Текст книги "Истины, которые мы сжигаем"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

Моя кожа на голове горит, когда Рук выкручивает запястье, сильнее натягивая мои волосы.

– Ты собираешься вытрахать из меня суку? – спрашиваю я шепотом, чтобы слышал только он, широко раскрыв глаза, пытаясь заставить его сосредоточиться на мне, чтобы он не убил всю линию атаки Пондероза Спрингс.

Я привыкла к их грубым комментариям; их слова не задевают меня. Я сосредоточена только на том, чтобы сделать так, чтобы Рук чувствовал себя хорошо, показать ему, насколько же мало меня волнует человек за пределами этой кабинки. Как сильно меня волнует человек в этой кабинке.

Показать ему, насколько он достоин этого.

Я опускаюсь на коленях, где я могу быть легко застуканной, мне все равно, пока я заставляю его чувствовать удовольствие.

Моя ладонь обхватывает его у основания, двигаясь вверх-вниз, когда я открываю рот и беру его. Я охватываю его полностью, кружу языком, прослеживая бороздки.

Он оттягивает меня от себя, прежде чем я успеваю сделать что-либо еще, и наклоняется так, что его лицо оказывается рядом с моим.

– Мне не нужно, чтобы она куда-то делась. Я знаю, как справляться с сукой в тебе.

Румянец разгорается на моих щеках как раз перед тем, когда я чувствую, как он тянет мою голову вниз к своим бедрам. Он толкает свой член мимо моих губ, в мой рот, и вниз по горлу, полностью заставая меня врасплох. Его пирсинг щекочет заднюю стенку горла, заставляя меня тихо задыхаться, но это не беспокоит его, потому что он удерживает меня так.

Без жалости он отодвигает бедра назад, запуская другую руку в мои волосы, поглаживая, снова двигаясь вперед, создавая небрежный звук, когда он втискивает свой член мне в рот.

Его подбородок прижат к груди, неоновый свет от маски освещает наше пространство. Даже не видя его глаз, я знаю, что они смотрят прямо сквозь мои собственные. Мое горло сжимается вокруг него, выталкивая с сопротивлением его наружу, и рвотный рефлекс усиливается.

– Расслабь горло, детка. Впусти меня, – он стонет приглушенно, используя обе руки, чтобы проталкивать глубже свой член в меня, пока мой нос не утыкается в его пах. Сила обхвата расширяет мое горло, болезненно надавливая на мягкие ткани трахеи.

Мои вдохи через нос получаются прерывистыми, когда я морщусь, мои глаза прищуриваются, я сосредотачиваюсь на том, чтобы не шуметь, чтобы те, кто находится за пределами этой кабинки, не услышали меня. Я сглатываю вокруг него, засасывая его губами, создавая герметичный вакуум.

– Вот так. Такая хорошая шлюшка для меня.

Как бы это ни было сложно, это так приятно. Чувствовать его, растягивающего мой рот, чувствовать его, укоренившегося внутри меня, наблюдать, как он ищет во мне удовольствие.

Я такая эгоистичная, потому что беру все это. Все, что он дает, я буду брать, брать, брать. Потому что, в конце концов, это может быть все, что у меня останется.

Каждый раз, когда я пытаюсь отдышаться, он крадет этот момент еще одним жестким толчком в мой рот, и у меня нет другого выбора, кроме как принимать его. И с каждой секундой становится только хуже. Его хватка в моих волосах обжигает своей силой, и его толчки становятся жестче.

Я с трудом дышу, отчаянно пытаясь сохранить молчание. Хотя я ничего не могу поделать с его тихими стонами удовольствия и влажным звуком его члена, заполняющего мой рот.

Наконец, судьба решает дать мне передышку, потому что я слышу, как компания парней начинает выходить из туалета. Когда дверь закрывается, я задыхаюсь ошеломляюще громко, упираясь руками в бедра Рука и принуждая его отстраниться, чтобы я могла перевести дыхание.

Моя слюна капает с его члена, стекает по моему подбородку на грудь. Я чувствую жар на своих раскрасневшихся щеках, мои глаза слезятся, слезы свободно текут из-за силы его толчков.

