Текст книги "Истины, которые мы сжигаем"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

Его глаза превращаются в инферно, горят так ярко, такой зеленью, это гипнотизирует.

– Хочешь снять маску? – он поднимает свой шлем, подталкивая его ко мне, холодный материал прижимается к моему животу. – Тогда покажи то место, которое ты ненавидишь больше всего на свете, а я покажу тебе, как заставить его задохнуться от пепла девушки, которую они оставили гореть.

Рук

Я видел много дерьма, когда был под кайфом.

Сэйдж Донахью, выходящая из винного магазина с бутылкой клубничной водки, превзошла все.

Она смыла макияж в туалете на заправке, и глаза, как у енота, исчезли, обнажая все до единой веснушки цвета корицы. Сияние искусственного освещения отражалось от ее кожи.

Это была совершенно новая Сэйдж. На протяжении всего времени, что я живу в Пондероза Спрингс, я никогда раньше не видел ее такой.

Привлекательный яд, Рук.

Существо, созданное для обмана. Созданная смертоносной.

Осторожно, напомнил я себе.

Поездка к дому ее семьи у озера была быстрой, учитывая, что она мурлыкала мне на ухо: «Быстрее, быстрее, быстрее».

Но время, кажется, пролетело только потому, что я мог сосредоточиться на дороге и на том, как она прижималась ко мне. Она сидела позади меня на моем мотоцикле, обхватив руками так крепко, что я чувствовал, как ее ногти зарывались в мою толстовку. Сила, с которой она сжимала мой торс, дразнила, у меня текли слюнки от перспективы, что я почувствую боль.

Когда мы подъехали к дому на берегу озера, я уже знал, что произойдет. Есть причина, по которой она привела меня сюда. Вопрос в том, почему именно это место? Что оно значит для нее?

Сэйдж спрыгивает с мотоцикла, просит меня начинать, упомянув что-то насчет туалета, прежде чем исчезает внутри, оставив дверь открытой, чтобы я мог последовать за ней.

Я двигаюсь на автопилоте. Мои действия те же, что я делал много раз до этого, в моих подергивающихся руках непреодолимое желание, когда я приступаю к работе. Все шаги рассчитаны; я – опытный хирург за работой, когда расстегиваю молнию на рюкзаке и достаю бутылку с бензином, жидкость для зажигалок и спички неизвестной торговой марки. Ни за что, только не мои «Лаки Страйк».

Как жаль, реально. Двухэтажный особняк выглядит как радость для семейного отдыха. Вся дорогая мебель, посуда, аккуратно расставленные фотографии – все это пойдет прахом в течение следующего получаса.

Сгорающее дотла место с призраками. С воспоминаниями. Что-то значимое – вот моя ахиллесова пята, наблюдать, как все эти отложенные воспоминания будут взмывать ввысь во вспышке оранжевого тумана, не оставляя ничего, только пепел, который осядет на землю.

Нет другого способа избавить себя от прошлого, кроме как поджечь его.

Мой телефон вибрирует в кармане толстовки, когда я выливаю почти весь бензин на кухонный пол.

Алистер: Где ты?

Моя первая реакция сказать что-нибудь забавное типа «хочу подарить богатой девчонке ночь всей ее жизни». Но затем я останавливаюсь, мои пальцы зависают над клавиатурой.

Я предполагаю, у него был дерьмовый день дома, и он нуждается в некой терапии. В любое другое время я бы сказал «да», встретился бы с ним в его подвале, где он тренируется, и позволил бы ему избить меня до полусмерти.

У большинства друзей есть то, что их связывает. Просто у нас это работает не так, как у других.

Алистеру требуется время от времени причинять кому-то боль, бить своим кулаком по телу, чтобы весь гнев на долю секунды покидал его, стремление отмщения семье, которая всегда воспринимала его как «другого».

Ему требуется это, а мне нужна эта боль.

Вот как мы коммуницируем. Так мы все связаны друг с другом. Мы понимаем, что нужно другому, каким бы мрачным и мучительным это ни было. Мы готовы сделать что угодно друг для друга.

Вместо своего первоначального ответа я отправляю ему сообщение, давая понять, что я вышел прокатиться, вернусь позже и что встречусь с ним завтра.

