Текст книги "Истины, которые мы сжигаем"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Я смотрю на него, мои пламенные глаза встречают его ледяные.

– Мне нужно, чтобы ты сделал мне больно.

13. ИСХОД

Сэйдж

Желудочная кислота льется из моего горла, выплескиваясь в унитаз подо мной. Я хватаюсь за все, что находится рядом, пытаясь подготовить морально себя к боли.

Внутри меня не осталось ничего, что можно вырвать. Каждый раз моя грудь вздымается, мои органы сжимаются и сдвигаются, выделяя лишь несколько лужиц зеленовато-желтой желчи. Я устроилась поудобнее на полу в своей ванной, оставив школу, и пришла прямо сюда, желая избежать контакта со всей человеческой жизнью.

Никакой макияж или язвительная реплика не могли скрыть происходящее внутри.

Я потратила все свои силы на сохранение бесстрастного выражения лица по отношению к Руку, сдерживая все это глубоко внутри, и сейчас это выходит наружу.

Мое тело наказывает меня за то, что я с ним сделала.

Очередная волна тошноты накатывает, когда теплые слезы текут по моему лицу. Все, что я могу видеть, – это его глаза.

Как они потрескивали и раскалывались, показывая такую большую боль и злость. Я физически наблюдала, как он сжигал в своем теле все положительные чувства, связанные со мной.

Все хорошее, что я так старательно поднимала на поверхность, исчезало с каждой ложью, слетающей с моих губ. Я взяла то, что у нас было, и одним разговором похоронила это на глубине десяти футов.

Теперь это мертво. Теперь я мертва.

Мертва для него.

Оставленная гнить с моим собственным сожалением и ошибками, без какой-либо надгробной надписи на моей могиле, потому что я знаю, он никогда не вернется. Ему нет необходимости знать, где меня захоронили.

В тот момент я доказала ему то, что он всегда считал истиной.

Эта жизнь не предназначена, чтобы что-то получить, кроме презрения и страдания для него.

– Сделано?

Я поднимаю тяжелые глаза к двери, едва взглянув на него, прежде чем попытаться притвориться, что его не существует. Я надеюсь, что если буду игнорировать Истона достаточно долго, он просто исчезнет с лица земли.

– Да, – я кашляю. – Теперь ты можешь убираться к черту из моего дома.

Его шаги приближаются, прежде чем я чувствую его присутствие рядом со своей сгорбленной фигурой. Его пальцы храбро отталкивают несколько прядей волос от моего лица и перекидывают их через плечо. Не то чтобы это действительно сейчас имело какое-то значение, потому что в них уже есть рвота.

– Ты лжешь мне, Сэйдж? – он мурлычет ласково, голос успокаивающий, но его рука – наоборот. Он жадно гладит меня по затылку, обхватывает волосы, запрокидывая мою голову назад, чтобы я смотрела на него. – Ради твоего же блага, тебе лучше не лгать мне.

– Убери от меня свои руки! – кричу я, толкая его руками сильно в грудь. Он падает из положения корточек прямо на задницу, и все это время на его лице странная ухмылка. – Я сказала тебе, я сделала это. Сделала, ты, самодовольный ублюдок.

– Тц, тц, – цокает он, качая головой. – Раньше я всегда находил наши отношения довольно пресными. Думаю, в будущем это действительно добавит нам остроты, детка.

– Меня от тебя тошнит, – выплевываю я ему, смотря на него с выражением отвращения на лице.

Новая волна эмоций бурлит внутри меня, и мне отчаянно хочется свернуться калачиком на этом полу и плакать.

Но я не дам Истону этого. Он готовится взять все, чем я являюсь; я не доставлю ему удовольствия наблюдать, как ломаюсь больше, чем уже сломалась.

Неужели я действительно думала, что смогу оторваться от всего этого? Уйти и, в конце концов, остаться с Руком? Неужели я действительно позволила любви снова сделать меня такой наивной во всем?

– Знаешь, от чего меня тошнит? – он встает с пола и отряхивает штаны. – От осознания, что ты позволяла этому гребаному подонку прикасаться к тебе. Это заставляет тебя выглядеть жалко. Ты должна быть благодарна, что я все еще соглашаюсь на этот брак с тобой. Когда я мог бы просто с такой же легкостью взять Ро...