– Разве я сказал, что мы закончили, Сэйдж? – он насмехается, отталкивая меня назад так, что моя голова и его руки вжимаются в дверь кабинки.

Я ничего не отвечаю. Я не могу говорить, когда он возвращается к моему рту, проталкиваясь все глубже в меня, чем, как я думала, это возможно. Моя голова, прижатая к двери, дает ему опору, так что его толчки становятся сильнее, и мне некуда отступать.

Я двигаю головой к основанию и обратно, пока его член душит меня, прижимаюсь языком так, что он массирует нижнюю часть его длины, упиваясь выпуклой веной каждый раз, когда я заставляю себя опускаться к основанию.

Это хаотичная эйфория. Какой-то болезненный экстаз, который заставляет меня усомниться в собственном здравомыслии.

Мое зрение размыто из-за светодиодных огней, освещающих его лицо, и затуманено слезами, пока он продолжает получать удовольствие. Полностью игнорируя боль в горле и челюсти, мое тело умоляет меня как минимум сделать хотя бы перерыв.

Вот как это всегда происходит с ним. Он толкает, толкает, толкает до тех пор, пока я не в состоянии функционировать. Никаких перерывов. С ним непросто.

Каждый раз он доводит меня до полной грани непостижимого наслаждения.

Я хочу этого.

Я хочу сделать так, чтобы ему было хорошо, и если у нас не получится, может быть, он вспомнит об этом, когда будет в душе, поглаживая свой член, представляя мое лицо в момент, когда он трахал мой рот в этой туалетной кабинке.

Я хочу этой боли.

Зная, что в грядущие дни я буду помнить об этом.

Я вспомню о боли, и между моих бедер будет скользко от жара, потому что мы помним то, что причиняет нам боль.

Количество рычаний и стонов, вырывающихся из него, достаточно, чтобы заставить меня терпеть боль. Я давлюсь и брызгаю слюной вокруг него, мое горло сжимается, когда я поднимаю руку и кладу ее ему на живот. Я чувствую, как у него напрягается пресс, его жесткие толчки становятся небрежными и неконтролируемыми.

Моя другая скользкая рука обхватывает его яйца, вызывая у него шипение, когда он втягивает воздух в промежутках между скрежета зубами.

– Блядь, детка.

С моим именем на губах он глубоко проникает в мой рот, изливая свое освобождение мне в горло. Я жадно глотаю, посасывая, пока он не заканчивает со мной. Я чувствую, как слегка дрожат его ноги, когда он обхватывает мой затылок.

Он отстраняется от меня, позволяя мне глубоко вдохнуть впервые с тех пор, как все началось. Я прислоняюсь головой к двери, мои плечи опускаются, когда я расслабляю мышцы челюсти.

Я слышу, как он снимает маску с лица, показывая яркие глаза и тонкий слой пота на лбу. Он бросает ее на пол позади нас, наклоняется и подхватывает меня на руки.

Мое тело естественным образом обвивается вокруг него, прижимая его ближе к себе, пока он толкает меня спиной к двери, удерживая нас там.

– Теперь, когда ты будешь уходить, я хочу, чтобы ты поцеловала Истона на прощание, чтобы он насладился вкусом моей спермы, а потом ты пойдешь домой и подождешь, пока я прокрадусь к тебе, чтобы я мог полакомиться, ладненько?

Мурашки пробегают по моей спине, прохладный жар покалывает между ног.

– Я тоже по тебе скучала, – смеюсь я, мой голос хриплый и скрипучий.

– Я действительно скучал по тебе. Это просто... – тихо шепчет он. – Могу я оставить тебя навсегда?

Я хочу, чтобы он оставлял меня для себя. Всегда. Остаться здесь, прямо здесь, в этом отвратительном туалете рейв-дома, потому что чувствую себя в большей безопасности, более правильно, чем где-либо еще, где я когда-либо была.

Я не верила, что в таком человеке, как Рук, есть мягкая сторона, пока не узнала его поближе. Я всегда считала, что у него лишь сожженные края и палящие оскорбления. Пока я не увидела, каким человеком он был до того, как это место превратило его во что-то злое.

Он не злой.