Я никогда не врал ему, никому из них, но кое-что нужно выяснить, прежде чем парни узнают.

Правда в том, что я не доверяю этой девушке.

Но я доверился девушке, которая стояла передо мной на треке. Той, которая выглядела сломленной и растерянной. Я доверился девушке на той сцене, и до тех пор, пока не появится единственно настоящая версия Сэйдж Донахью, она будет моим секретом.

Тем не менее, мы начинаем не лучшим образом, учитывая, что она сказала мне, будто направляется в туалет, а я наблюдаю, как она сбрасывает обувь во дворе, направляясь к причалу, который устремляется в воду.

Она уже искажает истину, которую так отчаянно пообещала мне.

Я ставлю бутылку на стойку и выхожу из стеклянной раздвижной двери, чтобы последовать за ней. Рядом с ней на краю деревянного причала стоит открытая бутылка водки, ее ноги свисают с края. Темно, только луна освещает непрозрачное озеро, вода которого кажется неподвижной и безмятежной.

– Знаешь, весь смысл этого был в том, чтобы ты устроила пожар. Я просто поставщик, стоящий за всем этим.

Она подносит бутылку к губам и делает глоток вонючей жидкости. Я улыбаюсь, когда она слегка покашливает. Ее тело сотрясает дрожь, когда она пытается избавиться от ожога алкоголем.

– В фильмах это выглядит проще, когда проделывают это, ничем не запивая, – она кашляет, вытирая рот тыльной стороной ладони.

– Да, но в фильмах они пьют воду, – кряхчу я, опускаясь на задницу и усаживаясь рядом с ней так, чтобы бутылка была между нами. – А если ты увидишь кого-нибудь, кто может пить водку, не запивая ее, значит у них есть раны, которые жгут сильнее, чем алкоголь.

Я смотрю через озеро на пустые дома, на их пустынные окна и темные задние веранды.

– Когда я была маленькой, мы часто приезжали сюда на летние каникулы. Роуз и я лежали на этом причале после того, как целый день плавали на каноэ по воде, додумывая очертания облаков. Мы пролежали здесь так долго, что, казалось, обгорели до хрустящей корочки. Кто ж знал, что солнце может так сильно пробиваться сквозь облака, – она смеется, снова хватаясь за горлышко бутылки и зажимая ее между ног.

Прошло много времени с тех пор, как я слышал, как кто-то рассказывает о хороших воспоминаниях детства. Еще больше времени прошло с тех пор, как я чувствовал, каково это.

Я стал чужим для своего собственного родителя.

Иногда я вспоминаю, как моя мама подрезала розы на заднем дворе, и какой вкус был у ее лимонада после того, как я целый день бегал во дворе. Или запах свежеиспеченного хлеба на кухне и звуки смеха.

Я помню их, но как будто это происходило с другим человеком.

Как будто я был призраком в доме, наблюдающим за юной версией себя, никогда по-настоящему не переживавшим эти моменты радости.

Теперь они даже не кажутся реальными. Миражи, которые я выдумал, чтобы мой рассудок мог справиться с моей нынешней жизнью дома.

– Когда мы вошли в дом, смеющиеся, опьяненные солнцем, счастливые, моя мать посмотрела на нас так, словно мы совершили государственную измену, – она взмахивает рукой, указывая на черную воду, и сурово хмурится. – Она сказала: «Девочки! Женщины платят миллионы, чтобы избавиться от морщин и дряблости кожи из-за слишком долгого пребывания на солнце. Вы испортите эту упругую кожу. И Сэйдж, тебе лучше знать. К завтрашнему дню кожа Рози перейдет в загар, а ты еще несколько недель будешь похожа на помидор-переросток!»

– Значит, я был изначально прав. Твоя мать – пизда.

– Она такая и есть. Она всегда была такой, – Сэйдж смеется, кивая в знак согласия. Придя в себя, она продолжает. – Это был первый раз, когда я почувствовала зависть к своей сестре. Первый раз эта уродливая зеленая штука заставила меня злиться на кого-то, кем я всегда восхищалась.

Я позволяю ей говорить откровенно, прислушиваясь к ее словам, пока она изливает душу, одновременно подпитываясь алкоголем.

