужеству.

– Ты говорила ему, что уйдешь от него, если он не прекратит?

– Нет. Я до сих пор люблю его. – Мэри не пожелала признаться, что иногда мысли о разводе приходили ей на ум, но она всегда отгоняла их прочь. Ей не хотелось переходить в статус «разведенки» в городе, где таких женщин переводили в разряд второсортных или даже третьесортных граждан. Она помнила, как люди шептались за спиной Уоллис и перестали приглашать ее на светские мероприятия.

– Поехали со мной в Лондон после похорон, – взмолилась Уоллис. – Мне там нужен друг, а у Жака будет время, чтобы собраться с мыслями. Либо он меняется, либо мы найдем тебе нового мужа-англичанина. Поехали, пожалуйста!

Мэри обняла Уоллис и крепко прижала к себе. Она вдруг осознала, что обида за то, что Уоллис вышла замуж за Эрнеста, осталась в прошлом, и ей страстно захотелось увидеть его и провести время с ними обоими. И ей ужасно хотелось защитить бедную осиротевшую Уоллис, которая нуждалась в Мэри больше, чем когда-либо.

– С удовольствием, – ответила она. Смена обстановки, отпуск, с двумя близкими друзьями в стране, которой она восхищалась уже столько лет, – о лучшем нельзя было и мечтать.

Глава 24
Брайтон. 1I сентября 1997 года

Рэйчел вернулась в Брайтон в четверг днем. Шея у нее болела после сна в кресле самолета. Квартирка Рэйчел выглядела маленькой и загроможденной по сравнению с лофтом Ричарда, но ее оформление нравилось хозяйке гораздо больше – любовно подобранные стулья и диван с позолотой, обитые бирюзовым бархатом; кушетка в изножье кровати с балдахином, канделябры и черно-белые фотографии в перламутровых рамках.

Поездка подзарядила Рэйчел энергией. Теперь она хотя бы может сказать постоянным клиентам, что новое поступление скоро будет. Возможно, это изменит ее финансовое состояние к лучшему. Старый добрый Ричард… Они нечасто виделись в силу его многочисленных командировок, но в трудный час он оказался надежным другом.

На автоответчике мигала лампочка, и Рэйчел прослушала сообщения. Бодрый голос мамы объявил, что заявление на регистрацию брака подано на 17 часов 18 декабря, в четверг. Это было единственное свободное время в декабре. Следующее сообщение оказалось от Николь. Она была расстроена из-за того, что магазин закрыт, и выразила надежду, что это произошло совсем не по ее вине. И еще был звонок от Алекса из Парижа. Голос выдавал его напряжение, и Рэйчел перезвонила жениху на мобильный, гадая, злится он на нее или уже нет.

– Я вернулась, – сообщила она. – Как прошла твоя церемония награждения?

– Прекрасно! – воскликнул Алекс. – Я получил награду в категории «Восходящая звезда». Забавно, что я «восхожу» только сейчас, когда моей компании уже восемь лет. Но приятно, когда тебя ценят.

У Рэйчел перехватило дух:

– Алекс, это замечательная новость! Я так тобой горжусь! Мне ужасно неловко, что не смогла быть с тобой рядом, когда ты получал награду.

– Я все равно поблагодарил тебя в своей речи. Тебя не забыли.

– Теперь я чувствую себя еще хуже. Придется тебе сказать мне, как я могу восполнить свое отсутствие.

Алекс переключился на другую тему, и голос его стал подавленным:

– Зато вот проект о Диане терпит фиаско. Помнишь, я говорил тебе про свидетеля, который, видел, как пассажир на мотоцикле ослепил ярким светом Анри Поля? В общем, жена этого свидетеля, которая сидела рядом с ним, рассказывает совсем другую историю. За какую ниточку я ни потянул бы, при ближайшем рассмотрении все рассыпается в пыль…

– Это удручает. – Рэйчел хотелось быть сейчас рядом с любимым, чтобы обнять его. Она чувствовала себя виноватой за то, что пропустила его церемонию награждения и не разделяла его энтузиазма в отношении документального фильма о Диане. – А ты не можешь указать на это расхождение и предоставить зрителю делать самостоятельные выводы?