– Не смей, мудак, – предупреждаю я его, принимая такую же позу, как он. Забавно, что даже несмотря на то, что он выше, из-за его синдрома маленького члена создается впечатление, что я разговариваю с ним свысока. – У нас была сделка, и я выполнила свою часть.

Через несколько дней после рейв-вечеринки Истон украл мой телефон. Представьте себе, я узнала, что этот психопат пробрался в мой дом, пока я спала, чтобы сделать это. По его мнению, он был внимательным парнем и принял меры.

Для него не составило труда найти наши с Руком сообщения или выяснить, от кого они были.

Когда он уличил меня в этом, я подумала, как прекрасно. Разве это не глупо? Я подумала, это значит, что я могу послать его на хрен раньше, чем предполагала. Что Рук и я будем вместе открыто до выпускного.

Я побежала раньше, чем смогла ходить. Я была слишком взволнована предстоящим временем, вместо того чтобы сосредоточиться на том, что стояло прямо перед нами.

Они не могли заставить меня или Роуз сделать это. Это незаконно, а нам уже по восемнадцать. Мы могли бы уехать и никогда не оглядываться назад. Сайлас сделал бы это ради нее в одно мгновение, а я бы полностью доверилась Руку.

Что он был бы рядом. Что, когда я рассказала бы ему, он не допустил бы этого. Он бы боролся за меня.

Истон кивает, потирая рукой подбородок, когда оглядывается вокруг.

– Я просто должен знать: ты действительно думала, что тебе это сойдет с рук? Что я не узнаю, что ты с ним трахалась?

– Ты узнал, потому что ты сумасшедший и украл мой телефон, – я проталкиваюсь мимо него, направляюсь в свою комнату, представляющую собой катастрофу, обшариваю кучу одежды на полу в поисках одной определенной вещи. – Не ставь себе в заслугу то, что ты разобрался во всем самостоятельно. Ты не настолько умен.

Я хочу уйти. Я хочу, чтобы этот разговор закончился, чтобы я могла собрать вещи и отправиться в дом у озера. Остаться там на несколько дней и притвориться, что все в порядке.

Если я постараюсь достаточно сильно, то смогу закрыть глаза, поглубже закутаться в его толстовку, и будет ощущаться, как будто он рядом.

Я просто... я просто.

Хотела бы я знать, что тот последний раз, когда я прикасалась к нему, был последним.

Тот понедельник после рейв-вечеринки, когда он затолкал меня на заднее сиденье моей машины на школьной парковке, был последним разом, когда я чувствовала его напротив себя. Его бедра у меня между ног, дым от его косяка и наше тяжелое дыхание на запотевших стеклах.

Я хватаюсь за сердце, сжимая кулаком футболку, пытаясь успокоить бьющийся внутри орган. Вода уже мне по грудь, выжидаю с жадностью, когда плотина прорвется, так чтобы полностью утопить меня. Я боролась весь день, боролась, чтобы держать голову над волнами, но я так устала от борьбы.

Боль от воспоминаний это и есть плотина, и она только что прорвалась.

Я до сих пор могу чувствовать его пальцы, пробегающие по моей ключице, как его ухо прижималось к моей груди. Как его длинные волосы щекотали меня, но я не была против. Мне нравилось, каким теплым он ощущался, прижимаясь ко мне, несмотря на то, что он был весь липкий от пота, в появлении которого мы оба были замешаны.

– От чего этот шрам? – его туманный тон ласкает мою кожу, как бархат, подушечки его пальцев касаются неровности на моей коже .

Я рассказала ему историю о том, как в детстве упала с карусели, и как после этого мама перестала разрешать мне играть на детской площадке. Она боялась, что я нанесу непоправимый ущерб своему лицу, и, не дай бог, буду выглядеть не идеально.

– Рози думает, что это подскажет мне, кто моя родственная душа, – я замолкаю. – Я думаю, она говорит мне это просто для того, чтобы заставить меня чувствовать себя лучше.