– С годами моя зависть только росла. После произошедшего здесь, после того, что они позволяли ему делать со мной, когда гас свет и заканчивались вечеринки, я стала подлой и злобной. Однажды, пока она спала, я приклеила жвачку к ее волосам. Испачкала ее кроссовки грязью. Говорила ужасные вещи, все время размышляя, почему я была единственной, к кому он прикасался. Почему он прошел мимо ее спальни только для того, чтобы проникнуть в мою, – ее голос срывается от слез, которым она не дает пролиться, отказываясь быть такой уязвимой при мне. – Это был порочный круг, который привел меня к той точке, где я возненавидела себя. Вместо желания того, чтобы этого никогда не произошло ни с одной из нас, я была в ярости, что этого не случилось с Роуз. Завидовала тому, что она была в блаженном неведении и счастлива. Боже, насколько это ужасно? Насколько я ужасна?

Мои пальцы сжимают зиппо в кармане толстовки при мысли о невинной маленькой девочке, которую приучили ненавидеть свою вторую половинку, подвергли грумингу²¹ и осквернили, когда она была еще ребенком. Хотя я не из тех, кто говорит о добрых делах или человеческой порядочности, даже я знаю, насколько это отвратительно. Какие чертовски мерзкие ее родители, что позволили этому случиться, что не придушили этого сукина сына голыми руками.

Сэйдж живет жизнью без справедливости. Одна.

– Я люблю свою сестру, Рук. Я знаю, что я чувствую, будто поступала с ней неправильно, и я бы сделала все на свете, чтобы исправить это. Я бы сделала что угодно, чтобы защитить ее от повторения чего-то плохого, защитить ее от наших родителей, от меня...

– Не сравнивай себя с ними, – перебиваю я, глядя на нее. – Ты была ребенком.

Она встречается со мной взглядом, волосы растрепаны и взъерошены после поездки сюда на мотоцикле.

– Но сейчас нет.

– Еще есть время измениться, все исправить. Роуз любит тебя, она защищает каждый твой вздох. Мосты не сожжены, – говорю я ей.

Мы никогда не видели, чтобы они ссорились публично, кроме как в той закусочной, но даже когда Алистер отпускал язвительный комментарий о том, что Сэйдж стерва, Роуз откусывала ему голову.

В конце концов, они близнецы, и неважно, какая боль осталась между ними.

– Я не знаю, как быть другой. Не здесь. Здесь мне кажется, что я постоянно тону, задыхаюсь под водой. Я на дне этого озера и кричу, чтобы кто-нибудь помог, чтобы кто-нибудь спас меня, а они все просто сидят на причале. Наблюдая за мной.

Напряжение съедает меня, я готов отдать ей этот крошечный кусочек мести за совершенные преступления. Готов разнести в гребаный хаос этот дом и все плохие воспоминания, связанные с ним.

Может быть, тогда она сможет выплыть на поверхность.

Со вздохом она встает, у нее подкашиваются ноги, когда она пытается сохранить равновесие. Я быстро хватаю ее за талию, поднимаясь со своего места, и удерживаю ее, чтобы она действительно не утонула в озере.

– Полегче. Выпивка, знаешь ли, не делает людей самыми координированными существами в мире.

Мягкость ее тела ощущается странной под моими твердыми руками. Это не похоже ни на что, что я когда-либо чувствовал. Конечно, я прикасался к девушкам, но все они были проезжающими мимо машинами, желающими получить свой пробитый талон только ради того, чтобы сказать: «Я трахалась с Парнем Холлоу».

Я действительно чувствую Сэйдж под своими ладонями, вдыхая ее дыхание с ароматом клубники, считая веснушки на ее щеках. Для девушки, которую весь мир считает сделанной из пластика, боже, она ощущается такой чертовски реальной.

– Я не думаю, что когда-либо так много рассказывала о себе или о своем прошлом. Ну, никогда по-настоящему, – она смеется. – Такое чувство, что это исповедь. Я думаю, ты упустил свое призвание, Ван Дорен. Тебе следовало бы стать священником.

