Текст книги "Поэты 1880–1890-х годов"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

 
Не в ярко блещущем уборе
И не на холеном коне
Гуляет-скачет наше Горе
По нашей серой стороне.
Пешком и голову понуря,
В туманно-сумрачную даль
Плетется русская печаль.
Безвестна ей проклятий буря,
Чужда хвастливая тоска,
Смешна кричащая невзгода.
 
 
Дитя стыдливого народа,
Она стыдлива и робка,
Неразговорчива, угрюма,
И тяжкий крест несет без шума.
И лишь в тени родных лесов,
Под шепот ели иль березы,
Порой вздохнет она без слов
И льет невидимые слезы.
Нам эти слезы без числа
Родная муза сберегла…
 

<1878>

Приближается утро, но еще ночь.

(Исаия, гл. 21, 12)

 
Не тревожься, недремлющий друг,
Если стало темнее вокруг,
Если гаснет звезда за звездою,
Если скрылась луна в облаках
И клубятся туманы в лугах:
Это стало темней – пред зарею…
 
 
Не пугайся, неопытный брат,
Что из нор своих гады спешат
Завладеть беззащитной землею,
Что бегут пауки, что, шипя,
На болоте проснулась змея:
Это гады бегут – пред зарею…
 
 
Не грусти, что во мраке ночном
Люди мертвым покоятся сном,
Что в безмолвии слышны порою
Только глупый напев петухов
Или злое ворчание псов:
Это – сон, это – лай пред зарею…
 

<1878>

 
Я вижу вновь тебя, таинственный народ,
О ком так горячо в столице мы шумели.
Как прежде, жизнь твоя – увы – полна невзгод,
И нищеты ярмо без ропота и цели
Ты всё еще влачишь, насмешлив и угрюм.
Та ж вера детская и тот же древний ум;
Жизнь не манит тебя, и гроб тебе не страшен
Под сению креста, вблизи родимых пашен.
 
 
Загадкой грозною встаешь ты предо мной,
Зловещей, как мираж среди степи безводной.
Кто лучше: я иль ты? Под внешней тишиной
Теченья тайные и дно души народной
Кто может разглядеть? О, как постигнуть мне,
Что скрыто у тебя в душевной глубине?
Как мысль твою прочесть в твоем покорном взоре?
Как море, темен ты, – могуч ли ты, как море?
 
 
Тебя порой от сна будили, в руки меч
Влагали и вели, – куда? – ты сам не ведал.
Покорно ты вставал… Среди кровавых сеч
Не раз смущенный враг всю мощь твою изведал.
Как лев бесстрашный, ты добычу добывал,
Как заяц робкий, ты при дележе молчал…
О, кто же ты, скажи: герой великодушный
Иль годный к битве конь, арапнику послушный?
 

1878

 
Тянутся по небу тучи тяжелые,
         Мрачно и сыро вокруг.
Плача, деревья качаются голые…
         Не просыпайся, мой друг!
Не разгоняй сновиденья веселые,
         Не размыкай своих глаз.
                       Сны беззаботные,
                       Сны мимолетные
                       Снятся лишь раз.
 
 
Счастлив, кто спит, кому в осень холодную
         Грезятся ласки весны.
Счастлив, кто спит, кто про долю свободную
         В тесной тюрьме видит сны.
Горе проснувшимся! В ночь безысходную
         Им не сомкнуть своих глаз.
                       Сны беззаботные,
                       Сны мимолетные
                       Снятся лишь раз.
 

1879

^{Внутренность каземата. Пять часов утра. На железной койке лежит исхудалый юноша. За дверью шаги и бряцание ключей. Заключенный быстро садится. Входит священник с распятием; в глубине смутно видны фигура в красной рубахе и солдаты.}

Священник

 
                                 Во имя
Отца и сына и святого духа,
Аминь!
 

