Текст книги "Последняя поэма"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

– Прощай, прощай, как хорошо, что эта красота, последнее, что я вижу…

И тут (сначала то ей подумалось, что – это просто виденье предсмертное) – тут в глубинах этого небесного, живого полотна произошло движенье, и вот уже выбежал, и помчался по незримым небесным дорогам прекраснейший, широкорогий олень, который весь, казалось, был соткан из живого света. Он все приближался, приближался, и только когда склонил свою голову над Вэлдой, тогда поняла девушка, что – это не видение. От оленя исходил тот дивный, теплый аромат, который так любила она, который так пьяняще полнит воздух в недолгие дни северной весны – это был аромат освобожденной от ледового панциря, согретой благодатным солнцем земли, запахом пробуждающихся трав и растений. Вэлда почувствовала приток сил, и вот подняла голову увидела глаза оленя – и, хотя это были не человеческие глаза, она сразу увидела там и ум мудреца и добро. Вот встряхнул олень своими широкими рогами и посыпались из них цветы, нежными своими лепестками касались лика девушки, и вот почувствовала она себя так хорошо, как чувствовала, разве что в те дни, когда еще был жив ее батюшка. Она хотела обнять за шею оленя, и так, с его помощью подняться – показалось ей, будто руки прошли через что-то теплое, словно через весеннее, наполненное солнцем облако – и все-таки, некая сила помогла ей подняться, и вот уж она стоит перед этим небесным зверем, смотрит в его очи мудрые, добрые, спрашивает:

– Кто ты?

Ничего не ответил ей олень, только головой повел, и вновь наполнился воздух кружащимися весенними цветами, и касались они лика Вэлды, и хорошо было девушке. Полюбила она оленя, так как никого прежде не любила, вот молвила дрогнувшим голосом:

– Понимаю, ты не можешь рассказать, кто ты. У тебя нет дара речи. Но меня ты понимаешь, и я скажу, что полюбила тебя. Будь милым братом моим, возьми туда, откуда пришел. Возьми в красу небесного сиянья…

И кивнул олень головою, и подхватил Вэлду, и понес. Далеко-далеко под собою видела она снежные поля по которым перекатывались дивные небесные краски, а цвета сияния становились все ближе, вот уже коснулись ее лика, и были они подобны прикосновеньям лепестков небесных цветов. Можете ли вы представить себе счастье Вэлды?.. Она смеялась, она шептала, она пела. И это была прекрасная песнь, торжествующей любви. Она даже и не ведала, откуда пришли к ней эти строки – кажется, из какой-то иной истории:

 
– И суд настал, но что им судьи,
И взоры грозные, слова?..
Что их любовь, тепло остудит —
И в души смотрят их глаза.
И что им мир весь бесконечный,
Весь мир в любви, в слиянье душ;
А этот мир – он быстротечный,
В движении морей и суш.
И снова нежные объятья,
В последней раз, в последний раз,
Любви священные заклятья —
И чувства бесконечный сказ.
И все горит, пылает в свете,
И вновь стихи, стихи горят,
Вокруг же на своем совете,
Валары грозные сидят.
"Красиво, жалко и печально,
Но нет – он слишком ярок здесь,
Восстал он, бурный, изначально,
И пламенем оделся весь.
Его судьба весь мир разрушить —
Он без того не может жить.
Не можем мы закон нарушить,
Не можем пламень допустить.
Пускай уйдет он за пределы,
На веки вечные в цепях —
Давно он знал свои уделы —
Еще в космический морях…"
Гремят слова, но те, в объятьях,
Не слышат слов, не знают уз,
Не ведают уж о проклятья —
Их вечностью скреплен союз.
И новые слова все шепчут:
"Твой дух во мне… а твой – во мне,
Они в разлуке нас излечат,
Они всегда живут в душе.
Ты знай, ты знай, что тьма растает,
И время вечности уйдет,
Ни космоса, ни пустоты не станет,
И там душа любовь, звезду свою найдет.
Прощай, прощай вновь, на мгновенье,
И все же – светлая печаль,
И вновь, к звезде своей стремленье…
Что сделано, того не жаль…
 

