Текст книги "Истины, которые мы сжигаем"
Автор книги: Джей Монти
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)
27.
НЕПРИЯТНОСТИ
СЛУЧАЮТСЯ, ВЕРНО?
Сэйдж
– Что ты здесь делаешь?
Я отворачиваюсь от своего открытого чемодана и вижу двух двойников Сайласа, пониже ростом, со светло-смуглой кожей и темными волосами, которые у каждого уложены по-разному. Один стоит с баскетбольным мячом, зажатым подмышкой, второй пристально смотрит на меня со скрещенными на груди руками.
– Ну, кажется, что я вломилась в вашу гостевую спальню, – говорю я с юмором, надеясь, что моя шутка каким-то образом растопит лед между мной и этими подростками, которые наблюдают за мной, как ястребы.
Когда они не смеются и не ухмыляются, я заправляю прядь волос за ухо.
– Я, ух, – запинаюсь я, – подруга Сайласа. Я просто побуду здесь, пока мою комнату в общежитии не обработают. Плесень – та еще сука.
Я решаю, что рассказать им ту же невинную ложь, что мы сказали родителям Сайласа, – лучший вариант. Уверена, они не поняли бы, если бы я сказала им, что останусь здесь, потому что так за мной можно следить. Что меня посчитали помехой, и теперь они принимают меры предосторожности, когда речь заходит о моих мотивах.
– У Сайласа нет подруг, – говорит тот, что с баскетбольным мячом. – Во всяком случае, не таких, как ты.
– Туше68, – признаю я. – Мы недавно стали друзьями. Это был медленный процесс.
– Ты близняшка Рози, да? – спрашивает другой. – Ты выглядишь, как она.
Я думаю, это тот, которого зовут Калеб, а другой – Леви. Но я не уверена, потому что они очень похожи, только один лишь на несколько дюймов выше другого.
Прошло много времени с тех пор, как мне задавали подобный вопрос.
Ты близняшка? Ты близнец Розмари?
Я киваю.
– Ага, так и есть.
Их плечи словно расслабляются, становясь менее напряженными, как будто они поняли, что я не представляю угрозы, и это благодаря моей сестре.
– Бывало, она брала нас с собой на свалку, когда искала необходимые материалы для своих скульптур.
– А потом мы получали замороженный йогурт. Который намного лучше, чем мороженое, – добавляет Леви, расплываясь в ошеломляющей улыбке при воспоминании.
– Она показала вам нашу супер-топ-секретную комбинацию замороженного йогурта?
Их глаза слегка загораются.
– Нет!
– Что ж, я полагаю, это значит, что в ближайшее время мы должны повторить, чтобы я могла передать традицию.
Думаю, наш секрет – довольно распространенное сочетание, но мы, маленькие девочки, считали себя просто гениями. Это замороженный йогурт с ароматизатором свежеиспеченного кекса и мармеладными мишками. Раньше мы могли есть галлонами69 эту гадость.
Этот дом напоминает мне о тех простых временах между мной и Розмари, когда мы были маленькими детьми, а возможности мира были безграничны.
Все, что касается дома Сайласа, стало для меня сюрпризом. Он – тихий, задумчивый и сердитый парень, в то время как его дом – полная противоположность. Его мама была на кухне и готовила ужин, когда я пришла, а отец как раз спускался по лестнице, снимая костюм. Они были приветливыми и гостеприимными.
Зои и Скотт всегда были милы со мной, когда проходили мимо. На мероприятиях в школе, когда мы встречались на футбольных матчах, я с грустью думала, что они такие же, как все остальные, играют роль, притворяются. Но я чувствую, в этом доме есть настоящая любовь.
И я чувствую себя виноватой из-за того, что Сайласу пришлось соврать им о том, почему я остаюсь здесь. Им сказали, что моя соседка по комнате заболела, а отец так занят на работе, что я не захотела оставаться дома одна. Думаю, они решили, что это из-за Роуз и моей мамы. Что мне грустно, потому что там одиноко, а не потому, что я замышляю смерть собственного отца.
– Ты скучаешь по ней? – спрашивает меня Леви.
– Скучаю, – мягко киваю я с улыбкой на лице. – Сильно.
Леви поджимает губы.
