Текст книги "Королева скандала"

Автор книги: Джилл Пол

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)

Глава 35
Нью-Йорк. Ноябрь 1933 года

Весь остаток года после визита Уоллис оказался для Мэри нелегким. От сердечного приступа внезапно умер ее отец, а мать, Эдит, просто разваливалась на части. Она не хотела жить без мужа и просто сидела и плакала целыми днями напролет, напрочь отказавшись от еды и перестав следить за одеждой. Обязанность ухаживать за матерью легла на Мэри как на бездетную, хотя она все еще страдала от жестокой боли в спине после аварии и не могла нормально спать по ночам.

– Я не могу ее бросить, – сказала она Жаку. – Я должна остаться с ней в Балтиморе, пока она не начнет самостоятельно выстраивать свою жизнь заново.

– Может, перевезти ее сюда, на площадь Вашингтона? – предложил Жак. – Я помог бы тебе поддерживать ее, и тебе не пришлось бы жить вдали от дома и друзей.

Мэри посчитала это весьма щедрым предложением. Какой мужчина обрадовался бы перспективе жить вместе с тещей? Жак был добр к Эдит, сидел и беседовал с ней, терпеливо относился к ее слезам и раздражительности, что для самой Мэри было самым тягостным испытанием. Однако за ужином он выпивал уже больше половины бутылки красного вина, а после отправлялся к друзьям в Вилладж.

Поначалу Мэри молча наблюдала за снижением уровня жидкости в бутылках, но в конце концов прямо сказала ему:

– Ты нарушил данное мне слово. Очевидно ведь, что это был твой последний шанс.

– Это всего лишь вино, – оправдывался Жак, будто такой довод полностью менял дело. – Крепкие напитки я никогда не пью.

– И все же, употребляя его, ты становишься не лучшей компанией, – сказала она ему. – Жак, я люблю тебя, но жить так не могу. Я знаю, что ты пережил страшное на войне. Минни мне рассказала, и я очень тебе сочувствую, но твое пьянство мне невыносимо.

– Война тут ни при чем…

Мэри продолжала:

– Расстроившийся брак – это последнее, что я хотела бы пережить, но я не могу провести остаток своих дней рядом с пьяницей. Мы старались изо всех сил, но, думаю, теперь нам обоим ясно, что все кончено.

– Мэри, пожалуйста! Не надо! – Жак заплакал.

Она утешала его, но понимала, что решение останется неизменным.

– Нам не обязательно разводиться, по крайней мере, не нужно делать это сразу. Мы можем продолжать жить вместе под одной крышей, но я хочу, чтобы ты переехал в кабинет. С этого момента я буду спать одна.

Это было горькое разочарование, но все-таки больше, чем крушение брака, Мэри расстраивало то, что ей пришлось оставить идею завести ребенка. На Жака она не сердилась. Она верила, что он сделал все, что было в его силах, чтобы перестать пить, но просто-напросто не справился. Ее, как прежде, волновало, что с ним происходит, но она больше не любила его так, как полагается жене.

Через месяц после смерти отца она показала мать врачу в надежде на то, что он поможет ей разубедить Эдит относительно каких-то странных болей, которые та якобы испытывала. Однако вместо этого доктор диагностировал рак, и после этого началась борьба с болезнью, занявшая у Мэри большую часть всего 1934 года. У нее постоянно болела спина, и она продолжала горевать по отцу и рухнувшей семейной жизни, а потом ей пришлось пережить еще и болезненное и неотвратимое угасание матери.

Уоллис писала ей, выражая сочувствие и докладывая последние новости из Лондона:

«Тельма Фернесс на пару месяцев вернулась в Штаты и попросила меня принимать в ее отсутствие принца у себя, и я уже поняла, насколько трудное это задание. Он может измотать тебя, даже если ты не его любовница, потому что ему необходима женщина, которая будет помогать ему планировать приемы, продумывать оформление Форта и даже принимать решения относительно международных торговых сделок! Наш дорогой Эрнест неимоверно терпелив. Ведь принц отнимает у меня очень много времени».