Нет, нет – даже и старожилы не могут рассказать, откуда пришли к ней эти строки, но по видимому, все-таки она уже предчувствовала, что недолговечно это ее счастье, что недолго будет пребывать она в этом райском сиянии вместе с братом своим…

А они уже стояли в прекраснейшем саду, со всех сторон слышались волшебные, чарующие голоса птиц, которых никогда прежде не слышала Вэлда, и которых сразу же полюбила, потому что и нельзя было их не полюбить за их неземную красоту. Вокруг все сияло и распускалось, все тянулось вверх, где еще краше переливалось сияние, и было оно таким живым и мудрым, что подумалось Вэлде, что – это сам Иллуватор. Не земными словами ту красу описывать, а даже если и попытаться, то уйдет на это очень много времени. Вэлда стояла, любовалась всем этим, как завороженная, и только изредка, время от времени, шептала слово: «Люблю». Она так поражена была красотами сада, так зачарована голосами его обитателей, что даже и не заметила, что олень покинул ее. Когда же увидела, что нет его поблизости, то очень печально ей стало, но эта была светлая печаль, и вновь зашептала она строки, которые, должно быть, пришли к ней по наитию:

 
– Вдруг та высшая сила, что суд их вершила,
Их объятья легко развела;
И звезда тут в печали взмолилась,
Но давно их судьба уж была решена.
"Но позвольте мне с ним в запределье!
Что мне, право, веками страдать!
О, Единый, услышь ты моленье,
Можешь ты нас в проклятье сковать!.."
И взметнулась мольба в поднебесье,
Да и так слышал все верхний бог —
А тот звездами плакал: "Лейся, лейся…
Не сломить даже мне этот рок…"
Ну а там, среди скал белоглавых,
Среди светлых хребтов, где заря,
Уж играла кострами на скалах —
Там страдали в разлуке горя.
Пусть предчувствие вечности вместе,
Пусть все нежные клятвы, стихи —
Пусть моленья звездной невесте —
Как мгновения эти тяжки!
Она соткана нежным вся светом,
Все в печали, вся в Лунной тоске,
Никогда в Валиноре не знали такого навета,
Розы дивной, что от слез возрастала на теплом песке.
Никогда, никогда – даже в тех Силмариллах,
Что проклятием стали Арды,
Никогда – даже в тех серебристых приливах,
Что сияют в небесной выси.
В тех слезах все печаль вековая,
Горечь мира, разлука любви —
Перед ней в цепи тяжкие мужа ковали,
Он стоял весь в душевной крови.
Он темнел и светлел, он весь бился,
Он страдал, как никто не страдал,
Он то в небо мечтой возносился,
То в огне и в пучине страдал.
Вот закованы цепи, и ветры подули,
Грянул ветер, и на море ходит уж вал —
И молитву Валары вздохнули,
И во тьму уж проход над вершинами скал.
Ну а роза сияет, а роза поет,
В ней чувство навеки их рок уберег,
Навеки дыхание сердца их льет,
Мгновение встречи там вечно живет.
И вот уж в ладонях у милой звезды,
Та роза все ближе сияет,
И вот уж коснулась – так словно в сады,
Закованный в цепи шагает.
И роза ушла уж в огнистую плоть,
Ей пламень цвети не мешает,
И времени ветер не в силах ту розу сполоть —
В ней чувство любви их сияет…
 

Так говорила маленькая Вэлда, и светлые слезы катились по ее щекам. Но вот услышала она некое движенье, повернула голову и увидела, что светоносный олень стоит прямо пред нею. И так она обрадовалась, так счастливо, звонко засмеялась, что не сразу и заметила, что он что-то держит во рту. Она вновь обняла его за облачную шею, поцеловала в нежные, мудрые глаза и тут только заметила этот кулек, из которого исходил прелестный аромат. Она сразу догадалась, и все-таки спросила:

– Это подарок для меня?

