Текст книги "Истины, которые мы сжигаем"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Готова поспорить, он даже использует это в своих интересах.

Готова поспорить, что спектакль «горе мне» вызывает к нему тонну сочувствия. Мужчина, который потерял свою жену из-за романа, отец, который потерял одну дочь из-за смерти, а другую – из-за психического расстройства.

Как блядь печально.

– Я не сяду, – я пристально смотрю на него, реально заглядывая в его глаза, чтобы он мог увидеть отражение того, что он сделал. Я хочу, чтобы он почувствовал это, увидел, к чему привели его действия. – Чего ты хочешь?

Я не глупая – он пришел сюда не для того, чтобы проведать меня или посмотреть, как у меня дела. В первую очередь, он причина, по которой я заперта здесь. Причина, по которой я никогда не выберусь отсюда.

Не потому, что я больна или мне необходима помощь. Он засунул меня сюда, чтобы заткнуть, чтобы я не могла рассказать кому-нибудь, что я выяснила.

Я узнала, что он сделал.

Фрэнк Донахью изобразил меня сумасшедшей дочерью, потерявшей рассудок после случайной смерти своей сестры-близняшки.

Даже если меня выпустят, никто не поверит ни единому моему слову, а именно этого он и добивается.

– Пожалуйста.

Мурашки пробегают по моей спине, маленькая сыпь от раздражения вдоль моей кожи.

– Пожалуйста? – выплевываю я в него. – Мне стоит врезать тебе по яйцам прямо сейчас за то, что ты даже подумал, будто можешь произнести это слово в моем присутствии. Пожалуйста? Ты не заслуживаешь того, чтобы о чем-то просить.

– Ты всегда была склонна к драматизму, даже когда была маленькой девочкой, – бормочет Кейн, проходя мимо меня и возвращаясь на свое место рядом с моим донором спермы. – Сядь. Это для твоего же блага.

Единственное, чему меня научило это место, или, ну, что я выучила, это то, что мне на самом деле просто до пизды на все. Меня не волнует, что люди думают обо мне, как другие воспринимают меня или что ожидают от меня. У меня нет уважения ни к кому, кроме себя.

Поэтому мне плевать на демонстрацию моего гнева или отвращения, когда дело касается этих двоих. Здесь нет камер, чтобы играть на них, и даже если бы они были, я бы сделала то же самое.

Я хлопаю ладонями по столу, кипя от злости под моим хладнокровным внешним видом. Я в шоке, какими они поистине являются. Мужик, который домогался меня в детстве, и мужик, который убил моего близнеца, чтобы расплатиться со своим долгом, – как они могли хоть на мгновение подумать, что я сделаю что-то для любого из них? У них нет ничего, чтобы шантажировать меня, и им нечем подкупить меня.

Мои зубы скрежещут друг о друга, когда я выплевываю:

– Либо говорите мне, зачем пришли сюда, либо я собираюсь заколоть вас обоих до смерти пластиковым спорком³⁶.

Никакого блефа. Никакой лжи.

Мой отец смотрит на мои расставленные руки. Неловко я смотрю вниз, полезно убедиться, что моя ужасная оранжевая толстовка на молнии прикрывает их. Затем я думаю, почему я должна прятать шрамы, которые появились по его вине?

Розмари умерла двадцать девятого апреля, и практически месяц спустя меня госпитализировали в клинику «Монарх» после имеющегося «психического срыва».

Всем говорили, что это было из-за потери Роуз и внезапного развода моих родителей. Это было слишком для восемнадцатилетней девочки, чтобы справиться, и город посчитал, что я, в конце концов, не выдержала.

Что на самом деле произошло, так это нечто гораздо более зловещее. Я пришла невинно в кабинет отца с намерением напечатать статью для школы. То, что я делала миллион раз раньше, ожидая увидеть одно и то же увеличенное изображение нашего семейного портрета на мониторе.

Но в тот раз все было иначе.

Когда я вошла в систему компьютера, там всплыло видео, наполовину воспроизведенное, и я помню, как подумала, что это фильм с Джейсоном Стэйтемом.