– Почему она так думает?

– У Сайласа шрам на мизинце в точно таком же месте, где у нее родимое пятно. Метки душ. Так она их называет, – мои руки прочесывают его волосы, накручивая некоторые пряди, и я надавливаю ногтями на кожу его головы, зная, как сильно ему это нравится.

Он внезапно перемещается, немного откинувшись назад, чтобы между нами было некое пространство. Неторопливыми движениями он поворачивает к себе горящий кончик косяка и подносит его к моему рту, чтобы я могла затянуться.

Я заполняю мои легкие, а когда заканчиваю , он вводит вишневый кончик в свою кожу. Шипение кожи вызывает дрожь в позвоночнике. Несмотря на то, что я под кайфом, я знаю, что то, что он сделал, реально.

Иисус, он даже не вздрогнул. Он едва пошевелился.

Мои глаза на мгновение расширяются.

– Что, черт возьми, ты делаешь? – ругаюсь я, хватая его за запястье, оттягивая жар подальше от его тела, в шоке от того, что один человек может так быстро справиться с такой сильной болью. Он даже не задумался, он просто сделал это.

Неприятный, багровый ожог остался чуть выше его ключицы. Злая метка покрыта пеплом от дыма, и я знаю, что это больно, но он никак не отреагировал.

Он продолжает смотреть на меня, глаза пылают сквозь дым .

– Доказываю, что Роуз права.

Нет такого количества глубоких вдохов, которые могли бы меня успокоить. Вода поднимается слишком высоко, слишком быстро. С меня хватит.

Я судорожно ищу толстовку, думая, что если я смогу почувствовать его запах, хотя бы легкое дуновение, то это поможет справиться с болью в моей груди. Ощущение, что моя кожа отслаивается, а нервные окончания подвергаются воздействию кислорода.

Никто не говорит тебе, насколько болезненны могут быть панические атаки.

Я расчесываю горло, чувствуя, как это обжигающе горячо. Потираю рукой шрам на шее, зная, что я никогда не смогу смотреть на него в зеркале как прежде.

– Ты слышишь меня? – с настойчивостью спрашивает Истон, хватаясь за мое предплечье только для того, чтобы заставить меня пытаться вырваться из его хватки.

– Прекрати прикасаться ко мне, Синклер. Я сказала тебе, я сделала то, что ты просил. Теперь оставь меня в покое.

– Не уважай меня сколько угодно, Сэйдж, – он сжимает крепче, притягивая меня к своему телу, отчего моя паника только усиливается. – Через несколько месяцев это не будет иметь значения, потому что ты будешь принадлежать мне. Я превращу тебя в симпатичный маленький трофей, в покорную жену, и меня не волнует, если для этого мне придется разорвать этот язвительный рот.

Слюна брызжет у него изо рта, попадая на мое лицо. Я скрежещу зубами, пристально смотря на него снизу вверх, и пытаюсь вырваться из его хватки, но он только крепче сжимает меня.

Всхлип пытается сорваться с моих губ от нарастающей боли, вызванной давлением.

– Ад замерзнет, когда ты сломаешь меня, но, во что бы то ни стало, сделай все, что в твоих силах, – выдавливаю я, сражаясь за сохранения фасада, несмотря на все происходящее.

Я сойду с ума от боли в сердце, вспыхивающего гнева и ощущения удушья.

– Да поможет тебе бог, если ты не разбила ему сердце, и я имею в виду, уничтожала до тех пор, пока от него ничего не осталось, – Истон агрессивно прижимается своим лбом к моему, резко сталкивая наши лица. – Я сделаю так, чтобы мой отец позаботился о Роуз. Ему ничего не стоит потянуть за ниточку и пуууф, – он шевелит пальцами на свободной руке. – И вот она уже исчезла. Полностью стерта с лица земли, и ничего больше не слышно о ней.

Я сглатываю желчь, понимая, что в первую очередь именно по этой причине я вообще согласилась на все это. Я не уверена, что Истон блефует, но готова ли я поставить жизнь Рози на это?