Олень кивнул головою, и вновь закружились в воздухе живые цветы, и вновь приласкали лик Вэлды. И тогда девочка осторожно приняла его, развязала, и обнаружила, что там лежат семена, и, хотя олень по прежнему ничего не говорил, она сразу догадалась, что – это семена тех самых растений, которые окружали ее…

Тут еще раз повел рогами олень, и вырвались из них снежные птахи, закружили в воздухе, да и расправили крыльями то волшебное сияние, которое составляло сад. Открылось окно, а за ним – вид далеких-далеких снежных полей. И сразу увидела Вэлда родное селение. Уже взошло солнце, и золотистые его узоры разбегались на многие-многие версты ровных снежных гладей. Но какая же это была высь! Домики представлялись совсем, совсем маленькими, человеческих же фигурок было и вовсе не различить. И почувствовала тогда Вэлда, что уж настало время разлуки с чудесным оленем. Быстро обернулась к нему, хотела хоть что-нибудь молвить на прощанье, но, оказывается, было уже поздно. Над ее головою, уже высоко-высоко таяло в сияющей небесной лазури сияние, а к земле ее нес теплый весенний ветер. Она плакала всю обратную дорогу, плакала и тогда, когда осталась в одиночестве на вершине того самого холма, где произошла первая встреча с ним. С этого места довольно хорошо было видно и родное поселение, и даже редкие фигурки, которые прохаживались или пробегали между домами. Невероятным казалось, что такое, в общем-то небольшое расстояние, в ночи, в буре представлялось ей целой долгой-долгой, даже и нескончаемой дорогой.

Она все плакала, ну а потом сильно полыхнули ее очи – подумалось, что вновь пришел небесный олень – почувствовала она цветущий, весенний аромат. И только взглянув себе в руки, обнаружила, что держит кулек с семенами – из него то и поднимался аромат.

– Ну что ж… – вздохнула Вэлда. – Домой без еды мне возвращаться не велели. Построю-ка я себе новый дом…

И, действительно, чувствовала она в себе столькие силы, что и постройка нового дома представлялась ей делом вполне возможным – даже и то, что у нее не было никаких необходимых для такого дела инструментов нисколько не смущало маленькую Вэлду. Вот увидела она почти полностью занесенные снегом заросли кустарника, да и направилась к ним, намериваясь построить для начала хижину из веток.

И тут появились волки. Это была довольно большая, и, судя по отвислым бокам, очень голодная стая. Впрочем, даже если бы была и не стая, а только один волк – все равно не смогла бы с ними совладать девочка. Не испугалась Вэлда, просто вздохнула, и закрыла глаза, радуясь тому, что перед смертью пережила она такое чудо. Долго она так стояла, все ожидала, когда вцепятся в нее волчьи когти – так ничего и не дождалась, и как открыла глаза так и не поверила им. Оказывается, волки вместо того, что бросаться на нее, начали возводить избу. Да и не только волки были. Пришло еще и целое семейство белых медведей – они принесли бревна, которые и складывали в стене. Вэлда так и стояла изумленная, а через час изба – та самая изба, в которой мы сейчас сидим, была уже возведена. Кустарник, а еще пучки соломы, которые неведомо из каких далей принесли птицы, пошли на утепление стен и на крышу. Избушка вышла не большая, но такая ладная, такая стройная, что любо дорого было на нее глядеть. Рассмеялась Вэлда, и подошла к каждому из своих помощников, каждого обняла, каждого в лоб поцеловала. А тут прибежал уж медведь дверь открывает, приглашает, стало быть, в горницу войти. Вошла Вэлда, видит этот самый стол, а на нем белочки суетятся, последние кушанья для нее расставляют. Вэлда уж ничему не удивлялась, только всех благодарила и улыбалась – вот уселась за стол, видит, что все ее друзья в нерешительности стоят – и их пригласила, на всех еды хватило, и такой еды замечательной, что Вэлда никогда такой и не пробовала.

