Текст книги "Истины, которые мы сжигаем"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Побег разума.

Мое тело покалывает от макушки до пяток.

Я чувствую его повсюду.

И точно так же, как огонь, он задерживается надолго, после того как исчезает.

7. САД ЭДЕМА

Рук

Прошел целый месяц, прежде чем наши пути с Сэйдж Донахью снова пересеклись.

В ее мозгу было посеяно семя любопытства, и я знаю, когда придет подходящее время, она расколется и прибежит в поисках того волнующего, чего ей не хватает в жизни.

Я знаю, что за этой внешностью скрывается девушка, которая до смерти хочет сбежать. Я могу видеть это по тому, как она обращается с Роуз, по тому, как она зеленеет от зависти. Она хочет свободы, которая есть у ее сестры, но по какой-то причине слишком боится за ней гнаться.

Иду на урок, моя губа пульсирует от нового пореза, полученного еще до того, как я прикоснулся к овсянке, когда слышу чей-то голос, отражающийся от шкафчиков.

Коридоры пусты, ученики уже сидят за своими партами, на занятиях, оставляя меня наедине с голосом.

Обычно я бы продолжил идти, не обращая внимания, и просто зашел бы в кабинет. Продолжил бы свой день, как будто ничего не случилось.

Но что-то в этом мягком, но твердом тоне знакомо моему слуху.

Я следую за ним до конца коридора. Моя рука осторожно нажимает на дверь в актовый зал. Эти старые хреновины скрипят, когда на них дышишь.

Несколько рядов пустых сидений из красной ткани заполняют театр. Все лампы, которые обычно освещают сцену, выключены, за исключением одного-единственного луча.

Он ярко светит с балкона на темную дощатую сцену, не позволяя видеть ничего, кроме того, на что падает свет.

Есть только она.

Она стоит одна, лишь она и свет. Одетая в клетчатую школьную юбку, из-за которой кажется, что ее ноги выглядят так, словно тянутся на многие мили.

Я тихо проскальзываю на одно из задних сидений, откидываюсь на спинку и достаю из-за уха только что свернутый косяк. Я прикуриваю от спички, стараясь, чтобы мои движения не потревожили эту маленькую актрису.

– Боже, я почти забыла, насколько ты силен, Джон Проктор! – уверенно говорит она, ее глаза широки и немного мечтательны, как у девушки со страстным увлечением.

Назвать ее хорошей актрисой – это преуменьшение, потому что я считал, что Сэйдж Донахью не может выглядеть такой увлеченной.

Она делает паузу, чтобы ее воображаемый партнер произнес свою реплику, затем ее тело смещается, и она продолжает.

– О, она просто поглупела, – хихикает она – буквально, блядь, хихикает. Дым вылетает из моего рта, пока я смотрю, как она движется по сцене. Внешность обманчива, словно она лебедь, рожденный на воде.

Изящная, спокойная, самоотверженная.

Это почти заставляет меня забыть о том, что она сказала в последний раз, когда мы разговаривали, и как близко я был к тому, чтобы показать ей, каково это – бесить меня.

– О, шикарно, – она взмахивает рукой, подходя ближе к мужчине, с которым, как я предполагаю, она разговаривает. Лукавство в ее жестах заставляет меня ухмыльнуться. – Прошлой ночью мы танцевали в лесу, и мой дядюшка набросился на нас. Она испугалась, вот и все.

Она бормочет следующие несколько строк, как свои, так и партнера, расхаживая взад-вперед в свете прожектора, как будто что-то нарастает внутри нее.

Я не из тех, кто интересуется вещами, которые меня не возбуждают, но что-то в том, насколько настоящей она выглядит там, наверху, вызывает интерес.

– Она очерняет мое имя в деревне! – она произносит эти слова так, словно ругается. – Она лжет обо мне! Она холодная, плаксивая женщина, а ты… – ее брови хмурятся, печаль подкатывает к горлу, – ты склоняешься перед ней!

Я ненавижу театр, и, по-моему, я был в нем один, может быть, два раза, но не так уж много того, что заставило бы меня сдвинуться с этого места.

Она агрессивно качает головой, как будто ее партнер сказал что-то, чего она не может вынести. Я наклоняюсь вперед в своем кресле, прищуриваясь, замечаю слезы, которые блестят на ее бледном лице.