Мой отец сидел, привязанный к стулу, с растрепанными волосами и в запачканной одежде, а Грег Уэст, преподаватель из Холлоу Хайтс, допрашивал его о деньгах, которые он был должен его боссу. Деньги, которые он занял у секс-группировки, и теперь им не хватало на товар.

И когда не было никакого шанса расплатиться, он предоставил моему отцу выбор.

– Ты умрешь или продашь одну из своих дочерей в качестве расчета.

Я хотела бы удивиться, но не удивилась. Я знала, что мой отец был способен на продажность. Готов сделать что угодно, чтобы сохранить внешний облик. Чтобы оставаться на высоте.

Он с легкостью выбрал Роуз.

Как будто она не была человеком, его плотью и кровью, как будто она была просто именем.

Я бы хотела, чтобы он выбрал меня.

Моя сестра была убита за погашение отцовского долга, и я никогда раньше не испытывала такой горечи во рту от гнева.

Возмездие. Отмщение. Жажда заставить его заплатить.

Я бы сделала что угодно, чтобы заполучить это.

– Нам нужна услуга, Сэйдж, – Фрэнк произносит осторожно, как будто тихое произнесение слов заставят меня простить его.

Я усмехаюсь.

– Иди на хуй.

– Я хотел быть вежлив по этому поводу, Звездочка. Помни об этом, – Кейн спокойно складывает руки вместе. – Твой отец просит по-хорошему. Я нет. Ты будешь сотрудничать с нами или я отправлю тебя в гораздо худшее место, чем психушка.

Звездочка.

Я ненавижу это прозвище.

– Например, куда, на продажу в секс-группировку? – я смеюсь, мне не нужно скрывать ни от кого из них, что я знаю об этом. – Знаешь, я даже не удивлена, что ты причастен к этому, Кейн, – я наклоняюсь к нему ближе, от запаха его лосьона после бритья меня подташнивает. Тот самый, который прилипал к моим простыням в доме у озера. – Ты покупаешь у них маленьких девочек? Есть ли там тоже видео, где тебя шантажируют? Так вот откуда у них в кармане большой плохой агент ФБР?

Его впалые глаза уставились в мои, его челюсти сжимаются, и его выдержка медленно тает.

– Я никогда не причинял тебе боли. Я любил тебя, Сэйдж.

– Вот какую извращенную ложь ты себе говоришь? Так вот как ты способен смотреть на самого себя в зеркало?

Мои кишки выворачивает, я в полном недоумении от того, насколько ебанутым на всю голову должен быть человек, чтобы оправдать свой поступок.

– Независимо от того, что произошло в прошлом, ты будешь помогать нам или ты пожалеешь, что не сделала этого. Есть люди, способные на гораздо худшие вещи, чем я, поверь мне, – в его голосе слышится презрение, что-то, что он, возможно, ежедневно применяет к преступникам. Он думает, что сможет запугать меня, чтобы я помогла ему.

– Уходите, – я сверкаю глазами. – Я ничем не могу вам помочь, и ты ничего не можешь сказать, что изменило бы мое мн…

– Рук Ван Дорен.

Ручка падает в углу комнаты.

И я давлюсь всем, что хотела сказать до этого момента.

Моя тревога становится топливом для воспоминаний о нем.

Быть заключенным в мягких стенах, не имея ничего из своей прошлой жизни, означает, что твой разум – твой лучший друг, а для меня – мой злейший враг.

Я чувствую его, как ожог третьей степени по всему телу. Моя кожа в волдырях от воспоминаний. Мои обугленные кости трещат, снова превращаясь в пепел.

Его имя, воспоминания о его лице, ночной кошмар – каждый раз это толкает меня в инсинератор³⁷.

Хуже всего то, что он – единственное облегчение от этого жжения.

Пламя и огнетушитель.

– Какое мне дело до Парня Холлоу? – меня это заинтересовало, но я держу это при себе.

– Истон был достаточно любезен, чтобы рассказать нам о твоих... отношениях с ним в прошлом году. Мы знаем, что ты была увлечена.

Гребаный мудак.

– Даже если бы я была... – я засовываю руки в карманы своей толстовки. – Не понимаю, какое это имеет отношение к вам двоим или вашим поганым жизням.