Мэри столкнулась с Тельмой в Нью-Йорке на коктейльной вечеринке у Моны ван дер Хейден одним февральским вечером, и они тепло приветствовали друг друга. Тельма была в бальном платье с оборками и без бретелей, которое при неосторожном движении грозило соскочить и обнажить грудь. Любовница принца с ее гладкой золотистой кожей, блестящими черными волосами и прелестным лицом выглядела настоящей латиноамериканской искусительницей.

– Скучаешь по Лондону? – спросила Мэри. – Или, наоборот, рада, что оказалась дома?

– Я родилась в Швейцарии, – ответила Тельма, – а выросла в Буэнос-Айресе. Поэтому мне сложно понять, где именно мой дом. Но Нью-Йорк буду любить всегда. Это самое современное место. Отсюда кажется, что жители Лондона застряли далеко в прошлом.

– А мне это у них и нравится. Все эти старинные здания и традиции, которые они хранят.

– Но проходит немного времени, и от этих ритуалов в королевских кругах тошнить начинает, можешь мне поверить. – Тельма наклонилась совсем близко к Мэри и заговорила доверительным тоном: – Все это довольно скучно.

– Я слышала, что Уоллис присматривает за принцем, пока тебя нет, – осмелилась коснуться скользкой темы Мэри. – Он так сильно нуждается в присмотре?

Темные глаза Тельмы весело заблестели.

– Он мне звонит самое малое по шесть раз на дню, и всякий раз по какому-нибудь смехотворному поводу. Похоже, в Англии монархам дают такое воспитание, что те потом совершенно не способны принимать решения или справляться с жизнью в современном мире.

– Значит, ты приехала сюда отдохнуть? – улыбнулась Мэри.

– Что-то в этом роде.

К ним подошли другие гости, и разговор пошел дальше, но за вечер Мэри несколько раз украдкой посмотрела на Тельму с мыслью о том, подозревает ли она, как сильно рискует, проводя так много времени вдали от любовника. Она была гораздо красивее Уоллис. Может быть, именно внешность давала ей ложное чувство безопасности.

* * *

Уоллис описывала подарки, которые получила от принца. Несколько ювелирных украшений, деньги на новые наряды и щенок керн-терьера, которого она величала не иначе как мистер Лоо и о котором писала весьма унылым тоном:

«Похоже, у меня нет способностей к тому, чтобы приучать собак, не гадить в доме, и потому я никак не могу заставить себя полюбить моего неряшливого нового соседа».

Эрнест тоже удостоился королевского внимания. Ему подарили рулон твида в ломаную клетку, и личный портной принца должен был сшить из этого пальто. Еще мистер Симпсон получил от принца приглашение в масонскую ложу – а эта милость могла оказаться чрезвычайно полезной в его коммерческих делах. Уоллис утверждала, что вся эта щедрость была исключительно в обмен на время, что она уделяла принцу, помогая выстраивать график светских мероприятий, организовывать приемы в его резиденции и прочее. При этом она должна была умудряться вести дела и в собственном доме на Брайнстон-Корт. «Приходится пошевеливаться, чтобы успевать за двумя мужчинами», – писала она.

К лету на приемах у друзей до Мэри уже начали доходить слухи, что Уоллис была «новой девушкой принца». Говорили, что Тельма была в ярости, когда, вернувшись в Англию, узнала, что коммутатор Форта Бельведер больше не соединяет ее номер. Мэри написала Уоллис и спросила, так ли это. Однако подруга ответила ей, что слухи, как обычно, врут. Ее отношения с принцем были невинны.

«Я думаю, что действительно всячески развлекаю его, – писала она. – Я его веселю, и мы танцуем, но рядом всегда крутится Эрнест, и поэтому все безобидно». Для пущего убеждения она добавила: «Принцу, безусловно, нравится моя компания, но он совершенно точно в меня не влюблен».

Мэри верила, что подруга не лжет, даже когда Уоллис поехала в свите принца в Биарриц в отпуск на несколько недель, а Эрнест остался в Лондоне. Тетя Бесси поехала в сопровождении, но Мэри с трудом верилось, чтобы она как-то воспрепятствовала зарождающимся романтическим отношениям.

Вернувшись осенью в Америку, Бесси позвонила Мэри. Она была ужасно встревожена тем, что видела во время поездки.

– Он ходит за Уоллис, как ручная собачонка, – сказала она. – У него даже выражение лица как у болонки. Эти его глаза с мешками. Я была в ужасе от того, насколько сильно он растерял собственное достоинство. И это ведь мужчина, который в один прекрасный день должен стать королем Англии!