– Я ищу Джона Проктора, который открыл мне глаза и вложил знание в мое сердце! Я никогда не знала, каким притворством был Салем, я никогда не знала, какие лживые уроки преподавали мне все эти христианки и их мужья, заключившие завет! – выплевывает она, ее голос кипит от эмоций, как у женщины, которую предали и которая испытывает боль. – Ты любил меня, Джон Проктор, – она подходит ближе к краю сцены, глаза умоляют, даже не произнося ни слова. – И каким бы грехом это ни было, ты все еще любишь меня!

Я затягиваюсь, дым вызывает кашель, но я сдерживаюсь, зажимаю сигарету между губами и поднимаю руки.

– Браво! – кричу я, медленно хлопая в ладоши, что эхом отдается в зале, который в остальном наполнен тишиной. – Какое исполнение.

Она застывает, застигнутая врасплох – за попыткой быть кем-то иным, кроме как королевой улья, – единственным человеком, которым она не может командовать.

Я поднимаюсь с кресла, направляясь по проходу к передней части сцены тяжелыми шагами.

– Что это было? – я упираюсь ладонями в сцену, запрыгиваю на нее так, что оказываюсь в тени, а она продолжает таращиться на меня в свете прожектора. – Ромео и Джульетта?

Ей требуется мгновение, чтобы осознать, что происходит. Уязвимая девушка, которая, казалось, наслаждалась происходящим на сцене, отступает и на сцену выходит ее защитник. Мы все становимся чем-то устрашающим в попытке защитить свою истинную сущность и тех, кого мы любим.

Я вижу ее маску. И я устал от того, что она не снимает ее, когда находится рядом со мной.

Я хочу увидеть уродливую боль, скрывающуюся за ней. Покрывающие ее тайные шрамы, монстров, пожирающих ее плоть. Именно настоящее, а жизнь слишком коротка, чтобы фокусироваться на подделке.

– Что ты здесь делаешь, Рук? – спрашивает она, складывая страницы книги в ее руках так, чтобы они были закрыты, и размахивая ею, чтобы отогнать дым. – Здесь нельзя курить! Это чертовски пожароопасно.

– Давай будем честны, Сэйдж. Я пожароопасен, – шучу я, но это не звучит так, как мне хотелось бы.

Непростая публика.

– Давай притворимся, что ты меня здесь не видел, – бормочет она, заправляя прядь волос за ухо и собираясь уйти.

– Не-ааааа, – начинаю я, – не так быстро. Что же ты делала? – мое тело блокирует ее от ступенек, не давая ей уйти.

– Выполняла операцию на открытом сердце, – невозмутимо отвечает она. – На что это похоже, идиот.

Я цокаю, делая еще одну глубокую затяжку травки, до того как тушу вишневый кончик о поношенные джинсы.

– Я бы не принял тебя за театрального гика¹⁹.

– Не называй меня так, – шипит она, указывая на меня темно-красным ногтем. – Если ты кому-нибудь расскажешь о том, что видел, ты об этом пожалеешь, пироман.

Тестостерон наполняет меня. Вызов, который она бросает, практически невыносим. Она угрожает мне? Думает, что может сделать со мной то же, что и со всеми остальными? Унизить меня угрожающими словами?

Очевидно, она еще не поняла, с кем имеет дело.

– Да? И что ты собираешься с этим делать, ТГ?

ТГ. Мне нравится. Театральный Гик. Это похоже на маленький секрет на вершине секретов, который я могу подвесить над ее головой.

Она делает паузу, пытаясь придумать, что она может сказать, чтобы напугать кого-то вроде меня и заткнуть. Мне нравится наблюдать за тем, как она ищет что-то, что можно было бы использовать против меня в этой ситуации.

– В этом-то и проблема. У тебя нет ничего на меня. У тебя нет ни слухов, ни секретов, ничего, что можно было бы разболтать обо мне. И это твоя единственная сила в этом месте. Без этого у тебя нет абсолютно ничего.

Все это правда.

Как напугать парня, у которого нет страха?

Я лишил ее единственного козыря. Именно так она держит людей на расстоянии, потому что имеет над ними власть. Никто не знает о Сэйдж ничего, кроме того, что она хочет, чтобы вы знали.

