Текст книги "Истины, которые мы сжигаем"

Автор книги: Джей Монти

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 28 страниц)

– Ты не против этого?

И именно поэтому – именно по этой причине – я не могу удержать свое сердце в безопасности от него. Причина, по которой я не могу отделить это от сложившейся ситуации. Конечно, я могу перевести все внимание на секс, но не тогда, когда он спрашивает меня о таких вещах.

Как так получилось, что Рук является единственным парнем, который задал мне этот вопрос? Понимает по моему телу, как сильно я хочу его, но все равно хочет услышать слова.

Он – злодей для всех остальных, но ни один парень, изображаемый героем, не попросил у меня разрешения. Только брал, брал, брал, пока от прежней Сэйдж ничего не осталось.

Рук этого не осознает, но он возвращает мне эти кусочки, по одному язвительному комментарию за раз.

– Да, боже, да, – шепчу я без колебаний.

– Я всегда знал, что в тебе есть темная сторона, Сэйдж, но не носить трусики? – он выдыхает в мои губы. – Кто бы мог подумать, что ты такая шлюшка.

Весь феминизм, очевидно, покинул мое тело, потому что то, как он произносит это грубое прозвище, заставляет мои бедра дрожать от предвкушения.

Сексуальное подавление – это то, с чем я жила так долго, но это?

Это больше похоже на сексуальное пробуждение.

Я раздвигаю ноги шире, чтобы ему было лучше видно, насколько я мокрая.

– Я не хотела, чтобы на моем платье были видны очертания трусиков, – предлагаю я.

– Мммххх, – он мурлычет, оставляя поцелуи вдоль ложбинки моей груди, его язык скользит под кожаную ткань – предупреждение, прежде чем я чувствую резкий укус через материал, когда он берет один из моих сосков-жемчужин в рот. – Признай это. Ты хотела, чтобы кто-нибудь нашел тебя здесь. Совсем одинокую, с обнаженной розовой киской. Ты хотела, чтобы кто-нибудь увидел, насколько ты беззащитна. Тебе это нравится?

Комната начинает вращаться, все мои чувства полностью привязаны к нему. Его руки находят мою задницу, используя ее как рычаг, чтобы тереть его прикрытой длиной мой центр. Восхитительное трение нарастает, как и рой бабочек в моем животе.

Боже, никогда еще не было так хорошо.

Желая большего, жаждая большего, чем прелюдия, я опускаю руки на его пояс. Мои ловкие пальцы работают над его пуговицей и молнией. В полумраке я проскальзываю в его джинсы, ощущая его, зная, что он хочет этого так же сильно, как и я, но он отказывается помочь мне стянуть с него джинсы или хотя бы опустить их настолько, чтобы он оказался обнаженным.

– Рук, может поможешь? – я стону, ненавидя какой опустошенной я звучу, нуждающейся.

– Я ни черта не буду делать, пока ты не скажешь мне то, что я хочу услышать, – его рот продолжает атаковать мою шею и грудь, от прохладного воздуха по моему телу пробегают мурашки, когда он касается теплых местечек на моей шее, где только что был его влажный язык.

– Ты хочешь, чтобы я сказала тебе…

– Исповедуйся, – перебивает он, хватая меня за волосы. – Я хочу, чтобы ты сказала мне правду. Ты хотела, чтобы я нашел тебя такой? Что тебе нравится быть моим грязным, гребаным секретом, моей грязной шлюшкой. Исповедуйся во всех своих грехах своему собственному дьяволу.

И снова это слово, оно воспаляет меня во всех тех местах, о которых я и не подозревала, не предполагала, что мне это необходимо. Быть униженной, не поддаваться его метафорической власти надо мной, в то же время добиваться его одобрения, желая сказать ему то, что он хочет слышать, чтобы заставить его хотеть меня так же сильно, как я хочу его.

Я в полной заднице. Все как в тумане.

Я бы сказала что угодно, лишь бы он оказался внутри меня.

У меня перехватывает дыхание, когда я поднимаю взгляд от его талии, погружаясь в его пылающие огнем ада глаза, которые искрятся и обжигают в тусклом свете. Такая уникальная версия орехового, что невольно задумываешься, может, его мать действительно зачала его с нечто сверхъестественным.

