Текст книги "Королева скандала"

Автор книги: Джилл Пол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 30 страниц)

Глава 56
Париж. 16 декабря 1997 года

Рэйчел была слишком взвинчена, чтобы связываться с системой метрополитена или бродить по улицам Парижа в поисках отеля, поэтому она поймала такси и сказала водителю адрес небольшого отельчика, где они с Алексом останавливались в августе. У них был свободный номер, поэтому она протянула администратору кредитную карту, вопреки всему надеясь, что остатка по кредитному лимиту будет достаточно для оплаты. К счастью, транзакция прошла успешно.

Оказавшись в номере, Рэйчел плюхнулась на кровать с атласными подушками, чтобы сделать несколько телефонных звонков. Для начала она связалась с Николь и попросила ее заняться магазином на следующий день, потом Кенни, а потом своей матери и отцу Алекса.

– Я вылетаю сегодня же вечером, – тут же ответил отец Алекса. – Где его держат?

– В этом нет необходимости, – поспешила успокоить его Рэйчел. – Его могут отпустить уже завтра днем, а до этого они все равно не позволят нам увидеться с ним.

– Мне не нравится, что у него только назначенный государством адвокат. Я могу позвонить, и к утру у него уже будет какой-нибудь первоклассный специалист. Это может повлиять на исход дела, рисковать нельзя.

Мысль была заманчивая. Кабинет месье Бельмона выглядел скорее обыденно, чем шикарно. Но, с другой стороны, он производил впечатление весьма компетентного специалиста.

– Решать, конечно, вам, – ответила Рэйчел, – но я думаю, что новый адвокат понадобится только в том случае, если его не отпустят завтра.

– А вдруг они спросят про залог до того, как его отпустят? Я весь день буду возле телефона, держа наготове свои банковские реквизиты.

Рэйчел тронуло его явное беспокойство. Ей стало интересно, представляет ли себе Алекс, как сильно его отца заботит жизнь сына. Рэйчел в этом сомневалась.

Обзвонив всех, она рискнула выйти на улицу в поисках какой-нибудь еды. Чем они кормят Алекса? Garde a vue, как говорят французы, – заключение под стражу. Сидит ли он в отдельной камере или делит ее с настоящими преступниками? Рэйчел представила себе тесную комнату с нарами в два яруса и унитазом в углу. Еще одну ночь он выдержит, но не могла себе даже представить, какое отчаяние его охватит, если они отправят его во французскую тюрьму дожидаться суда. У нее болело сердце за любимого. Вот бы придумать какую-нибудь достаточно убедительную историю, чтобы его отпустили сразу же!

А что будет с ней? Если месье Бельмон заявит в полиции, что сердечко было у нее, они могут арестовать и ее за получение краденого. Они с Алексом оба могут оказаться в тюрьме. Как это повлияет на их совместное будущее?

Рэйчел остановилась возле шумного бистро на углу улицы. На доске мелом были неразборчиво начерканы названия фирменных блюд, а в оформлении использованы пустые винные бутылки зеленого цвета, по которым стекал свечной воск. Официант проводил ее к крошечному столику в глубине зала, и Рэйчел заказала себе крок-месье и бокал vin rouge.

Ей и не верилось, что всего несколько дней назад она питала большие сомнения по поводу Алекса. Зато теперь, когда он был в беде, ее чувства предельно прояснились. Рэйчел любила его и собиралась во что бы то ни стало вытащить из заключения. Если его объявят виновным, она будет лжесвидетельствовать и попытается сделать так, чтобы его отпустили. Она пойдет в редакции газет, выразит протест на французском телевидении, обратится к их парламентариям. Так или иначе, она не успокоится, пока Алекс не окажется на свободе. Она скучала по нему, по его сарказму, раздражительности и всему прочему.

Глава 57
Западный Суссекс. Апрель 1936 года

Элеанор и Ральф приняли Мэри с радостью. Они сидели с бокалами на террасе в их милом саду с видом на лужайку, и Мэри рассказывала им историю о Уоллис, Жаки, Эрнесте и себе.