– Мы тоже.
Кажется, что все мальчики в семье Хоторнов имеют две общие черты. Они немногословны. А еще, как их старший брат и все остальные, они любили Розмари.
В чем нет ничего удивительного. Никогда не было.
Роуз всегда была таким типом личности, которую невозможно не полюбить. Ее эмпатическая энергия и спокойная душа, казалось, притягивали людей. Каждый, кто знал ее, по-настоящему знал, понимал, насколько она была особенной.
– Калеб, Леви, оставьте ее в покое.
Сайлас появляется позади на вершине лестницы, приближаясь и возвышаясь над их растущими телами, и то, как они смотрят на него снизу вверх, говорит о том, что дело не просто в его росте.
Они действительно смотрят на него снизу вверх.
Они восхищаются им.
– Увидимся, – говорят они оба одновременно, перед тем как исчезнуть в коридоре.
Сайлас провожает их взглядом, прежде чем переключить внимание на меня. Пройдя всего несколько шагов к комнате, он прислоняется к дверному косяку, скрестив руки на груди. Я никогда не знала, что у него есть татуировки, потому что он почти все время носит одежду с длинными рукавами. В последнее время он очень похож на меня.
За исключением того, что я скрываю шрамы, а он просто, ну, скрывается.
Мне некомфортно от неловкого молчания, которое оседает между нами, поэтому я пробую завести непринужденный разговор. Мне нужно, чтобы это был безболезненный процесс. Несколько недель в его доме, чтобы доказать, что я не стукач, несколько недель до смерти моего отца, и мы все сможем разойтись в разные стороны.
Это закончится.
– Они близнецы? – спрашиваю я, имея в виду его братьев. Вытащив из чемодана некоторые из моих вещей, я несу их к комоду у стены.
– Нет, у них разница в год с небольшим. Калеб – это тот, что старше, только никогда так себя не ведет.
– Это Леви тот, кто увлекается баскетболом? Или это просто показуха? – я сую одежду в выдвижной ящик, оглядываясь через плечо, обнаруживаю, что он уже пристально смотрит на меня.
– Да, и он неплох в нем. И станет лучше, как только научится самодисциплине и когда поймет, что избиение его неорганизованного брата не делает его классным.
Я смеюсь, не особо задумываясь, прежде чем заговорить.
– Ты знаешь, что Розмари пробовалась в черлидинг, когда мы были маленькими? Мы не спали всю ночь, повторяя движения, а на следующий день она все же забыла их все до единого.
Не знаю, почему я ожидала, что он рассмеется или хотя бы улыбнется. Просто приятно говорить о ней в позитивном свете. Вспоминать ее такой, какой она была, а не то, что произошло с ней.
Однако, она навсегда останется больной темой, зияющей раной, и разговоры о ней, возможно, делают положение вещей хуже для него.
– Прости, я не хотела упоминать ее.
– Все в порядке. Я не против. Мне нравится слушать воспоминания других людей о ней.
Но это не так легко. Это никогда не бывает легко.
– Я знаю, наверное, тебе тяжело, – говорю я, – то, что я здесь. Видеть меня. Я знаю о нашем сходстве. Я могу остановиться в отеле или остаться в общежитии. Мне не обязательно быть здесь, если это слишком для тебя.
Он сразу ничего не говорит, сводя меня с ума от мысли, что, черт возьми, творится у него в голове прямо сейчас.
Я – живое напоминание о том, что он потерял, и для парня в трауре я не та, кого он хочет видеть каждый день. Я знаю это.
– Все тяжело. Просыпаться. Дышать, – он вздыхает. – То, что ты здесь, не так уж и тяжело. Это единственное легкое обстоятельство в моей жизни. Потому что я смотрю на тебя и понимаю, что частичка ее души выжила. Что частичка ее живет в тебе.
У меня пересыхает в горле, как будто мой рот набит ватой. Я наполовину теряю дар речи, наполовину взволнована. Я знаю, что такое мышление не может быть здоровым, не для него. Но я не способна сказать что-то еще.
– Я...