– Я хочу быть твоей шлюшкой, Рук, – шепчу я, прижимаясь губами к его губам для поцелуя, который ощущается как падение. Мое сердце бешено колотится в грудной клетке с глухим стуком, вновь и вновь. – Мне это нравится.

Звук рвущейся ткани разносится по комнате, и я задыхаюсь, глядя на свои порванные колготки, на дыру в центре и без того дырявого материала.

– Мой член не поместится в эту сетку, – он ворчит, приподнимая бедра, чтобы спустить свои узкие джинсы ниже пояса, достаточно, чтобы высвободиться.

Мои глаза расширяются, смотря вниз, когда его член ложится ему на живот. Мой шок вызван не его очевидным размером или венами, которые поднимаются по стволу, а четырьмя блестящими металлическими шариками, которые окружают головку: две штанги, пронзающие насквозь кончик, одна проходит вертикально, а другая горизонтально.

– Это больно? – спрашиваю я, коротко взглянув на него.

У меня был секс только с одним человеком, и у него определенно не было пирсинга.

– Не для тебя, – он подмигивает, ухмыляясь.

Я поглаживаю его по всей длине, медленно двигая вверх-вниз, просто размышляя о том, какие ощущения он вызовет.

– Скажи мне, что ты чист, – я безответственно хочу, чтобы он сказал «да», чтобы я могла сообщить ему, что принимаю таблетки. У меня никогда раньше не было секса без презерватива, но я хочу почувствовать его.

Всего его.

– Мой член не был бы так близко к твоей влажной киске, если бы это было не так, Сэйдж.

Это все, что мне нужно услышать, мое тело устало ждать.

Я приподнимаю бедра, направляя его член к своему входу.

Постепенно опускаясь на него, я чувствую, как каждый, без исключения, дюйм входит в меня в моем собственном темпе. Хнычу, когда чувствую, как он растягивает меня, пробиваясь в мои капающие стенки. Я не могу удержаться и смотрю вниз, наблюдая за процессом. Наблюдая за тем, как чертовски хорошо мы соединяемся вместе.

Это почти невыносимая доза от удовольствия, которая проходит сквозь меня, когда я полностью опускаюсь на него. Он проникает в меня почти всей длиной, так глубоко, что я чувствую его у себя в животе.

Секс всегда был средством достижения цели. Действие, в котором я отключаю свой разум, ожидая, когда оно закончится.

Я хочу, чтобы это никогда не прекращалось. Для меня это больше, чем секс.

Звук его стона снова привлекает мое внимание к нему. Я отчаянно хочу, чтобы у меня была камера, чтобы я смогла зафиксировать этот момент и использовать его спустя годы, когда я полностью исчезну из его памяти. Это лучше, чем порно.

Его голова и руки откинуты на спинку кресла, все вены на его загорелом горле выступают, когда он сжимает челюсти, бормоча:

– Черт возьми.

Я – оголенный провод из ощущений в этот неземной момент, который не могу представить себе ни с кем другим. Стремясь доставить ему удовольствие и жаждая разрядки, я начинаю поднимать и опускать бедра.

Вот тут-то я в полной мере ощущаю эффект его пирсинга.

Он трется каждым дюймом внутри меня, щекоча эту чувствительную точку вместе со всеми остальными местечками. Он касается всего сразу, так много точек, что это ошеломляет. Я чувствую, как затопляю всю его длину своими соками. Мои конечности ощущаются легкими и тяжелыми одновременно, когда я двигаю бедрами напротив него.

С привычной легкостью он выдергивает косяк, зажимает его между пальцами и наслаждается еще одной затяжкой, пока я объезжаю его. Из его груди вырывается стон, давая мне понять, что то, что я делаю, нравится ему так же, как и мне.

– Маленькая шлюшка так хорошо смотрится верхом на моем члене, – бормочет он хрипло, наблюдая прикрытыми глазами за мной сквозь дым.

Мой разум в ужасе от предательства моего тела. Новое слово унижения обрушивается на меня, как лава.

Какой-то устойчивый ар-н-би²⁶ звучит снаружи, и мое тело движется в такт ему. Биты отдаются у меня в животе, когда я поднимаюсь вверх, а затем опускаюсь обратно по его члену, вбирая в себя каждый болезненно-восхитительный дюйм снова и снова.