– Правда в том, что я полюбила Эрнеста с самой первой встречи в 1924 году, – призналась она, – но всё так перепуталось. У нас обоих на тот момент были супруги, потом появилась Уоллис и поймала его в свои сети. – Мэри шмыгнула носом, чтобы не расплакаться. – Его первый брак распался из-за нее. Но, став его женой, она нацелилась на принца Уэльского. Потом расстроилось мое замужество, а теперь все и вовсе превратилось в какой-то безнадежный бардак.

Элеанор сочувствовала Мэри:

– Когда я впервые увидела вас с Эрнестом в Петворте, то предположила, что вы с ним пара. Вы так гармонично смотритесь вместе, проявляете такой большой интерес к тому, что говорит другой. Я уверена, что все сложится. У меня есть предчувствие.

– Но если Уоллис не сможет стать женой короля, я не смогу стать женой Эрнеста. Мы все оказались в каком-то дьявольском тупике, и я не понимаю, как нам оттуда выбраться. – Мэри не могла рассказать им о беседе Эрнеста с Уинстоном Черчиллем, но они сами знали о том, что королю нельзя жениться на разведенной.

– Так пусть и остается любовницей, – предложил Ральф. – Английские короли всегда женились на каких-нибудь плодовитых молодых аристократках, способных дать им наследника и еще одного ребенка про запас, а женщин, к которым испытывали страсть, брали в любовницы. Эта система работает с незапамятных времен.

– Уоллис захочет большей стабильности, – озвучила свое предчувствие Мэри. – Ей важно иметь уйму денег и высокое положение в обществе.

Ральф прикурил сигарету, щурясь от дыма.

– Любовницы могут получить и первое, и второе. Король назначит ей пожизненное содержание. Не понимаю, из-за чего весь этот переполох.

«Если бы все было так просто…» – подумала Мэри. Уоллис хотела короля, а в придачу еще и благопристойность положения, когда дома ждет законный муж. А то, чего эта женщина хотела, она имела обыкновение получать. Помимо этого, Эрнест не сделал Мэри предложения. Он даже никогда не говорил ей, что любит. Она знала, что нравится ему, но вот захочет ли он жениться снова, когда окажется свободен от связывающих его брачных уз?

– Ты должна позволить мне написать твой портрет, пока ты здесь, – предложил Ральф. – Сейчас у тебя такое выражение лица, которое я бы с величайшим удовольствием запечатлел.

Они договорились, что Мэри не уедет до тех пор, пока Эрнест не найдет ей квартиру, и что работа над портретом начнется на следующее утро.

* * *

В понедельник утром с работы позвонил Эрнест и, когда Мэри спросила его, как у него прошли выходные в Форте Бельведер, ответил:

– Печально. Уоллис вела себя вызывающе, была более требовательной, чем обычно, и командовала королем самым унизительным образом. Заметив расстегнувшийся ремешок на туфле, она велела Эдуарду встать на карачки и застегнуть его на глазах у всех гостей. Лично я думаю, что она расстегнула обувь сама, дабы устроить для всех небольшую демонстрацию своей власти.

– Она спрашивала, поддерживаешь ли ты связь со мной? – осмелилась спросить Мэри.

– Спрашивала, и, боюсь, мне пришлось сказать ей, что ты гостишь у супругов Харгривз. Возможно, скоро она даст о себе знать.

Мэри хрипло засмеялась:

– Кто знает, может, она захочет принести извинения за то, что ударила меня. Хотя я в этом очень сомневаюсь.

Эрнест откашлялся и сменил тему, начав обсуждать квартиры, которые он посмотрел по ее поручению.

Мысли о Уоллис долго не покидали Мэри. Испытанная вначале боль постепенно превращалась в ярость при воспоминании о том, как ее ударили и бесцеремонно выдворили. «Ты пожалеешь об этом, – мысленно обещала она Уоллис. – Никто другой не будет поддерживать тебя так, как я». Мэри чувствовала и свою вину. Конечно, не нужно было спать с супругом своей подруги. Хотя та давно перестала быть женой своему мужу.