Если они выяснят о Руке, мне придется играть по-умному. Они не должны узнать, насколько сильно я заботилась о нем. Они используют его как рычаг, а он – последнее, что у них есть.

Он последний, к кому я испытываю какое-нибудь уважение.

– Некоторые члены «Ореола»...

– «Ореол»? Вы шутите, правда? Вы назвали организацию по секс-торговле «Ореол»? – на моем лице шок, но ни один из них и глазом не моргает.

Все те девушки пропали без вести, их жизни закончились за наличные, никто их не ищет, пока эти придурки расхаживают вокруг, называя организацию «Ореол», как будто это просто очередной бизнес.

– Тривиальное название, Сэйдж. Члены организации пропали без вести. Один из них только что был найден мертвым, – он прочищает горло и протягивает ко мне кремовую папку, чтобы я посмотрела. – Грег Уэст, его тело полностью расчленено и замочено в отбеливателе, оставлено на том же месте, где было найдено тело твоей сестры. Тот, кто это сделал, пытается передать сообщение.

Мне требуется несколько мгновений, чтобы реально услышать, что он пытается мне сказать.

Я сбита с толку, почему это имеет какое-то отношение ко мне, почему они говорят мне это. Часть меня счастлива, что он мертв – это меньшее, что он заслужил.

Я открываю папку, слегка вздрагивая при виде фотографий. Ты думаешь, что достаточно невосприимчива к вещам, чтобы смерть тебя не волновала, пока не видишь, на что некоторые люди способны.

Тело Грега лежит на прогнившем деревянном полу, идеально выложено, даже несмотря на то, что его конечности не прикреплены к туловищу. Ноги, руки, бедра, голова – все тело нарезано на части.

Я съеживаюсь при виде пустых глазниц с темно-красными пятнами. Глаза полностью выдолблены из глазниц.

Больше, чем ужасное состояние тела, я замечаю, насколько все это методично.

Он расчленен безупречно, не раскромсан и не порублен топором. Выглядит почти хирургически. И нет никакой крови, тело почти белое.

Они не торопились и знали, что делают, за вычетом травмы глаз, которая выглядит, будто нанесена с агрессией.

И тут все сходится.

Я перевожу взгляд на отца.

– Они выяснили, верно?

Он ничего не говорит, только смотрит на меня расширяющимися от страха глазами. Чем шире они становятся, тем больше напоминают созревший фрукт, который можно сорвать.

Мой язык покалывает от предвкушения, мое тело не в состоянии сдержать ухмылку, которая распространяется на мои губы.

Держу пари, он каждую секунду оглядывается через плечо. Сердце колотится, ладони потеют от предчувствия. Ожидание убивает его, постоянно задается вопросом, когда они собираются взять свой фунт плоти³⁸ из его тела.

Нет ничего приятнее, чем наблюдать, как человек, который всегда считал себя волком, становится напуганным, испуганным ягненком на пастбище.

Теперь за ним идут реальные волки.

– О, ты действительно в заднице, – добавляю я, смеясь почти радостно.

– Да, мы предполагаем, что твои друзья узнали об организации, и это представляет собой проблему для нас, – Кейн выглядит так, как будто хочет начать обсуждать логистику того, что ему нужно от меня, но я не позволяю ему зайти так далеко.

– Нет, – я качаю головой, посмеиваясь. – Они узнали, что вы сделали с Роуз. Теперь я ничем не могу помочь никому из вас. Сайлас Хоторн не просто убитый горем бойфренд. Он будет убивать каждого, кто хоть отчасти причастен к этому, и его друзья будут прямо за ним, – я провожу языком по нижней губе, встречаясь взглядом с отцом. – Ты убил не того близнеца, папа.

Вспышка надежды разгорается в моем желудке от осознания того, что, даже несмотря на то, что я ничего не могу сделать, находясь в этом месте, есть кто-то там, кто добьется справедливости для моей сестры.

Сайлас знает. Он знал Рози, и у нее попросту не могло быть передозировки, и теперь он может это доказать.

– Никто и глазом не моргнул бы, если бы ты выбрал меня. Истон был бы женат на Роуз. Ты все равно получил бы свои деньги от Синклеров. Мама не стала бы бросать твою жалкую задницу. Ты бы никогда не оказался в таком положении, если бы выбрал меня, – продолжаю я, жар в моем голосе нарастает.