Переворачивая косяк между пальцами, он подносит его к моим губам, позволяя мне самой затянуться. Когда я вдыхаю, все происходит как в замедленной съемке, позволяя дыму возвышать этот момент еще сильнее.

Не выпуская дым, я наклоняюсь к нему, прижимаясь губами к его. Мы целуем друг друга, пока дым проходит сквозь наши тела, разделяем нечто большее, чем просто дым, большее, чем просто секс.

Мы дышим друг другом.

Мы докуриваем косяк, пока он не заканчивается, падая на пол. Моя киска влажная, тщательно растянута и идеально подходит его члену.

Несмотря на то, что его движения кажутся замедленными, моего темпа больше не достаточно для него. Он позволил мне поиграть, но теперь его очередь. Он обхватывает меня за талию, заставляя опустится на его ствол. Наши тела сдвигаются к краю кресла так, чтобы он мог толкаться бедрами в мою узкую киску.

С жесткой яростью он дергает переднюю часть моего платья вниз, обнажая мою грудь. Он не дает мне ни секунды на то, чтобы привыкнуть к новой позе, потому что тут же мой сосок оказывается у него между зубами, а его мягкий язык обводит круги вокруг твердой бусинки.

– Рук, о мой бог, – я задыхаюсь, испарина уже выступает на моем лбу.

Мы двигаемся синхронно, раскачивая наши тела напротив друг друга. Я чувствую каждый толчок, позволяя нашим телам соприкасаться, создавая звуки шлепков снова и снова. Моя голова откидывается назад, пока мои пальцы впиваются в его лопатки.

– Сильнее, – рычит он, моя хватка подталкивает его вбиваться в меня с гораздо большей скоростью.

Белый, ослепляющий жар обжигает мой разум, все зашло так далеко, что единственное, что я могу делать, это следовать его указаниям. Я впиваюсь ногтями в его кожу, зная, что скоро прольется кровь – я должна это сделать.

– Я собираюсь кончить. Заставь меня кончить, пожалуйста, – я дико кричу, внезапно перестав заботиться, что кто-то может войти или услышать нас.

– Умоляй об этом. Умоляй меня об этом, шлюшка.

Я нетерпеливо киваю.

– Пожалуйста, пожалуйста, Рук. Боже, пожалуйста.

Его рука хватает меня за горло, сжимая.

– Бога здесь нет. Только я.

У меня все болит. Жидкий огонь разливается прямо по моему кровотоку, и все мое тело превращается во всепоглощающий инферно, когда я поднимаюсь все выше навстречу своему оргазму. Звезды начинают вращаться в поле моего зрения.

Я дрожу, воздух вырывается из моих легких, пока экстаз наполняет мои вены. Все, что исходит от меня, – это пронзительные, прерывистые крики, в то время как он продолжает погружаться, дрожь и спазмы пронизывают меня. Удовольствие гудит в моем теле, пальцы ног поджимаются, когда я дрейфую через самый интенсивный оргазм в своей жизни.

– Красивая, – хрипло произносит он. Я даже не уверена, что я слышу это на самом деле, слишком онемев от блаженства, чтобы действительно осмыслить это.

Мои конечности – это желе, глаза плотно закрыты, когда он гонится за своим собственным освобождением, двигаясь безжалостными толчками, которые заставляют мое ядро сжиматься с неописуемым удовольствием. Мне отчаянно нужно попить, но я не могу заставить себя остановиться.

Не тогда, когда он наблюдает, как моя задница подпрыгивает на нем, а его член скользит в мои глубины так жестко. Пальцы Рука проникают между моих бедер, находят клитор и незамедлительно начинают давить.

– Подожди, подожди, я не могу. Т-так чувствительно, – я хнычу, рукой хватаю его запястье, сжимая в попытке помешать ему воспламенить все мое тело. Это так интенсивно, что я чувствую, как мои глаза начинают слезиться.

Его пальцы не останавливаются, как и бедра:

– Еще раз. Будь моей хорошей маленькой шлюшкой, детка. Еще раз, – он стонет, его большой палец двигается быстрее, соответствуя его толчкам.