Письмо, которое пришло от Уоллис на следующий день, было полно сарказма:

«Ты как змея в траве. Я всегда была верна тебе, а ты спряталась у меня за спиной и действовала хитростью и обманом. Теперь я вижу, что с самого начала неправильно понимала твой характер, а ты всегда мне завидовала. Все, что бы у меня ни появилось, хотелось иметь и тебе. Ты пользовалась мной, чтобы попасть в те социальные круги, в которых вращалась я, понимая, что мои друзья никогда бы не приняли тебя в силу твоих собственных заслуг, потому что ты скучная, а твои разговоры нудные».

Письмо заканчивалось такими словами:

«Четко уясни себе: Эрнест никогда не будет полностью твоим. Его любовь ко мне всегда будет больше, чем какие-либо кратковременные чувства, которые он, возможно, испытывает к тебе сейчас».

Мэри ответила в тот же день, излив свой гнев на бумагу:

«Я не только никогда не завидовала тебе, но всегда жалела тебя. Бедная Уоллис, у ее матери мало денег! Бедная Уоллис, ее первый брак обернулся таким кошмаром! Бедная Уоллис, у нее нет родственников, которые могли бы поддержать ее… Я жертвовала собой, а ты просто использовала меня в собственных целях на протяжении всей нашей дружбы. Жак всегда просил меня остерегаться, потому что в тебе не было верности. И в глубине души я понимала, что это правда. Ты самый эгоистичный человек на свете, которого в других интересует лишь то, чем они могут быть полезны. Я больше никогда не буду сопереживать тебе. Что бы ни произошло дальше, ты заслужила это сама».

Письма шли туда и обратно, и каждое из них ворошило старое и норовило уколоть как можно больнее. Ярость придавала Мэри сил. Как только приходило новое письмо, она мчалась к письменному столу и рьяно принималась за ответные излияния. В одном послании она бросила Уоллис обвинение в том, что помимо принца она спала с фон Риббентропом, в ответ на это оппонентка назвала ее невежественной и жалкой.

Через неделю, что длилась эта переписка, Мэри позвонил Эрнест и стал умолять ее воздержаться.

– Уоллис жестоко страдает от язвы желудка, и я уверен, что обострение спровоцировал стресс от вашей переписки. Что бы она ни написала в следующем письме, не придавай этому, пожалуйста, значения, хорошо? Из вас двоих ты культурнее.

Мэри уже поперек горла встало то, что последнее слово всегда остается за Уоллис, но когда Эрнест обещал ей, что навестит ее у Харгривзов в ближайшие выходные, она смягчилась. Она всей душой жаждала увидеть его.

Вместо Уоллис она написала Баки:

«Не знаю, когда Уоллис превратилась в такую отпетую потаскуху. Я оглядываюсь на ее жизнь и удивляюсь. Может, это произошло в Китае, где она научилась замашкам, которыми не пристало обладать леди? Здесь, в Лондоне, я наблюдала за тем, как она околдовала короля, которого едва выносит, соблазнила нацистского шпиона и вела себя с бессердечным безразличием к чувствам Эрнеста – человека безупречных моральных качеств. Он до сих пор ее выгораживает, несмотря на все, что она на него навлекла, по причинам, которые мне никак не уразуметь».

Баки написала в ответ, что безумно рада новости о том, что Мэри больше не общается со своей подругой детства.

«Уоллис всегда была полностью сосредоточена только на себе, – писала сестра. – Раньше у мамы разрывалось сердце оттого, что она вертит тобой как хочет, будто тряпичной куклой, но сама ты этого никак не понимала. – И продолжала так: – У нас здесь газеты вовсю пишут об ее интимной близости с королем и только что проституткой ее не называют, но о нацистском шпионе нигде нет ни слова. Расскажи подробнее».

Мэри прижала письмо к груди. Несмотря на оказанное четой Харгривз гостеприимство, позирование для портрета, занимавшее ее каждый день, она очень тосковала по своему дому в Америке и по своей настоящей семье. Теперь Лондон станет для нее тоскливым местом без друзей.

* * *

Машина Симпсона подъехала к дому Харгривзов, и Мэри, выбежав навстречу, бросилась Эрнесту на шею и крепко поцеловала его в губы.

– Не могу передать, как сильно я по тебе скучала, – тихо сказала она и вдохнула его запах, вселявший в нее надежду.