Теперь она попалась в мои сети.

– Рук, послушай...

– О, теперь Рук? Что случилось с пироманом?

Раздражение переполняет ее, но под ним скрывается страх.

Ее охватывает беспокойство, покрасневшая кожа делает веснушки цвета корицы еще темнее. В прошлом месяце я держал горящую спичку у ее горла. Сжимая ее хрупкую шею, я мог бы убить ее, но она и глазом не моргнула. В тот день это был не страх, а возбуждение.

Это две разные эмоции, и разницу можно почувствовать. Она в том, как участился ее пульс под моей ладонью, а ее глаза оставались широкими.

Мне знаком страх, и я знаю, какое дыхание при нем.

Но прямо сейчас она испугалась, боится, что я расскажу людям о ней в театре. То, о чем я до сих пор не подозревал; то, что было личным.

– Перестань быть болваном. Ты думаешь, мне нравится просить тебя об одолжениях? – огрызается она, прижимая пальцы к глазам, прежде чем вздохнуть. – Просто, – выдыхает она, – просто, пожалуйста, никому не рассказывай, хорошо? Это не то, о чем все знают.

Я делаю паузу, наклоняю голову набок, ожидая, стоит ли давить на нее дальше или оставить все как есть.

В ее глазах появляется то же выражение, что и ранее на сцене, когда они смягчаются, а голубой цвет становится не таким резким, но они по-прежнему горят ярко, как газовое пламя. Весь фокус в том, чтобы понять, является ли все это спектаклем или она говорит правду.

В любом случае я не уйду, пока не получу хоть какой-то рычаг давления на нее.

– Я буду держать рот на замке, но при одном условии, – предлагаю я, подходя к ней ближе. Запах ее духов, смешивающийся с моей марихуаной, создает что-то вроде аромата лихорадочного сна, который усиливает мой кайф.

Она касается языком своей верхней губы.

– При каком?

Я наклоняюсь до ее роста, мое лицо на одном уровне с ее, наши глаза образуют одну прямую линию.

– Скажи мне правду. Почему тебя это волнует?

– Касательно чего? – она тянет время, пытаясь избежать вопроса.

– Не прикидывайся дурочкой, Сэйдж. Такой девушке, как ты, это не идет. Почему тебя волнует, узнают ли люди о твоем хобби? Это не то, что может вызвать неодобрение или испортить твой имидж, так почему тебя это волнует?

Мой взгляд переходит на ее тело, вижу ее сжатые кулаки, так сильно, что ее руки выглядят призрачными. Несмотря на это, она стоит на своем, не сводя с меня глаз. Как будто она уверена, что я не увижу ее насквозь, не проникну в нее.

– Потому что, когда ты открываешь здешним людям подлинные частички себя, они смешивают их и запивают ими свой утренний завтрак. Они растопчут все надежды, которые у тебя когда-либо были. Когда Пондероза Спрингс узнает твои секреты, это навсегда удержит тебя в плену. Выбраться отсюда невозможно, а я не позволю этому случиться.

Я бы солгал, если бы сказал, что ее ответ не шокирует меня.

Это заставляет меня задуматься, видела ли уже Сэйдж греховные деяния этого города вблизи и лично, не таит ли любимица, которую все знают, что-то ужасное и запутанное среди стен своего разума.

– Что с тобой случилось? – произношу я случайно вопрос, которым задавался в своей голове.

– Достаточно, чтобы понять, что к чему.

Внезапно звенит звонок, шум учеников заполняет коридоры, и каждая истина исчезает. Она берет со сцены свою сумку, проходит мимо меня и спускается по ступенькам.

Теперь имеет смысл, как она смотрела на меня, когда я угрожал ей на обочине дороги. Она была такой бесстрашной.

Есть только две категории людей, которые могут смотреть прямо в бездны ада и не дрогнуть.

Те, кто находится в аду, и те, кто уже выбрался оттуда.

8. КОГДА ПРОРВЕТСЯ ДАМБА

Сэйдж

Я поняла, что что-то не так, как только вошла в дом Синклеров. На самом деле, думаю, я поняла это, когда мои родители сказали мне, что мы собираемся там поужинать.

Каждый год нас приглашали на праздничные вечеринки, дни рождения, даже устраивали один из предвыборных бранчей моего отца у них на заднем дворе.