Он смеется и улыбается. Он шутит и буквально имеет более высокий средний балл, чем я. Он ненавидит дождь, но любит туман, который появляется после, потому что он напоминает ему дым. Он терпеть не может, когда я пишу послания на внутренней стороне его сигаретных пачек, но я улавливаю его ухмылки, когда он читает их.

Он человек, которому мир причинил боль. И все, чего я хочу, – это стать причиной, по которой он снова в него поверит. Даже если я не могу сделать то же самое для себя.

Даже если мы не будем вместе в конце, он должен знать, что заслуживает большего, чем просто страдания.

Он заслуживает счастья.

Он все еще что-то скрывает от меня, что-то в своем прошлом, из-за чего чувствует себя проклятым. Я чувствую, что он все еще скрывает частички себя в тени. Это мешает ему полностью отдаться мне, но мне все равно.

И, возможно, вот что так пугает во всем этом.

Что мне все равно, есть ли у меня его секреты.

Я просто хочу его. Того, кто заставляет меня чувствовать себя живой и настоящей.

Он заставляет меня смотреть в лицо жизни такой, какая я есть, а не такой, какой меня хотят видеть другие.

Когда я с ним, я словно каждый день знаю, что завтра птицы запоют.

Мои пальцы перебирают пряди волос у основания его шеи, нежно играя с ними.

– Ты можешь оставить меня для себя, Рук.

Именно в этот момент я осознаю, я бы сделала что угодно для него. Настолько, что собираюсь рассказать ему о договоренности, посмотреть, сможет ли он мне помочь, чтобы Роуз не оказалась в такой же ловушке. Все, о чем он попросит, я бы сделала это.

Я хочу его. Я хочу быть с ним, и не только еще несколько недель.

И это реальная власть, которую ты можешь иметь над кем-то.

Истон обладает шантажом, с которым я со временем смогу справиться. Это не постоянно или долговечно.

Но любовь – боже, какое это влияние над кем-то. Это истинное крушение.

Вот почему я так долго держалась подальше от людей, вот почему я была подлой и озлобленной, держала всех на расстоянии, чтобы у них никогда не было шанса узнать меня.

Потому что в детстве я дала миру шанс, и он уничтожил меня.

Я пообещала себе, что не допущу, чтобы это повторилось. Я не позволяла причинять себе боль, доверять кому-то так, как я доверяю ему.

Я дала себе обещание и нарушила его, потому что теперь мне кажется, что я влюбилась в дьявола.

12.

ЭКСТРАКЦИЯ

Рук

– Где Тэтчер?

Я подхожу к столу, стоящему в углу кафетерия²⁷, и бросаю взгляд на Роуз, которая сидит рядом с моим местом.

– Как делишки, Рози? – спрашиваю я, ероша ей волосы.

Она ухмыляется мне, показывая свое лицо.

– Привет, РВД.

Чем больше мои пальцы и глаза исследуют тело ее сестры, тем больше я понимаю, что они отличаются друг от друга.

– Заболел или что-то в этом роде, отсиживается у себя дома. Просто бездельничает, – отвечает Алистер, прежде чем вгрызться в яблоко, как будто оно наговорило ему всякого дерьма.

– Он просто испытывает один из своих приступов гермофобии²⁸. Он переживет это, – я натягиваю капюшон на голову, облокачиваюсь на стул и закидываю ноги на стол, сцепляя руки за шеей.

– Говоря о том, кто где был. Где, черт возьми, ты пропадал в последнее время? Тебя не было на «Грэйвярде» в эти выходные.

Я знаю, что скоро мне придется рассказать им, чем я занимаюсь, почему не бываю с ними частенько, и также знаю, что это нужно будет сделать до выпускного, а это означает, что я расскажу им, пока она все еще встречается с Истоном.

Что за буря дерьма это будет.

Однако я не собираюсь объявлять об этом, пока Тэтчера нет в школе или где-то рядом. Я расскажу им, когда мы останемся наедине; таким образом, если кто-то из них взбесится из-за этого, это не будет иметь большого значения.

Как я уже говорил Сэйдж, я не боюсь, что они узнают, не боюсь их реакции.

Конечно, они будут чертовски злы на меня за то, что я скрыл это от них, но им станет еще хуже, когда они узнают, почему я это сделал.