– Что ж, у меня для тебя плохие новости, Театральный Гик, – внезапно мои руки начинают подергиваться по другой причине, и я крепче сжимаю ее. – Ты исповедуешься в своих истинах Люциферу. Кто знает, что я с ними сделаю.

Ее глаза такие, блядь, голубые, клянусь богом, они светятся, когда она наклоняет голову, обнажая шею, а ветер подхватывает ее волосы. Я прикусываю нижнюю губу. Молчаливые, грязные мысли ползут у меня по спине.

Я бы хотел оставить на этой шее фиолетовые отметины. Чтобы кожа покрылась волдырями от отпечатка моей руки. Чтобы внутри нее все дрожало, заполнялось, отдаваясь мне и только мне. Я заставил бы ее кончать, пока она просила бы о пощаде, умоляя прекратить наслаждение, потому что это было бы уже слишком.

– Ты веришь им? Всем тем людям, которые называют тебя дьяволом?

Умная девочка, пытается перевести стрелки на меня.

– Когда тебе так часто что-то говорят, даже если это неправда, начинаешь в это верить, – я поднимаю руку и заправляю прядь волос ей за ухо. – Не делай ошибок, Сэйдж. Я нехороший человек. Тебе полезно об этом помнить.

Я не рыцарь в сияющих доспехах и не мягкое плечо, на котором можно поплакаться.

Я мог бы стать для нее расплатой, помочь ей отомстить, даже показать ей, каково это – чувствовать боль, смешанную с удовольствием, но я не тот парень, с которым она будет жить долго и счастливо.

9. ОГОНЬ, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ ГАСНЕТ

Сэйдж

Я не могу перестать думать о нем.

Готовя завтрак, я обжигаю палец о тостер, думая о его прикосновениях.

В душе, когда я закрываю глаза, то вижу его лицо. Четкие скулы, полуприкрытые, остекленевшие глаза, которые другим кажутся безжизненными, но по мне, они хранят в себе гораздо больше.

Когда сегодня Истон надевал мне на палец кольцо с бриллиантом, я представила, как он срывает его с взглядом, полным отвращения.

Все, о чем я могу думать, это то, как ужасно я облажалась, потому что все мои мысли об одном – это Рук Ван Дорен.

Мне следовало бы подумать о плане побега, о том, как выбраться из этого брака по расчету, в который я не была посвящена. В котором у меня не было права голоса, потому что я не могу позволить им так поступить с Роуз.

Единственное одолжение, которое Истон или его семья готовы сделать для меня, – это сохранить все в тайне до выпускного. Сделка заключена, но мы подождем с объявлением о ней, это дает мне еще немного времени.

Две ночи назад у меня руки чесались дотронуться до волос Рука, накрутить на пальцы эти соблазнительные каштановые пряди и слегка подергать, просто чтобы посмотреть, нравится ли ему это.

Я не должна думать о нем, не так, не тогда, когда знаю, что не могу дать ему будущее. Черт, я ничего не смогу дать ему с этим камнем на пальце.

Мысли о нем приведут только к плохому, я знаю это, но мысли – это все, что у меня есть.

Воображение – это все, что я могу получить.

В реальной жизни мне приходится продолжать игнорировать его. Это легко, учитывая, что у него нет моего номера телефона, но в школе, боже, его трудно избегать. Когда я чувствую их присутствие в коридоре, я заталкиваю себя в ближайший кабинет, бегу в противоположном направлении, прячусь за дверьми.

Я не хочу, чтобы он меня видел, потому что не хочу говорить ему правду.

Из-за закрытой двери нашего домашнего кинотеатра раздаются радостные крики, и я падаю головой на черное, кожаное кресло с откидной спинкой, надеясь, что если надавлю достаточно сильно, то исчезну внутри него.

Последнее, чего я хочу сегодня вечером, – это проводить вечеринку в честь Хэллоуина. К счастью для меня, Лиззи и Мэри компенсируют мое отсутствие. Я даже не хотела устраивать эту вечеринку, но когда мои подруги услышали, что моих родителей не будет в городе с Истоном и его отцом, они умоляли воспользоваться моим домом.