Я не могу. Не тогда, когда я знаю, сколько денег зарабатывает Стивен Синклер. Не тогда, когда я знаю, насколько он могущественен. Я не могу рисковать этим. Я не могу рисковать тем, что она пострадает или, что еще хуже, умрет из-за моего эгоизма.

Я была эгоистична всю свою жизнь.

Для всех участников будет лучше, если я просто заткнусь и буду делать то, что мне говорят. Жизнь Рука будет проще, а Роуз будет счастлива.

Вот что важно.

– У тебя нет яиц, – шиплю я.

– Испытай меня, пизда.

Я даю ему пощечину, не раздумывая ни секунды, с такой силой, что это заставляет его голову повернуться в противоположном направлении.

– Не имеет значения, что ты со мной делаешь, Истон, – я смеюсь ему в лицо, именно так я сегодня сделала с Руком, но в этот раз, я не прикидываюсь. Имею ввиду, этот горький, скисший смех, который льется из меня, как яд. – Не имеет значения, сколько папочкиных денег или его контроля есть у тебя. Ты никогда не станешь Руком. Ты никогда не будешь обладать мной так, как это сделал он. Даже близко нет. Так что вперед, ломай меня, потому что я вскрою тебе вены, пока ты пытаешься сделать это.

Моя грудь вздымается и опускается, втягивая воздух и выдыхая его быстрее, чем проходят мгновения. Истон изменился – я изменилась. Несмотря на то, что я с первых секунд чувствовала, что внутри него есть тьма, он был когда-то порядочным человеком.

Старшая школа, ожидания, его отец. Они превратили его в кого-то совершенно другого.

Со мной произошло то же самое.

Мы одинаковые, Истон и я.

Коварные, фальшивые, люди с раздутым эго, без всякого уважения к другим.

Может быть, это судьба, что мы оказались здесь вместе.

Я ожидала этого. Честно, я ожидала.

Я толкнула его слишком далеко за грань, но, тем не менее, я сглатываю, когда вижу, как он поднимает руку, готовый ударить меня.

Мое тело напрягается, застывая, подготавливаясь к удару, но его не происходит. Вместо этого я слышу, как открывается дверь и раздается голос моего отца.

– Сэйдж, где ключи от твоей машины? – он останавливается. – Я чему-то помешал?

Истон прочищает горло, опуская свою руку.

– Нет, сэр.

Теперь, когда мой отец здесь, я отстраняюсь от него и обхватываю себя руками.

– Зачем тебе нужны мои ключи?

Он вздыхает, проводя рукой по лицу.

– Я должен ехать в Портленд, а твоя мама требует машину для себя. По-видимому, кто-то поджег дом у озера. Пожарные ждут моего приезда, чтобы я мог написать заявление в полицию. Кто бы это ни сделал, очевидно, он хотел, чтобы мы знали, что это не несчастный случай.

И затем все действительно разваливается. Когда вся моя душа разлетается в дребезги на полу передо мной.

Я позволяю слезам свободно падать. Я позволяю им бежать мимо моих протоков и покрывать мои щеки своим теплом.

Он не смог даже позволить мне иметь эту единственную вещь.

Я сломала его, поэтому он забрал у меня все. Он оставил меня ни с чем.

Дом у озера был моим еще до того, как стал нашим. Если кто-то и заслуживал сжечь его дотла, это должна была быть я.

Я знаю, я не имею права расстраиваться. Я наговорила ему ужасных вещей; сказала все, что должна была, чтобы заставить его поверить мне, чтобы он не пытался вернуться.

Но я думала… Я думала, что смогу сохранить дом у озера. Я могла бы использовать его как нашу капсулу времени, приходила бы туда, когда мне необходимо было бы вспомнить, каково это – быть с ним.

А теперь я не могу даже сделать это.

У меня ничего не осталось.

Последний из нас был сожжен внутри того дома.

Я ненавижу его за то, что сделал это, за то, что он забрал то, чем мы были, и заставил все это перестать существовать. Сжег все доказательства, весь смех, все воспоминания.

Как будто их не было никогда прежде.

Я ненавижу его за это.

Я ненавижу его.

Я чертовски ненавижу его.

Но не так сильно, как он ненавидит меня.