Но никогда просто на ужин.

Истон сидит слева от меня, а его отец – во главе стола. Его мать сидит напротив своего сына, а мои родители – рядом с ней. Не слышно ничего, кроме тихого звона столового серебра о тарелки, они все едят в так называемой умиротворяющей для них тишине.

Я чувствую, как рука Истона скользит по моему бедру, остается там, нежно сжимая его, когда он откидывается на спинку деревянного стула.

– Итак, Сэйдж, ты получила очередную Хоумкаминг-номинацию в этом году? И так уже четыре года подряд? – Стивен задает мне прямой вопрос, и я напрягаюсь, когда он называет меня по имени. Каждый раз, когда он говорит, в его тоне слышны нотки дисциплины, даже когда он просто болтает.

Я вежливо киваю.

– Да, сэр. Все четыре года в старшей школе.

– Она скромничает, папа. Это уже победа для нее. Сэйдж выигрывает Хоумкаминг-номинацию каждый год. Как будто они могли выбрать кого-то другого, – Истон толкает меня в плечо своим.

– Некоторым людям нравится быть скромными, сынок. Не всем нужно выставлять напоказ свои достижения. Ты мог бы кое-чему у нее поучиться, – насмехается он, поднимая свой бокал с вином и потягивая темно-красную жидкость.

Это краткий экскурс того, как покровительствовать кому-то. Отец Истона – профессионал в этом, настолько хорош, что все вокруг смеются над удачной, по их мнению, шуткой.

Хотя я не всегда в восторге от моего парня, я также знаю, каково это – быть заключенным в собственном доме. Когда с тобой разговаривают свысока те люди, которые должны заботиться о тебе больше всего.

Я тянусь, ласково поправляя его выбившуюся прядь светлых волос.

– Позволю себе не согласиться, мистер Синклер. За эти годы ваш сын научил меня большему, чем вы можете себе представить. Без него я не была бы той, кто я есть.

Все это правда – он помог мне увидеть, кем я могу быть и кем не могу. Истон показал мне, как обладать силой, это его собственная вина, что я все это взяла на себя.

– Это мило с твоей стороны, солнышко. Я горжусь своим маленьким мальчиком, – говорит Лена.

Лена Синклер, его мама, потрясающая женщина. С годами она становится все более красивой. Короткая стрижка «пикси» блондинки заставляет меня завидовать чертам ее лица, всем угловатостям и пропорциям, в то время как мое лицо остается средней округлости, а мой лоб всегда выглядит длиннее, даже после того, как я узнала, что такое контуринг.

Я не единственная, кто замечает красоту Лены.

Самый большой позор семьи Истонов заключается в том, что Уэйн Колдуэлл наслаждался красотой Лены каждую субботу в загородном клубе в течение целых двух лет, прежде чем кто-либо даже заметил.

Он убьет меня, если я хоть словом обмолвлюсь об этом, потому что, если Алистер Колдуэлл узнает, он с позором сведет Истона в могилу. В городе будут улыбаться в лицо, но они станут частью мельницы слухов на долгие годы.

Я знаю об этом только потому, что Истон напился после вечеринки на первом году старшей школы. Он проболтался об этом, когда ругался по поводу Парней Холлоу и их жалкой известности.

Это один из моих самых больших секретов в арсенале шантажа, и он знает, что если зайдет со мной слишком далеко, я расскажу всем.

– Я не маленький мальчик, мам.

– Я знаю, милый. Я просто…

– Кстати, о том, чтобы быть мужчиной, я думаю, сейчас самое подходящее время, Истон, тебе так не кажется?

Я поняла, что что-то не так, когда мы вошли в этот дом.

Но, похоже, это потому, что я была единственной, кому не сказали, что должно произойти.

– Время для чего? – спокойно спрашиваю я, делая глоток воды и осматривая все взгляды, устремленные на меня.

Наступает неловкая тишина, которая заставляет меня ерзать на стуле. Я ставлю свой стакан на стол.

– Я что-то упускаю из виду или...? – я смеюсь, пытаясь разрядить обстановку, установившуюся в комнате из-за их пристальных взглядов.

Знаете, когда не хочется оборачиваться, потому что знаешь, что там стоит убийца-психопат из фильма ужасов, так что ты пытаешься избежать этого?