^{Молчание.}

 
            Очнись, мой сын! Великий миг
Приблизился…
 

^{Молчание.}

 
                  Мне краткие мгновенья
Беседовать позволено с тобой:
Не трать, мой сын, мгновений дорогих!
 

^{Молчание.}

 
На страшный путь ты должен запастись
Спокойствием и бодростью… Я мир
Душе твоей несу.
 

Осужденный

(оглядываясь и указывая на палача)

 
                        А этот телу?
 

Священник

 
И я, и он – покорные послы
Пославших нас: небесной власти – я,
А он – земной. Я вестник всепрощенья
И благости творца, а он… он казни
Невольный вестник…
 

Осужденный

 
                        Ты сперва простишь,
А он потом казнит меня – не так ли?
 

Священник

 
Людская казнь свершится и пройдет,
Но вечною пребудет благость божья;
Не отвергай последний дар любви —
Земной залог господня примирения.
Покайся, сын, в грехах…
 

Осужденный

 
                                    Старик,
Уйди! В моих раскаявшись грехах,
Смертельный грех я б совершил пред смертью.
На грех такой меня духовный пастырь
С распятием в руках склоняет!..
 

Священник

 
                                    Сын мой,
Между тобой и судьями твоими
Не я судья. Молитву я, не суд
Пришел творить. Молись, дитя, и кайся!
 

Осужденный

 
Пусть будет так! Услышь же ты, старик,
Предсмертное раскаянье мое!
 
 
Прости, господь, что бедных и голодных
Я горячо, как братьев, полюбил…
Прости, господь, что вечное добро
Я не считал несбыточною сказкой.
Прости, господь, что я добру служил
Не языком одним медоточивым,
Но весь – умом, и сердцем, и руками…
Прости, господь, что родине несчастной
И в смертный час я верен остаюсь,
Что я, рабом родившись меж рабами,
Среди рабов – свободный умираю.
Прости, господь, что я к врагам народным
Всю жизнь пылал священною враждой,
Что я друзьям не изменял в несчастье,
Что вырывал из хищных лап злодеев
Невинные истерзанные жертвы;
Что гадине смертельно-ядовитой
Я притуплял отравленные зубы;
Что я смутил безумным воплем мести
Развратный пир прожорливых святош,
Что я убийц казнил за их убийства…
 

Священник

 
Молчи, молчи! Ты раны растравляешь,
И без того зияющие в сердце
Твоем больном. Последнюю молитву
Не так творят. Есть тихие слова
Любви, прощенья… Слушай, сын мой: если
За тяжкий грех заслуженную кару
Теперь несешь, – пусть льется горячо
Пред господом раскаянье твое!
Он милостив. Раскаявшийся грешник
Ему милей, чем тот, кто не грешил.
Но если ты безвинно умираешь,
Вдвойне теплей и ярче пусть горит
Последняя твоя молитва богу!
Идя на казнь невинно, помолись
Тому, кто сам невинно был казнен;
Вручи себя тому, кто нам когда-то
Себя вручил. Ты скорбь свою поведай
Тому, кто сам скорбел лютейшей скорбью.
Молись тому пред казнию, кому
Во время казни подражать ты должен…
И он казнен за бедных и голодных,
Но в смертный час врагов не проклинал.
 

Осужденный

 
Ты задевать умеешь струны сердца.
Я сам, старик, продумал о Христе
Последний день своей недолгой жизни.
И много, много думал я…
 

Священник

 
И что же?
 

Осужденный

 
И я решил, что если на Голгофе
Века назад своей святою кровью
Грехи людей Христос бы искупил,
То не было б моей сегодня казни…
 