– А как реагирует на такое низкопоклонство Уоллис? – спросила Мэри.

– Хмм… Ты знаешь ее не хуже меня. Она всегда рада дорогим подаркам, а взамен жалует принцу безраздельно все свое внимание, когда они вместе. Правда, однажды я видела, как она пряталась от него утром, потому что больше не могла выносить его ребяческие капризы. Она скользнула за перголу и укрылась листвой! Я еле сдержалась, чтобы не рассмеяться в голос и не выдать ее.

– Боже, не посчитает ли принц предательством, что она имеет дерзость отказываться от его милости? – забеспокоилась Мэри. Уоллис плела сложную паутину.

Я боюсь, что моя племянница сильно рискует остаться в конечном итоге либо без мужа, либо без принца. Гордости Эрнеста, конечно, будет нанесен существенный урон, прежде чем он поставит ей самые жесткие условия. А как безжалостно принц обошелся с Тельмой, когда она стала ему не нужна, ты сама видела. – Она сделала паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов. – Уоллис должна остерегаться подобной судьбы, и даже гораздо худшей, потому что Тельма хотя бы могла рассчитывать на деньги Вандербильтов.

После этого разговора у Мэри остались смешанные чувства. В глубине души она гордилась тем, что женщине, которая была ее лучшей подругой уже больше двадцати лет, удалось покорить сердце принца. Досадно, что он оказался недостаточно мужественным и не являлся человеком большого ума и сообразительности, однако это все равно было большим событием.

А бедный Эрнест вынужден просиживать многие вечера с этой парочкой, лицезреть раболепное преклонение и не сметь при этом кого-то осуждать. Как скажешь принцу: «Руки прочь от моей жены, сир»? Тем более если сама она это поощряет.

* * *

В октябре 1934 года мать Мэри все-таки умерла, получив благословенное облегчение после долгих мучительных недель морфинового полузабвения, не избавлявшего ее, однако, от раздиравшей тело жестокой боли. Уоллис написала Мэри, убеждая ее сразу же приплыть в Саутгемптон и остаться с ними столько, сколько захочет, чтобы они могли поухаживать за ней. «Ты помогла мне, когда умерла моя мама. Так позволь, пожалуйста, поддержать тебя сейчас», – умоляла она.

Несмотря на оставшуюся от предыдущей поездки настороженность, Мэри страстно желала встретиться с Уоллис и Эрнестом, а также окунуться в спасительные радость и веселие, так не свойственные жизни рядом с тяжело больным человеком. Мэри отправилась в плавание на «Мавритании» и по прибытии в Саутгемптон уже знала, где сесть на поезд, чтобы ехать дальше. Она сама наняла один из кебов, стоявших друг за другом на вокзале Ватерлоо. «Брайнстон-Корт, пожалуйста», – сказала она водителю, довольная собой за то, что со всем справилась.

Было шесть тридцать вечера – время коктейлей в доме Симпсонов, и Мэри уже не терпелось выпить стаканчик чего-нибудь пьянящего. Обычно в холле всегда был слышен гомон голосов. А в этот раз, когда горничная принимала у нее пальто и шляпку, до нее доносился только приглушенный разговор. Мэри открыла дверь, и ее взору предстали Уоллис, Эрнест и принц Уэльский. Они сидели тесным кружком возле камина с бокалами в руках.

Эрнест вскочил на ноги и пошел встречать Мэри:

– Ты это сделала! Отлично, дорогая моя.

Уоллис тоже подошла, обняла подругу и повернулась к принцу:

– Дэвид, ты же помнишь мою старую школьную подругу?

Мэри с запозданием вспомнила о реверансе. Может, она должна была сделать его, войдя в комнату? И с каких это пор Уоллис зовет его Дэвидом?

– Добро пожаловать в Англию, – произнес принц, – и на наш уютный коктейльный вечер.

Эрнест подвинул стул и подал Мэри бокал, не спрашивая о том, что она будет пить. Она пригубила напиток и, к своей радости, обнаружила, что он вспомнил о ее любимом коктейле с джином и лимоном.

– Ваш путь был не слишком тяжелым? – поинтересовался принц, прикуривая сигарету. – В октябре бывает очень ненастно.