Именно это я и делаю, когда слышу, как скрипит стул рядом со мной. Я не отрываю взгляда от своего отца, который старается смотреть куда угодно, только не на меня.

– Сэйдж? – Истон прочищает горло, пытаясь привлечь мое внимание.

Глаза моей мамы горят, темнея, по мере того, как я отказываюсь поворачиваться к нему лицом. Мои уши наполняются жидкостью, в них раздаются громовые раскаты. Я чувствую, как вода в моих легких поднимается все выше, желание откашляться становится все сильнее, мне нужно дышать так, чтобы не чувствовать, будто мою грудь сжимает грузовой полуприцеп.

Я оборачиваюсь крайне медленно, как сломанные часы на последнем обороте, и вижу, что парень, с которым я встречаюсь только ради статуса, опустился на одно колено, держа в руках чудовищно большой бриллиант, который доведет меня до эпилептического припадка.

Волны за волнами накрывают меня.

Темная, мутная вода поглощает меня, утягивая все дальше от света.

Я тону на глазах у всех этих людей, и никому нет дела до того, чтобы вытащить меня на поверхность за глотком воздуха.

– Сэйдж? – снова говорит он. – Ты слышала, что я сказал?

Я не знаю, что хуже – молчание или то, насколько уверенно он выглядит. На его лбу нет ни капли пота, и он не дрожит. Как будто он знает, что я не скажу «нет».

– Ты делаешь мне предложение прямо сейчас? – спрашиваю я на последнем вздохе, который остался в моих легких.

– Ну, у меня есть кольцо, и я стою на одном колене, так что… – он ухмыляется, кивая головой.

Весь вечер я была безупречна. Сохраняла самообладание, делала все, что нужно, чтобы пережить этот ужин, но это? Это уже слишком, даже для меня.

– Нам по восемнадцать, Ист. Мы еще даже не закончили старшую школу. Не думаю, что сейчас... – я стискиваю зубы, и у меня вырывается нервный смешок, – подходящее время для этого.

– Детка, перестань, – он отмахивается от всех моих предупреждающих знаков. – Мы вместе со средней школы. В этом нет ничего особенного.

Затем он хватает меня за руку и притягивает ее ближе к своей груди, чтобы надеть кольцо мне на палец, но я отдергиваю ее, как будто он пытается обжечь меня.

– Мама, папа, я не могу, – я смотрю на своих родителей, наблюдаю за их лицами, вижу правду перед своими глазами в больших, жирных, мигающих неоновых огнях.

– Вы знали, что это произойдет сегодня? – я адресую это им, отводя взгляд от родителей Истона. Его мать выглядит нервной, а отца, похоже, раздражает отсутствие у меня вовлеченности.

– Я не могу сделать это прямо сейчас. Я не могу этого сделать. Мне жаль, – я отталкиваюсь ладонями от обеденного стола, и к горлу подкатывает тошнота.

Я чуть не падаю, когда встаю, ноги дрожат, но я здесь не останусь. Я здесь не останусь.

Этого не может быть прямо сейчас. Неужели я так хорошо сыграла свою роль, что оказалась в таком положении? Впереди еще целый учебный год – это не должно было случиться так рано.

Я бы могла без проблем отказать на выпускном, но сейчас я не могу. С чего бы мне это делать? Все думают, что мы одержимы друг другом – разве я не должна быть счастлива?

Мои шаги заглушают шум отодвигающихся стульев и громких голосов всех, кроме Стивена, который всаживает пулю в мой гроб.

– Тебе лучше разобраться в этом, Фрэнк. У нас был уговор. Давай не будем забывать, что тебе это нужно больше, чем мне.

Я дергаю за ручку входной двери и радуюсь, что сама приехала сюда этим вечером. От свежего воздуха становится еще хуже. Я отчаянно пытаюсь выплыть на поверхность, но, кажется, все стремятся удержать меня под водой.

– Сэйдж, остановись, – голос моего отца заставляет меня сделать именно это, как будто он хватает меня сзади за шею и держит под водой, пока я не умру.

Я разворачиваюсь, гравий на подъездной дорожке хрустит подо мной.

– Ты застал меня врасплох этим! – обвиняю я. – Я не шокирована мамой, но ты? Ты всегда был честен со мной.