– Я собирался, но потом выкурил не тот сорт и вырубился нахрен в своей постели. Просто не было настроения в эти выходные, чувак, – ложь – я трахал сестру Роуз на заднем сиденье ее машины возле своего дома. – Не ведите себя так, будто я никогда не вижусь с вами, придурки. Я практически все время живу у Сайласа.

– Радуйся, что мой отец обладает иммунитетом к тому, что ты каждое утро появляешься на кухне в одних боксерах, – встревает Сайлас, и я смеюсь.

– Он терпит меня только потому, что твои младшие братья любят меня. Твоя мама наоборот, – я пробегаюсь языком по зубам, – она ненавидит меня.

– Мой папа терпит тебя, потому что ты мой друг, а моя мама не ненавидит тебя. Она терпеть не может убирать «Нерф-пули»²⁹ по всему дому после ваших войнушек с Леви и Калебом.

Я, признаться, завидовал Сайласу, когда мы познакомились. Думаю, вот поэтому, когда мы подружились, это сделало нашу связь гораздо крепче. Он имел отличную семью, которая, казалось, была объединяющей силой между мной, Алистером и Тэтчем. Неужели его жизнь была действительно так плоха? Я имею в виду, что, учитывая все обстоятельства, у него было все – любящий отец, который не стыдился его психического заболевания и боролся за то, чтобы дать ему все, что ему нужно, просто чтобы сделать его счастливым; мама, которая считала, что он ходит по воде; и два брата, которые уважали его. Не говоря уже о том, что они были богаты.

Каким образом он вписался к нам? Как он мог иметь отношение к тому, через что мы прошли?

Я выяснил это несколько лет спустя, когда ему официально диагностировали шизофрению.

Дело было не в том, что он понимал, а в том, что мы были единственными людьми, которые понимали его.

Мы знали, каково это, когда демоны пожирают наши жизни, нашу надежду, нашу плоть. Мы понимали, насколько реальны его галлюцинации, потому что сами проживали их. Даже несмотря на то, что его были вымышленными существами, которые появлялись в его сознании, а наши – людьми, сеющими хаос в наших жизнях, мы все же имели связь.

И это было то, что не мог сделать никто другой.

Не врачи, не психологи, не даже его родители, которые отчаянно пытались.

Я никогда не забуду тот день, когда он рассказал мне о том, как это было, как иногда, особенно по ночам, появлялись эти неосязаемые туманные фигуры. Как они дергали его за ноги и шептали на ухо. Не имело значения, сколько раз он закрывал глаза и говорил себе, что это всего лишь сон, они все равно появлялись каждый раз, когда он их открывал.

Ни ночник, ни сказка на ночь не могли избавить его от кошмаров. Они были с ним всегда.

Тогда же я рассказал ему правду о своей маме. Он был единственным, кто знал об этом или даже слышал, как я говорю об этом вслух.

После этого мы стали неразлучны.

– Интересно, он знает, что выглядит как мудачье, или ему просто все равно, – заявляет Алистер, смотря мимо меня. Сайлас криво ухмыляется, но этого достаточно, чтобы изменилось его привычное выражение лица.

Я поворачиваю голову, чтобы посмотреть назад, и вижу, как Истон заходит в кафетерий с рукой, закинутой на плечи Сэйдж, придерживая ее так, как будто ему предназначено быть рядом. Как будто у него есть на это право.

– В следующий раз, когда твой отец навестит его мать, скажи ему, чтобы он упомянул, что Истон слишком взрослый, чтобы мамочка его наряжала, – добавляет Сайлас.

Меня забавляет, что Истон до сих пор понятия не имеет, что мы в курсе тайных похождений его матери. Я почти испытываю искушение использовать это против него, просто чтобы посмотреть на его содрогания от страха, что репутация его идеальной семьи разрушается.

Потому что, если правда выплывет, Синклеры будут единственными, кто забеспокоится. Как будто Алистера ебет, что делает его дерьмовая семейка и с кем они трахаются.

Мои коренные зубы скрежещут друг о друга, челюсть сжимается до такой степени, что становится почти больно.