– Меня укачивает даже в мертвый штиль, – ответила Мэри. – Единственное, что мне в такие моменты помогает, это джин.

– Не лишился ли алкоголь своего романтического ореола после отмены сухого закона? – полюбопытствовала Уоллис. – Тебе пришелся бы по вкусу бывший раньше нелегальным ресторан «21», Дэвид. Прежде чем ты мог войти туда, швейцар рассматривал тебя в глазок, а если бармен подозревал, что начинается полицейская облава, он нажимал кнопку, барные полки сдвигались, и бутылки с силой грохались в специальный желоб.

Пока Уоллис говорила, принц не сводил с нее глаз.

– Это заведение теперь закрылось? – спросил он у Мэри.

– Вовсе нет. Оно существует. К тому же попасть туда теперь стало значительно легче, и разбивать вдребезги свои товарные запасы им уже не приходится.

Принц осушил свой бокал и протянул его Эрнесту:

– Можно мне еще, старина? Ты потрясающе смешиваешь мартини.

Эрнест уже начал вставать, но тут Уоллис положила ладонь на руку принца в сдерживающем жесте.

– Всё, всё, Дэвид, – проговорила она. – Одного достаточно. За ужином будет еще вино.

К великому удивлению Мэри, принц безропотно откинулся назад. Если бы так просто было с Жаком!

Когда ужин был подан, они прошли в столовую, где стоял огромный стол с мраморной столешницей. На одной стороне стола был сервирован ужин на четверых.

– У нас сегодня детская еда, – объявила Уоллис. – Блюдо под названием «Пастуший пирог».

За трапезой принц вытягивал из Мэри смешные истории из юности Уоллис, и она рассказала ему о том, как ученицы школы «Олдфилде» нажили себе неприятности из-за того, что писали письма мальчикам, и как у Уоллис первой появился собственный кавалер. Принц негромко посмеялся над услышанным, и уже сильнее, когда Мэри поведала о том, как они потешались над школьным девизом о кротости и учтивости.

– Вы не могли бы со всей учтивостью передать мне соль, мисс Керк? – состроила гримаску Уоллис.

Принц протянул руку за солонкой, случайно задел бокал Уоллис и перевернул его. Она резко отодвинула стул назад, чтобы вино не залило платье, и недовольно процедила:

– Господи боже мой, Дэвид! Аккуратнее! Терпеть не могу неуклюжесть.

Мэри пришла в ужас. Как она может так разговаривать с наследником престола? Принц с удрученным видом старался промокнуть пролитое салфеткой. Эрнест позвонил в колокольчик, чтобы пришла горничная. Мэри посмотрела на него, ожидая хоть какой-то реакции, но его лицо совершенно ничего не выражало.

Позже этим же вечером, лежа на круглой кровати и обдумывая события прошедшего дня, Мэри пришла к одной мысли. То, с каким отсутствием почтения Уоллис вела себя с принцем, очень напомнило ей отношение подруги к несчастному Картеру Осборну в те времена, когда они еще жили в Балтиморе. Он так же ловил на лету каждое ее слово и проявлял полнейшее отсутствие характера. Уоллис терпела его только потому, что ей нравилась его машина. А этого терпит, возможно, исключительно из-за того, что ей нравится его корона.

Глава 36
Западный Суссекс. 22 октября 1997 года

Сьюзи проводила Рэйчел в спальню для гостей, располагавшуюся на первом этаже западного крыла ее дома. В комнате напротив входа стояла кровать с пологом на четырех столбиках, а эркерные окна располагались сразу с двух сторон, поскольку комната была угловой. Ковер был истрепан, на потолке виднелись коричневые пятна, а на стенах клочьями висела отслоившаяся краска, но Рэйчел подумала, что комната стала бы очень милой, если ее отремонтировать.

– Я понятия не имею, что здесь находится, – сказала Сьюзи, поднимая крышку сундука из красного дерева, на которой был вырезан китайский дракон. – Родители редко пользовались этой комнатой. В детстве западное крыло казалось мне довольно жутким.

По комнате пошел запах слежавшихся мышиных горошин, старой шерсти и плесени с легкой примесью парфюма, пропитавшего старинную ткань. Рэйчел склонилась над сундуком и глубоко вдохнула.