АКТ 2

ВОСХОЖДЕНИЕ БОГА ОГНЯ

Он не просто ощущается как огонь.

Он является огнем.

Он – пламя, кремень, ожог.

Подобно египетскому богу Ра, он заключает в себе все теплое.

Он мой Бог Огня, и я живу, чтобы гореть ради него .

Настоящее

14. БЕЛЫЙ ШУМ

Сэйдж

– Откройте.

Я высовываю язык, показывая медсестре внутреннюю часть своего рта, провожу языком слева направо, вверх и вниз. Она освещает полость маленьким ручным фонариком, один раз кивая, она удовлетворена.

После трех недель пребывания в психиатрической клинике ментального здоровья «Монарх» я перестала отказываться от лекарств.

Побочные эффекты, потеря аппетита, постоянная усталость, мигрени – все это лучше, чем альтернатива.

Все представляют себе, как выглядит психиатрическая клиника. Поп-культура и фильмы создали довольно компрометирующий образ. Стигма³⁰, окружающая эти места, довольно ужасна. Я имею в виду, что каждый со своей матерью смотрел второй сезон «Американской истории ужасов»³¹.

Я уверена, что есть учреждения, которые сфокусированы на помощи пациентам, лечении их проблем и дают им надежду на реабилитацию и возвращение в реальный мир.

Но это Пондероза Спрингс.

Это моя жизнь, и в любой момент, когда судьба может бросить меня на растерзание волкам, это обязательно происходит.

Это место – все ваши самые безумные кошмары, которые только можно вообразить.

Закрытая тюрьма с мягкими стенами в палатах и без ручек на дверях.

Они говорят вам, когда вы попадаете сюда, добровольно или, как в моем случае, принудительно, будто все, что они делают – это ради помощи вам.

Что ремни, которые удерживали меня на носилках, когда меня привезли, были для моей защиты. Их работа – обеспечивать мою безопасность в своих белых лабораторных халатах и с планшетами в руках.

Даже когда вы отказываетесь принимать лекарства, а они затаскивают вас в одиночную камеру, где трое мужчин удерживают вас и вкалывают нейролептики³². Даже когда они держат вас там три дня, не сказав ни слова.

Они сажают вас на свои пластиковые кушетки и рассказывают, что это убежище, это место было построено, чтобы помочь вам. Все это для вашего же собственного блага.

Все это время они спрашивают вас снова и снова, опять и опять: «Почему вы пытались покончить с собой? Вы чувствуете сейчас, как причиняете себе вред? Вы уверены? Вы абсолютно уверены, что у вас нет плохих мыслей?»

Да поможет вам бог, если скажете «да» – даже когда я только поступила, то знала, что лучше не отвечать «да» на эти вопросы.

Печально, хотя врачи и медсестры правы.

Они здесь для того, чтобы обеспечить нашу безопасность и защищенность.

Не для того, чтобы на самом деле лечить нас от психического расстройства или делать что-нибудь, что действительно требует от них усилий, чтобы улучшить нашу жизнь.

Ворон парит в утреннем небе, сероватые облака цепляются за его крылья, когда он приближается к деревьям. У меня начинает течь из носа, воздух пощипывает мою кожу. Январь здесь всегда холодный.

За стальными воротами, которые поддерживают безопасность территории, находится река, которую можно увидеть из сада. Ну, это скорее мертвые сорняки и сломанные фонтаны, но, наверное, в какой-то момент где-то здесь были посажены цветы.

– Вас ожидают посетители в обеденном зале, – одна из медсестер дневной смены, Шонда, я думаю ее так зовут, стоит надо мной в том месте, где я сижу на сырой земле.

Холодная роса прилипает к моей выцветшей синей форме, но я наслаждаюсь этим ощущением. Внутри ты ничего не чувствуешь. Даже температуры. Но все же во всем этом есть золотая середина и оцепенение.

На несколько мгновений по утрам я сажусь тут и практически чувствую себя человеком. Я слушаю карканье воронов, медленное журчание реки и вой ветра между стонущими деревьями.

Внутри этих стен нет плохих дней, нет хороших дней.

Просто дни.

Бессмысленные.