Не имеет значения, как долго мы были вместе или сколько раз я наблюдал за тем, как именно этот сценарий разыгрывался раньше, острый укол раздражения никогда не слабеет. С каждым разом мой территориальный голод по Сэйдж становится только сильнее, и я предупреждал ее, что мне надоело ждать.

Я чувствую, как у меня потеют ладони, когда я смотрю на нее, на эту фальшивую улыбку, ослепляющую помещение, заставляющую всех парней пялиться на нее, а девушек закатывать глаза от зависти. Этот номер с клетчатой юбкой творит чудеса с моим воображением.

Похоже, школьница пришла исповедаться в очередных грехах.

Перекатывая языком и сильнее прикусывая спичку, я практически ощущаю вкус ее соков, стекавших мне в рот, когда я ел ее под этим тонким материалом.

Сексуальное влечение к ней не является для меня чем-то ненормальным. Однако у меня есть потребность защищать ее, чтобы удержать ее для себя.

Я не могу не задаться вопросом, знает ли Истон ее секреты. Разыгрывает ли она перед ним пьесы в одном нижнем белье или ест «Скитлс» до тех пор, пока у нее не заболит живот от него. Знает ли он о ее мечтах и вещах, которые пугают ее.

Вопреки здравому смыслу, я забочусь о ней. Я хочу ее.

И поскольку жизнь любит напоминать мне, какой жестокой она может быть, когда ты невнимателен, все мои опасения абсолютно справедливы.

Потому что, продолжая восхищаться девушкой, которой я должен был никогда не доверять, я вижу ее палец, украшенный блестящим кольцом с бриллиантом – то, что обещает ей вечность.

– Мне бы хотелось, чтобы она могла увидеть, насколько лучшего она заслуживает, но говорить с ней об этом – все равно что разговаривать с голодной пираньей. Я просто ненавижу тот факт, что он будет моим братом, даже если это из-за брака.

Голос Рози похож на белый шум. Он потрескивает и шипит у меня в ухе, миллионы маленьких иголок протыкают мою барабанную перепонку снова и снова.

– С каких это пор они обручены? – спрашиваю я, надеясь, что мой тон ровный и безразличный.

Она пожимает плечами, откусывая от стебля сельдерея.

– Моя мама сказала, что уже задолго до Рождества. Они просто хотели сохранить это в тайне до выпускного. Похоже, они устали ждать.

Я киваю в ответ, но также делаю пометку для себя.

Я был прав с самого начала. Мне не следовало прикасаться к прелестному цветку, не следовало позволять ее зубкам вонзаться в мякоть моего запретного плода.

Все говорят, дьявол – единственный, кто был испорчен, но никто не думает, что именно Ева могла быть той, кто искушала судьбу.

Все это время она была прелестным ядом, и теперь я заражен.

Мой разум измучен от воспоминаний о ней, о том, какой я ее себе представлял, мое тело заражено ощущением ее.

Она во мне, повсюду, и я хочу, чтобы она убралась на хрен прямо сейчас.

Все ее слова, все ее действия, все они были мерзкой, гребаной ложью. Все до единого.

Я весь в поту, киплю от злости под своими шмотками, а руки трясутся так, как никогда раньше. Я уверен, что можно заметить, как от меня исходит дым.

Я выхожу из-под контроля, нисходящая спираль ведет ни к чему иному, кроме как к хаотичному концу, и мне нужно убраться отсюда. Мне нужно уйти. Мне нужно быть наказанным за доверие той, кто, как я знаю, является лгуньей.

– Я забыл доклад по химии дома. Собираюсь сбегать и захватить его до следующего урока. Встретимся с вами позже, – я опускаю ноги на пол, отталкиваюсь от стола, за которым сидел всего несколько мгновений назад, и шагаю отсюда.

Я собираюсь уйти – вот что я говорю себе, пока мои ноги глухо стучат дальше по коридору. Мне нужно, чтобы меня избили или чтобы я взорвал что-нибудь, прежде чем я воспламенюсь.

Вот только, проходя мимо дверей актового зала, я останавливаюсь.

Я знаю, Сэйдж приходит сюда после обеда каждый день, потому что у нее свободное время. Я сидел здесь много дней, наблюдая за ней с заднего ряда втайне от нее, просто чтобы увидеть, как мне казалось, ее в ее естественной стихии.