Священник

 
Его пути для нас непостижимы…
 

Осужденный

 
Молчи, старик! Ты слышишь ли далекий
Зловещий гул? То праздная толпа
На смерть мою сбирается глазеть…
Теперь, старик, дерзнешь ли ты о боге
Мне говорить? О, если б в небесах
И жил господь, то, этот гул услышав,
В себе самом он стал бы сомневаться…
(Прислушивается)
Толпа растет… всё ближе,  и о чем
Кричит она? То крики нетерпенья,
Или восторг, иль шутки площадные?
О, подожди, народ нетерпеливый!
Уж близок час, затихнет скоро сердце,
Что лишь к тебе любовью билось страстной,
Лишь за тебя скорбело и молилось…
Народ! народ! Жених свою невесту
Не любит так, как я любил тебя!
Народ… Мой слух ласкало это слово.
Как музыка небес… В часы сомненья
Я воскресал мечтою о тебе,
Как жаркою молитвой. Дом родимый,
Отца и мать безропотно я бросил
И лишь тебе, как бы отшельник богу,
Я посвятил всю жизнь, все силы духа…
С тех пор иных не ведал я печалей,
С тех пор иных я радостей не знал.
Там, в тишине твоих полей просторных,
Там, в суете твоих лачужек тесных,—
Там плакало, там радовалось сердце…
О, горький час! ты горше часа смерти!
(Задумывается)
Меня везут в позорной колеснице.
Я на глазах обманутых народа
Свою любовь к народу искупаю…
А он молчит… Ничья рука не в силах
Повязку лжи сорвать с его очей…
День радости врагам ты подаришь…
Но нет! Клянусь, я отравлю им радость
И грудь толпы заставлю трепетать!
Я не совсем бессилен, – умереть
Осталось мне, и грозное оружье
Я на врагов скую из этой смерти…
Как надо жить, людей не научил я,
Но покажу, как надо умирать.
Пусть палачи от злобы побледнеют…
 

Священник

 
Прощай, мой сын! Сюда с надеждой шел я,
С отчаяньем отсюда удаляюсь;
Не дал господь мне, своему слуге,
Твой тронуть дух…
 

Осужденный

 
                    Вы – слуги божьи? Так ли?
Но для кого ваш бог страдал и умер?
Кому служил он? Сильным? Богачам?
Зачем же вы с сильнейшими в союзе?
Как верных псов, над овцами своими
Назначил вас блюсти небесный пастырь,—
Зачем же вы с волками подружились?
Из всех врагов презреннейшие вы!
Трусливые, со сладкими словами,
Изменники, лжецы и лицемеры!
Что нам в словах возвышенных и добрых!
Полезнее нет силы, чем огонь,
И без огня зверями были б люди.
Но изверг тот, кто тихомолком пламя
Под хижину подбросит бедняка.
Так и любовь, прощение и кротость —
Великие, священные слова;
Но те слова кому вы говорите?
Зачем меня учить теперь прощенью
Явился ты? Я – слабый, бедный узник,
Что через час уснет могильным сном…
О, если б ты и убедил меня,
Скажи, кому нужна моя пощада?..
Зачем с такой же речью о прощеньи
Ты не пошел к моим всесильным судьям?
Их убедив, ты спас бы тотчас жизнь…
Так вы всегда: когда бедняк без хлеба
В виду безумных пиршеств издыхает,
Вы к бедняку подходите с крестом
И учите умеренности скромной…
Когда народ в цепях тирана стонет,
Смирению вы учите народ.
Тому ль учил божественный учитель?
На то ль дал крест, чтобы исподтишка
Его крестом вы слабых убивали?
Когда я смерть приму на эшафоте
И громко лгать начнут все языки.
Скажи, о чем народу скажешь в церкви?
Что к свету я стремился? Божий храм
Кто осквернит кощунственною ложью?
О бедный край мой! Море гнусной лжи
Тебя залило мутными волнами
Со всех концов: в семействе лжет отец
Перед детьми, а в школе лжет учитель,
В твоих церквах лгут слуги алтарей…
Поверь, что мне палач стократ милее,
Чем лживый поп.
(Обращаясь к палачу)
                        Невольный вестник казни!
Ну, начинай! Надеюсь, ты свое
Успешнее исполнишь порученье…
 

^{Палач выходит на середину каземата. Священник медленно и дрожа всем телом удаляется. Осужденный смотрит ему вслед.}

 
Как он дрожит! Как бледен! Эй, старик,
Постой! В твоих глазах я встретил слезы,
И голос твой дышал ко мне участьем…
Твое лицо я первое в тюрьме
Беззлобное увидел… Перед смертью
Укоров я не слышал от тебя…
Старик! твою я презираю рясу,
Но доброе под ней, быть может, сердце…
Как поп – мне враг, как человек – быть может,
Ты мне и друг… Прими же в благодарность
Ты мой поклон и теплое спасибо!..
 