Он отстранился, обескураженный проявлением любви на глазах у стоявших на ступенях дома хозяев.

Мэри знала, что они не будут никому рассказывать и с пониманием отнесутся к их с Эрнестом положению. Она взяла любимого под руку и представила Ральфу. А Эрнест, в свою очередь, приветствовал рукопожатием Элеанор.

– Я постелила Эрнесту в комнате рядом с твоей, – сказала Элеанор Мэри. – Можешь проводить его наверх, а когда будете готовы, спускайтесь в гостиную на коктейль.

Мэри повела его наверх, восторженно рассказывая о портрете, который писал Ральф, о весточке от сестры и о том, как щедры ее хозяева. От подаренной встречей безудержной радости она тараторила без умолку.

Как только они вошли в комнату Эрнеста, он обнял и поцеловал ее как следует, и у Мэри голова закружилась от охватившего ее желания.

– У меня есть для тебя новости, – сказал он. – С сегодняшнего дня ты живешь в апартаментах «Альбион гейт» в Гайд-парке. В квартире три спальни и две ванные, а окна выходят на парк. Уверен, тебе там понравится.

– Не слишком ли это близко к Брайнстон-Корт? – спросила Мэри, опасаясь, как бы не столкнуться с Уоллис у мясника или бакалейщика.

– В пяти минутах. Но ты потом сама поймешь, что ее там никогда нет. Вчера я ужинал с ней и с королем и сказал им, что это был последний раз, когда я исполнял роль сопровождающего. Это унизительно, и я больше не могу это терпеть. Придется им придумать что-нибудь еще.

– Господи! Как они это восприняли? – спросила Мэри.

Эрнест скорчил гримасу.

– У нас с королем состоялся довольно трудный разговор наедине. Он снова давил на меня, чтобы я дал Уоллис развод, на что я ответил, что никоим образом ей не препятствую. Это она не хочет разводиться со мной. Он обещал поговорить с ней, так что я подозреваю, что события ускорятся. Он очень импульсивный человек. – Эрнест покачал головой с неодобрительным видом.

– Они куда-нибудь собираются на лето?

– Конечно. В июне уедут на юг Франции и оставят нас на некоторое время в покое.

Это обрадовало Мэри, хотя она по-прежнему была в бешенстве оттого, что ее счастье зависит от женщины, к которой она испытывала такую жгучую ненависть. Она не почувствовала ни грамма сочувствия, когда Эрнест описал, как Уоллис в муках складывается пополам из-за язвы, не может пить спиртное и есть что-либо, кроме молочных пудингов.

«Славно!» – подумала Мэри, хотя вслух промычала что-то сочувственное.

– Я привез твое платье, – сказал ей Эрнест, протягивая коричневый сверток. – Портниха прислала. Я заплатил ей за работу.

– Спасибо тебе, – ответила Мэри. – Ты так добр. – Она знала, что теперь ни за что его не наденет. Всякое удовольствие от королевского подарка было отравлено горечью ссоры с Уоллис.

Гости и хозяева дома вместе выпили коктейли, потом поужинали, а попозже вечером Эрнест попросил у Ральфа разрешения взглянуть на портрет Мэри.

– Конечно, – согласился Ральф. – Я буду польщен.

– Это нечестно! – запротестовала Мэри. Ей самой не разрешили смотреть на портрет, потому что Ральф сказал, что не любит, когда модели оказывают на него какое-то влияние в процессе работы.

Мэри болтала с Элеанор, а Эрнест пошел с Ральфом в его студию, располагавшуюся через двор за кухней. Их не было около получаса, а когда они вернулись, во взгляде Эрнеста проявилась мягкость.

– Тебе понравилось? – спросила Мэри. – Надеюсь, я не совсем ужасно выгляжу.

Следом за ним вошел сияющий Ральф.

– Эрнест предложил мне купить его, так что я полагаю, он нашел, что портрет не так уж плох.

Эрнест прошел через комнату, приобнял Мэри за плечи и поцеловал в щеку.

– Он прекрасен, – произнес он хриплым от переполнявших его эмоций голосом.