А сразу же после обеда вышла она на двор, и увидела, что там уж куницы хвостами своими пушистыми снег сметают, и что земля уж открывается. Тут прибежали олени, но не небесные, а обычные, северные олени – тоже, правда, красавцы стройные. И вот рогами своими взрыхлили они землю. Вэлде оставалось только посеять семена…

Ну а дальше – потекли для девочки дни новой, непохожей ни на что бывшее прежде жизни. Просыпалась она обычно с первыми лучами зари, и тут же шла в свой сад. Семена в несколько дней проросли, а еще через неделю поднялись ей уже по пояс – это были те самые, дивные растения, которыми любовалась она, когда пребывала в садах небесного оленя. И каждое из этих растений она любила как брата, и каждое из них знала по имени – если бы хоть одно погибла, то его гибель была бы для девочки такой же трагедией, как гибель близкого человека. Она и не замечала, как преображается украшенная прежде лишь одинокой, погнутой березой вершина холма – в основном благодаря ее заботам там расцветал небесный благоуханный сад. Целый день проводила она в общении со своими новыми сестрами и братьями – растеньями, ну а звери верно служили ей – приносили еду, укладывали стол.

Неделя за неделей проходила – долга, почти нескончаема северная зима. Из поселения по ночам видели дивное сияние, которое поднималось над холмом Вэлды, но они то думали, что – это исходит из небес. Но однажды проходили поблизости охотники и… нет – они не заметили сада, так как очень утомились. Нет сама Вэлда стремительной тенью бросилась к ним на сани, и стала развязывать оленя, которого они везли. Она даже и не поняла сначала, что олень уже мертв, а когда поняла, то так разрыдалась, что, право, нельзя было глядеть на нее без сострадания. А охотники остановили сани, глядели на нее с изумлением, а затем – медленно опустились на колени.

– Кажется – это наша Вэлда. – тихо, с благоговением прошептал один из них.

– Да нет же… – молвил другой. – …Может и была когда-то, но теперь… Ты только взгляни – небесные духи преобразили ее…

Тут испугалась Вэлда – о чем это таком говорили охотники. Каким это образом она преобразилась? Ведь за все время с возвращения, она еще не видела своего отражения. И тогда она стала молить, чтобы охотники дали ей какое-нибудь зеркальце. Зеркальца у них не нашлось – зато отточенный клинок охотничьего кинжала хорошо послужил для этой цели. И Вэлда увидела, что вся она сияет, что плоть ее стала призрачной, почти воздушной, словно бы из света звезд сотканной – неудивительно, что голодные волки на нее не позарились – можно ли насытить свою утробу звездным светом?.. Лик был такой прекрасный, и так приятно было избавиться от страха, что она счастливо рассмеялась, и стала в эти мгновенья такой прекрасной, что охотники принесли ей такую мольбу, какую приносили разве что небесным божествам. А еще через несколько минут, они с сияющими ликами, словно дети малые носились по ее саду, и смеялись, ибо верили, что попали в лучшую, вечную жизнь. Вэлда же тем временем приложила к ранам оленя целебные коренья – и они сделали, казалось бы невозможное – вернули его к жизни. Благодарственно взмахнул он рогами, да и умчался на снежное раздолье… И только когда он убежал, то поняла Вэлда, что ради его спасения вырвала одного из своих братьев – в первое мгновенье боль кольнула сердце, ну а потом – поняла она, что именно так и надо было поступить, что ради спасения жизни этого оленя и поднялся он из земли. Так же поняла она тогда, что и многие из тех растений, которые так любила она предназначены для излечения разных болезней, для придания сил. Были среди них, конечно, и такие, которые и выросли специально для того, чтобы ублажать взоры – она приняла это как должное, и с помощью этих растений изготовила для своих гостей охотников кушанье столь вкусное, наделенное столь могучими целебными свойствами, что, когда они вернулись в деревню, то их и не узнали сначала, приняли за гостей из какого-то заморского, дивного племени. Ну, а потом, как узнали, как пошли расспросы – тут предела не было удивлению. Тут и радость была, и даже испуг – но только недоверия не было, так как стоило только взглянуть на просветленные лики охотников, как сразу ясным становилось, что действительно пережили они что-то такое небывалое. И все, кроме мачехи и дочерей ее были рады возвращению Вэлды, так как все ее очень любили, знали девочкой доброй, скромной, трудолюбивой. Мачеха же вернулась домой сама не своя, вся бледная, да и шипит дочерям, которые все время на печи грелись:

– Вот так да – вернулась наша негодница. Да не одна, а с чудесами!.. Вот как расскажет, как мы ее в лихой мороз на погибель выгоняли, так и несдобровать нам…

Стали они тут думать, как бы можно было от такой угрозы избавиться да так ничего и не придумали, ну а к Вэлде в тот же день отправилась чуть ли не вся деревня. Не описать их счастья и восторга, когда увидели они ее сад, ну а когда она сама, вся сияющая, вся сотканная из звездного света вышла к ним навстречу – вышла, неся в руках только что испеченный, такой ароматный и дышащий, словно живой каравай – вышла в окружении служащих ей зверей и птиц, то все в величайшем благоговении опустились перед ней на колени. Не привыкла к такому обращению Вэлда и потому очень смутилась, стала просить их, чтобы они поднялись. И тут увидела одну из своих сестер, которая по навету мачехи, чтобы выследить, что к чему, пришла с остальными, и пряталась теперь в задних рядах.

– Что же ты, сестра моя дорогая, что же ты не выйдешь ко мне? Или боишься?.. Быть может, думаешь, что я в обиде на тебя и на других домашних?.. Так нет же – я всех, всех вас очень люблю! Позови и матушку, и остальных сестер…

Побежала эта сестра в деревню, и, когда рассказала о том что было мачехе, то та потемнела лицом, и отправилась к Вэлде как на казнь. Однако, когда она пришла то и ее, и сестер ждал такой радушный, воистину небесный прием, что все то доброе, что было в их душах, изгнало все злое, и они, просветленные, зажили новой, счастливой жизнью.

Новая жизнь началась и для всего этого маленького, затерянного среди снегов поселения. Не было почти никаких разговоров, как о Вэлде – она, прекрасная, пришедшая из иной, лучшей жизни, занимала все их время – разговоры были восторженные, и время летело как-то незаметно, в счастливом вихре созидания. Все возвышенные разговоры, все устремления к высшему, тому, что небесным светом сияло на холме. Они чувствовали себя так, будто в каждом мгновенье умирали, и открывался пред ними тот бесконечный, небесный мир. Они ходили к ней как ходят в храм… в живой храм, где живет само божество. Они пребывали бы там все время, если бы можно было, если бы все-таки не забота о собственных семьях. Наверное, даже эльфы Валинора, пребывающие в свете были не так счастливы, как эти люди из этой маленькой северной деревушки.

Ну, а Вэлда… и для нее время летело стремительно – каждый день она совершала какие-нибудь добрые дела, излечивала кого-нибудь, просто кормила, просто наполняла души светом своей любви. Время летело незаметно, и она росла – она росла вместе с природой, и она наполняла ее мудростью, и… печалью. Иногда приходящие к ней видели, как стоит она в некотором отдалении от своего домика, как смотрит своими волшебными, звездными очами в глубину небес, и, казалось, видит что-то недостижимое для их взоров, что-то такое прекрасное, что и представить себе невозможно. И тогда они в молчаливом благоговении опускались перед нею на колени, и молили, чтобы и им хоть когда, хоть после смерти открылось то, что видит она теперь.

Но на самом то деле Вэлда видела в небе тоже, что и все остальные – только небо, бескрайнее, глубокое, но… она ждала вновь своего названного брата, того, в ком почувствовала вторую половину своей души – небесного оленя. И когда пылало в небесах Северное сияние, она протягивала к этому сиянию руки, и молила, чтобы раскрыло оно перед ней свои объятия, чтобы вновь открылся тот небесный сад. И все ждала она, что вот зазвенят волшебной музыкой высших сфер плывущие в воздухе, стремительные копыта, что сейчас вот встанет он пред нею ясноокий, мудрый, взмахнет своими рогами, и коснутся ее лица, словно нежные поцелуи, лепестки небесных цветов. Она стояла на грани своего маленького сияющего оазиса, перед бескрайними снежными полями, иногда начинал завывать ветер, вокруг вздымались и шептали, и плакали, и рыдали горестно что-то снежинки, а она все стояла, одинокая, с поднятыми к этому сиянию руками, и все ждала… ждала… но сияние медленно уходила, проступали далекие, холодные звезды, ну а еще чаще – небо заволакивалось завесой туч, и буря вступала в свои права – она выла и металась, и ревела, и трещала, и в нескольких шагах уже ничего не было видно. При таком ветриле вообще очень трудно было удержаться на ногах, и Вэлда медленно возвращалась в свою избушку, там садилась на лавку, и смотрела в глаза кого-нибудь из своих зверей – и тот зверь понимал ее боль, плакал вместе с нею. Выла вьюга, но вся мощь северного ветра была не властна что-либо сделать с небесным садом – все эти нежные растения были так же неподвластны буре, как и породившее их сияние…