Зависть сосет под ложечкой, завидую, что я не могу помочь им воздать ему по его заслугам.

Что я не могу быть той, кто покончит с человеком, который подарил мне жизнь.

– Теперь к тебе приближается пришествие гончих из ада ради твоей глотки, папа. И они не собираются останавливаться, независимо от того, что ты делаешь, – я смотрю на Кейна, доводя свою мысль до конца. – Не раньше, чем все, кто причинил вред Роуз, будут мертвы.

Они оба смотрят на меня, один – испуганно, боясь смерти, которая, как он знает, скоро придет за ним, а другой – настороженно, не зная, правдивы ли мои слова или это блеф.

– Удачи, – заканчиваю я, отступая от стола, чтобы попросить медсестру отвести меня обратно в палату на весь день. Больше ничего не нужно говорить.

– Не так быстро, Сэйдж, – говорит Кейн. – Они больше никого убивать не будут. Потому что ты поможешь нам посадить их за решетку.

Я качаю головой.

– О, ты так считаешь?

Они, должно быть, чертовски глупы, если думают, что я помогу остановить их. Они делают работу, которую я хотела бы сделать сама.

– Если ты хочешь выйти отсюда, тогда ты возвращаешься в Холлоу Хайтс и работаешь на нас. Ты завоюешь их доверие и вычислишь их план. Ты предоставишь нам доказательства, необходимые для их осуждения, и тогда с тобой закончено. Ты вольна делать все, что ты захочешь со своей жизнью. Мы можем помочь друг другу в этом, – предлагает он, подкупая меня свободой, которую я больше не хочу.

– Я не буду помогать вам. Я смирилась со своей судьбой, что останусь здесь.

Давление становится слишком высоким. Он резко встает, стул скрежещет, и медсестры странно смотрят на него. Он пытается улыбнуться им, но слишком раздражен, чтобы немного смягчить ущерб.

Он подходит ко мне, обхватывая мое тело руками, и притягивает к своей груди. Одностороннее объятие, которое вынуждает меня хотеть облевать всю его рубашку.

– Тогда мы вытащим тебя отсюда, и я выставлю тебя на аукцион, – цедит он, тон низкий и опасный. – В любом случае, ты будешь сотрудничать. Помогаешь нам в нашем расследовании или я продаю тебя по дешевке тем, кому без разницы, как выглядят девушки. Тем, кого волнуют только пытки. Выбор за тобой.

Это может быть то самое.

Мой путь к отмщению за Роуз.

Все, что мне нужно – это разыгрывать спектакль, притворяться, обмануть их, заставив поверить, что я сотрудничаю.

Когда на самом деле у меня есть шанс действовать с четырьмя такими же разгневанными людьми. У меня есть возможность помочь им, помочь Рози.

Единственная проблема в том, что…

– Он не будет мне доверять. Он никогда не будет мне доверять.

– Ты умная девочка, Сэйдж. Разберись с этим.

15. ДЕСЯТКА МЕЧЕЙ

Рук

Терпение никогда не было моей добродетелью.

Честно говоря, я никогда активно не обладал добродетелью. Я больше отношусь к противоположной стороне, которая включает в себя такие вещи, как вожделение, гнев и гордыня.

Ожидание – это то, что я ненавижу. Я являюсь зверем, который работает на инстинктах и адреналине. Тот, кто не задумывается о своих действиях, а просто руководствуется первобытным желанием все уничтожать.

Однако мой первый семестр в университете научил меня не столько химическим уравнениям, сколько тому, что при планировании серии убийств и нападений – ожидание играет ключевую роль.

Особенно сейчас.

Мы все знали, что, как только это начнется, остановиться будет невозможно, пока каждый человек, причастный к смерти Рози, не истечет кровью или не будет разорван на куски. Мы также знали об опасности и последствиях, которые это влечет за собой.

ФБР в последнее время усердно вынюхивает, задает вопросы, собирает информацию. Они пока не допросили и не привлекли кого-либо из нас, но мы не дураки. Мы знаем, что этот город думает про нас и когда зададут вопрос: «Как вы думаете, кто способен на убийство?» – всеобщим ответом будет, что это мы. Та самая репутация, которую мы создали за эти годы, одновременно и помогает, и вредит нам.