Я и так там задержалась, позировала для фотографий, чтобы они облетели весь «Фейсбук» и «Инстаграм», но я быстро скрылась в этой комнате в задней части дома. В основном здесь тихо, и я знаю, что никто не будет искать меня здесь.

Мой потрепанный сценарий «Сон в летнюю ночь» серьезно нуждается в бережной заботе, но я так часто перелистываю эти страницы, что сейчас уже мало что могу для них сделать.

Счастливого Хэллоуина мне.

Свет в комнате начинает мигать, звук выключателя, которым щелкают туда-сюда, отдается эхом. Я, прищурившись, смотрю на дверь, недоумевая, кто бы это мог сюда прийти.

– Ты меня игнорируешь, ТГ.

Я едва не вскрикиваю от звука его голоса, часть меня думает, что это плод моего больного воображения, пока мои глаза не видят его, прислонившегося к дверному косяку.

Не уверена, когда бейсболка, надетая козырьком назад, и футболка с надписью «Трэшер»²² стали тем, что меня привлекает, но это происходит. Дело не столько в одежде, сколько в том, как он ее носит.

Пряди его волос выбиваются из-под бейсболки, руки обнажены и демонстрируют впечатляющие вены, от которых медсестры, вероятно, падают в обморок.

– Что ты здесь делаешь? – шиплю я, резко вставая, чтобы убедиться, что никто не увидел, как он вошел в комнату. Я почти забыла, что на мне надето, пока не замечаю, как он пожирает меня глазами в моем костюме.

– Сайлас трахает твою сестру где-то. Мне нужно убить несколько часов до встречи с Тэтчем и Алистером. Я не хотел пропускать твою вечеринку. Мне грустно, что я не получил приглашение, – он наклоняет голову, дразня меня.

– Тебе нельзя здесь находиться. Нас не должны видеть вместе, – настаиваю я, надеясь, что он поймет намек и упростит ситуацию.

Уходи, уходи, уходи, молча умоляю я. Уходи, пока не стало еще хуже.

– О, да? Почему это? – я ничего не могу поделать, прослеживаю за тем, как он перекатывает спичку по своим темно-красным губам.

– Ты знаешь почему, Рук. Послушай, – я снимаю головной убор со своей головы. – Прошлой ночью я была расстроена и сильно напилась. Я сказала кое-что такое, что…

– Не-а, – он отталкивается от дверного косяка. – Ты этого не сделаешь.

– Сделаю что? Скажу тебе правду? Разве это не то, чего ты хочешь? Нельзя, чтобы нас увидели вместе. Ты понятия не имеешь, какой ущерб это может нанести. Это все испортит.

– Ты не собираешься сидеть здесь и притворяться, что не приходила ко мне прошлой ночью, заплаканная, сломленная, в поисках помощи. Не своего парня, не подружек, даже не свою гребаную сестру – ты пришла искать меня. Ты не можешь притворяться, что не обещала мне все свои истины. Нет смысла снова надевать маску после того, как я уже видел, что под ней.

Мое сердце подскакивает к горлу, забивая дыхательные пути сильным биением. Я знаю, что он прав, но, боже, если Истон узнает – если узнает его отец? Начнется настоящий ад.

– Это не имеет значения. Я знаю, что я сделала! Это было всего лишь один раз. Если кто-нибудь узнает – если Истон узнает – это плохо кончится.

Он широко ухмыляется, как будто я провоцирую его испытать Истона. Я уверена, что он сделал бы это, не задумываясь, просто ради прикола.

– Ты думаешь, я испугаюсь твоего игрушечного мальчика, носящего яхтенные туфельки?

– Не в этом дело, Рук!

– Если это было один раз, скажи мне, почему ты не позволила мне сжечь дом у озера? Почему ты отказалась от этого? Ну же, ТГ. Скажи мне, что ты сказала перед тем, как мы ушли.

Шах и мат.

Он подловил меня. Он уже знает ответ. Я уже говорила ему, и я знаю, он помнит. После моих слов он посмотрел на меня так, словно никогда этого не забудет.

– Я... я не могу вспомнить. Я была пьяна, – мою ложь всегда было невозможно увидеть насквозь, но как будто все, что я умею, вылетает в окно при нем.