^{Кланяется священнику; палач связывает ему руки.}

1879

 
Румянцем чахоточным слабо горя,
Вечерняя медленно гаснет заря,
Болезненно гаснет – и не угасает…
На западе отблеск еще не исчез,
И белая ночь среди бледных небес
            Больную зарю обнимает.
 
 
С той ночью не свыкшись с младенческих лет,
Заснуть нелегко в час урочный.
 
 
На землю струится безжизненный свет,
Все краски подернуты дымкой молочной.
Светло. Не бросают предметы теней.
Нет блеска в цветах. Все слились переливы.
Лучи не мерцают игрой прихотливой,
И ближе всё кажется, больше, белей…
Светло, будто днем, и знакомой картины
Кругом различаются ясно черты:
Цветущие, в белых букетах, рябины,
Березы растрепанной кудри-листы,
Веселый наряд разодетой сирени,
Акации женственной желтый цветок,
Высокие сосны и низкий дубок,
И тополь случайный, а там, в отдаленьи,
Туман или пыль на бесплодных лугах.
Всё то же, как днем, только в прежних чертах
Иное сквозит выраженье. Природа
Знакомым покойником кажется мне…
 
 
Щемящая боль и тупая невзгода
Незримо разлиты в больной тишине
И в белом мерцании северной ночи.
Уставив на землю открытые очи,
Со скорбью, застывшей на бледных устах,
Тревожно и молча, с лицом помертвелым,
Широко закутана саваном белым,
Бесстрастно лежит эта ночь в небесах,
Как будто в гробу…
                                    Эти ночи пугают
Всех жизнью довольных. Они убегают
В те страны, где тени к лобзаньям манят,
Где страстью и негою звезды горят.
 
 
Но я полюбил тебя, мне ты – подруга,
О севера ночь! Мне отрадно встречать
Твой призрачный взор: в нем я вижу печать
И повесть читаю иного недуга,
Страданий иных…
                             Этот свет без светил,
Без звезд небеса, тяжкий сон без видений,
Объятья без ласк и печаль без волнений,
Без тайн красота, жизнь без жизненных сил
И смерть без боязни – увы! мне знакомы
Черты этой вялой, бессильной истомы…
 
 
Бежит от усталых очей моих сон,
В усталую душу тревога стучится,
И скорби родник снова в сердце сочится,
Заветной струны снова слышится звон.
Давно она тайно звенит. Ее звуки
В душе без исхода теснятся давно.
Пора! Хоть в словах изолью свои муки,
Коль в дело мне их воплотить не дано!
И может быть, стройное песен теченье
Великую скорбь усыпит на мгновенье…
В тех песнях скорблю не о горе большом, —
О горе сермяжном земли неоглядной:
Страданий народных, как моря ковшом,
Нельзя исчерпать нашей песней нарядной.
…………………………………………
О тех я скорблю, чью любовь осмеяли,
Кто злобы не мог в своем сердце найти,
Кто полон сомнений и полон печали,
Стоит на распутьи, не зная пути.
Пою и скорблю о больном поколеньи,
Чьи думы умом я согласным ловил,
Чье сердцем подслушивал сердцебиенье,
Кому я и песни, и жизнь посвятил…
 
 
К тем песням не муза меня вдохновляла;
Что сердце терзало, рука написала.
То – песни, что долго в душевной тени
Таил я, покуда таить было мочи;
То – песни, зачатые в черные дни,
                   Рожденные в белые ночи…
 