Время не имеет значения. Это либо размытое пятно, либо гоночная трасса. Я никогда не понимаю, во сколько я засыпаю, а во сколько просыпаюсь. Дерьмовая ситуация, что когда я просыпаюсь, все, чего я хочу, – это спать.

Если бы в мой выпускной год я увидела, какая я сейчас, меня бы, блядь, хватил инсульт. Ногти обкусаны до крови, постоянные фиолетовые мешки под глазами.

Я больше не та, кем была раньше, и, честно говоря, я так и не узнала, кем хотела быть. Так что это оставляет меня застывшей в лимбе³³.

Потерянной.

Забытой.

Все самоощущение испарилось.

Я стала своего рода пустым колодцем. Только монеты, брошенные внутрь, – это таблетки, отдающиеся эхом внутри стен моей сердцевины, напоминающие мне, что единственное, что наполняет меня, – это пустота.

– Посетители? Ко мне?

Я провела здесь восемь месяцев. Тридцать четыре недели. Двести сорок три дня. Пять тысяч восемьсот сорок часов.

Никогда не было ни единой живой души, которая навестила бы меня.

Ни мой договорной экс-жених, ни мои подруги-фальшивки. Мой отец, уверена, блядь, точно не входил в эти двери, а моя мать, ну, последнее, что я узнала, она была далеко от штатов, помолвлена с кем-то, у кого большие деньги и небольшая продолжительность жизни.

Нет никого, кто бы заботился, чтобы зайти и проведать меня. Когда я была брошена в это место, они выбросили ключ.

После того, что я узнала, из-за того, что я знаю сейчас, я мысленно приготовилась провести здесь всю свою жизнь. Они не выпустят меня, и даже если я выберусь, они убьют меня до того, как у меня появится шанс сделать что-нибудь со своей жизнью.

Печальная истина заключается в том, что меня, на самом деле, это устраивает.

Пока я здесь, по крайней мере, я могу убеждать себя, что Роуз жива.

Смерть пробралась в наши жизни и разорвала связь между нами.

В одну секунду я была близнецом, а в следующую – нет.

Никто не подготавливает тебя к такому. К тому, на что похоже, когда другая половина твоей души умирает. Когда человек, с которым ты пришел в этот мир, уходит раньше тебя.

Это трудно объяснить, но это как постоянно звенящий телефон в моей груди, а на другой линии никто не отвечает.

Все, что у меня осталось, – это чувство вины. Это то, что преследует меня по ночам, не давая прекратиться моей бессоннице.

Непрекращающееся чувство вины за то, что я живу, пока она гниет в земле.

Каждое утро мне подают холодную овсянку, я играю сама с собой в шашки, пока личинки поглощают то, что осталось от ее трупа.

– Сэйдж, привет? Сэйдж, вы хорошо себя чувствуете? – медсестра щелкает пальцами передо мной. – Я говорю да, у вас посетители. Ваш отец и его друг. Они принесли вам завтрак. Должно быть вы взволнованы.

Мой отец? И его друг?

Это фактически противоречие.

У моего отца нет друзей, и он не настолько глуп, чтобы навещать меня. Даже если бы он захотел, он понимает, что я бы ударила его ножом.

Это было последнее, что я пообещала ему. Последнее, что я пообещала Роуз, даже если она не была жива, чтобы услышать это.

Если мне когда-нибудь представится такая возможность, я без колебаний покончу с его жизнью, и это будет жестоко.

У меня было много времени, чтобы подумать, как бы я это сделала. Эти мысли являются единственным, что приносит мне реальную радость.

Размышления о том, как он будет выглядеть, умоляя о своей жизни, пока я прижимаю нож к его горлу. Я бы отдала что угодно, чтобы увидеть, как свет в его глазах гаснет, когда мои руки сжимаются вокруг его горла.

Есть миллионы способов сделать это и сузить список практически невозможно. Ни один из них не ощущается правильным – смерть кажется слишком большой наградой за то, что он сделал с Рози.

Хотя наш доступ к интернету здесь ограничен, мы можем читать, и я сделала все возможное, чтобы воспользоваться библиотекой учреждения, выясняя, какой способ самый медленный в убийстве кого-либо. Самый болезненный, самый красочный, самый агрессивный.