Даже при повышенной осведомленности полиции мне по-прежнему все равно.

Почти год я наблюдал, как мой лучший друг все больше и больше становился похожим на труп. Сайлас и без того никогда не отличался особой жизнерадостностью, но мы все знали, внутри него было нечто большее, чем он показывал.

Теперь ничего из этого не осталось.

Вырвано прямо из его души и измельчено в блендере.

Я прикусываю внутреннюю сторону своей ободранной щеки, стараясь не вспоминать, на что были похожи первые несколько месяцев. Те, когда он отказывался выходить из своей комнаты, а я целыми днями лежал на полу у его двери.

Когда я слышал, как плачет его мама, боясь потерять своего старшего сына от суицида, потому что свет внутри него погас.

У меня даже не было времени оплакать Роуз.

Не так, как мне хотелось бы.

Я был так занят, пытаясь сохранить Сайласу жизнь, что не полностью принял тот факт, что ее больше нет. Что ее забрали у него, так же как и у меня. У всех нас.

Больше некому было называть меня РВД, и не было никого, чьи волосы я мог бы взъерошить.

Я потерял младшую сестру и брата в день, когда она умерла.

Гнев переполняет меня даже больше, чем когда это только началось, потому что я знаю, кто в этом замешан, чья это вина.

Когда Алистер рассказал нам, что было на той записи, которую он нашел с Брайар, я хотел действовать немедленно. Я хотел разделать Грега Уэста, как рыбу, и превратить его в собачий корм, затем потратить день на то, чтобы придумать самый болезненный способ пытки, прежде чем тестировать свои версии на Фрэнке Донахью.

К слову, мне постоянно не дает покоя то, как он с легкостью выбрал Роуз. Как он так эгоистично был способен выбирать между двумя созданными им человеческими существами, которые росли на его глазах.

Грег получил то, что он заслужил. Он признался, что именно он ввел ей наркотики, вызвавшие у нее аллергическую реакцию. Он был тем, кто стал причиной ее смерти, и мы решили это соответствующим образом.

Но Фрэнк, он все еще где-то там, дышит.

Ходит, улыбается, ведет себя так, как будто его действия не убили его дочь. Он – главная причина, по которой всем этим людям придется умереть.

Мои руки начинают подергиваться из-за иррациональных искушений. Если я не буду осторожен, то позволю своему гневу гноиться так сильно, что сам расправлюсь с Фрэнком, а я знаю, что пока не могу этого сделать.

Как сказал Алистер, нам нужно быть терпеливыми, чтобы мы могли быть в безопасности.

Были моменты, когда мне хотелось сказать ему, чтобы он засунул эту терпеливость в свою контролирующую задницу, просто потому, что я не забочусь о собственной безопасности. Тюрьма меня не пугает – что они могут со мной сделать, через что я еще не прошел здесь, на воле?

Но парни.

Я не хочу этого для них.

Поэтому я остаюсь терпеливым ради них.

Всегда ради них.

Я наклоняюсь вперед, хватаю лежащий на столе шланг и помещаю мундштук в рот.

Я в «Вербене», кальянном баре в Уэст Тринити Фоллс, который такой же сомнительный, как и город, в котором он находится. Нет никого, кто ненавидит Пондероза Спрингс больше, чем жители Пустоши. У нас есть что-то общее.

Я делаю устойчивую, долгую затяжку из кальяна, чувствуя, как дым заполняет мои легкие. Когда я выдыхаю, плотное облако дыма вылетает из моих губ, и я делаю еще одну затяжку, после чего опускаю шланг обратно.

Я предпочел бы изначально родиться на этой стороне железнодорожных путей.

Здесь ты либо ешь, либо становишься съеденным, стаи диких псов дерутся за объедки, истекая кровью за шанс на лучшую жизнь. Так формируется характер, так отсеиваются слабые.

Я рос среди богатых, где все было либо продажным, либо проданным.

Но «Вербена» – это олицетворение Уэст Тринити.