Я резко замолкаю, когда оборачиваюсь, обнаруживая Сайласа рядом с собой. Его незаметные движения удивляют меня, но расстояние между нами заставляет меня чувствовать себя неуютно. Я натыкаюсь спиной на ручки комода, чувствуя, как дерево впивается в кожу, когда я пытаюсь увеличить расстояние между нами.
Он близко.
Слишком близко.
– И я сделаю все, чтобы защитить эту частичку, – его голос щекочет мне лицо, а я пытаюсь найти наилучший выход из ситуации, в которой оказалась.
– Сайлас, что ты делаешь? – мягко спрашиваю я, беспокоясь за него, волнуясь за него.
Эти застывшие глаза тают, черты его лица заметно смягчаются, и на мгновение мне кажется, что это потому, что он может заплакать из-за моей сестры.
Я ошибаюсь.
– Детка, – говорит он, и само это слово звучит так, как будто вырвано у него из груди. Так гортанно и болезненно, но я не его детка. – Я так сильно по тебе скучал.
Он прижимается ближе к моему телу, оттягивая самого себя все дальше от реальности и погружаясь в фантазию, которая никогда не станет реальной.
Я паникую, когда решительно кладу руки на его грудь, отталкивая его от себя со всей силой, на которую только способна.
– Сайлас! Я не Роуз! – кричу я.
Кажется жестоким говорить ему об этом вслух; я чувствую себя жестокой, лишь находясь в одном и том же пространстве с ним прямо сейчас. Я не собираюсь притворяться, что понимаю его внутреннюю борьбу, но я знаю, это не он. Это его разум разыгрывает злую шутку, его мозг проводит его через медленную форму пытки.
Он несколько раз моргает, хватается за голову и сжимает ее слишком сильно, чтобы чувствовать себя комфортно.
– Стоп, стоп, стоп, – бормочет он. – Нет! Это неправильно. Это неправильно. Ты не можешь так поступать...
Я знаю, он обращается не ко мне, к чему-то более темному.
Я никогда не думала, что мое нахождение в клинике «Монарх» было чем-то иным, кроме как кошмаром. Я хочу забыть, что вообще была там, но прямо сейчас то, что я там была, помогает мне в этой ситуации.
Потому что я вспоминаю об Эддисоне, старике, который сидел у окна.
Когда он страдал от жестких галлюцинаций, медсестры делали то, что называется «заземлением». Они пытались помочь ему сосредоточиться на вещах, которые были реальными, вместо вещей, которые были не в порядке, чтобы предотвратить психотический эпизод70.
Я держусь на расстоянии, чтобы он не чувствовал себя в еще большей ловушке, чем сейчас.
– Сайлас, это я, Сэйдж, – мягко говорю я. – Мы в твоем доме, и ты в безопасности. Я знаю, это кажется реальным, но это не так. Они не реальны.
Его дыхание прерывистое, он стискивает зубы, начиная расхаживать.
Я знаю, насколько разрушительным для него был бы полный эпизод. Он может оказаться в ловушке на несколько месяцев, а то и лет. Я не хочу, чтобы это зашло так далеко, но все, что я могу сделать, это попытаться вернуть его обратно. Напомнить ему, что это его болезнь, а не реальный мир.
– Мы в твоем доме, Сайлас. С твоей мамой, твоим папой, Калебом и Леви. Мы реальные, и мы здесь ради тебя, ты понимаешь?
Сайлас Хоторн – яркий пример того, что любви недостаточно.
Если бы любви было достаточно, он не стал бы стремиться к неприятностям и тьме. Любви его родителей должно было быть достаточно, чтобы удержать его заземленным. Сдерживать его в рамках. Но это не так.
Если бы любви было достаточно, Рози была бы все еще жива. Потому что даже если бы вы забрали всю любовь в моем сердце к ней, всю любовь Рука, Тэтчера и Алистера, в Сайласе осталось бы ее столько, чтобы делиться бесконечно долго.
Этого было бы достаточно, чтобы спасти ее.
Если бы только любви было достаточно.
Мне физически больно смотреть, как он борется с этим. И я ничего не могу сделать, только наблюдать и надеяться, что он сможет вытащить самого себя из этого. Что он сможет прийти в себя и не принимать свою иллюзию за реальность.
Шаги замедляются, и он вдыхает через нос, выдыхая через рот, снова и снова, пока его дыхание не нормализуется. Моральное истощение на его лице очевидно, и я вижу, насколько он устал.