Это знакомое сокращение моего ядра, с моих губ срывается протяжный стон.

– Блядь, я не могу, – я хнычу, но мое тело говорит об обратном, киска сжимается вокруг него еще раз.

– Ты можешь. Ты можешь, потому что я так сказал.

И я могу.

Я кончаю снова, сжимая его, как в тиски, так плотно, что он едва может протолкнуться во мне.

Мои крики сдавленные, когда я тону в эйфории во второй раз. Прерывистое рычание Рука смешивается со стоном, вырывается из его легких, когда он толкается в меня глубже, оставаясь похороненным, пока полностью не опустошает себя.

Я вялая, кайф от оргазма все еще затуманивает мой разум, когда я опускаю голову ему на плечо, ощущая его дыхание на своей влажной, разгоряченной коже. Его длинные ресницы щекочут мне щеку.

Я едва чувствую его пальцы, когда они начинают играть с моими волосами, накручивая уже завитые пряди. Каждый вдох наполнен его запахом, запирая меня в этом моменте.

Я так сильно хочу еще чуть-чуть побыть в этом состоянии эйфории, желая навсегда запереть эту дверь и остаться в безопасности внутри, где Пондероза Спрингс и монстры, обитающие здесь, не смогут до нас добраться.

Вместо этого все, что есть, – это охватывающее чувство страха.

Зная, что мне придется солгать Руку об одной очень решающей детали.

Мы никогда не сможем быть вместе.

А когда он узнает почему…

Этот секрет, который мы создали, закончится полной катастрофой.

10. ЧЕГО ЗАСЛУЖИВАЕТ ДЬЯВОЛ

Рук

– Нет, нет, ты должен это досмотреть. Это лучшая часть! – она хватает меня за предплечье и тянет обратно на самодельное лежбище на полу, заваленное одеялами, которые, по ее словам, ей необходимы.

– У меня развивается катаракта, чем дольше я сижу и смотрю на это, – ворчу я, надеясь, что, когда она говорит, будто это почти закончилось, она говорит правду.

Преступные организации идут неверным путем. Если они хотят пытать людей, им не обязательно делать это с помощью крыс и ножей. Беззвучных черно-белых фильмов более чем достаточно, чтобы заставить кого-то заговорить, чтобы разобраться с кем-то.

За два месяца я посмотрел больше фильмов, чем за всю свою жизнь. Я так близок к тому, чтобы сказать Сэйдж, что мы можем посмотреть «Шестнадцать свечей» в третий раз, если она выключит Чарли Чаплина.

– Подожди, подожди, – говорит она, впиваясь ногтями в мою кожу по мере того, как становится все более взволнованной. – Завтра птицы запоют. Будь храбрым. Смотри в лицо жизни, – она читает слова, появляющиеся на потрескивающем экране.

Старая пленочная камера на грани того, чтобы развалиться, и, видимо, не была создана для четкой картинки. Все это время я ощущаю, что смотрю на нее через экран статического телевизора

– Это то, чего мы ждали? – спрашиваю я, приподнимая бровь со скучающим видом, дразня ее.

Она ухмыляется, с силой хлопая меня по груди.

– Ты такая задница! Это золото! Если бы только один из фильмов Чарли мог бы войти в историю, все согласились бы, что это был бы фильм «Огни большого города»!

– Квентин Тарантино, возможно, не согласился бы.

– Тьфу, мужики и их чертовы фильмы с взрывающимися машинами, – она закатывает глаза, поворачивается ко мне лицом и скрещивает ноги, и я готовлюсь к тому, что сейчас произойдет. Я замечаю, какие именно действия она делает, и, честно говоря, меня не волнуют фильмы. И тот факт, что они меня не волнуют, разочаровывает.

Как я позволил себе высидеть все это, не обратив внимания на одну единственную вещь: что я просто могу наблюдать, чем она занимается.

Я позволил себе заинтересоваться.