Я сидел здесь, как гребаный щенок. Дурак. Чертов болван. С пеной изо рта, как будто она была какой-то богиней или ангелом. Я сидел и смотрел, думая обо всех вещах, которые я собирался делать и говорить ей позже. Так я проживал день, не выпотрошив ее парня.

Это сдерживало меня, пока я не видел ее снова, потому что, если быть честным с собой, единственное реальное место, где я чувствовал что-то близкое к счастью, было рядом с ней. Не просто комфорт, как с парнями, а настоящее счастье.

Чувство, которого я не испытывал с тех пор, как умерла моя мама.

Черт возьми, как я мог так поступить с собой. Как я мог даже на долю секунды подумать, что был способен влюбиться.

Даже после того, что сказала Роуз, даже после кольца на ее пальце, эта сила внутри меня продолжает пытаться защитить ее. Она теряется в ложной надежде, умоляя мой мозг прислушаться, быть оптимистом. Что, возможно, все это какое-то огромное недопонимание.

Эта сила хочет верить в нее.

Кем бы мы ни были.

Я распахиваю двери в зал, проклиная себя.

– Ты жалкий гребаный идиот, – мои руки тянутся к волосам, дергая за пряди болезненно жестко.

Даже когда у меня нет причин верить ей, я все равно продолжаю. Я прислоняюсь к стене в темноте и продолжаю быть тем парнем, который верит в нее. Я верю в Сэйдж, которую видел той ночью на «Грэйвярде».

Она ни за что не могла подделать то, как ее глаза молили о помощи.

Она не могла бы подделать все эти разговоры, все эти ночные прогулки и смех.

Это невозможно.

Я стою здесь и жду, а минуты идут, веду войну с самим собой, до этого самого момента не осознавая, что я на самом деле начал, в кой-то веке, надеяться на что-то хорошее.

На что-то, что не причиняет боли.

Обманом заставив думать, что я заслуживаю большего.

Дверь снова открывается, и шум учеников снаружи стихает, как только она закрывается за ней.

Я не собираюсь затягивать с этим. Мне нужны ответы.

Мне нужна правда.

– Отдать тебе должное, Сэйдж. Ты чертовски хорошая актриса, – я отталкиваюсь от стены и подхожу к ней ближе. Мое тело возвышается над ней даже при том, что она на этих каблуках.

– Рук…

– Давай вернемся к «пироману», ладненько? «Рук» для тех, кто нагло не врет в мое гребаное лицо, – моя внутренняя война извергается у меня изо рта, и мои слова даже не дают моему рассудку секунды, чтобы выслушать ее.

Я смотрю в эти глаза цвета голубого пламени и ищу что-то, хоть что-нибудь. Вспышку эмоций, которая могла бы разжечь во мне надежду, чтобы она не погасла.

Может быть, злость из-за того, что я сомневаюсь в ней. Грусть из-за того, что у нее какая-то проблема.

Я бы испытал сожаление. Я бы смирился с тем, что она солгала мне об Истоне, и сожалел бы об этом, потому что она научилась заботиться обо мне.

Вместо этого я встречаю пустоту.

Пассивное лицо с непроницаемым выражением.

Я поднимаю глаза к потолку, моя грудь расширяется от глубокого дыхания.

– И как долго ты собиралась продолжать в том же духе? Ты планировала держать меня рядом до самого окончания свадебного приема или когда тебе нужно было бы выяснять, кто папочка ребенка?

Она просто стоит здесь, смотрит на меня с нулевой реакцией. Обычно она кричала в ответ, сопротивлялась мне, потому что это была она. Такой она была со мной.

Я наполнен таким количеством энергии, что хочется протянуть руки и встряхнуть ее. Я хочу закричать на нее, чтобы она сказала что-то, хоть что-нибудь.

– Скажи мне, что это ложь, Сэйдж, – я говорю резким тоном, но в моей груди болит.

Она говорила, что я могу оставить ее навсегда для себя. Что она моя, и я могу ее оставить, а сейчас я поступаю с точностью да наоборот.

Я никогда не мог оставить себе то, что мне было дорого.

Я просто хочу это единственное, забытое богом, обстоятельство.