– Сайлас, – тихонько говорю я, нахмурив брови.
– Я в порядке, – выдыхает он. – Я в порядке. Я просто, мне нужно... – он перестает тереть виски.
– Могу я помочь? Что тебе нужно?
– Сон. Мне просто нужно немного поспать. Который час? – он лезет в передний карман, достает телефон, и экран загорается. – Я должен принять лекарства.
Я с облегчением возобновляю дыхание, которое задерживала, потому что он все еще принимает свои лекарства. Я знала, что галлюцинации были частью его повседневной жизни, и иногда они бывают хуже, чем другие, но я все еще переживаю.
– Может быть, тебе стоит подумать о том, чтобы поговорить со своим врачом о новом лекарстве или о другом графике приема? Или хотя бы поговорить об этом со своими родителями. С Руком?
Он вскидывает голову в направлении меня, устанавливая зрительный контакт.
– Дело не в лекарствах.
– Тогда...
– Я просто устал. Я давно не спал. Галлюцинации усиливаются, когда я не отдохнувший. Дело не в лекарстве, Сэйдж. Оно хорошо действует. Я в порядке, – заверяет он меня. – Прости меня за это. Это не было... – он замолкает. – Я знаю, ты не Роуз. Я знаю это.
Большие мешки у него под глазами частично подтверждают эту историю, и я понятия не имею о деталях его диагноза. Я знаю, что из-за сильного стресса от всего этого состояние может ухудшиться, а я хочу верить, что с ним все в порядке.
Но я боюсь за него.
Все, что требуется, – это одна ужасная галлюцинация.
– Все в порядке, я понимаю, – говорю я, лишь чувствуя, как быстро бьется мое сердце в груди. – Иди поспи немного.
Он кивает, засовывая руки в карманы, и идет в сторону двери. Он останавливается, хватаясь за дверную раму.
– Сэйдж, – бормочет он. – Я бы хотел, чтобы это осталось между нами. У каждого из нас прямо сейчас достаточно забот, и я не хочу, чтобы они беспокоились обо мне из-за одной галлюцинации. Особенно Рук. Он и без того бесится.
Мне кажется неправильным скрывать это от Рука. У меня было достаточно секретов от него, и я не хочу поступать так снова.
Он едва верит мне сейчас при нынешних обстоятельствах. Мне не нужно давать ему еще одну причину не доверять мне. Я бы не простила себе, если бы с Сайласом что-то случилось, зная, что я ничего не сделала, чтобы предотвратить это. Рози никогда бы не простила меня за это.
– Я не скажу ему, – говорю я. – Ты сделаешь это. Я дам тебе несколько дней, Сайлас, но если ты не скажешь ему. Это сделаю я.
***
– Давай, Сэйдж!
Ее голос щекочет мне уши, ее смех звенит сквозь деревья. Я оборачиваюсь, смотря на плотный слой снега, покрывающий землю.
– Рози? – шепчу я, щуря глаза, пытаясь приспособиться к яркому свету, отражающемуся от снега. Я обхватываю себя руками: футболка с коротким рукавом и шорты – единственные вещи, прикрывающие мое тело от непогоды.
Мое дыхание выходит заметными клубами , когда я смотрю прямо за линию деревьев и вижу Рози, стоящую посередине реки Тэмбридж . Я была здесь всего несколько раз, в основном летом, на дневных вечеринках, когда училась в старшей школе.
Я, спотыкаясь, добираюсь до берега реки, видя толстый слой льда, покрывающий обычно бурлящую реку . Я в замешательстве хмурю брови и поднимаю взгляд.
– Ро! Вернись сюда. Там небезопасно!
Но она ничего не говорит. Она стоит неподвижно, ее руки свисают по обе стороны. Ее темно-рыжие волосы выделяются на фоне бледно-окрашенного платья, которое на ней надето. Вскоре она начинает кружиться, сначала медленно, но затем ускоряется .
– Розмари! – я зову ее снова, но она все еще не слышит меня.
Я резко вдыхаю, когда лед раскалывается под ее вращающимися ногами, и она падает в воду под собой. Я слышу, как ее тело обрушивается в поток, и адреналин ударяет по моим венам.