Шло время, и вот уже вышли замуж ее сестры, вот уже выросли их дочери и сыновья, состарилась и умерла мачеха – перед смертью это была добрая, светлая старушка, которая просила прощения у Вэлды, а та упала к ее морщинистым стопам, оросила их своими жгучими слезами, покрыла поцелуями. Небывало долго прожила и мачеха, и сестры Вэлды, и все, кому посчастливилось жить в одно время с нею – но всех забирала смерть. Так незаметно пролетели и ее годы. Прожила она очень-очень долго, и вот в один вечер почувствовала, что в эту ночь за ней должна прийти смерть. Она всегда была очень ласкова со своими верными зверьми, ну а в этот вечер расцеловала всех их. Пришли к ней люди из деревни, а она, вся в слезах, смотрела на него, и тот счастливец, ушел просветленный, и до конца своих дней хранил в себе ее свет, и иным его дарил…

Потом она попросила, чтобы звери ушли, и осталась одна. Она потушила и печь и все свечи, раскрыла окно выходящее на север, и встала перед ним. Ее лицо было морщинистым, волосы – совсем седыми, но вот очи остались прежними – это были сияющие, льющие свет очи любящей девы. Подобно звездам выкатывались из них светлые слезы – она была счастлива, она знала, что в эту ночь произойдет встреча…

На следующий день жители деревеньки нашли ее избушку пустой, а чудесный сад – занесенным снегом. Надо ли говорить, как плакали они. Казалось, на многие месяцы глубокий траур окутал весь мир…

На этом оборвется сторожил-рассказчик, и взглянет в окно, туда, где уже сгустились сумерки, где сияют над снежными просторами звезды, а скорее – ветер завывает и несет в себе мириады снежинок, и ничего невидно кроме этого марева. В глазах сторожила слезы, чувствуется, как любит он ту, о коей с таким пылом рассказывал. И ты спросишь у него дрогнувшим голосом:

– Что же дальше – неужели ничего не осталось?..

Но тут же ты и прервешься, взглянешь на эти сияющие святостью стены, и поймешь, что осталось достаточно, сторожил же скажет:

– Подожди до утра…

И что, право, остается, как не дожидаться рассвета? Не идти же из этого сияющего места в лютую, ревущую бурю?..

Длинна северная ночь, но вот закончилась она, вот вышел ты в сияющий небесной белизной дворик, и там, у согбенного ствола древней березы, увидишь один единственный, выстоявший против бури и времени цветок. Его достаточно, чтобы заплакать, чтобы в благоговении опустится перед ним на колени. Одного лепестка было бы достаточно, чтобы поверить…

Любовь всесильна, любовь высится над временем и пространством, любовью был создан этот мир. И две любящие души, две половины единого целого будут вместе – пусть меж ними иллюзии жизни, пусть невообразимые просторы – они все равно будут вместе.

* * *

И пока Фалко рассказывал, время потеряло свой ход для хоббитов. Ничего не было кроме этих возвышенных видений. И только когда прозвучали последние слова, то поняли они, что уже идут. Не в мрачный Мордор – нет – они шли к родным Холмищам. Ветер подгонял их в спину.