Неважно, насколько мрачно или извращенно это произойдет с ним, ничто из этого не кажется верным ответом на то, что он сделал. Даже то, что собаки сожрут его заживо, кажется слишком гуманным.

– Вы уверены, что это мой отец, и вы ничего не перепутали?

– В Пондероза Спрингс есть только один мэр, и его лицо размещено на билборде в центре города. Его невозможно спутать. Разве вы не должны быть рады?

Увидеть человека, из-за которого погибла моя сестра?

– Вне себя от радости, – саркастически отвечаю я.

Она ведет меня внутрь, и моя полинявшая синяя форма трется о бедра, пока мы вальсируем по унылому коридору.

Как всегда, здесь воняет стерилизатором, едкими запахами спиртовых салфеток и латексных перчаток. Меня бесит, что из всех вещей, это единственная, к чему я никак не могу привыкнуть.

В коридоре сегодня шумно, какой-то хаос для места, которое предназначено способствовать душевному спокойствию.

Почти все мои товарищи-пациенты опасны скорее для самих себя, чем для кого-то еще. Представление о том, что психические расстройства являются предупреждающим знаком психотического поведения, было мифом, опровергнутым много лет назад. Я прочитала об этом, как только попала сюда. Я прочитала о многих вещах, о которых никогда бы не подумала, что узнаю, с тех пор как покинула внешний мир.

Однако, бывают моменты, когда некий тремор или галлюцинации выходят из-под контроля. Обычно, всегда, когда у одного человека плохой день, это провоцирует всех вокруг.

Я слышу, как Холлмарк Гарри в своей комнате постоянно поет «Шалтай-болтай». Он получил свое прозвище по той же причине, по которой женщины плачут на своих диванах во время Рождества – он любит фильмы Hallmark³⁴.

Один пациент стучит по двери, требуя дождя; другой дерется с медсестрой из-за того, что ЦРУ следит за ним через радиоприемник, сломанный радиоприемник, у которого, заметьте, даже нет антенны.

Рейган из палаты «3Б» сегодня утром ведет себя тихо, отсыпаясь после седативного, которым ее накачали прошлой ночью. Некоторые люди так ничему и не учатся, и она одна из них. Она здесь дольше, чем я, но каждую ночь я слышу ее крики.

Душераздирающие.

У меня от них болят зубы.

Я ворочаюсь в моем бессонном состоянии, прикрываю уши тонкой простыней в ожидании, когда на дежурство придет медсестра из ночной смены и накачает ее лекарствами.

Это наихудший побочный эффект лекарств.

Бессонница.

Кошмары.

Лежу без сна, слышу рыдания, крики, и понимаю, что мне здесь не место.

Мы доходим до обеденного зала, где из кухни доносится аромат корицы.

Круглые столы, декор в серых тонах и пожилой джентльмен, чье инвалидное кресло припарковано у единственного окна.

Его зовут Эддисон, и у него шизофрения.

Она считалась неизлечимой до тех времен, пока ему не стукнуло далеко за тридцать, а теперь они держат его в таком накаченном состоянии, что его мозг даже не может формулировать целые предложения. Бывают редкие моменты, когда он, кажется, ничем не отличается от меня, но большую часть времени он сидит молча, запертый в собственной голове.

Иногда мне нравится думать, что там лучше, что он счастлив и не закрыт в учреждении, но я знаю, что это неправда.

Я разговаривала с ним однажды, и в том единственном разговоре я поклялась, что никогда больше не скажу «шизик», даже если это будет шутка.

– Звездочка.

Эмоциональная травма вонзает свои когти в мое сердце.

При моих обычных панических атаках я последовательно погружаюсь в разные водоемы. Иногда это озеро, в другой раз океан. В последнее время все чаще меня поглощает чернильно-черный ил, сжирая мои конечности, одну за другой, пока я не исчезаю под ним.

Это совсем не последовательность.

Я могу чувствовать на себе его липкие руки прямо перед тем, как он толкает меня полностью под воду. Резкий вдох воды застает меня врасплох настолько, что у меня начинают слезиться глаза.