– Нет, ты помнишь, – он подходит ближе, смотрит на меня сверху вниз и убирает несколько прядей моих волос. – Что это было? Что-то вроде: «Ты не можешь этого сделать, потому что теперь это все наше». Это твоя исповедь – вот что ты сказала прямо перед тем, как тебя стошнило мне на ботинки.

Мои щеки горят от смущения. Эмоции, с которыми я не сталкивалась годами, переполняют меня, когда я рядом с ним, и я ненавижу это, потому что он это знает.

– Ты репетируешь реплики в темноте на вечеринках. Ты не скучная, богатая девчонка, какой все тебя считают. Я уже видел, что скрывается под этим, Сэйдж.

И ты тот парень, который верит, что он зло. Что он не заслуживает счастья, думаю я про себя, но не говорю этого вслух. Он, возможно, не говорил этого, но я вижу это на его лице.

Недовольная и раздраженная я провожу рукой по своим волосам.

– Просто закрою, по крайней мере, эту чертову дверь, – бормочу я, отступая в сторону и закрывая дверь кинозала, окружая нас тусклым освещением.

Он чувствует себя как дома, с глухим стуком падает на мое прежнее место и берет мой сценарий, листая его.

– Так в кого ты нарядилась? Жена Хью Хефнера²³?

Я смотрю на свой наряд. Облегающее черное кожаное платье в сочетании с сетчатыми колготками в тон, определенно вайб кролика из Плейбоя, но крест на моей шее и головной убор, который я сняла, делали все довольно очевидным.

– Я монашка. Лиз – демон, а Мэри – ангел.

– Нет священника, которому ты бы подчинялась, – он вскидывает бровь и ухмыляется, отрываясь от страниц.

– Это была роль Истона, но он уехал из города со своим отцом, – я прохожу мимо него, затем сажусь в соседнее кресло, убедившись, что между нами достаточно расстояния.

– Почему я не удивлен, что ему досталась роль самоправедного?

Я фыркаю, стараясь не рассмеяться, но соглашаюсь, не произнося этого вслух.

– Дай угадаю, ты одет как придурок? – спрашиваю я, соответствуя его приподнятой брови своей собственной. Я за секунду рассматриваю его наряд с ног до головы.

Он лукаво проводит языком по верхним зубам, поднимает указательные пальцы к голове и шевелит ими.

– Рожденный с рогами, ТГ, рожденный с рогами.

Я стараюсь не смотреть слишком пристально, когда он вынимает спичку изо рта и достает из-за уха свернутый косяк. Как по волшебству, он поджигает красный кончик спички пальцами, что, я уверена, он практиковал годами в своей спальне, прежде чем у него получилось.

Дым клубится из кончика, когда он затягивается, грудь расширяется, пока он наполняет свои легкие, а оранжевое свечение ярко горит.

Запах травки проникает в мои рецепторы, такой резкий и сильный. Мне всегда говорили, что она плохо пахнет, но все наоборот. Запах цветочный и цитрусовый, он заставляет мой нос пощипывать и наполняет рот слюной при мысли о еде, которой не существует.

Густые клубы дыма срываются с его губ, когда он выпускает их, и белый смог растворяется в верхней части комнаты.

– Ты когда-нибудь курила раньше? Или ты просто ограничиваешься клубничной водкой? – его голос более хриплый, более резкий, но он ощущается мягким на моей коже.

– Никогда не пробовала, но я не против. Просто у меня не было возможности.

Медленно перемещаясь, он смотрит на меня, держа косяк во рту, и манит пальцем к себе.

– Иди сюда.

Это мое величайшее грехопадение. Змей, заманивающий Еву в Сад Эдема, чтобы попробовать запретный плод. Я просто не могу сказать, Рук – это змей или плод, возможно, и то, и другое.

Есть причина, по которой я избегала его. Я знала, что будет плохо, если мы окажемся снова рядом. Я потеряла свою бдительность, все свои стены, и теперь у меня нет защиты ни от него, ни от его затуманенных глаз, которые, кажется, манят меня к себе.

Я знала, что, находясь рядом с ним, я буду чувствовать себя хорошо, просто, как это было в доме у озера. Что я не буду хотеть быть Сэйдж, которую видят все остальные. Я просто буду хотеть быть собой.