Не заботясь о собственной безопасности, я перебираюсь через замерзшую реку, только сейчас замечая, что у меня босые ноги. Холодный воздух обжигает мои легкие при каждом вдохе, когда я быстрее размахиваю руками, устремляясь вперед.
Мне кажется, что я бегу на месте. Неважно, сколько бы я ни старалась , я все еще так далеко от нее.
Она утонет.
Она умрет.
– Рози! – кричу я, наконец достигая пробоины во льду, замечая пустоту и кромешную тьму воды. Мое сердце колотится в ушах, пот струится по лбу. Я падаю на колени и отчаянно ползу, пытаясь понять , куда ее могло унести течением.
Паника нарастает, покалывая кожу, как иглы.
Мои руки горят, когда я провожу ими по инею, выискивая ее под поверхностью.
Не дай ей утонуть.
Не дай ей умереть.
Надежда вспыхивает, когда я улавливаю проблеск ее волос. Она тянет руку вверх и прижимается ко льду, как будто она поймана в ловушку по ту сторону стеклянной стены.
Я начинаю одержимо молотить кулаками по замерзшей воде. Кровь проливается из костяшек, багрово-красный резко контрастирует на совершенно белом, и она лишь продолжает изливаться.
– Ты можешь это сделать. Ты можешь спасти ее.
Я замахиваюсь двумя кулаками над головой, затем наношу удар . Мои руки начинают болеть и сводить судорогой. Мои легкие не способны вдыхать достаточно быстро, и жгучая боль в ладонях отдается по всему телу. Но я продолжаю наносить удары ладонями снова и снова, пока стеклянная стена , наконец, не разбивается вдребезги.
Вода бурлит, и я тут же опускаю руки в холодный поток, рассекая воду , чтобы дотянуться до нее. Я даю ей понять, что я здесь и собираюсь спасти ее. Что с ней все будет в порядке.
Но я никак не чувствую ее тела.
Нет, пока она не выныривает из воды, волосы спутаны на голове, глаза не похожи на человеческие. Они сгнившие и черные, из глазниц вытекает темный осадок, и все, что я могу сделать, – это закричать, когда ее ногти впиваются в мои руки, как кинжалы.
– Это должна была быть ты, – шипит она с полным ртом черной сажи, сочащейся, как смола.
– Роуз! – я задыхаюсь, подскакивая с подушек, рукой хватаясь за футболку прямо выше сердца.
Мое дыхание прерывистое, и я чувствую, как пот стекает по спине. Я агрессивно сбрасываю с себя одеяло, прижимая ладони к глазам и прогоняя сон. Мне не снились ночные кошмары с тех пор, как я была в психушке.
Я оглядываюсь на часы, видя свет зеленого циферблата, позволяющий мне понять, что уже три часа ночи.
Я думала, что мое подсознание наконец дало мне передышку. Что мой мозг покончил с повторяющимися ночными кошмарами, такими, что неважно, сколько раз я испытывала их, я все равно не была подготовлена.
Очевидно, я ошиблась.
Свесив ноги с края, шевелю пальцами на прохладном деревянном полу. Во рту такое ощущение, как будто я полоскала горло песком, и мне отчаянно нужна вода. Я лишь надеюсь, что не разбудила никого из Хоторнов.
Я хватаю кардиган, который надевала сегодня, на всякий случай, если кто-то еще проснулся. Я слишком измучена, чтобы пытаться объяснить шрамы на моих запястьях отцу Сайласа, если случилось так, что он встал на работу.
Дверь спальни скрипит, когда я открываю ее, заставляя меня съеживаться. Крадусь дальше по коридору, к лестнице, через гостиную, пока не добираюсь до их кухни открытой планировки. Так тихо, как только могу, я открываю почти каждый шкафчик в поисках стакана, хватаюсь за дверцу самого последнего, пока не нахожу один.
– Естественно, – шепчу я. Почему все в моей жизни должно быть таким, блядь, сложным? Я даже не могу найти стакан для воды без проблем.