Он грязный, суровый, и дает мне избавиться от головной боли, связанной с постоянным чертовым престижем. Ослепительной чистотой и модной эстетикой.

Из старых колонок льется песня, сочетание рэпа и музыки, призывающей броситься с обрыва.

Как раз то, что мне нравится.

Сквозь легкий туман ароматизированного дыма от «Фумари Амброзия» я мельком замечаю свою официантку.

Я откидываюсь назад на сидение, еще глубже погружаясь в него и кладу руки на спинку. Я слежу за ней из-под полуприкрытых век, пока она убирает со столов, а мужчины вдвое старше ее пялятся на ее задницу.

Кровь приливает к югу, и я сжимаю челюсти.

Ее лицо скрыто темным освещением, но периодически она попадает в поток слабого освещения, разоблачая цвет своих волос.

Цвет не натуральный – я знаю, потому что волосы отрастают, демонстрируя корни, прямо перед тем, как она подкрашивает их.

Но сегодня вечером они свежеокрашены в цвет шампанского и меди, светло-клубничные языки пламени спускаются каскадом по ее спине, покачиваясь, когда она ходит и поворачивается.

Нет ни одной особенности, которую я заметил в этой девушке. Не думаю, что я даже прочитал ее бейдж. Я не знаю ее цвет глаз или вдруг у нее не хватает зубов. Все это не имеет значения.

Все, что меня интересует, это волосы.

Мой член так сильно врезается в молнию, что это причиняет боль. Он пульсирует, скручивая мои внутренности, так как он требует разрядки. Мои яйца болят от тяжести, эрекция такая твердая, что некоторые мужчины заплакали бы.

Я не получал удовольствия от освобождения в течение нескольких месяцев.

Мой член не был ни в чьем теле или во рту. Моя собственная рука едва касалась его.

Если мой отец и сделал что-то в этой жизни, так это внушил потребность в негативных последствиях.

Дисциплина.

Наказания за то, что ты делаешь что-то выходящее за рамки дозволенного.

Он избивает меня и проповедует священное писание за то, что я сделал со своей матерью.

И я делаю это, как способ наказать себя из-за Сэйдж и за то, кем я позволил себе стать с ней. Я позволил себе поверить, что мир не был жестоким местом, что он не был гребаной выгребной ямой.

Я заслуживаю этого за то, что уверовал в нее.

Так что здесь, в темном углу этого сомнительного, наполненного дымом бара, я наблюдаю за этой официанткой с клубнично-светлыми волосами и думаю о Сэйдж.

Это единственное место, где я позволяю себе думать о ней.

О том, как она ощущалась напротив моего тела, совсем маленькая и теплая. Как ощущался мой член с внутренней стороны ее впалых щек и внутри ее тугих стенок. Я вспоминаю ее запах на моей одежде после секса, сахарный, как конфеты.

Сладкий, как сироп.

Она всегда говорила о том, что ей кажется, будто она постоянно тонет.

Теперь я тот, кто прячет ее в глубинах своей памяти.

Я блокирую воспоминания, когда нахожусь среди парней, когда мы планируем убийство или проникаем повсюду в кампусе. Я оставляю эту форму пытки для тех случаев, когда остаюсь в полном одиночестве.

Я прихожу сюда, зная, что рыжеволосая будет работать, и наблюдаю за ней из тени, как некоторый тип хищника. Я довожу себя до грани безумия, пока не становлюсь таким взвинченным, что едва могу дышать, и я сижу здесь в этом страдании, пока не решу, что с меня хватит. Пока мое тело не прекратит играть в игры моего больного разума.

– Ты не можешь курить травку здесь, – говорит она, зажав руки за спиной и неловко качаясь взад-вперед, как будто последнее, что она хочет делать, – это рассказывать, что мне делать. Она указывает на кальян, в котором обычно просто ароматизированный табак, однако я забил собственный дьявольский салат³⁹.

Видимо, им надоело, что я нарушаю правила, и они послали ягненка в логово льва.

Я наклоняюсь вперед, поднимая бровь в ее сторону, бросая вызов.

– Хм, ты собираешься остановить меня, – я опускаю взгляд на ее грудь, – Эмма?