 
Как гробницы свинцовые в склепе фамильном,
Много скрыто видений во мраке души.
То останки былого покоем могильным
Цепенеют и спят в непробудной тиши.
Лишь в бессонную ночь – ночь борьбы и разлада —
Сходит память-волшебница в душу порой
И стучит по гробницам костлявой рукой,
          Как поет дней старинных баллада.
Разверзаются гро́бы, виденья встают…
Позабытые образы, чувства и лица,
Торопясь, покидают свой тесный приют
И кружатся в душе, как теней вереница.
А с зарею они исчезают, спеша,
И опять, как кладбище, пустынна душа…
 
 
И когда предо мною мелькают
Эти пестрые сонмища лиц и картин,
Среди образов светлых, что взор мой ласкают,
           Всех светлее сияет один.
Это – ты, бедный друг, лучшей доли достойный.
Как живой, ты отлился в душе у меня:
Озабоченный вид, взгляд всегда беспокойный,
Разговор неискусный, но полный огня…
Ни глубоким умом, ни талантом счастливым
Средь плененных тобою друзей ты не слыл.
Чем-то веяло детским и строго стыдливым
От черты твоей всякой; ты искренен был.
Ты страдал, как и все мы, болезнью одною,
Но сильнее и глубже страдал. То, что нас
Мимолетною болью задело б на час,
То тебя заливало могучей волною…
 
 
Кто тоскою по правде из нас не болел?
Кто спасти род людской не пытался украдкой?
Всякий думал над жизни тяжелой загадкой,
           А когда разгадать не умел,
Примирялся с непонятой жизнью невольно,
           Хоть было и стыдно, и больно.
Но неведомы сделки для честной души.
Ты умом не лукавил и сердцем не гнулся,
И в тот миг, как ты с жизненным сфинксом столкнулся,
Жребий брошен был твой: иль умри, иль реши…
И ты умер, товарищ, любя человека,
Пал незлобивой жертвою злобного века.
 
 
Помню: вечер осенний стоял за окном.
           В тесной комнатке свечи горели.
Молчаливо товарищи жались кругом
И на труп твой, с зияющей раной, глядели.
Все казались спокойны; по бледным щекам
Не катилися слезы, хоть горло давили.
Невеселые думы по лицам бродили,
И предсмертные строки твои по рукам,
           Словно чаша на тризне, ходили.
Ты писал:
              «Я не знаю, где правда и свет,
Я не знаю, какому молиться мне богу…
Я, как в сказке царевич, блуждал с юных лет,
           В край заветный искал я дорогу —
И к распутью пришел наконец… Впереди
С тайной надписью камень стоял одинокий.
И прочел я на нем приговор свой жестокий.
Я прочел: „Здесь лежат пред тобой три пути,
Здесь раскрыты три к жизни ведущие двери.
Выбирай, что твоим отвечает мечтам:
Пойдешь вправо – жди совести тяжкой потери.
Пойдешь прямо – съедят тебя лютые звери,
А налево пойдешь – станешь зверем ты сам…“
 
 
И заснуть, о друзья, предпочел я в преддверьи…»
 

 
В шумный досуг, за работой немою,
В тихую ночь и в рокочущий день —
Вечно мелькает, парит предо мною
           Чья-то воздушная тень.
 
 
Кто она? Чья она? Добрая, бледная,
С ласковой скорбью на тонких устах,
Светит-лучится любовь всепобедная
           В девственно-скромных глазах.
 
 
Все мои думы, глубоко хранимые,
Всякий порыв сокровенных страстей,
Тайны молитв моих, песни любимые —
           Всё это ведомо ей.
 
 
Вечно мне в сердце глядит она, нежная.
Если покой в этом сердце царит,
Кроткий покой и любовь безмятежная —
           Взор ее счастьем горит.
 