Рядом друг с другом, через всю комнату от меня сидят двое мужчин, которых я ненавижу больше всего на свете.

Две морды, которые я никогда не хотела видеть снова, две морды, которые я хочу стереть с лица этой гребаной планеты.

Я злюсь, что они даже способны дышать кислородом прямо сейчас.

Один из них встает, подходя чуть ближе, так, что когда он протягивает руку вперед, его указательный палец с классовым³⁵ кольцом накручивает прядь моих волос.

– Что ты сделала со своими волосами, Звездочка? – выражение его лица наполнено печалью, и я знаю это потому, что его на самом деле волнует это. Я помню, как сильно ему нравились мои волосы.

– Я украла ножницы для бинтов из медицинской тележки и покромсала их, прежде чем старшая медсестра вколола мне седативное, – говорю я с безучастным взглядом. – И если ты не уберешь от меня свою руку, я откушу тебе палец под корень.

Кейн Маккей был тем, кого некоторые, вероятно, сочли бы благородным парнем. Когда-то он был офицером в маленьком городке Пондероза Спрингс, проложил себе путь наверх до ФБР. Каждый при этом гордился им, но день, когда он уехал на обучение, был похож на пробуждение от трехлетнего ночного кошмара.

Предельно ясный сон, который я не могла контролировать. Я полностью осознавала, что застряла в нем, и ничего не могла сделать, чтобы проснуться.

– Ты подросла, – выдыхает он, заставляя меня чувствовать себя мерзко внутри. Возможно, он думает, что я шучу насчет того, что оторву ему палец своими зубами. Но он не знает, что это было бы не самое безумное дерьмо, которое я здесь видела. Это был бы еще один день в психиатрическом отделении «Монарха».

Я провожу языком по внутренней стороне моей щеки, замечая, что годы начали старить его лицо. Большинство женщин, которые его не знают, назвали бы его симпатичным в его рубашке на пуговицах с воротником, аккуратно завязанном галстуке и слаксах.

Большинство женщин не знают, что он вообще не увлекается женщинами или мужчинами.

Он предпочитает маленьких девочек, над которыми он имеет власть. Таких, которые никому не расскажут, таких, которые не смогут.

Маленьких девочек, которым есть что терять.

– С тех пор, как мне было тринадцать? – я скрещиваю руки на груди, желая защитить себя. Раньше я была слишком маленькой, чтобы противостоять ему, слишком напугана, но теперь мне нечего терять. – Ага, примерно в это время ты перестал приходить в мою спальню. Я думала, тебе просто стало скучно, но это потому, что я достигла половой зрелости.

Я прослеживаю за тем, как меняется его лицо, как всего мгновение назад он был сдержанный и выглядел как заботливый член семьи, пришедший навестить меня. Я наблюдаю, как грязь и пауки, которые гноятся у него под кожей, начинают выползать наружу.

Количество раз, когда я думала о том моменте чистейшей радости, которая охватывала бы меня, когда его публично кастрируют, было бесконечно.

Маска, которую он носил, была моей наименее любимой.

Один из защитников, попечитель, тот, кто предположительно должен оберегать вас от монстра под кроватью.

Однако, единственный бугимен, с которым я когда-либо сталкивалась в жизни, был он.

– Вот как это будет? После всего, что я сделал? Ты раньше так сильно любила меня, когда была маленькой.

Я наклоняю голову.

– Ты ожидал, что это будет как-то по-другому?

– Сэйдж, присядь, пожалуйста. Кейн проделал долгий путь, и нам нужно о многом поговорить.

Мой отец заговорил впервые с тех пор, как они приехали, проигнорировав мое заявление о сексуальных домогательствах Кейна ко мне. Хотя его это не беспокоит – да и с чего бы?

Во-первых, он, вероятно, уже знал об этом.

Во-вторых, он продал свою дочь в сексуальное рабство, даже не моргнув глазом.

В-третьих, ему все равно.

Он выглядит так же, как в тот день, когда меня забрали. Ни капля от чувства вины или раскаяния не повлияла на его способность улыбаться жителям Пондероза Спрингс.