– Это настоящая сатира, способность затрагивать людей, даже не используя слов, Рук! Фильмам того времени не нужно было полагаться на эмоциональное влияние цвета, чтобы вызвать эмоции, увлечь аудиторию. Им не нужна была багровая кровь или золотые украшения. У них был мягкий свет свечей, отражающийся от глянцевых шелков и сатиновых платьев. Старые вестерны, в которых, клянусь, можно почувствовать запах песчаной пыли, поднимаемой ветром, солнечные блики на блестящих шпорах, сигаретный дым с фильтром сепии и страстные объятия. Люди были очарованы кинокартиной, чувствами… – она замолкает, ожидая, когда ее посетит следующая мысль о кинематографе, и описывает руками крошечные круги, как будто пытается показать своему мозгу, как ускорить процесс сбора мыслей.

– То есть ты хочешь сказать, что предпочла бы посмотреть это, а не «Изгои» или тот фильм со школьными хулиганами? – я предлагаю ей тему, предоставляя ей еще одно размышление, из-за которого она может потерять самообладание.

Пучок на ее голове подскакивает и падает обратно, выбившиеся пряди подпрыгивают, когда она говорит:

– «Клуб “Завтрак”». Можно подумать, ты бы вспомнил его сейчас. Я бы скорее не выбирала – я люблю их оба. Но тогда было другое время для кинематографа в целом. Тот факт, что до меня ты никогда даже не смотрел некоторые из них, – это трагедия, это настоящая трагедия. Старый Голливуд – это основа всех фильмов, снятых с тех пор, как эта эпоха прошла. Они могут изменить жизнь и формировать общества. Я имею в виду, что «Челюсти» породил целое поколение, боящееся воды, и вселил в них страх, который останется с ними навсегда. Малобюджетный фильм ужасов сделал имя одному из величайших режиссеров всех времен и народов. Говоря о малобюджетности, то «Рокки» – монументальная франшиза для любого, у кого есть глаза, – была снята всего за миллион долларов и получила награду «Лучшая Картина»! Разве ты не видишь силу великой истории? Великого кино? – она ждет моего ответа, затаив дыхание, даже не осознавая, как бессвязно говорит. В этом доме у озера она говорит о своих увлечениях больше, чем за всю свою жизнь.

Я прикусываю нижнюю губу, ощущая вкус запекшейся крови, которая осталась после ранней встречи с моим отцом, и оглядываю ее, одетую в мою футболку и полосатые леггинсы.

Ее обычных модных юбок и подходящих им блузок нет. Вместо них всегда какая-нибудь из моих поношенных футболок. Мне нравится снимать с нее сначала эти эффектные вещи, потом комплект трусиков и лифчика в тон, раздевая ее догола. Я трачу все это время, замечая мелочи в ней. Изучая ее.

Но все еще не понимая, почему ее ногти целый месяц были одного цвета, прежде чем она сменила его.

– Итак, фильмы, сценарии – это твое будущее, да? Лос-Анджелес? Голливуд?

Она вздыхает, глядя на прокручивающиеся титры.

– Сценарии, предназначенные для театра, – это совершенно другая любовь для меня. Я обожаю быть на сцене, воплощая эмоции персонажа. Превращаясь в хамелеона, какого бы персонажа мне не приходилось играть. Я бы с удовольствием хотела заниматься этим в колледже, понимаешь? Получить диплом, затем закончить учебу и, возможно, перейти к актерской игре на экране, в конце концов, дойти до того, чтобы снимать собственные фильмы или, по крайней мере, стать режиссером.

В ее голосе слышится печаль, которую я распознаю каждый раз, когда она говорит о том, что ждет ее в будущем. Как будто она никогда этого не сделает, как будто она не способна.

Это место взяло и подрезало ей крылья еще до того, как она поняла, что они у нее есть.

– Конечно я могу поехать в Нью-Йорк и полюбить Бродвей. Сделать карьеру режиссера в каменных джунглях. Но как бы сильно я ни старалась, Нью-Йорк не Голливуд. Там нет Аллеи славы или многолетней истории, связанной с золотым веком. Там каждый является актером или режиссером, но являются ли они таковыми в действительности? Преуспевают ли в этом? О чем еще можно мечтать?

Два месяца я провел, сидя здесь, наблюдая за ней, изучая ее, слушая ее. Ненавидя себя за каждую секунду, когда получаю от этого удовольствие. Почему я заслуживаю того, чтобы получать удовольствие от чего бы то ни было? Особенно от кого-то вроде Сэйдж.