– Да, да – именно так и должно быть. – молвил Хэм. – Мы оставили смерть позади, ну а впереди – жизнь. Жизнь, жизнь – только жизнь, ничего кроме жизни. И что это мы вообразили о своем предначертании!.. Да – у каждого хоббита с самого рождения есть предначертание, и это прекрасное предначертанье, и горжусь я им – каждый хоббит землю возделывать должен. Сад растить. В этом его истинная любовь. Это ли не прекрасно?.. А, Фалко, вот вырастим такой сад, что всем на загляденье будет, чтобы радовался и стар и млад – вот тогда и умрем… Умереть то всегда успеем – впереди целая вечность. Верно я говорю?

– Верно… – глухим, тихим голосом отвечал Фалко.

Так, держась друг за друга, прошли они еще сколько-то, неведомо сколько. Идти было достаточно легко, и почему-то казалось, что до родных Холмищ осталось совсем уж немного. Хэм пытался улыбаться, говорить, что да, мол – они теперь выбрали верную дорогу, даже пытался напевать разные хоббитские песни, но вот в какое-то мгновенье понял, что делает все это затем лишь, чтобы не было страшно. Но бесполезно – с каждым шагом все равно нарастала тревога, боль в сердце. С каждым шагом он все более понимал, что сейчас вот Фалко остановится, развернется – пойдет назад, в Мордор, и все больше Хэм понимал, что ничего уж здесь не поделаешь, что так предначертано судьбой. Так и произошло – Фалко вдруг резко остановился, весь согнулся, задрожал, и прошептал:

– Прости… прости, но не могу так… Неужели ты не чувствуешь…

– Да, да… – плача, шептал в ответ Хэм. – Конечно понимаю, конечно – чувствую. Не говори ничего – раз сердце говорит, что мы должны быть с ними, значит уж и будем…

Они не говорили больше ни слова, просто повернули, и зашагали навстречу ураганному, ледяному ветру, навстречу ударам снежных полчищ. Казалось, совсем недолго делали они шаги к этим родным Холмищам – всего лишь несколько сладостных, действительно счастливых минут. Однако, оказалось, что они успели отойти уже на значительное расстояние от Пепельных гор – они как бы убрались за снежные поля. Едва-едва проступали в мертвенном, блеклом свечении их израненные, изломанные вершины – иногда оттуда доносились вопли. Кажется – их звали на помощь.

– Это наша последняя дорога, правда ведь, Фалко? – шепнул Хэм по истечении какого-то огромного, неведомо какого количества шагов.

– Потом еще к морю… – был ему усталый ответ.

– Да… Но уже без меня – я останусь в Мордоре. Для Нас это последняя дорога…

* * *

Позади осталась долгая-долгая кошмарная дорога, о которой ни Аргония, ни Маэглин почти ничего не помнили, потому что дорога эта представлялась одним беспрерывным кошмаром. Был жар, были трещины из которых бил раскаленный пар, были духи, которые вопили от боли, которые неслись на них, жаждя поглотить плоть, но были бессильны сделать хоть что-то. Много-много еще чего было – теперь уж всего и не упомнишь…

Но они, все-таки, дошли. Теперь они стояли у самого подножья башни, а она, невообразимо громадная, возносилась над ними. Они остановились у черных створок, которые и взглядом то было не окинуть, которые представлялись такими массивными, такими несокрушимыми, что исчезала всякая надежда, что можно хоть как-то их преодолеть. Последние метры Маэглин уже не шел – нет – силы окончательно оставили его тело, и ноги попросту волочились по изодранной каменной поверхности – Аргония его тащила, даже и не осознавая, что и зачем делает. Но вот она отпустила его, и он сразу же упал – еще смог подползти к этим створкам, уперся в них спиною, и тяжело, продолжительно закашлялся – с огромным трудом смог поднять голову, взглянуть на нее. Нет – он уже не мог разглядеть черт лица, и только золотистые волосы сияли. Он чувствовал, как проникает в его тело холод смерти – сердце сжималось с трудом – все темнее-темнее становилось в глазах. Вот только эти золотистые волосы и остались:

– Как же холодно… холодно… Помоги мне, пожалуйста… Я так долго тебя искал… Возьми меня отсюда… О МИЛАЯ МОЯ ЗВЕЗДА!