Глава 58
Лондон. Май 1936 года

Квартира в «Альбион гейт» понравилась Мэри. Она была небольшой, с уютными спаленками, зато можно было полностью раскрыть двойные двери между гостиной и столовой, и получалась одно большое светлое пространство с выходящими на Гайд-парк окнами. Всю мебель Мэри заказала в магазине Хила и обставила квартиру без изысков, но удобно. Она не собиралась никого приглашать, кроме Эрнеста, и ей хотелось, чтобы в этом жилище можно было чувствовать себя как дома, чтобы здесь любимый мог расслабиться.

Он приходил ужинать и оставался на ночь несколько раз в неделю, но Уоллис явно не устраивал такой порядок, потому что она быстренько возобновила свой коктейльный час на Брайнстон-Корт и настаивала на том, чтобы Эрнест на нем присутствовал. В иные вечера она спонтанно устраивала ужины, и ему приходилось украдкой выходить в коридор и звонить Мэри, чтобы предупредить, что он не сможет составить ей компанию в этот вечер. Мэри закипала от гнева. Ей было ясно: Уоллис просто демонстрирует силу и нарочно задерживает его, чтобы ужалить Мэри. Но она была в положении любовницы и не имела права жаловаться, поэтому прикусывала язык и ни разу не сказала Эрнесту грубого слова. Ей хотелось, чтобы он видел в ней веселую, добродушную женщину, с которой его жизнь могла быть полной умиротворения. И Мэри считала дни до момента, когда Уоллис с королем отправятся в свою летнюю поездку.

Она не общалась ни с кем из окружения Уоллис, но могла себе представить, что все разделяли реакцию миссис Кэмпбелл. Уоллис наверняка напела им о том, как ее давняя подруга предала ее, и все, конечно же, оставались на правильной стороне любовницы короля. В один из вечеров они с Эрнестом набрались смелости и сходили в театр «Друри-Лейн» на мюзикл под названием «Проснись и пой», но Мэри не переставала оглядываться, думая, что все вокруг обсуждают их и обвиняют в том, что расстроила «бедняжку Уоллис». Это была полоса одиночества. Часто Мэри целыми днями не видела никого, кроме своей горничной.

Когда в «Альбион гейт» приезжал Эрнест, они часто обсуждали, что может произойти между Уоллис и королем. Получалось великое множество разных исходов, каждый со своими последствиями.

– Клянусь, я не смогу сделать ей реверанс, – призналась Мэри. – Если она станет королевой, нам придется держаться подальше от тех мест, где можно с ней столкнуться.

– Я снова разговаривал с мистером Черчиллем, – сказал Эрнест. – Судя по всему, он смирился с тем, что король не отступится от своего желания жениться на Уоллис, поэтому они начали прощупывать почву в Содружестве наций, чтобы понять, какая может быть реакция. Один из возможных вариантов – это морганатический брак.

Мэри никогда не слышала этого термина раньше поэтому Эрнесту пришлось объяснить ей:

– Это значит, что Уоллис может стать его женой, но не получит титула и не будет иметь притязаний на королевское имущество. В том маловероятном случае, если у них появятся дети, их потомки не будут считаться наследниками. Такова была традиция в прошлом, когда в брак вступали люди неравного социального положения.

– Это кажется идеальным решением, поскольку в этом случае мне не придется делать реверансы. – Мэри содрогнулась при одной только мысли об этом.

– Да, – согласился Эрнест, – но пока что Уоллис не приняла предложения короля и болеет от нервного напряжения. Она почти не ест, и я никогда еще не видел ее такой худой. Я говорил ей, чтобы показалась врачу, но она отказывается.

«Он даже не представляет, как я ее ненавижу», – поняла Мэри. Тем лучше. Вспоминая их двадцатипятилетнюю дружбу, Мэри не могла припомнить ни одного бескорыстного поступка, который Уоллис совершила бы ради нее. Когда умер отец Мэри, она просто черкнула короткое письмецо с соболезнованиями, и не приехала, когда Мэри ухаживала за смертельно больной матерью. В противовес такому поведению подруги Мэри много дней провела в Вашингтоне, утешая обезумевшую от горя Уоллис, когда умерла Элис.