Я открываю кран, убеждаясь, что вода течет холодная, прежде чем наполнить стакан до краев. Поднося краешек к губам, я смотрю в окно перед собой, когда выпиваю залпом половину. Дождь тихо постукивает по стеклу, и я надеюсь, что он не прекратится, потому что я всегда лучше сплю, когда идет дождь.
Я снова наполняю стакан и кручусь на подушечке ступни, чтобы шагнуть, но в этот момент я вижу его, стоящего там. Рук скрыт темнотой, он прислонился к дверце холодильника, уставившись на меня. Моя хватка на стакане ослабевает, он падает на пол и разбивается о кафельный пол. Крупные и крошечные осколки стекла разлетаются по всему пространству, и этот звук в сочетании с его присутствием в тени заставляет меня подпрыгнуть.
Укол, похожий на иглу, заставляет меня поднять ногу с пола, проклинаю дискомфорт, когда это происходит. При слабом освещении кухни я могу видеть осколок сверкающего стекла, который порезал мне голую ступню.
Я слышу его шаги, приближающиеся ко мне, узнавая звук его походки. Я поднимаю голову и вижу лунный свет, отбрасывающий тусклое сияние на его лицо, и все мое существо начинает ныть.
Его каштановые волосы растрепаны ото сна, глаза прикрыты и затуманены, но каким-то образом его пристальный взгляд остается резким и проницательным. Ночные тени контрастируют с его обнаженным торсом, подчеркивая каждый порез и впадину. Узкие линии его тела выглядят так, как будто были высечены из камня. Все, от его плеч до нижней части живота, который напрягается при каждом вдохе, твердое и рельефное.
Мое ядро пульсирует так сильно, что я могу расплакаться.
Я провожу языком по своим потрескавшимся губам, когда он начинает подходить ближе, и протягиваю руку, чтобы остановить его, прежде чем он наступит на острые осколки, которые лежат между нами.
– Не надо, – шепчу я, но Рук делает то, что у него получается лучше всего.
Игнорирует меня.
Он делает еще один шаг, не обращая внимания на стекло, его рука обвивается вокруг моей талии, подтягивая меня вверх и к его теплому телу. Мои глаза следуют за татуировкой в виде змеи, украшающей сторону его шеи и исчезающей за спиной.
Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, вынужденная физически останавливать себя от того, чтобы не уткнуться носом в его кожу и не вдохнуть его запах. Остатки дневного одеколона и землистый запах конопли71 прилипли к нему, как перчатка.
Раньше его толстовка была моей любимой вещью для сна – из-за запаха, тепла и комфорта. С удивительной мягкостью он усаживает меня на островок, мои ноги свисают с края.
– Оставайся здесь, – приказывает он, голос хриплый, возможно, от того, что только проснулся или потому что курил. В любом случае, я хочу слушать его еще.
Когда он отворачивается от меня, лунный свет улавливает его спину, и на этот раз меня застают врасплох не накачанные мышцы.
Дело даже не в татуировке, которая тянется от лопатки к лопатке. Крылья ангела целуют каждый изгиб его плеча, и тело привязанного человека, к которому они прикреплены, вытатуированы чернилами по центру его позвоночника.
Нет, дело не в том, как это красиво смотрится на его теле.
Дело в шрамах.
Некоторые полностью зажили, впали и слегка обесцветились. Другие – пыльно-розовые, что указывает на то, что процесс их заживления только начался. Но есть несколько, которые все еще красно-алые от раздражения, едва зарубцевавшиеся, и выглядят так, будто могут внезапно разойтись в любую секунду.
Они тянутся прямо от низа татуировки, вплоть до впадины его позвоночника. Их несколько, некоторые не выглядят здоровыми, как будто их повторно вскрывали слишком много раз.
Он возвращается, принося уже открытую аптечку, кладет ее рядом со мной, доставая из нее какие-то предметы.
– Я в порядке. Тебе не нужно этого делать.
– Заткнись. Я виноват, что ты уронила стакан. Позволь мне исправить это, – он наклоняется, обхватывает пальцами мою лодыжку и поднимает ее вверх, так он может лучше осмотреть повреждение.
Между нами повисает молчание. В нем нет неловкости или напряжения. Оно комфортное.
С помощью зубов он разрывает упаковку спиртовой салфетки, от резкого запаха у меня тут же начинает жечь в носу. Я ненавижу этот запах так сильно, он вынуждает меня вздрагивать.