Я виню во всем свои гормоны, любопытство и то божество, которое благословило Рука Ван Дорена, наделив его лицом ангела и телом бога.

Кожаный материал скрипит, когда я придвигаюсь ближе, наши колени соприкасаются. Предполагать, что это достаточно близко – ошибка. Как только я оказываюсь в пределах досягаемости, он заводит одну руку мне за спину и усаживает к себе на колени.

– Что, черт возьми, ты делаешь? – я упираюсь ладонями ему в грудь, чтобы отстраниться от него, но его рука остается зафиксированной на моей талии, прижимая так, что моя задница упирается в его колени.

– Сиди, – приказывает он. – Когда я буду дуть, ты приоткроешь свои прелестные губки, хорошо, куколка?

Хватка ослабевает, и мои бедра расслабляются. Его рука рисует контур вверх по моему телу, кончики пальцев задевают мои колготки, поднимаются по боку, едва касаясь меня. Я не отрываю от него взгляда, пока он проводит рукой по моим волосам, обхватывая меня сзади за шею.

Он затягивается, задерживая дым в груди и используя свой рычаг, притягивает меня ближе к своему лицу. Я двигаюсь плавно, как крошечная песчинка в перевернутых песочных часах.

Я мельком улавливаю шрам на его верхней губе, и мой язык облизывает то же самое место на моей собственной.

Его губы сжимаются, и с них срывается струйка дыма. Мое тело действует само по себе, открываясь, как он и говорил. Мы парим друг над другом, так близко, что я почти могу представить, каким был бы его поцелуй. Я так остро ощущаю, насколько он теплый, какой широкий под моими бедрами.

Все это время мы наблюдаем за движениями друг друга.

При каждом перемещении, при каждом вздрагивании мы вдыхаем друг друга. Дым начинает заполнять мой рот, и легкие горят от затяжки, когда я вдыхаю, до тех пор, пока он не заканчивается. Я задерживаю его в себе, пока больше не могу, затем выпускаю облако, которое окутывает его лицо, как туман.

Возникает острое желание отстраниться и закашлять, но губы Рука так близко, его рука держит меня крепко, словно он знает, что я попытаюсь отодвинуться от него. Проходит мгновение, прежде чем он ленивыми движениями подносит коричневую палочку обратно к губам.

Это называется шотганнинг²⁴. Я видела это в кино и однажды на вечеринке, но никогда не думала, что это может ощущаться так хорошо.

Как такое простое действие, которое изображается как дрянное, может быть наполнено таким сильны напряжением.

Мы сидим тут, продолжая этот процесс, снова и снова.

И я не могу вспомнить ни единого раза, когда чувствовала себя такой беззаботной. Все, на чем я сосредоточена, – это то, как он ощущается, как он пахнет, как он выглядит. Я погружена в маленький мир Рука и не хочу покидать его.

Вся моя жизнь была посвящена искусственным отношениям, которые едва касались внешнего уровня того, кто я есть. Я существовала в поверхностном мире, как Барби, запертая в своей пластиковой коробке.

До этого. До него.

Прошло десять лет, а я все еще не могу подобрать для этого нужных слов.

Несмотря на то, что все говорили, и что они будут продолжать говорить, несмотря на его анархическое восстание, Рук Ван Дорен – это то, что действительно ощущается как настоящая жизнь. Это существенная, туманная сила, которую невозможно разбавить или потушить.

– Огонь, который никогда не погаснет, – шепчу я вслух, совершенно не задумываясь.

В голове ощущается легкость, гул на другой волне, чем обычно. Все ощущается более интенсивным – музыка с вечеринки, глухой звук у меня в ушах, то, как двигаются подо мной бедра Рука, запах травки.

Он кладет в подстаканник наполовину выкуренную сигарету, зажженной стороной вверх, вишенка все еще ярко горит.

– Ты собираешься быть той, кто впадает в философию под кайфом? – уголок его рта приподнимается, одаривая меня резкой усмешкой.

– Нет, нет, – я качаю головой, мои волосы падают передо мной. – Гомер, он писал в «Илиаде» о природных газах, которые исходят из трещин от известняка в горах рядом с Олимпом. Он назвал их «огнем, который никогда не гаснет». Я думаю, это ты.