Когда я встретил ее, у меня сложилось предвзятое мнение, что внутри она такая же жестокая, как и снаружи. Забавный маленький вызов, чтобы покувыркаться в постели, девушка, которая могла бы возненавидеть меня так же сильно, как я ненавижу себя.

Вместо этого я нашел девушку, которая была заживо похоронена в ожиданиях других, и с каждым днем, который мы проводим вместе, она раскрывается все больше и больше.

Она превращается в то, что мне не нужно, заставляет меня чувствовать то, что я не имею права чувствовать.

Какое право я имею видеть ее такой? Счастливой, болтливой и уязвимой. Я не сделал в своей жизни ничего хорошего, чтобы заслужить все это.

Я не заслужил счастья подобное этому, и принимать его кажется неправильным. Это не ощущается правильно.

Но отказаться от этого, сказать этому «нет»? Это еще, блядь, хуже.

– Что? На что ты смотришь? – спрашивает она меня, и я осознаю, что все это время пялюсь на нее.

– Ни на что, – я качаю головой. – Просто эгоистично рад, что я единственный человек, кто видит тебя такой.

Она приподнимает бровь, ее веснушки перемещаются, сотни веснушек, которые я однажды пытался сосчитать, когда она уснула на моих коленях после того, как съела целую пиццу в одиночку. Она из тех, кто наслаждается ананасами в ней, что просто отвратительно, но есть что-то в солено-сладком сочетании, что ей нравится.

– Да? Почему это?

Я наклоняюсь вперед, обхватываю сзади ее шею и слизываю шоколад с ее нижней губы, который ранее она не заметила, втягиваю ее губу в рот, чтобы стереть его. Из ее горла вырывается стон.

– Потому что я стал бы серийным убийцей, пытающимся отбиваться от мужчин, влюбляющихся в тебя.

Эти пламенно-голубые глаза могли бы обогреть целую деревню, так ярко они мерцают, ее рот слегка приоткрывается для меня.

Это правда – люди должны быть глупыми, чтобы не полюбить эту ее версию, и я чувствую себя дерьмом, что она дарит мне такую себя, а я никогда не буду способным почувствовать это.

Мне не позволено любить людей.

Но при мысли о том, что кто-то еще пытается?

Это заставляет кровь закипать в моих жилах.

Это мое. Ее истины. Ее причуды. Они мои.

Она моя. Способен любить или нет.

Ее пальцы впиваются в мою кожу, и я шиплю:

– Черт возьми, почему ты всегда такая холодная.

– Так ты можешь согреть меня. Знаешь, я холодная, ты горячий. Это просто работает.

Ее телефон вибрирует прежде, чем я успеваю поцеловать ее снова, она переводит взгляд на экран. Что-то в ней умирает, когда она читает сообщение, и это мгновенно подсказывает мне, что это Истон или ее родители.

– Это просто глупое дерьмо из интернета, ничего важного.

Она вырывается из моей хватки, встает, и, схватив пустую миску, в которой был попкорн, направляется на кухню.

Моя челюсть сжимается, в груди нарастает напряжение. Я наблюдаю за ней, когда хватаю свою зиппо, щелкая ей между пальцами и наблюдая, как из нее танцует пламя.

– Чего он хотел? – спрашиваю я, зная, что это он.

Мой рот наполняется привкусом неприятной горечи. От этого мне хочется закурить, чтобы скрыть раздражение, нарастающее в моем теле.

– Хотел узнать, где я нахожусь. Мы договорились встретиться за ужином сегодня вечером с моими родителями.

Я смотрю на пустой экран, звук камеры начинает раздражать мой мозг.

– Ты пойдешь?

Я перевожу взгляд обратно на нее, и свет от холодильника подсвечивает виноватое выражение на ее лице. Ей не нужно ничего говорить, чтобы дать мне ответ. Все внутри скручивается и переворачивается от ярости.

– Конечно, ты пойдешь.

Я поднимаюсь с пола, хватаю свою толстовку и бини, лежащие на диване, прежде чем накинуть их на себя, затем иду к двери, чтобы сунуть свои ноги в ботинки.