Мои отношения с отцом не из тех, о которых стоит рассказывать. Мы разговариваем о его работе и учебе. Они не похожи на отношения отца и дочери, но, как я уже сказала, он никогда не лгал мне.

Ни разу.

Он всегда был предельно честен во всем.

– Мы обанкротились, – говорит он, проводя рукой по своим седым волосам, прежде чем в отчаянии откинуть их с лица. – Банкроты. У нас ничего нет.

Я хмурюсь.

– И как это связано с моей помолвкой в самый разгар восемнадцатилетия?

– У нас нет денег, Сэйдж! – кричит он, прежде чем осознает, что внутри все еще есть люди, которые могут нас услышать, и сбавляет тон. – Ничего не осталось. Единственная причина, по которой мы в состоянии выплачивать ипотеку, – это Стивен. Он финансировал меня, как мэра, в течение многих лет. Но сейчас? Это деньги, которые мы используем, чтобы выжить. Он согласился продолжать финансирование до тех пор, пока ваши с Истоном отношения не закончатся браком.

– Что? Почему? Это даже не имеет смысла. Истон не испытывал бы недостатка в отношениях, если бы я сказала «нет».

– Стивен знает, что нужно Истону, и это ты. Он хочет, чтобы он был с кем-то… – он тянет, пытаясь подобрать слова.

– С тем, кого, как он думает, он может контролировать, – заканчиваю я, недоверчиво качая головой.

– Нет, это не...

– Как давно вы заключили эту сделку? – перебиваю я.

Я единственная, кто вытянула короткую соломинку. Каждый человек в том доме знает об этом и оставляет меня в самом разгаре гребаной зимы на улице с голой задницей.

Они сделали это за моей спиной, лишив меня контроля.

Когда он не отвечает, я говорю громче.

– Как давно?

– Четыре… четыре года назад. Мы с твоей мамой думали, что это Божья воля, что вы двое в конце концов начали встречаться, что это не будет проблемой, Сэйдж! Вы молоды и влюблены – что плохого в том, чтобы обручиться, пожениться, когда вы влюблены?

Я смотрю в его глаза, в такую же голубизну, что и в моих собственных радужках, и не могу поверить, что я была создана из кого-то подобного. Именно эти два человека создали меня. Что даже я, несмотря на свой юный возраст, знаю, что никогда бы не поступила так со своими собственными детьми.

Что это, как бы они это ни преподносили, является еще одним преступлением, которое они совершили по отношению ко мне.

– Что с тобой не так? – кричу я. – Я заслуживаю права выбора! Что, если Истон ударит меня? Что, если я не хочу выходить замуж? Если я не люблю его? Ты все равно заставишь меня выйти за него замуж?

Слезы текут по моему лицу, и я чувствую, как тушь стекает по щекам. Все рушится, и хуже всего то, что для них это не имеет значения.

Мой отец стоит рядом и смотрит на меня без капли сожаления, боли или обиды. Просто разочарование и тревога из-за того, что я говорю ему не то, что он хочет слышать.

Что я больше не играю эту роль.

– Тебе все равно, да? – я откашливаюсь, отступая все дальше от него и ближе к своей машине.

– Мне не все равно, Сэйдж. Я хочу для тебя хорошей жизнь, и Истон может это обеспечить, но...

Волны поднимаются выше, существа из глубин, грызущие мои ноги, начинают прокладывать себе путь вверх. Когда ты тонешь, твои инстинкты подсказывают тебе пинаться, брыкаться, что угодно, потому что ты в таком отчаянии, лишь бы достичь поверхности.

Я стою неподвижно, позволяя этому случиться.

– Если ты скажешь «нет», я заставлю Роуз сделать это. И ты знаешь, что она так и сделает. Рози мягкосердечна, она не расчетлива, как ты. Она сделает это, потому что любит тебя и не хочет видеть тебя несчастной. Точно так же, как я знаю, что если ты любишь свою сестру, то не поступишь так с ней. Роуз не выжить при таком образе жизни как этот, но ты, Сэйдж, можешь преуспеть в нем, – он произносит это так спокойно, как будто репетировал эту речь перед зеркалом. Как будто это было задумано заранее.

Все горит.