– Мой любимый запах, – сказала она. – Запах истории.

Находившаяся внутри сундука одежда была переложена тонкой оберточной бумагой. Сьюзи убрала первый слой и достала горчичного цвета мохеровое женское пальто свободного кроя и, сморщившись, передала его своей гостье. Рэйчел проверила подкладку и обнаружила, что вещь в хорошем состоянии. На лейбле было написано «Форстманн» – американская компания.

– Это 1950-е. Не в моем вкусе, но могу попробовать продать его в магазине, – сказала она, откладывая пальто на кровать.

Дальше показалось ужасное мини-платье 60-х годов из полиэстера со спиральками лаймового и розового цветов.

– Это однозначно только для благотворительного магазина, – хихикнула Сьюзи, завидев, как Рэйчел насмешливо скривилась. Они положили платье в отдельную стопку.

Потом они вытащили синий костюм с кремовой отделкой в стиле Жаклин Кеннеди, куртку из бежевой замши с поясом, несколько юбок и брюк в основном 60-х и 70-х годов, а потом взгляд Рэйчел упал на василькового цвета ткань с принтом в виде экзотических цветов. Она достала вещь. Это оказалась облегающая туника с коротким рукавом, а под ней лежала длинная узкая юбка из той же материи. Вот это был изящный наряд. На лейбле внутри голубыми буквами значилось «Мейнбохер».

– Мейнбохер был американским дизайнером одежды, очень популярным в Париже в 30-х годах, – пояснила она Сьюзи. – Его ярой поклонницей была Уоллис Симпсон. Когда она выходила замуж за герцога Виндзорского, Мейнбохер сшил для нее свадебное платье оттенка, который он назвал «голубая Уоллис». Этот наряд великолепен. Ты уверена, что не хочешь сохранить его?

Сьюзи фыркнула, держа перед собой юбку.

– Мне сюда и одну-то ногу не просунуть, не говоря уже о двух.

– Ты не возражаешь, если я примерю? – спросила Рэйчел, и Сьюзи махнула рукой:

– Милости прошу.

Она тактично отвернулась, а Рэйчел сняла облегающее платье цвета баклажана и болеро в тон и надела юбку от Мейнбохера. Сзади на ней были обтянутые тканью пуговицы, и, хотя Рэйчел сражалась с ними изо всех сил, к ее великому разочарованию, застегнуть юбку на бедрах так и не удалось. Она носила восьмой британский размер, а эта вещь была по крайней мере на размер меньше. Однако Рэйчел все же примерила воздушную тунику и подошла к зеркалу во весь рост, чтобы посмотреть, как выглядит. Гарнитур был красиво скроен, юбка обтягивала бедра, ее кромка трепетала вокруг лодыжек. Какая досада, что пуговицы не застегнулись!

– На тебе смотрится чудесно, – сказала Сьюзи. – Может, получится ее надставить.

Рэйчел провела рукой по гладкой ткани, стараясь понять, есть ли в боковых швах хоть небольшой запас материала, и почувствовала, что в юбке есть потайной кармашек, в котором что-то лежит. Она вынула карточку из добротной плотной бумаги со старомодной овальной рамкой из переплетенных садовых роз и надписью в центре: «Констанция Спрай, флорист-ка». На обратной стороне было что-то написано от руки синими выцветшими чернилами.

– Смотри, – сказала она Сьюзи и показала визитку. Рэйчел подошла к светильнику и попыталась разобрать потускневшую надпись. «А теперь ты нам доверяешь?» – прочитала она. Наверное, какая-то шутка из прошлого. Хозяйка наряда, видимо, просто забыла ее здесь.

Сьюзи взяла карточку, чтобы рассмотреть получше.

– Так странно случайно наткнуться на записку, смысл которой давно забыт… Часто ли такое случается?

– Довольно-таки часто, – заверила Рэйчел. – Я нахожу старые билеты в кино, носовые платки с вышивкой… А один раз обнаружила любовное письмо, адресованное женщине по имени Джулия, с подписью «Тайный воздыхатель». Мне удалось вернуть письмо внучатой племяннице этой женщины.