У нас с Сэйдж бывали моменты, когда казалось, что все во внешнем мире остановилось. Мы покидали Пондероза Спрингс, приезжали сюда и запирались в стенах этого дома. Моменты, когда она была той, кем хотела быть, а я – тем, у кого была надежда.

Но всегда есть что-то, что тянет нас обратно в токсичную тину, напоминая нам об истине, о нашей судьбе.

– Это нечестно, – бормочет она, закрывая холодильник. Я слышу, как ее босые ноги крадутся через кухню в направлении меня.

– Что нечестно? – огрызаюсь я, поворачиваясь к ней лицом, когда она приближается, ее тело подскакивает от моего внезапного движения. – То, что я сижу здесь с тобой, читаю сценарии, смотрю фильмы через день и заставляю твою киску течь на моем члене, а он все это время выставляет тебя напоказ в школе, как будто ты какой-то кусок величественного мяса?

Мой голос раскален докрасна, как обжигающая пощечина по ее нежной коже. Когда нам хорошо, нам хорошо. Мы – электричество. Захватывающий, жаркий огонь во время праздников, к которому можно прижаться, чтобы согреться.

Но когда нам плохо, когда мы спорим, почти всегда это связано с Истоном, это плохо. Буря дыма и пламени. Неуправляемый лесной пожар, который поглощает все на своем пути. Она никогда не отступает перед моим гневом, а я не нянчусь с ней.

– Ты же знаешь, я не могу порвать с ним! Пока нет, я тебе говорила! Я вынуждена ждать до выпускного, Рук. Ты понятия не имеешь, что сделают мои родители, если я не дождусь. Нам придется подождать.

– Неважно. Я сваливаю отсюда, – я тянусь к двери, когда она хватается за меня, пытаясь не дать мне взять на себя ответственность и прекратить эту ссору, пока мы в самом начале.

– Ты делаешь это каждый раз. У тебя не получится просто так уйти от этого! – она повышает голос. – Всегда одно и то же – ты расстраиваешься и вместо того, чтобы поговорить со мной о своих чувствах, ты закрываешься от меня и уходишь! На прошлой неделе ты поступил так же с заявлениями в колледж! Как я могу понять, почему ты расстроен, если ты никогда не говоришь со мной об этом.

Мое тело становится неподвижным, расслабленность исчезает, я превращаюсь в камень.

– Я никогда не просил тебя об этом. Я никогда не просил тебя что-либо делать для меня, Сэйдж. Это ты пришла искать меня, – я тяну дверную ручку, но она тут же толкает руками дверь, грохот отзывается эхом в пустом доме.

Мое сердцебиение отдается в ушах, а по коже бегут мурашки. Я никогда не просил ее рассылать гребаные заявления в колледж. Я никогда не просил ее что-либо делать, не просил заботиться обо мне или моем чертовом будущем. Я никогда не просил ничего из этого.

Она не имела права давать мне надежду, верить в человека, который этого не хочет.

Я всегда знал, что уеду из Пондероза Спрингс, когда закончу учебу, – это не под вопросом. Я просто никогда не размышлял о том, чем буду заниматься за пределами.

Но затем появляется она, с планами, с рассказами о перспективах на химических факультетах, с идеями, копается в дерьме, к которому, черт возьми, она не имеет никакого отношения.

Она приходит, пытаясь дать мне надежду на будущее, которое, я знаю хорошо, чертовски хорошо, никогда не наступит для меня.

Вот почему я избегаю отношений любой ценой. Вот почему я доверяю парням и только парням. Потому что они понимают, насколько парализующей может быть ложная надежда. Они понимают, что хорошим вещам не предназначено случаться с такими людьми, как мы.

– Так плохая я? Я единственная снова не права? Если я такая, блядь, ужасная, Рук, из-за того, что пока не ушла от Истона, то что насчет тебя? Ты хотя бы упомянул своим лучшим друзьям, что забавляешься с дочерью мэра? Или ты все еще лжешь им?

Теперь я знаю, что она расстроена, поэтому бьет по больному. Она ищет что-то, что заставит меня дать реакцию, и она точно знает, как это сделать.

Я двигаюсь, поворачиваюсь так, что мы оказываемся лицом друг к другу, и делаю шаг ближе.