Алекс вздохнул:

– Это было бы здорово, если бы хоть какие-то показания свидетелей можно было подтвердить. Я не могу понять, как двадцать человек могли видеть одно и то же и рассказывать об этом совершенно разное.

– Ты измучен, – утешала его Рэйчел.

– Это еще мягко сказано, – нехотя посмеялся он. – А у тебя-то как дела? Как там в Нью-Йорке?

– Хорошо. Я разжилась несколькими чудесными вещами. Кстати, мама подала заявление на нашу регистрацию на 18 декабря, так что отметь у себя в ежедневнике.

Последовала пауза, и Рэйчел услышала, как Алекс стучит по кнопкам своего электронного органайзера «Псион».

Ага, для меня подходит. Я возьму в этот день выходной.

Один? – засмеялась Рэйчел. – На самом деле, я не могу взять больше как раз перед Рождеством. А на медовый месяц мы можем поехать весной.

– Мне пора, – сказал Алекс, и Рэйчел услышала другой голос на заднем фоне. – Увидимся завтра вечером.

Алекс никогда не разговаривал по телефону подолгу, находясь за границей, из-за высокой стоимости даже на входящие звонки на мобильный.

Затем Рэйчел позвонила маме и пробежалась по списку всего необходимого для свадьбы. Ей было неудобно, что она не сама оплачивала всё, и поэтому старалась придумать, как сократить расходы.

– Кто-нибудь из съемочной группы Алекса может снять видео, – предложила она. – Испечь торт я попрошу Венди. Она говорила, что хочет помочь.

– Утром я позвоню и узнаю, можно ли забронировать «Бон Оберж», – сказала мама. – Будем держать пальцы скрещенными.

Потом Рэйчел занялась пришедшей почтой. Там было уведомление об увеличении налога на коммерческую недвижимость – магазин, счет по кредитной карте и письмо из банка, подтверждающее увеличение кредитного лимита. Внутри все сжалось. Ее бизнес по-прежнему находился в большой черной дыре. После оплаты аренды, налогов и расходов на поездку в Нью-Йорк она полностью истратит новый кредит и останется с пустыми счетами – как магазина, так и своим личным. А продажи новых поступлений из коллекции ван дер Хейденов не начнутся до середины ноября. Нужно было что-то предпринимать, чтобы продержаться следующие восемь недель, и пока она не понимала, что именно.

* * *

Переодевшись и перекусив на ходу яблоком, Рэйчел направилась в «Забытые мечты». Проходя мимо современных магазинов на площади Черчилля, в нескольких витринах она заметила вывески «Распродажа», и это навело ее на мысль: у нее в магазине ни разу не было распродаж, так что можно было просто предложить двадцатипроцентную скидку на старые запасы. Рэйчел остановилась возле типографии и заказала баннер.

Войдя в «Забытые мечты», Рэйчел остановилась на пороге и обвела взглядом свое царство. При мыслях о том, сколького она лишилась, ее сердце разрывалось. Интерьер уже не был похож на будуар взбалмошной красотки 1920-х, как это было раньше, и витрина выглядела пустоватой даже несмотря на то, что Рэйчел выставила там собственные платья и бижутерию. Под дверь была подсунута записка. Она была от мастера, которого она просила починить лампу в стиле ар-деко, и в ней говорилось, что лампа готова. Хоть какие-то хорошие новости.

В глубине помещения еще стояла сумка с вещами из лондонского благотворительного магазина. Одежда уже находилась в химчистке, но, помимо нее, Рэйчел выбрала и кое-что из аксессуаров и побрякушек. И теперь она перенесла сумку к прилавку, чтобы рассортировать ее содержимое. Расшитая черными блестками вечерняя сумочка 1920-х годов теряла пайетки, и Рэйчел, вдев нитку в иголку, начала пришивать их обратно.

В дверь просунулась голова Николь.

– Слава тебе господи, ты открыта. Я уж начала думать… – Она не закончила фразу.

– Я уезжала. Как у тебя дела?

– Я все еще отвратительно себя чувствую из-за ограбления и буду рада, если смогу что-нибудь сделать. Можно тебе помочь сегодня? Без оплаты, просто чтобы вместе провести время.

– От такого предложения я не могу отказаться, – с улыбкой ответила Рэйчел. Она сунула руку в сумку. – Почистишь вот эти серебряные фоторамки? В шкафу есть жидкость для чистки.