Последние слова он проговорил с таким огромным, поэтическим, вдохновенным чувством, с каким никогда еще не говорил. Казалось Маэглину, будто пробуждается в нем какой-то новый, могучий человек – человек, который очень долгое время молчал, или же говорил совсем не то, что надо было бы говорить, и теперь… Но эти страстные, произнесенные с великой мощью слова: "О МИЛАЯ МОЯ ЗВЕЗДА!" – были последними словами Маэглина – она словно вихрем могучим в них восстал, но его итак до предела изможденное тело не выдержало еще и такого испытания – попросту изгорело. Еще трепетало в воздухе это великое чувство, а он бездыханный и уже без всякого движенья лежал у основания ворот.

А Аргония, поглощенная своим горем, была как бы воскрешена этими словами. Ведь до этого она взглянула вверх – просто взглянула вверх, и у нее закружилась голова – она увидела эту бездну – пусть и поднималось все это вверх – все-таки это была бездна – она почувствовала себя бесконечно маленькой, почувствовала также и то, что всякая борьба обречена. И вот она поникла головой – она вся задрожала – из глаз уже не вырывались слезы – она выплакала вся слезы за время долгой-долгой дороги к этому месту. Но эти последние слова Маэглина: "О МИЛАЯ МОЯ ЗВЕЗДА" – они наполнили ее изнутри пламенем – она поняла, что сейчас вот произойдет последняя и решающая схватка. Вот подняла голову – и как же заблистали ее очи! В этом мрачном краю боли и зла засияла Она, Великая Звезда Любви – та самая Звезда, которая вела через жизнь стольких поэтов и певцов.

Она, сияющая, она, наполняющая воздух волшебным, мелодичным пением стояла у подножия башни, и говорила Последние Строки Последней Поэмы:

 
…Давно, давно уж в небосклоне,
Все тихо – новый день,
Вот-вот родится в звездном лоне,
Вот-вот отгонит мрака тень.
И стихло бури уж волненье,
Природа в тихой дреме спит,
Чуть слышно ветра дуновенье,
Ручей загадочно журчит…
И Валинор в своей печали,
Глядит сквозь вечность в небеса,
И космоса бескрайни дали,
И звезд далекая краса…
Все об одном им тихо шепчет,
О том, что светлая любовь,
Все победит, и новый мир создать захочет,
Заблещет милая та новь…
И в тихом-тихом умиленье
Глядят в бездонну глубину.
Нет больше вздохов, сожалений,
Все видят милую звезду.
Они средь них, с Единым ликом,
Вослед ушедшему глядит,
Зари грядущей вечным бликом,
Слова последние здесь говорит:
"Мы все, пришедшие из бездны,
Мы здесь случайность, краткий миг,
Порывы страсти все мгновенны,
Но в нас Любви Единой лик.
Она сквозь космоса просторы
В любви, в сияющих глазах.
Своих любимых ясны взоры
Сквозь смерть мы видим в своих снах.
И все что светлого в нас было,
То никогда в нас не умрет —
К созданию небес порывы,
О милый, верь – из сердца не уйдут.
И видишь ты – заря восходит,
И новый день, и блеск лучей,
Любовь – всегда, а не проходит,
Средь юности горячих дней.
Во мраке ты – но мрак ведь тленный,
Как наваждение спадет,
И ты, мой ангел вдохновенный,
Ты верь – мгновенье вечности пройдет!
И там, и там…" – все тише-тише
Звучат те светлые слова. —
"И кто-то там сонет напишет…
От сна воспрянет голова…
И кто-то в дальней-дальней ночи,
Прошепчет небу: "Твой всегда.
Ведут сквозь жизнь твои прекрасны очи,
О милая моя звезда!"
 

Все – последние строки были произнесены, и Аргония почувствовала себя опустошенной, лишившейся последних сил. Она понимала, что сделала уже все, что можно сделать, и теперь… она даже и не знала, что теперь. В какое-то мгновенье она понадеялась, что сейчас вот башня задрожит, рухнет – пусть погребет ее под обломками – пусть – она бы только рада этому была. О, какое бы было для нее счастье тут же умереть, но в последнее мгновенье своей жизни узнать, что Альфонсо все-таки освобожден…