 
Если же сердце враждой зажигается,
Если мой стих превращается в меч,
Плача, она надо мной наклоняется,
           Шепчет мне кроткую речь…
 
 
Полно шептать мне слова бесполезные!
Нам без вражды невозможно любить,
Как невозможно оковы железные
           Нежной слезою разбить.
 
 
Дай ненавидеть мне! В битве пылающей
Муки дай сеять и муки принять!
Что же ты снова глядишь умоляюще,
           Что же ты плачешь опять?
 

 
Льется, льется дождик медленно и ровно,
Тягостный, как голос совести виновной,
Долгий, как изгнанье, мощный, как судьба,
Терпеливый, будто старая раба.
 
 
И, как дождик в окна, крылья скорби черной
В сердце ударяют тихо и упорно.
Ноет сердце, ноет – тяжело вздохнуть,
Камнем тяжким слезы падают на грудь.
 
 
Льется, льется дождик, будто поневоле.
Истомилось сердце… Сил страдать нет боле.
Струны напряглися, струны порвались,
И в одно желанье силы все слились:
 
 
Почерней, о небо! Заклубитесь, тучи!
По небу помчитесь вы грядой могучей.
Громом разбудите вековечный сон,
Молнией зажгите черный небосклон…
 
 
Пусть грохочет буря, пусть гроза бушует.
Сердце встрепенется, сердце возликует.
Гром я встречу песней, радостной, как гром,
Под грозой взовьется мысль моя орлом…
 
 
Пусть стволы деревьев ураган ломает,
Пусть весь лес от молний ярко запылает,—
Жизни! Жизни! Жизни! Истомилась грудь,
Раз хоть полной грудью хочется вздохнуть!
 
 
Знаю: гром ударит и в мое жилище,
Может быть, я первый стану грома пищей.
Лишь могло бы только дерево ожить,
Об упавших листьях нечего тужить!..
 

 
Прочел я свой безумно-исступленный
Вчерашний бред, и ужас, точно льдом,
Сковал мне грудь, – лицо горит стыдом,
И горький смех звучит в душе смущенной.
 
 
«Ты ль о грозе взываешь роковой,
Ты, кротости родник неистощимый?
Грянь первый гром из тучи грозовой,
Кто первый бы взмолился: мимо! мимо!
И разразись нещадная гроза,
Чьи непрестанно плакали б глаза,
Кто б горевал возвышенно-умильно
Над каждым чуть придавленным цветком,
Над каждым чуть затронутым гнездом?
Дитя душой, жрец кротости бессильной…»
………………………………………
Жрец кротости! дитя!.. Да, я – таков.
Но были дни – и этим я гордился;
Сон золотой тех золотых годов
Еще в душе моей не испарился.
Давно ль, давно ль… О грезы детских дней,
Зачем вы вдруг так ярко засверкали?
Печальна повесть юности моей.
Заботы колыбель мою качали.
Раздор в семье, сиротство с юных лет
Лишили рано ум беспечности свободной.
Я жизнь влачил в толпе униженно-холодной,
И неприветен край, где я увидел свет.
Я вырос в ужасах годины безотрадной.
Я видел, как народ, сраженный, ниц упал,
Как храмы божии ломались беспощадно,
Как победитель их в казармы превращал.
Из детских лет я помню образ дикий:
Бил барабан… С телег носились крики
И стоны раненых. Струилась кровь с колес,
И эту кровь лизал голодный пес…
 
 
Но ужасы, раздор и униженья
Враждой довременной мне сердца не зажгли.
Восторги чистые любви и вдохновенья
В младенческую грудь бог весть как забрели.
Знать, в воздухе тогда, как семена, незримо
Мечты высокие носилися. Дитя,
Я чуток был душой – и свежая струя
Над сердцем девственным не пронеслася мимо…
О, будь благословен тот день, как в первый раз
Я обнял всех людей любовью необъятной,
И сладко сжалась грудь тоскою непонятной,
И первая слеза из детских пала глаз!..
Дитя душой!.. Жрец кротости бессильной…
Да, кротостью в те дни любовь моя была.
Богиней ласковой и страждущей обильно,
Учащею добру, не помнящею зла,
Любовь являлась мне – и, полные печали,
О всепрощении слова ее звучали.
От жизненных забот и жизни суеты
Моих очей она не отводила…
 