Николь взялась за дело, и вскоре магазин наполнился сладковатым химическим запахом хорошего дома, который содержат в полном порядке. Рэйчел рассказала ей, как прошла поездка в Нью-Йорк, а потом сообщила дату свадьбы.

– Ты с Тони придешь? – спросила Рэйчел. Это был последний ухажер Николь. – Я внесла тебя в список с еще одним гостем.

Николь опустила голову.

– Тони оказался таким ничтожеством… – промямлила она. – Его группа едет на гастроли на пару месяцев, и он сказал, чтобы я не звонила ему все это время. То, что будет происходить на гастролях, там и останется.

– О нет! Прости. – Рэйчел не удивилась. Когда бы она ни встретила Тони, каждый раз он бросал на нее похотливые взгляды, слишком тесно прижимался во время приветственных объятий и явно воспринимал Николь исключительно как временный вариант.

– Пора завязывать с музыкантами. Я всегда млела от мужиков, которые поют мне в постели.

Николь была на год старше Рэйчел. И вся ее личная жизнь была чередой крайне неудачных метаний от одного музыканта к другому. Она встречала их в пабах и клубах по всему Брайтону. И никто из них не собирался остепениться.

– Может, тебе купить диск Эрика Клэптона, – предложила Рэйчел, – и встречаться со взрослыми, а не с вечными подростками?

– Неплохая мысль, – сказала Николь. – Алекс говорит, мне нужно перенастроить антенну, потому что у меня безошибочное чутье на проходимцев.

– А он тебе не сказал, как это сделать? Лечение отвращением? Может, тебе больше прислушиваться к друзьям, и все изменится? – Рэйчел сочувственно погладила Николь по плечу.

Николь сконцентрировалась на полировке и делала это так усердно, что Рэйчел начала опасаться, как бы она не стерла серебро.

– Я слышала, вы с Алексом собираетесь в медовый месяц не раньше весны? Он говорит, что ему придется работать на Рождество, поскольку его программу дадут в эфир в январе.

Рэйчел нахмурилась:

– В январе? Я этого не знала.

– Он сказал об этом, когда звонил на днях, и я тогда подумала, что в таком случае будет нелегко организовать свадьбу на Рождество, потому что в это время ему как раз надо будет монтировать.

– Интересно, почему он ничего не сказал про январь мне? – Рэйчел задумалась. – Хотя, может, и говорил, но я невнимательно слушала.

– Он, должно быть, узнал об этом, пока тебя не было. Ему позвонили с канала пару дней назад.

Звякнул колокольчик, и в магазин вошла женщина. Она искала колье, которое подошло бы к купленному пару недель назад платью. Рэйчел могла предложить всего несколько колье – своих собственных, принесенных из дома. Она помогла потенциальной покупательнице примерить их, застегивая сзади замочки, пока та приподнимала свои длинные волосы, но ни одно из украшений не подошло. До взлома в магазине были десятки колье, и Рэйчел хорошо помнила то, что подошло бы идеально.

Весь день хозяйка магазина наблюдала праздных зевак, подмечала, что им нравилось, и желала, чтобы они это купили, но продала в итоге только один кардиган из ангоры. Казалось, удача ей изменила, как ветер, который стал дуть не на юг, а на север. Внезапно ей подумалось, что это могло быть из-за разбитого зеркала, и она пробормотала: «Кретин!»

– Что? – Николь посмотрела на нее.

– О, ничего. Иголкой укололась. – Она не могла признаться Николь, насколько сильно переживает из-за магазина, потому что было ясно, что ту и без того съедало чувство вины. Рэйчел не могла рассказать и Алексу, поскольку у него самого было из-за чего напрягаться. С этим ей надо справиться самостоятельно.

Она сняла кассу, приготовилась закрывать магазин на ночь и мысленно вернулась к разговору с Николь. Рэйчел поняла, что Алекс, должно быть, звонил ей из Парижа. Непонятно, зачем он так сделал, ведь он всегда внимательно следит за тем, чтобы счет за разговоры по мобильному не становился слишком большим.

Рэйчел уже собралась спросить об этом Николь, но промолчала. Их дружба была их личным делом. И она всегда верила, что мужчины, у которых есть друзья женского пола, более надежны, чем те, у которых их нет.