Уоллис знала о выкидышах Мэри, но, казалось, никогда не задумывалась о том, какую невыносимую душевную боль подруга пережила из-за них. Она не знала, что Жак заразил ее сифилисом, потому что Мэри никогда не могла полностью довериться ей и быть уверенной, что Уоллис не будет рассказывать это как забавный анекдот, чтобы поразвлечь своих гостей на званом ужине.

Оглядываясь назад, Мэри не могла вспомнить ни одного счастливого момента их дружбы. Только послушное исполнение роли, которую отвела ей Уоллис: роль любящей старой подруги, готовой ради нее на всё. Что ж, больше этому не бывать. Никогда.

* * *

Когда Эрнест сказал Мэри, что король и Уоллис пригласили его на домашнюю вечеринку в Бленхейм-ский дворец в конце июня, Мэри пришла в ярость.

– Я думала, ты больше не собираешься быть сопровождающим, – бросила она, сдерживая раздражение. – Ты передумал?

Он налил себе в стакан скотча на два пальца и поднял бутылку:

– Налить тебе тоже, милая?

– Да, пожалуйста.

– Уоллис сказала, что они хотят обсудить со мной «положение». Поэтому я подумал, что лучше мне туда съездить. К тому же Бленхейм – это уникальное здание сэра Джона Ванбру и Николаса Хоксмура. Это лучший образец архитектуры в стиле барокко.

Мэри молча протянула руку за напитком.

Ошибочно приняв ее молчание за разочарование по тому поводу, что она не сможет увидеть дворец, Эрнест добавил:

– Я спрошу, можно ли как-нибудь взять тебя с собой. Это достаточно эффектное зрелище.

Все выходные, пока Эрнеста не было, Мэри жила как на иголках. В конце концов она взяла зонтик от солнца и пошла бродить по Гайд-парку. Она ходила часами и смотрела на прогуливающихся молодых влюбленных, играющих с нянями или гувернантками детей, проезжающих верхом джентльменов. Ее судьба зависела от троих людей, собравшихся в здании великой архитектурной важности, и Мэри казалось ужасно несправедливым, что ей никак не позволяют быть самой собой. Причем они не понимают, что все это имеет отношение к ней. Для них все это связано только с Уоллис. Вечно эта проклятая Уоллис!

Мэри не знала, увидит ли Эрнеста в воскресенье вечером, но он все-таки приехал около семи смурной и измученный. Она плеснула ему виски и дождалась, пока он сядет и расскажет, что произошло за время поездки, хотя любопытство раздирало ее.

– Все решено, – произнес он таким гробовым голосом, будто собирался объявить о том, что возвращается обратно к Уоллис, чтобы спасти свой брак. Мэри задрожала всем телом.

– Летом я развожусь с Уоллис, – продолжил он. – Она хочет заявить тебя в качестве ответчика по этому делу, но я сказал ей, что в случае, если она это сделает, я наотрез буду это отрицать. Поэтому мы наймем постороннюю девушку, которая проведет со мной в отеле ночь – абсолютно невинно, разумеется, – и заплатим горничной, чтобы она пришла утром и якобы застала нас в постели. Тогда Уоллис сможет развестись со мной на основании моей неверности без единого пятнышка на своей репутации.

Мэри пришлось собрать всю свою волю, чтобы сохранить самообладание. С какой стати Эрнест должен брать вину на себя? Это было попросту несправедливо. Но в то же время ей хотелось петь от счастья, потому что он будет свободен, а Уоллис исчезнет из их жизни.

– Мне нет никакого дела до того, что Уоллис заявила бы меня виновницей, – сказала Мэри. – Она раструбила всему лондонскому обществу, что я разлучница, разбивающая браки, так зачем утруждать себя и нанимать какую-то девушку? К тому же, – застенчиво добавила она, – мне не нравится сама идея присутствия другой девушки в постели с тобой.

– Я допускаю, что это будет несколько неловко смотреться, но я не хочу ставить тебя под удар.

Мэри подумала о том, что постоянно находилась под ударом с того самого дня, как впервые увидела Бесси Уоллис Уорфилд в летнем лагере, но говорить об этом не стала.