Рэйчел скинула наряд от Мейнбохера, оделась в свое, и женщины разобрали до конца сундук и пару больших шкафов в придачу. В них оказалось много одежды, которую, Рэйчел была уверена, она сможет продать. Среди этих вещей были бледно-золотое атласное бальное платье, несколько чайных платьев в цветочек, которые расходились лучше всего, и черная бархатная накидка для выходов в театр. Железный обруч, сжимающий грудь Рэйчел, немного ослаб.

К ужину Сьюзи подала деревенский хлеб, три вида сыра, зеленый салат и налила им обеим по бокалу красного вина.

– Только один, – сказала Рэйчел. Ей еще предстояло вести машину обратно. – Я в восторге от твоего гарнитура от Мейнбохера. – Она положила себе немного салата. – Я еще займусь им. Этот модельер создал потрясающие наряды для Уоллис Симпсон, а мне очень нравится, как она одевалась.

– Хотя она была неоднозначным персонажем, – отозвалась Сьюзи. – Говорят, она отвратительно показала себя во время войны. Их с Эдуардом отправили в эвакуацию на Багамы, и Уоллис, по слухам, оплачивала услуги парикмахера в Нью-Йорке и летала туда каждый раз, когда ей нужно было сделать укладку. Еще она постоянно болталась по магазинам на Пятой авеню. А в Англии в это время все жили на суточную норму продовольствия под еженощными бомбежками, так что с ее стороны все это выглядело не очень-то хорошо.

– Ох, могу себе представить! – согласилась Рэйчел, состроив гримасу. Она ненадолго умолкла, а потом спросила: – Как ты думаешь, она когда-нибудь виделась с Дианой?

– А почему ты спрашиваешь? – насторожилась Сьюзи.

– Я читала, что она была на похоронах Уоллис, и я знаю, что после смерти Эдуарда между Уоллис и королевской семьей произошло некоторое потепление отношений. Тогда она была уже безобидной старой вдовой с неважным здоровьем. Мне просто стало интересно…

Поколебавшись, Сьюзи ответила:

– Да, Диана была с ней знакома. Чарльз представил их друг другу в 1981 году во время поездки в Париж, когда они с Дианой были только помолвлены. К тому времени Уоллис уже страдала деменцией и едва говорила. Она жила в своем сумрачном мире за закрытыми ставнями, и разве что сиделки приходили к ней. – Сьюзи отрезала ломтик сыра бри и положила на хлеб. – Диана ее очень жалела и потому всегда навешала при первой возможности, когда бывала в Париже. Такой уж она была: если кому-то изменяла удача, Дач всегда оказывалась рядом, готовая поддержать.

– Боже! – Рэйчел была поражена. – Она никогда не рассказывала об этом прессе. Я уверена, что запомнила бы, если бы такое сообщали.

– Ты права, если бы пресса прознала о дружбе этих двух женщин, бросивших вызов династии Виндзоров, у репортеров был бы счастливый день. Ты можешь себе представить? – Сьюзи даже развеселилась от этой мысли.

– Это удивительно. Я недавно говорила Алексу, что им было что обсудить. – Рэйчел решила рискнуть и задать вопрос, который, по-видимому, огорчил Сьюзи во время интервью, и потому внимательно наблюдала за реакцией собеседницы. – Нам обоим показалось странным, что Диана решила съездить на виллу Виндзор в день своей смерти. Как ты думаешь, они с Доди действительно рассматривали возможность поселиться там?

– Нет, ни в коем случае, – с негодованием отвергла предположение Сьюзи. – Она считала это место печальным. «Там полно старых призраков», – говорила она мне.

– Может, Доди пытался переубедить ее?

– Ты ее не знала, – сказала Сьюзи, отодвигая тарелку с недоеденным ужином. – Диана была очень веселой, энергия просто била у нее через край, и, конечно, в ней была изрядная доля озорного юмора. – На лице Сьюзи проступила легкая полуулыбка, ясно говорившая, что она вспомнила какой-то анекдот из жизни, которым не собиралась ни с кем делиться. – Она бы ни за что не согласилась жить в музее.

– Как, по-твоему, что бы она еще сделала, будь она жива? – спросила Рэйчел. – Ее только начали воспринимать серьезно за ту работу с противопехотными минами. Может быть, она бы стала послом ООН или что-нибудь в этом роде?

– Она бы изменила мир, – твердо сказала Сьюзи. – У меня нет в этом никаких сомнений.