– Я не сказал им, потому что ты все еще трахаешь врага, Сэйдж, и если они узнают о нас, если они узнают, что ты все еще встречаешься с ним, что меня очень злит, они убьют его, – мой леденящий кровь тон пропитан только честностью. – Никогда не сомневайся в моей преданности друзьям, – я замолкаю, скрежеща зубами, мои ноздри раздуваются от яростных вздохов.

Если она думает, будто то, что сделают ее родители, ужасно, то она понятия не имеет, что ее ждет, если парни узнают.

Им плевать на то, что мы трахаемся или чем там мы занимаемся. Их не заботило бы, кто она такая – в отличие от большинства людей здесь.

– У меня не было с ним секса с самого Хэллоуина, я же тебе говорила!

– Ага, – я облизываю нижнюю губу. – Он все еще целует тебя в губы? – я язвлю, подходя ближе, пока она отступает, своего рода танец. – Трогает твою кожу? Держит твою, черт возьми, руку, как будто ты ему принадлежишь?

Ее задница ударяется о спинку дивана, она оказывается в ловушке передо мной, некуда бежать, негде спрятаться.

Мой разум – мой злейший враг, он прокручивает в голове самые яркие моменты того, что мне пришлось пережить за последние два месяца. Смотрю на них вместе в коридорах, вижу, как он трогает ее, и понимаю, что не могу оторвать их друг от друга.

– Парней не волнует, что ты дочь мэра. Речь не о том, чтобы рассказать им. Речь идет не про меня. Речь идет о защите тебя, – подчеркиваю я, тыча пальцем ей в грудь, – о том, что они захотят сделать. Они заботятся обо мне. Даже если бы я сказал, что меня это не волнует, даже если бы я нагло врал и сказал им, что, видя его с тобой, это не заставляет меня, – даже произнесение этих слов заставляет привкус крови кипеть у меня в горле, – хотеть сжечь всю эту чертову школу дотла после того, как оторву его руки от тела, они все равно узнали бы, и конечный результат был бы нехорошим для тебя.

Сквозь самое темное дерьмо мы видели друг друга насквозь. Мы видели друг друга в битве с вещами, которые ни один человек не должен был никогда увидеть. Мы стали свидетелями того, как на самом деле выглядит ад на земле.

Мы защищаем друг друга любой ценой.

Нет ничего, на что мы не пошли бы ради друг друга.

Нет пределов.

Включая, но этим не ограничиваясь, сдирание шкуры заживо с опрятной задницы ее бойфренда.

– Так вот что нужно сделать, чтобы ты открылся мне? Поговорить о том, как Истон заставляет тебя ревновать? Ты же понимаешь, что это первый раз, когда ты говоришь со мной о своих друзьях.

Мне не нужно это дерьмо. Чтобы она тыкала и подначивала меня, пытаясь понять. Я не нуждаюсь в том, чтобы меня понимали. Меня не нужно спасать или исправлять.

В последний раз я разворачиваюсь, желая уйти. Я закончил этот разговор, но она просто не хочет его прекращать. Она не отступает.

– Я рассказала тебе все! Ты знаешь меня, Рук, и я доверилась тебе. Ты даже не говоришь мне, где бываешь, когда мы не вместе! Почему бы тебе не сделать то же самое для меня?

– Ты должна была подумать об этом, когда начала исповедоваться в грехах перед кем-то вроде меня. Я не играю честно, Сэйдж. Я уже говорил тебе об этом.

– Нет, ты не уйдешь, – она встает передо мной, блокируя дверь своим телом, которое я бы без проблем отбросил на хрен с моего пути, но она это знает. – Нет, пока ты мне что-нибудь не дашь. Почему ты всегда появляешься с синяками? Почему у тебя разбита губа? – она продолжает давить на меня.

Мою плоть и кости жжет, этот всепоглощающий огонь разгорается в моей груди, разгорается все выше и выше, чем больше она давит.

– Подвинься, Сэйдж, – выдавливаю я сквозь стиснутые челюсти.

– Нет!

Я поднимаю ладонь и резко ударяю ею по двери за ее головой, так сильно, что одна из рамок для фотографий сотрясается и падает на пол.

– Прекрати пытаться проникнуть в меня! Тебе там не место! – кричу я, и в груди все горит с такой силой.