– Я поеду с тобой в отель, – произнесла Мэри. – Я настаиваю.

* * *

Эрнест забронировал номер в «Отель де Пари» в Брее на вторник, 21 июля. Он знал это место, потому что у гвардейцев, с которыми он служил во время войны, там каждый год проводилась ежегодная строевая выпускная церемония. Он рассказал Мэри, что туда к ним часто приезжают артисты кабаре, а еще там можно гулять по прелестным дорожкам вдоль Темзы. Все приготовления сделаны, заверил он ее.

Эрнест взял на работе выходной, и во второй половине дня они отправились в отель. Подписывая карточку на стойке, Эрнест записал любовницу под именем Лютик Кеннеди, при этом Мэри подавила нервный смешок. Они выпили по бокалу в баре, прогулялись по живописной территории отеля и покормили лебедей в реке булочкой, которую Эрнест прихватил из ресторана. После ужина пара удалилась в свою комнату, весьма симпатичную, с огромной кроватью, и занялась любовью.

– Теперь я хотя бы совершу измену, в которой меня должны обвинить, – улыбнулся Эрнест, расстегивая пуговки на платье Мэри.

– Тогда я тем более рада, что не позволила тебе поехать с чужой девицей! – ответила Мэри.

В половине восьмого утра в дверь постучали, и горничная сначала отворила дверь, а потом заглянула в номер.

– Завтрак подан, сэр, – она многозначительно посмотрела на Мэри, – и мадам.

Когда горничная поставила тосты с чаем на столик, у Мэри возникло чувство, что эта женщина делает подобные вещи постоянно и не одобряет их.

После завтрака они отправились обратно в «Альбион гейт». Швейцар подал Эрнесту официального вида письмо, и Эрнест вскрыл конверт, пока они поднимались по лестнице.

– Бог мой! Уоллис скора на руку, – сказал он. – Это письмо от ее адвоката, где говорится, что она подает на развод. Она также хочет, чтобы я выехал с Брайнстон-Корт незамедлительно. Могу ли я надеяться, что ты примешь меня, моя дорогая? Ты ведь не оставишь бедного малого на улице, правда?

Мэри еле дотерпела до того момента, когда они вошли в квартиру и закрыли за собойдверь. Она схватила его за воротничок, притянула к себе и страстно поцеловала.

* * *

В начале июля Уоллис сопровождала Эдуарда в королевскую резиденцию Балморал в Шотландии, а потом они отправились в круиз по островам Греции на яхте под названием «Налин». Мэри надеялась, что теперь, когда их не было в городе, у них с Эрнестом будет пара месяцев передышки. По выходным они колесили по окрестностям, осматривали деревеньки в районе Уотсуолдс и плавали по Норфолкским озерам.

Сестра Анна писала им и присылала статьи из американских газет с новостями о круизе «Налин». Авторы материалов не сомневались, что Уоллис была любовницей короля, даже несмотря на присутствие на яхте еще нескольких гостей. В одной газете была фотография, на которой Уоллис трогает Эдуарда за руку, что должно было подтверждать написанное.

«В прессе утверждают, что он собирается на ней жениться, – писала Анна. – У нас здесь это сенсация».

– И как это британская пресса никак ни о чем не догадывается? – спрашивала Мэри у Эрнеста. – Их редакторы ведь должны читать американские газеты.

– Конечно, они знают, – объяснил Эрнест. – Просто существует традиция, запрещающая осуждать монарха. Так что этого не пишут.

– Чудные вы, британцы, – поддразнила его Мэри. – В каком веке вы живете?

– По крайней мере, ни в одной статье ничего нет о тебе, – сказал Эрнест. – Я хочу защитить тебя, если это в моих силах.

Слушание дела о разводе было назначено на 27 октября. Если никаких осложнений не будет, они должны были получить судебное постановление к апрелю 1937 года. «Может быть, летом мы с Эрнестом уже сможем пожениться», – грезила Мэри. Она сама еще не была разведена с Жаком, но она написала ему и рассказала, что любит Эрнеста, и он ответил, что желает им счастья и даст ей развод, как только она захочет. «Вы прекрасная пара, – написал он, – и я рад, что вы будете вместе. Передавай Эрнесту мои наилучшие пожелания».