– Ты в порядке?
Я киваю.
– Ага. Просто ненавижу этот запах. Напоминает мне о «Монархе». Клянусь, они пропитывали коридоры этим дерьмом каждую ночь, – он трет салфеткой мою кожу, вызывая жжение на моей ноге. Я смотрю вниз на него. – Что ты здесь делаешь?
– Убеждаюсь, что ты в безопасности.
Мое сердце учащенно бьется.
– Не знала, что тебе не все равно.
– Я бы не хотел.
Ай. Полагаю, я это заслужила.
– Похоже, у тебя это неплохо получается. Привык обрабатывать раны?
На его лице появляется ухмылка.
– Алистер разбивал себе костяшки пальцев довольно много раз за годы, что мы дружим. Должно быть, научился в какой-то момент, иначе он, возможно, истек бы кровью.
– А шрамы на твоей спине? Их тоже обрабатываешь ты? – спрашиваю я, понимая, что не имею абсолютно никакого права знать правду о них, но все равно хочу этого.
Он чуть сильнее надавливает на мою свежую рану, заставляя меня слегка дернуться.
– Не задавай вопросов, на которые ты не готова услышать ответы, Театральный Гик.
У меня спазмы в груди, когда я слышу, как он меня называет. В какой-то момент я ненавидела слышать это прозвище, но когда я находилась в тех четырех стенах, я была готова отдать все что угодно, чтобы услышать, как он говорит это снова.
– Кто сказал, что я не готова к ним? В какой-то момент я умоляла тебя о них и едва получала что-то от тебя. Я всегда была готова к твоим истинам, Рук.
Чем ближе мы становились в прошлом году, тем больше я чувствовала, как он прятался от меня, давал мне лишь кусочки, которые хотел, в то время как я показывала ему все свои скелеты в шкафу. Не думаю, что он когда-то действительно доверял мне.
Но все, чего я хотела, – это понять его лучше. Узнать его, а не только его имя, как все остальные. Я хочу знать, что движет им. Его мечты, если они у него остались на данный момент. Его ночные кошмары.
Я просто хочу узнать его.
– Что случилось с тобой? – спрашиваю я, надеясь, что он мне что-нибудь расскажет. Что угодно.
– Со мной ничего не случилось. Я сам с собой это сделал, – ворчит он, хватая бинт рядом со мной. – Ну, Тэтчер резал, но я об этом попросил.
– Что? Почему? – я хмурю брови, сбитая с толку.
Когда я впервые увидела их, подумала, что жесткое обращение со стороны его отца переросло в большее, чем просто разбитые губы и подбитые глаза. Я не ожидала, что он скажет об одном из своих лучших друзей.
Их отношения друг с другом являются загадкой. Не имеет значения, сколько они тебе расскажут, ты все равно никогда не сможешь постичь глубины, на которые они готовы спуститься друг ради друга.
А Рук – самый сложный из них всех.
Головоломка, которая становится только запутаннее с добавлением кусочков.
Но все же я хочу разгадать его. Исследовать и расшифровать каждую его частичку, каждый день искать ответы к его тайне, потому что это то, что он заслуживает.
Кого-то, кто никогда не откажется от поиска, чтобы отыскать его.
Нежными движениями он оборачивает бинт вокруг моей ступни несколько раз, завязывая кончики в верхней части, когда заканчивает.
– Это было наказание, – говорит он, все еще сопротивляясь мне, прежде чем вернуть аптечку обратно, откуда взял ее ранее. Он возвращается на кухню, прислоняясь к стойке напротив меня, скрещивая руки на груди.
– С чего бы это Тэтчу понадобилось наказывать тебя? Что ты сделал ему?
– Кроме того, что чертовски раздражаю его? Ничего, – он наклоняет голову влево, сильно хрустя шеей. – Я хотел наказать себя. Я хотел, чтобы он меня порезал. Я мог бы сделать это самостоятельно, но это ощущалось эгоистично. Поэтому я позволил сделать это ему.
Холодный озноб пробирает меня до костей, а по коже разбегаются мурашки.
– За что?
Он смотрит на меня убийственными глазами, и даже в темноте они все еще такие чертовски светящиеся.