Мое наказание теперь испорчено, когда мне приходится посмотреть на что-то еще, кроме ее волос. Хотя ее лицо миловидное, это не то, что мне нужно или чего я хочу.

Мы устанавливаем прямой зрительный контакт, может быть, секунды на две, и я думаю, возможно, она противостоит мне. Интересно, собирается ли она упрекнуть меня в том, что я постоянно пялюсь на нее. Собирается ли она рассказать мне, что втайне ей это нравится.

Вместо этого она делает то, что делают все они. Она отступает, отводя от меня взгляд.

– Я-я, эм… я.

– Говори уже, – требую я.

– Мне…Мне жаль. Мой босс ненавидит этот запах. Мне все равно, это к… круто, – она заикается в своих словах, как будто ее ответ – это вопрос жизни и смерти.

– Скажи своему боссу, что если у него есть проблемы, он может разобраться в этом со мной в следующий раз, ага?

Встаю в полный рост, копаюсь в заднем кармане в поисках своей налички и бросаю ей на стол полтинник на чаевые.

Это всего лишь жестокое напоминание о том, каким чертовски пустым и скучающим оставил меня прошлый год.

Я ничего не могу сохранить. Кажется, я никогда не смогу сохранить или удержать людей, которые мне небезразличны. Каждый раз, когда я подпускаю женщин к себе, они либо умирают, либо наебывают меня. Я больше никогда не сделаю этого снова.

Убийство Роуз. Катастрофа с Сэйдж. Расправа с теми парнями.

Я не знаю, только ли у меня так, но чем больше крови мы проливаем, тем больше я чувствую пустоту. Не потому, что меня это волнует, а потому, что это все еще не уняло боль от потери Роуз.

Каждый раз, когда я смотрю на Сайласа, это как еще один удар под дых.

Она мертва, и ее не вернуть, сколько бы глоток мы ни перерезали или тел ни расчленили.

И я ненавижу признавать, как же это дерьмо ранит.

Она была слишком хороша для этого мира, слишком чиста, и жизнь поглотила ее своими отвратительными, гниющими зубами.

Мне нужна травка покрепче.

Мне нужно что-то еще, чтобы выбросить все из головы.

Забыться.

Я двигаюсь мимо других столиков и сквозь дым толкаю входную дверь только для того, чтобы быть встреченным холодным дождем, падающим вниз тяжелыми каплями.

– Охуенно здорово, – ругаюсь я, зная, что по дороге к дому дождь будет ощущаться на моем теле как пули, даже сквозь одежду.

Накинув капюшон на голову, я начинаю бежать трусцой через улицу, где припарковался. Я наступаю на тротуар и на мгновение смотрю налево, прежде чем двинуться в противоположном направлении.

Мое тело сталкивается с другим, я перевожу взгляд на человека, с которым столкнулся, потому что не был внимателен.

– Дерьмо, – ворчу я, смотрю вниз и вижу некоторые вещи, выпавшие из ее клатча.

Травка заставляет меня слегка смеяться, когда я наклоняюсь, чтобы помочь ей. Я достаточно мил, чтобы быть вежливым, но все еще способен убивать людей.

Как иронично.

Мои пальцы тянутся подобрать несколько случайных предметов – бальзам для губ, «Адвил»⁴⁰ и красный камень.

Но она останавливает меня, ее мокрые коричневые ботинки стучат друг о друга, когда она поднимает руку в мою сторону, молча прося меня прекратить свои действия.

– Просто насколько далеко ты готов зайти во тьму, прежде чем увидишь, что там не осталось ничего хорошего?

Я отступаю, нахмурив брови.

– Хм?

– Дьявол, – произносит она чуть громче, подбирая три карты, выпавшие из ее вещей на мокрый бетон. – Ты позволил миру взвалить зло на твои плечи, дорогой, превратив себя в этот образ, потому что это то, что они хотели, но то ли это, чего действительно хочешь ты? Это то, кем ты являешься?

Она протягивает карту, декорированную в золотой и черный, в центре изображен мужчина с рогами на верху разрушенного трона.

Путаница мучает мой обкуренный разум, пока мои глаза не замечают витрину магазина, из которого она вышла. Неоновая вывеска гласит: «Тринити Спиричуэлс». Хиромантия, таро, спиритические запросы.