Уоллис присылала Эрнесту открытки из тех мест, где они останавливались по ходу круиза. Они были полны сплетен о других участниках их морского путешествия, особенно о леди Диане Купер, которая, как выразилась Уоллис, была «о-го-го!». Еще она жаловалась, что погода была чрезмерно жаркой и даже ночами едва ли становилось прохладнее. О Мэри ни в одном послании не было ни слова, хотя открытки приходили по адресу квартиры в «Альбион гейт». Мэри боролась с искушением порвать их в клочья, но не делала этого. В конце концов, все шло к тому, чего ей и хотелось.

* * *

В августе Ральф Харгривз написал Эрнесту, желая удостовериться, получил ли тот портрет Мэри, который должен был быть доставлен на Брайнстон-Корт месяцем ранее. Он выразил надежду, что им обоим понравилась картина, и очень деликатно намекнул, что ожидает оплаты.

Из-за драматических событий лета, связанных с разводом, они совсем забыли про портрет. Эрнест отправился на Брайнстон-Корт поговорить со швейцаром, но ему ответили, что Уоллис сменила замки и велела не пускать мужа в квартиру ни при каких обстоятельствах.

– Простите, сэр, – пробормотал швейцар, опустив голову.

– Придется спросить о портрете у Уоллис, когда она вернется, – сказал Эрнест Мэри. Он отослал Ральфу чек и написал записку с извинениями за задержку оплаты.

* * *

В середине сентября, вскоре после возвращения в Лондон, Уоллис позвонила Эрнесту на работу и пригласила на ужин в «Савой».

– Ужин! – воскликнула Мэри, не в силах сдержать раздражение. – А это не сочтут тайным сговором?

Если бы судья посчитал, что Уоллис и Эрнест тайно сговорились насчет расставания, он мог отказаться их развести.

– Мы проследим, чтобы никто об этом не узнал, – сказал Эрнест. – Мне нужно попросить ее вернуть твой портрет, и также есть еще несколько практических вопросов, которые мы должны уладить.

Мэри пришлось в очередной раз прикусить язык и более того – застегнуть Эрнесту запонки и поправить бабочку, когда он собирался на ужин с ее непримиримой соперницей. Весь вечер Мэри ждала в кресле у окна, потягивая виски и выглядывая, не подъехало ли такси, знаменуя своим появлением возвращение Эрнеста.

Он пришел только после полуночи, упал в другое кресло рядом с Мэри, дотянулся до ее руки и взял ее в свою.

– Ну что? – спросила она заплетающимся языком.

– Уоллис никогда не переставала удивлять меня все эти годы, что я ее знаю, – начал он. – Ни за что не догадаешься, что она еще придумала. Она хочет прервать бракоразводный процесс и дать нашему браку второй шанс.

Мэри отдернула руку.

– Чего она хочет? – Она боролась с собой, чтобы не запустить стаканом в противоположную стену комнаты. Какая злобная, расчетливая дрянь! Так Уоллис пыталась показать Мэри, что Эрнест никогда не будет принадлежать ей, как она уже написала тогда в письме. – И что ты ответил?

Голос Эрнеста был усталым и грустным.

– Я сказал ей, что все хорошее, что было в нашем браке, перечеркнуто, и я не желаю быть пожизненно привязанным к человеку, с которым не могу больше жить вместе.

Мэри нахмурилась. Лучше бы он сказал Уоллис, что теперь любит Мэри, – и больше, чем когда-либо любил кого-то еще. Но это было не в характере Эрнеста. Ему сложно было говорить о чувствах. Узнав его лучше, Мэри поняла, что судить его нужно было по поступкам, а не по словам.

– Плохая новость о картине, – продолжал он. – Она просто-напросто отказывается отдавать ее. Боюсь, для нее ты стала персоной нон грата.

– Наверное, она использует его как мишень для тренировки метания ножей, – сказала Мэри, и следом ей в голову пришла одна гаденькая мыслишка. – Когда она наскучит королю, она сможет бежать от него и примкнуть к цирковой труппе.