Я отстраняюсь от него, откидываю голову назад, мои руки все еще лежат у него на груди, когда я трусь телом, испытывая что-то, что, кажется, выходит из-под моего контроля. Я лечу, парю над облаками.

Ощущение, что моя кожа гудит, как «Поп-Рокс»²⁵. Давление усиливается на моих бедрах, и я опускаю взгляд на руки Рука, которые сжимают меня, удерживая в опасной неподвижности. В этом положении я чувствую, как сильно эта поза влияет на него.

Пульсация распространяется по моему ядру, когда я чувствую жар от его эрекции, прижимающейся ко мне. Бабочки трепещут в моем центре, а сердце выпрыгивает прямо из груди.

Напряжение нарастает внутри меня, и мое вожделение начинает стремиться к большему удовольствию, мои бедра двигаются, раскачиваясь вперед, затем назад, несмотря на то, что он крепко держит меня.

Раз, два.

– Сэйдж, – выдавливает он сквозь стиснутые зубы, – или перестань двигаться, или ты будешь оттрахана.

В любой другой нормальной ситуации я бы остановилась. Я бы вернулась к реальности и сказала бы себе, что это только усугубит ситуацию.

Но это ситуация ненормальна.

Это он.

Я снова трусь об него. Я обвожу кончиком языка контур его губ. Даже небольшое ощущение его вкуса уже заставляет мою кровь закипать.

– Я действительно хочу поцеловать тебя прямо сейчас, – бормочу я, мой тон приглушенный и глубокий. Без согласия моего разума мои руки сжимают его футболку «Трэшер» между моими ловкими пальцами.

– Тогда поцелуй меня.

Борясь с последними остатками своей решимости, я отвечаю:

– Отношения между нами – неправильно. Это закончится трагически. В конце мы не будем вместе.

Я вздрагиваю, когда его грубые ладони скользят вверх и вниз по моим бедрам, его указательный палец в отчаянной близости к подолу моего платья. Я даже не заметила, как сильно оно задралось на моем теле, моя задница практически наружу.

– Я могу показать тебе, насколько правильно мы можем чувствовать себя вместе.

– Мы не можем говорить... о! – у меня перехватывает дыхание, когда он обнаруживает, насколько я на самом деле обнажена. Я не хотела, чтобы в этом платье были видны линии трусиков, поэтому сегодня я обошлась без них. Теперь я чувствую, как его большой палец проводит вверх и вниз, размазывая мою влагу.

Мои ногти впиваются в его футболку.

– Мы не можем никому рассказать, – заканчиваю я, пытаясь приподнять бедра навстречу его прикосновениям.

– Тогда это будет наш маленький грязный секрет, – выдыхает он напротив меня, прикусывая зубами мою нижнюю губу.

Я сдаюсь, уступая. Я чувствую, как мое тело разгорается от потребности, желая большего, чем просто его умелые пальцы. Мое горло сжимается, когда его большой палец надавливает на мой чувствительный клитор, описывая ленивые круги, от которых у меня сжимаются пальцы ног.

Я поднимаю руки к его плечам, обнимая его за шею.

– Ты сможешь это сделать, Рук? Сможешь держать свой рот на замке и быть моим маленьким грязным секретом?

Он решительно хватает меня за затылок, соединяя наши губы вместе, скрепляя эту сделку, сколько бы она ни длилась. Ощущение его бархатного языка, сплетающегося с моим, заставляет меня стонать. Все ощущается горячим, как будто я подключена к обогревателю. Я пытаюсь двигать ртом в том же темпе, удовлетворяя его голод.

Неправильно, неправильно, неправильно.

Ты причинишь боль себе, причинишь боль ему. Ты знаешь, что в конце этого туннеля нет света. Невозможно выбраться из-под контроля твоих родителей без того, чтобы они забрали Роуз.

Только я эгоистка.

Я чертовски эгоистична, что поддаюсь этому, но все просто кажется таким…

Правильным.

Он решительно отрывает мои губы от своих, смотря на меня горящим взглядом. Его розовые губы блестят, заставляя меня хотеть большего.