Я возвращаю свой пристальный взгляд к ее светлым, полностью завитым волосам, выбивающимся из-под шапочки, и ее остроумным глазам, которые, кажется, знают, как именно я собираюсь реагировать на то, что она сказала мне.

– Я не собираюсь платить за экстрасенсорное чтение, – бормочу я, подбирая остальные ее вещи, прежде чем отступить назад, готовый оставить ее сумасшедшую задницу в одиночестве.

– Я не могу ничего поделать с тем, к кому обращаются карты или о ком они говорят. Они не спрашивают – они предупреждают тебя.

У меня что, на лбу написано: «укрепи мою религию и духовность»?

– Что ж, ты можешь сказать им, что меня не интересует ничего из того, что они хотят сказать. Может, тебе стоит держать эти вещи при себе в дальнейшем, ага? – я не должен интересоваться этим. Я не хочу.

Я смотрю на нее сверху вниз. Шаль плотно обернута вокруг ее плеч, она открыто стоит под дождем, не обращая на него внимания.

– Упрямый мальчишка, – она выгибает свою бровь. – Я говорю тебе, что верховная жрица, – она стучит по карте в середине, – идет за тобой. Ты можешь убегать далеко, прежде чем прибежишь сломя голову в свое прошлое. Тебе придется встретиться с ней лицом к лицу, с этой болью, с этим страданием. Скоро. Скрывая это, ты лишь глубже загоняешь себя в могилу. Столкновение с ней может дать тебе искупление, в котором ты нуждаешься.

Как, блядь, я здесь оказался? Почему, черт возьми, я притягиваю к себе подобное дерьмо?

Раздражение прожигает мой желудок.

Я достаточно наслушался об этой чепухе дома, просто в ином формате.

Духовность, религия. То же самое и с их самоисполняющимися пророчествами. Все это не используется во благо или для помощи людям, а только для контроля над умами, для того, чтобы держать людей в узде.

Все это было сформировано для запугивания людей дальнейшими правилами, которые они не стали бы соблюдать, если бы не были в страхе перед важным дядей на небе.

Она идет за тобой? Ты, блядь, шутишь надо мной.

– С меня хватит, – я отворачиваюсь от ее взгляда, кладу руки на свой байк и перекидываю ногу через сиденье.

Очевидно, она не уловила намек, потому что следует за мной, подходя ближе ко мне.

– Я не хочу твоей колдовской чуши. Я на это не куплюсь, – говорю я с чуть большей силой, чтобы донести свою точку зрения. Я рывком надеваю шлем на голову, вожусь с ремнями.

– А я не собираюсь продавать, – спокойным движением она протягивает мне последнюю карту вместе с визиткой, обе падают мне на колени. – Десятка мечей, дитя. Если ты не переосмыслишь путь, по которому идешь, приготовься к болезненному финалу. Тот, что полон потерь и предательств, он будет жестоким и отвратительным. Ты не сможешь выбраться. Воспользуйся ими с осторожностью, и если ты когда-нибудь исцелишься от того, что сделала с тобой религия, приходи и позволь мне прочесть твою ладонь. У меня такое чувство, что у тебя есть великая история, которую ты можешь рассказать.

Затем она уходит, как будто не сбросила на меня лошадиное дерьмо из псих болтовни, уходит сквозь дождь, ее ботинки стучат, когда она исчезает.

Я смотрю вниз на свои колени.

Один белый прямоугольник с напечатанным ее именем и номером телефона.

Блисс Сейнт Джеймс.

А на следующем прямоугольнике то же оформление из черного и золотого, что и на других картах.

На ней изображен мужчина, уткнувшийся лицом вниз, множество мечей пронзают его спину, прибивая к земле. Его руки протянуты, словно он тянется за помощью, которая, похоже, не придет.

Поднимается ветер, и дождь начинает лить сильнее. Озноб пробегает по моим рукам от ожесточенной воды, которая пропитывает насквозь мою одежду.

Я быстро рационализирую, единственный способ, как она узнала о моем отношении к религии, был язык моего тела. Такие люди, как она, хорошо считывают подобные вещи, подмечая мелочи. Это то, как они успешно обманывают клиентов.