Мои уши, мои легкие, моя кожа.

Я стою на улице, но мне не хватает кислорода.

Я хватаюсь за ручку дверцы своей машины. Я понятия не имею, куда мне ехать, но я знаю, что мне нужно убраться отсюда.

Открыв дверь машины, я вставляю ключи в замок зажигания. Перед тем как захлопнуть ее, смотрю на своего отца.

– Я ненавижу тебя, – кричу я. – Я ненавижу тебя за то, что ты используешь против меня единственное, что мне дорого в этом богом забытом городе. Я чертовски ненавижу тебя, – во мне все кипит.

Вдавливаю ногу в педаль газа, стрелка спидометра ползет вверх, пока машина подо мной поглощает гравий, не заботясь о том, что, набрав безумную скорость, я могу перевернуть эту штуку или врезаться в дерево.

Прямо сейчас смерть кажется легче, чем это.

Я оттягиваю воротник рубашки, расстегиваю пуговицы и царапаю горло, пытаясь отдышаться. Моя грудь ноет, когда реальность моей жизни режет меня тупым лезвием. Шипы по ногам почти отвлекают меня от пульсации в моем разуме.

Подобные приступы у меня были еще со средней школы, и однажды я воспользовалась школьным компьютером, чтобы погуглить свои симптомы, потому что думала, что беременна, но узнала, что они называются паническими атаками.

У меня были приступы паники? Это было невозможно. Пока они не стали повторяться снова и снова.

Я уже привыкла испытывать их, но не такие, как сейчас. Никогда еще они не были такими тяжелыми. Я чувствую, что внутри моего тела что-то рвется наружу, не оставляя ничего, кроме клочьев содранной кожи и остатков внутренностей, как будто я погибла на обочине гребаной дороги.

Я схожу с ума. Возможно, так и есть.

Как еще я могу объяснить, где я оказалась? Как еще я могу объяснить, что свернула на скрытую дорогу, чтобы найти открытое поле, где припарковано, по меньшей мере, еще семьдесят машин?

Безумие – это единственное, чем я могу объяснить, почему я приехала сюда, найти его.

– Ты знаешь, где меня найти, когда поймешь, насколько тебе скучно в твоем стеклянном доме, Сэйдж.

Ясность мыслей выходит в окно, когда я поднимаюсь по заросшему травой холму, с каждым шагом мои каблуки погружаются в грязь. Я чувствую на себе взгляды людей, их шепот звучит почти так же громко, как рев автомобильных двигателей. Все они думают об одном и том же: какого черта я делаю на «Грэйвярде»²⁰?

«Грэйвярд» – это заброшенный гоночный трек на окраине Пондероза Спрингс, место, где такие девушки, как я, не имеют право находиться. Все, что здесь происходит, незаконно, скрыто от посторонних глаз, сомнительно. Люди гоняются по разбитому асфальту и превращают друг друга в кровавое месиво в центре. Наркотиками обмениваются, как конфетами, а сигаретный дым заменяет кислород.

Ты приходишь сюда, если ищешь неприятности.

Ветер дует мне в спину, я толкаю шаткое металлическое ограждение, которое предотвращает проход зрителям на трассу. Мои глаза сканируют боксы, где машины и мотоциклы ждут, когда дадут жару. Я знаю, что он будет там. Он приезжает сюда каждые выходные. Никогда не пропускает ни одной гонки и никогда не проигрывает. Нужно быть глухим, чтобы не слышать о его репутации на трассе.

Я замечаю его без всяких усилий. В капюшоне, дым скользит изо рта, в одиночестве и весь в своих мыслях. Даже когда он старается держаться подальше от людей, они, кажется, наблюдают за ним. На него трудно не смотреть.

Не заботясь ни о правилах, ни о том, где я должна быть, я пересекаю трассу по направлению к боксам, двигаясь прямо к нему, несмотря на то, что на меня мчится группа машин, огибая очередной поворот и возвращаясь к началу круга.

– Девочка, тебе нельзя находиться там! – кричит мне кто-то, но я продолжаю игнорировать всех, кроме него.

Страха нет. Только осознание того, что, войдя в персональное королевство безнравственности Рука Ван Дорена, я застряну там на время.

Ангел, ищущий свободу у Люцифера.