– Пожалуйста, блядь, скажи мне, что помолвка – это розыгрыш, что это неправда. Что это то, что требуют твои родители от тебя. Скажи мне правду, и я клянусь, что разорву мир пополам, чтобы спасти тебя от этого, защитить тебя, – продолжаю я. – Скажи мне, что та Сэйдж, которая цеплялась за мою толстовку, пока спала, – это настоящая ты. Скажи, что я видел настоящую Сэйдж.

Надеясь, что это станет той соломинкой, которая выдернет ее из транса, я делаю шаг вперед и беру ее лицо в свои руки.

– Просто скажи мне, что это неправда, детка, – шепчу я.

Тремя короткими движениями она уничтожает все то доверие, которое я испытывал к ней. Она отступает назад, освобождаясь от моего прикосновения.

– Не так я хотела, чтобы это все прошло, но, полагаю, будет лучше всего сорвать этот пластырь, – она небрежно заправляет прядь волос за ухо, как будто я не готов взорваться. – Просто мне… мне было необходимо небольшое… – она замолкает, подбирая нужное слово, и выглядит жесткой и расчетливой. – Безрассудство перед выпуском, понимаешь? Ты ведь понимаешь это, верно? – ее брови приподнимаются в ответ на риторический вопрос, и она больше похожа на робота, чем на человека. Отношение, которым пропитано каждое слово, потрясает меня.

Девушка, которую я начал подпускать к себе, исчезла. Это прежняя Сэйдж, и она вернулась с еще более острыми когтями.

Самое печальное, я не думаю, что она когда-либо уходила куда-то.

– На самом деле, я не получала в полной мере этот безумный опыт старшей школы, о котором все всегда говорили. Попытки поддерживать имидж, черлидинг, школа, и когда Истон предложил… – она вздыхает, на мгновение отводит от меня взгляд, как будто представляет его, затем снова смотрит на меня. – Что ж, я просто хотела отметить все пункты в списке своего жизненного опыта, и мне показалось, что ты справишься с этой задачей.

Моя грудь сжимается. В спину мне вонзается большой нож, наполняя легкие кровью.

Единственное, что я могу выдавить сквозь стиснутые зубы:

– Это правда?

Она кивает, обнажая зубы в снисходительной улыбке.

– Признаюсь, у меня были сомнения, когда он задал этот вопрос, – как будто для того, чтобы сделать все еще хуже, как будто для того, чтобы облить бензином мои порезанные запястья, она рассеянно крутит кольцо на пальце. – Но! Я думаю, ты сделал более очевидным то факт, что Истон Синклер – это все, что мне нужно для моего будущего. Я имею в виду, мы с ним практически созданы друг для друга. Тебе так не кажется?

Это она, блядь, серьезно прямо сейчас?

Я подхожу к ней ближе, хмуря брови в гневе.

– Ты шутишь. Твое будущее – это фальшивые оргазмы и люди, которые считают тебя надувной куклой? Это чушь собачья, Сэйдж. Это чушь собачья. Ты хочешь сказать, что все эти сценарии, все эти слезы, Лос-Анджелес – это было все чем? Притворством? – я никогда не слышал, чтобы мой голос был полон такого эмоционального напряжения.

Я могу звучать угрожающе. Я могу звучать забавно или саркастично, безусловно. Но сейчас по-другому. Каждое слово ощущается лезвием бритвы, вливающимся в ступни моих ног, потому что она едва вздрагивает от них.

Как будто они ее не беспокоят, как будто ей наплевать.

– Я сказала тебе то, что тебе необходимо было услышать, Рук, – она поправляет ремешок на своем рюкзаке, очевидно, ей надоел этот разговор. – Я предоставила тебе девушку, которую, как ты думал, ты можешь спасти. А ты был всего лишь мальчиком на побегушках, на которого я хотела найти компромат. Я просто…

Она замолкает, и черт бы меня побрал, если я подумаю, что она даст трещину и возьмет свои слова обратно.

Ее смех резонирует, впиваясь в мою кожу, как пули, выпущенные с близкого расстояния. Я получаю удар за ударом, пока не становлюсь похожим на швейцарский сыр.

Снова остаюсь пустым и снова полным дыр.