 
О нет! Не раз она с собой меня водила
В жилища грязные труда и нищеты —
И почитать велела их, как храмы.
И поднималася потом она со мной
В жилища роскоши и праздности людской,
И, с яркой мишуры позолоченной рамы
Срывая блещущий обманчивый покров,
Картину тайных мук мечте моей чертила,
И нищих-богачей, как нищих-бедняков,
Любовью равною любить меня учила.
Учила, став со мной среди толпы вдвоем
Перед голгофами, излюбленными веком,
Скорбеть над жертвою, скорбеть над палачом —
Над губящим и над погибшим человеком.
Она ввела меня в священный храм веков,
Но с ветхих стен его заботливо стирала
Лозунги ветхие и вместо прежних слов
Лишь слово «человек» лучисто начертала…
 
 
За этот дивный сон, о молодость моя,
Не помню я твоих печалей и страданий.
Как утренний восток, в безоблачном сияньи,
Стоишь ты предо мной, сверкая и маня.
И словно сгнивший ствол вершиною зеленой,
Как черный прах земли небесной синевой,
Как мрачная скала нетающей короной —
Так жизнь печальная увенчана тобой.
На небесах твоих горят воспоминанья,
Как звезды яркие – чем дальше, тем светлей,
И кротко смотрят вниз, и в ночь души моей
Струится чистый свет их дальнего мерцанья.
 
 
Да, ночь теперь в душе, и ночь стоит вокруг,
И воздух напоен отравой злобы дикой.
Что сталося со мной? Как мог забыть я вдруг
Уроки кроткие наставницы великой?
Зачем любовь теперь является ко мне
Сурово-страстная, с кровавыми руками
И, задыхаяся в горячечном огне,
Всё бредит битвами, и местью, и бойцами?
О, как душа скорбит! Как стал я одинок!
Я ль это!.. Я – грозы, я – жаждал разрушенья!
Стыдом горит лицо, в душе горит упрек,
Меня преследуют зловещие виденья.
 
 
Мне снится мрачный дух – я сам к нему взывал,
Дух мести и грозы. Чрез весь мой край родимый
Промчится бурно он, как разъяренный шквал,—
Застонет родина от боли нестерпимой.
Он, как пожар, пройдет… Сперва сердца людей,
Потом испепелит людские он жилища.
Он когти обострит у дремлющих страстей.
На месте городов воздвигнет он кладбища.
И там, в тиши полей, в безмолвии лесов,
Где ныне труженик покорно и без слов
Гнет выю крепкую под иго вековое,—
Там пламя злобы он раздует роковое,
И впившийся металл заржавленных цепей
Из тела узника он вырвет с телом вместе,
И жертвы кроткие отравой сладкой мести
Злорадно превратит в суровых палачей.
А кровь невинная… А мрачная свобода,
Что кровью добыта… А грозного народа
Горячей крови раз вкусившие мечи…
 
 
Скорбит душа моя… Прозрения, исхода!
Учитель, где ты, где? Приди и научи!
 
 
Не мимолетна скорбь, сомненья не случайны,
Что давят грудь мою. И грозовая тень
Легла на все сердца, сгущаясь каждый день.
И с каждым днем в душе всё громче голос тайный
Рыдает и зовет: «Восстань, очнись, поэт!
Забудь сомнения! В безмолвии суровом
В сердцах скопляется гроза – источник бед.
Восстань, гони ее любви могучим словом,
Зови: да будет мир! Зови: да будет свет!
И тихий возглас твой, другими повторенный,
Быть может, прозвучит победною трубой,
Как слабый звук средь скал, встревожив камень сонный,
Обвала грохотом разносится порой…»
 

1879