– Ван Дорен! – я перекрикиваю рев машин, мои ноги пересекают трек подальше от потока машин.

Рук был прав, когда сказал, что мне скучно в моем стеклянном доме. Я в двух шагах от того, чтобы умереть от недостатка впечатлений в моей жизни. Всегда одни и те же мужчины в отутюженных костюмах и с деловыми разговорами. Одни и те же сплетни на бранчах, одни и те же лица, одна и та же ложь. Все это регенерируемая чушь собачья, и я так устала от всего этого.

Я устала.

Я напугана, потому что такой будет моя жизнь. Не только до конца года, но и до конца моего существования. Я навечно застряну в вихре Пондероза Спрингс, и все потому, что мои родители разорились, а я не хочу, чтобы страдала моя сестра.

За исключением этого момента прямо сейчас. У меня есть этот момент.

А Рук, кто угодно, только не скучный.

Его глаза следуют за звуком его имени, пока не находят свою цель.

Меня.

Боже, я хочу стереть самодовольную ухмылку с его лица. Этот пристальный взгляд «Я знал, что ты придешь искать меня», который затмевает все его присутствие. Но я ненавижу ощущение, что тону, больше, чем то, что он прав насчет меня.

– Что, черт возьми, ты здесь делаешь… – он резко замолкает, отталкиваясь от сидения своего мотоцикла, и встречается со мной на полпути. Его взгляд скользит по моему лицу, останавливаясь на моей потекшей туши и явно наполненных слезами глазах. Что-то меняется в языке его тела, переходя от самодовольства к напряжению. – Что он сделал?

Он придвигается ко мне ближе, изучая контуры моего лица. Я снова вижу вблизи эти глаза, которых все так боятся.

Это почти поэтично, что внешняя кайма чисто зеленая, как новая земля, но когда ты приближаешься, внутренняя часть радужки – вспышка огня, кружащегося и поглощающего зелень, и все это превращается в сплошной черный зрачок.

Именно это увидел Люцифер, когда был изгнан из Рая. Зеленый цвет нашей планеты перед тем, как попасть в пламя Ада. История, стоящая за катастрофическим прозвищем Рука, все больше и больше сплетается с ним.

Я знаю, что он имеет в виду Истона, и это последний человек на свете, о котором я хочу сейчас говорить. Пытаясь отшутиться, я вытираю лицо.

– Нет, нет, ничего такого. Я...

– Тогда какого хрена ты здесь?

Я застигнута врасплох тем, насколько резок его голос, тем, как он прорывается сквозь мои попытки скрыть боль, разрывая мой фасад в клочья.

Я сделала что-то неправильное? Я что-то сделала, чтобы разозлить его?

Я ошиблась, придя сюда?

Я вздыхаю, пожимая плечами.

– Хочу сменить обстановку, наверное? – я изображаю легкую шутливую улыбку, надеясь, что мы сможем проигнорировать причину, по которой я здесь.

Почему из всех людей, к которым можно было прибежать в этом городе, я пришла найти его?

– Скажи правду, – требует он, точно так же, как делал это в театре, отказываясь позволить мне уйти, не украв ту часть меня, которую никто не видит.

– Правду? По-моему, я уже давно никому ее не говорила, – произношу я, зная, что он не даст мне ничего, пока я не буду честна с ним.

Мое сердце гремит внутри своей клетки, дикий зверь, уставший от того, что его заключили в стенах моей собственной груди, готовый показать оскал и продемонстрировать миру, из чего оно сделано.

Когда он ничего не говорит, просто выжидающе смотрит на меня и снова затягивается сигаретой, я говорю ему то, что ему нужно услышать.

Правду.

– Потому что ты мне нужен, – мои слова разносятся порывом ветра, когда двигатели ревут позади. Мое тело отталкивается от дна, выныривая на поверхность, всплывая из-под воды, судорожно вздыхая, когда я продолжаю. – Мне нужно, чтобы ты помог мне снять маску. Ты единственный человек, которого я знаю, кто не прячется от мира. Ты горишь этим. Это место, оно съедает меня заживо, превращая в человека, которого я не признаю. Покажи мне анархию, покажи мне что-нибудь жестокое, – я качаю головой, мне нужно почувствовать это спасение. – Покажи мне все свои истины, Рук. А я покажу тебе свои.