– За тебя.
Пустота в моей груди пульсирует. Я не думала, что что-то еще внутри меня может сломаться, но что-то делает это. Рушится.
– Я попросил его порезать меня, потому что мне нужно было наказание за доверие тебе. За то, что позволил себе быть слабым.
– Рук, я не понимаю, – бормочу я.
– Если мой отец чему-то и научил меня, так это тому, что у каждого из нас есть грехи, за которые мы должны отвечать. Последствие наших поступков. Я бы предпочел держать под контролем меру наказания, которое произойдет со мной за то, что я сделал.
Просто есть некоторые вещи, которые не заслуживают прощения, Сэйдж.
Все это время он причинял себе боль ради чего? Потому что он доверился мне? Из-за того, что он сделал?
– И поэтому ты позволяешь ему избивать себя?
– Мне нравится боль. Я живу ради нее, – он пожимает плечами, и его признание режет меня по живому. Он собирается всю свою жизнь причинять себе боль только для того, чтобы расплачиваться за ошибки, которые сам даже не совершал. Он настолько настрадался, так сломлен, что боль является единственным освобождением, которое у него есть.
– Я в это не верю. Это не может быть причиной...
– Причина в том, что я убил свою мать, – его ноздри раздуваются. – Это то, что ты хотела, чтобы я тебе рассказал? Ты хочешь эту уродливую, горькую, гребаную правду, Сэйдж? Я убил свою маму.
Он тяжело вздыхает, проводя пальцами по волосам.
– Мы возвращались домой из школы. Она разговаривала по телефону с моим отцом, болтая о том, чтобы захватить тайской еды на ужин. Это был настолько обычный день, я никогда не думал, что что-то плохое может случиться в такой день, как тот, – он качает головой. – Этого не должно было произойти. Не с таким человеком, как она.
Я сижу здесь, застыв, впитывая каждое его слово, ощущая нутром каждую частичку его прошлого.
– Я вел себя как придурок, пиная спинку ее сиденья. И она обернулась, чтобы отругать меня за это, – его грубый голос слегка срывается. – Не было никакого способа, чтобы она увидела, как машина перед нами ударила по тормозам. Времени было недостаточно, чтобы затормозить. Все было как в тумане, потому что у меня болела голова, но я помню, что кто-то вытащил меня из машины, унося в безопасное место прямо перед тем, как весь автомобиль загорелся. Он был охвачен оранжевым заревом и дымом, настолько сильно, что я не мог даже разглядеть ее внутри. Я думал, что она выбралась. Что кто-то ее спас.
Это то, что он нес на своих плечах большую часть своей жизни. Грех, который, как он считает, совершил. Который является корнем всей его боли, винит сам себя в смерти своей мамы.
– Я сделал это, – он тычет себя в грудь. – Я отнял жизнь у своей мамы, и я заслуживаю расплаты за это. Так что ага, я позволяю ему избивать меня. Но это ничтожная цена оплаты, когда я являюсь причиной, по которой он потерял любовь своей жизни.
Я соскальзываю со стойки, направляясь к нему, не заботясь, что прямо сейчас ему не нравлюсь. Не заботясь ни о чем, что происходило до этого момента прямо сейчас.
Когда я находилась в клинике «Монарх», в одной из моих групп была молодая девушка. Она боролась с депрессией и серьезным селфхармом, используя свои бедра и запястья, чтобы справиться с внутренними проблемами.
Это отвратительно, особенно когда ты один.
Рук, он собирался воевать против этого, даже не зная, кто был врагом.
Но то, что он позволяет своему отцу бить себя, заставляет Алистера драться с ним, просит Тэтчера резать его, – это то же самое, что и то, что та девушка сидела в своей комнате с лезвием бритвы, прижатым к ее коже. Он хочет видеть, как внутренняя боль отражается снаружи.
Он стал зависим от нанесения себе ран, как способ справляться со смертью своей мамы, справляться со всем, что он когда-либо терял. Включая меня.
– Рук, – почти шепчу я, тянусь пальцами, чтобы дотронуться до него, – ты не убивал свою маму. Это был ужасный несчастный случай? Да, но это именно так и было. Несчастный случай.