– Я просто не могу поверить, ты на самом деле купился на это, – она заканчивает смеяться, вытирая слезы веселья из-под своих глаз.

Свежая ненависть наполняет мои вены, как адреналин, и растет жажда возмездия. Я думал, что мой злопамятный дух поутих с тех пор, как я был рядом с ней, а он лишь швыряет мясо голодным тварям внутри меня.

Она лгунья. Манипулятивная сука. Предательница.

Враг.

Сейчас нет человека, которого я ненавидел бы больше, чем ее, и я хочу, чтобы она заплатила за это.

Я хочу, чтобы ей было чертовски больно, подобно тому, какую боль я позволил причинить себе.

Я прикусываю нижнюю губу, ухмыляясь от враждебности, переполняющей мое тело.

– Просто знай, когда в конце ты останешься совсем одна, потому что ты использовала всех вокруг, что ты сама, блядь, сделала это с собой. Никто не посочувствует такой бессердечной суке.

Она усмехается, отворачиваясь от меня и направляясь к сцене.

– Мне не нужно сочувствие, пироман. Так же, как мне не нужно все это.

– Ты так долго играла в эту игру, Сэйдж, что уже не знаешь, играешь ли ты в нее или она играет тобой, – я окликаю ее, она лишь оглядывается через плечо и улыбается.

– Не расстраивайся, что ты единственный, кого в этот раз в итоге разыграли, Ван Дорен. Я уверена, ты справишься с этим. В конце концов, завтра птицы запоют.

Я позволяю ее словам впитаться в мою кожу. Я позволяю им подпитывать мою ненависть к ней, даже если единственный реальный человек, кого в этом можно винить, – это я сам.

Она получит по заслугам. Я позабочусь об этом.

Я вырываюсь из школы, пытаясь при этом сорвать двери с петель. Я знаю, что именно я собираюсь сделать, но сначала мне нужно кое о чем позаботиться.

Я иду к единственному человеку, который сделает так, как я прошу, не требуя ответов.

Кто-то, кто жаждет безумных мучений в том виде, в каком я нуждаюсь в данный момент.

Удары кулаками в живот от Алистера и грубые библейские стихи, пропитанные злобой от моего отца, не подходят, чтобы обуздать мое стремление к боли сегодня. Этого не будет достаточно.

Мне нужно нечто другое, чтобы избавиться от этого яда.

Сейчас.

Дрожа всем телом от такой сильной ненависти к себе, я, спотыкаясь, поднимаюсь по каменным ступеням к входной двери. Мрачный дверной молоток свирепо смотрит на меня, когда я хватаю его в кулак, настойчиво ударяя по двери.

Мой мозг кричит, вопит и бушует на бесполезный гребаный орган в моей груди.

Он должен был оставаться мертвым. Он не должен был снова начать биться после всего, через что прошел. Он знал, что лучше – он видел, каким бывает этот мир, и все еще ожидал, что Сэйдж будет другой.

Что она не будет лгуньей.

Когда она вонзила в меня ногти, по моим артериям началась циркуляция черной жижи. Единственная оставшаяся жидкость заполнила мои вены в борьбе за выживание. Этот орган борется за веру, что сможет однажды снова нормально биться, транспортировать настоящую кровь вместо токсичной жидкости.

Тяжелая дверь со стоном открывается, солнечный свет заливает затемненный дом. Его черные оксфорды скрипят о пол, когда он прислоняется к дверной раме, глядя на меня тусклыми глазами.

Он обладает полным жизни голосом, саркастическим остроумием, интеллигентным подшучиванием и даже неким юмором, но его глаза дают вам понять, что все это притворство.

Внутри он извращен. Ему абсолютно все равно.

Не потому, что не хочет, а потому, что физически не может заботиться о других. Не так, как это делают обычные люди.

Он верен, он понимает меня, но его это не заботит.

Человеческие эмоции для него – пустота.

Пока Сайлас понимает, что такое эмоции, как они работают, как влияют на других, просто он не пользуется ими.

Тэтчер же никогда не мог понять концепцию чувств, потому что он сам не может испытывать их.

Да и как он может?

Однако Тэтчер Пирсон может сделать для меня то, что не может сделать никто другой.