Текст книги "Поэты 1880–1890-х годов"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

 
Задремали волны,
Ясен неба свод;
Светит месяц полный
Над лазурью вод.
 
 
Серебрится море,
Трепетно горит…
Так и радость горе
Ярко озарит.
 

Май 1879

 
О царь, скорбит душа твоя,
         Томится и тоскует!
Я буду петь: пусть песнь моя
         Твою печаль врачует.
 
 
Пусть звуков арфы золотой
         Святое песнопенье
Утешит дух унылый твой
         И облегчит мученье.
 
 
Их человек создать не мог,
         Не от себя пою я:
Те песни мне внушает бог,
         Не петь их не могу я!
 
 
О царь, ни звучный лязг мечей,
         Ни юных дев лобзанья
Не заглушат тоски твоей
         И жгучего страданья!
 
 
Но лишь души твоей больной
         Святая песнь коснется —
Мгновенно скорбь от песни той
         Слезами изольется.
 
 
И вспрянет дух унылый твой,
         О царь, и, торжествуя,
У ног твоих, властитель мой,
         Пусть за тебя умру я!
 

Сентябрь 1881

 
О дитя! Под окошком твоим
Я тебе пропою серенаду.
Убаюкана пеньем моим
Ты найдешь в сновиденьях отраду.
         Пусть твой сон и покой
         В час безмолвный ночной
Нежных звуков лелеют лобзанья.
 
 
Много горестей, много невзгод
Тебя в жизни, дитя, ожидает,
Спи же сладко пока нет забот,
Пока сердце печали не знает.
         Спи в безмолвии ночном
         Крепким, сладостным сном,
Спи, не зная земного страданья.
 
 
Спи пока еще спится тебе,
Ты еще непорочна душою,
Час пробьет неизбежной борьбе,
Мир греха овладеет тобою;
         Злых сомнений недуг
         Ты узнаешь, мой друг,
И настанет пора испытанья.
 
 
Спи же, милая, спи почивай
Под аккорды моей серенады,
Пусть приснится тебе светлый рай,
Преисполненный вечной отрады,
         Пусть твой сон и покой
         В час безмолвный ночной
Нежных звуков лелеют лобзанья!
 

5 марта 1882 Палермо

 
Помнишь, порою ночною
Наша гондола плыла,
Мы любовались луною,
Всплескам внимая весла.
 
 
Помнишь, безмолвно дремала
Тихим Венеция сном,
В сонные воды канала
Звезды гляделись кругом.
 
 
Мимо Палаццо мы дожей,
Мимо Пьяцетты колонн
Плыли с тобою… О, боже,
Что за чарующий сон!
 
 
Искрились волны лагуны…
Где-то в дали голубой
Плакали нежные струны —
Пел гондольер молодой;
 
 
Пел он про месяц и море.
Про голубую волну,
Пел про блаженство и горе,
Пел про любовь и весну.
 
 
Дивная песнь навевала
Грезы блаженной любви,
В душу она проникала,
Страсть разжигала в крови…
 
 
Помнишь, порою ночною
Тихо гондола плыла,
Мы любовались луною…
О, что за ночь то была!
 

28 июля 1882

 
Голубые покоились волны,
Голубой свод небесный дремал…
В мертвом сне цепенея, безмолвный
Час томительный полдня настал.
Застывала, палима лучами,
Раскаленная почва земли,
Трепетала лишь чайка крылами
И вилась, и кружилась вдали…
 
 
Притупилися все ощущенья,
Все застыли волненья в груди,
И душа, забывая стремленья,
Ничего не ждала впереди.
Лишь испуганно, где-то глубоко
В задремавшем уме притаясь,
О минувшем мечта одиноко
Трепетала, кружилась, вилась…
 

23 декабря 1882

 
Умолкли рыдания бури кипучей,
Клокочущей бездны волна улеглась;
Опять выплывает луна из-за тучи,
Над гладью морской тишина разлилась.
 
 
В борьбе непрестанной с мятежною страстью
Опять побежден ненасытный недуг,
И с новою силой, и с новою властью
Воспрянет опять торжествующий дух!
 

2 июля 1883

 
Уж гасли в комнатах огни…
         Благоухали розы…
Мы сели на скамью в тени
         Развесистой березы.
 
 
Мы были молоды с тобой!
         Так счастливы мы были
Нас окружавшею весной,
         Так горячо любили!
 
 
Двурогий месяц наводил
         На нас свое сиянье;
Я ничего не говорил,
         Боясь прервать молчанье;
 
 
Безмолвно синих глаз твоих
         Ты опускала взоры:
Красноречивей слов иных
         Немые разговоры.
 
 
Чему не смел поверить я,
         Что в сердце ты таила —
Всё это песня соловья
         За нас договорила.
 

30 июля 1883

 
Давно забытая под слоем пыли
Умолкла лира… Песни молодые,
Созвучья вдохновенные застыли,
И порвалися струны золотые.
 
 
Была пора… Со мною то же было:
Недугом тягостным душа болела,
И всё в ней лучшее дремало, стыло…
Любить, надеяться она не смела…
 
 
Но день придет: вернется вдохновенье,
Вновь порванные струны натяну я,
И вновь мое раздастся песнопенье,
Денницу новой жизни торжествуя.
 

5 мая 1884

 
Душа изнывает моя и тоскует, —
О, пой же мне, отрок мой, песню твою:
Пусть звуки ее мою скорбь уврачуют —
Я так твои песни святые люблю!
 
 
Гнетут меня злобного духа объятья,
Опять овладело уныние мной,
И страшные вновь изрыгают проклятья
Уста мои вместо молитвы святой.
 
 
Томлюся я, гневом пылая, и стражду;
Недугом палимая мучится плоть,
И злоба в душе моей… Крови я жажду,
И тщетны усилия зло побороть.
 
 
Не раз, жалом немощи той уязвленный,
Тебя мог убить я в безумном бреду.
О, пой же! Быть может, тобой исцеленный,
Рыдая, к тебе я на грудь упаду!..
 

15 мая 1884

 
Повеяло черемухой,
Проснулся соловей,
Уж песнью заливается
Он в зелени ветвей.
Учи меня, соловушко,
Искусству твоему!
Пусть песнь твою волшебную
Прочувствую, пойму.
Пусть раздается песнь моя
Могуча и сильна,
Пусть людям в душу просится,
Пусть их живит она;
И пусть всё им становится
Дороже и милей,
Как первая черемуха,
Как первый соловей!
 

20 июня 1884 Красное Село

 
Растворил я окно, – стало грустно невмочь,—
         Опустился пред ним на колени,
И в лицо мне пахнула весенняя ночь
         Благовонным дыханьем сирени.
 
 
А вдали где-то чудно так пел соловей,—
         Я внимал ему с грустью глубокой
И с тоскою о родине вспомнил своей,
         Об отчизне я вспомнил далекой,
 
 
Где родной соловей песнь родную поет
         И, не зная земных огорчений,
Заливается целую ночь напролет
         Над душистою веткой сирени.
 

13 мая 1885

 
Гой, измайловцы лихие,
Скоро ль вас увижу я?
Стосковалась по России
И по вас душа моя.
Надоело за границей
Киснуть по чужим краям;
Обернуться бы мне птицей
Да лететь скорее к вам!
Но на родину покуда
Не пускают доктора:
Всё проклятая простуда!..
 
 
Скоро в лагерь вам пора:
Выступит, блестя штыками,
Полк наш в Красное Село;
Офицеры со шнурами,
В скатках[121]121
  Скатанное пальто, надеваемое через плечо.


[Закрыть], шашки наголо,
Люди в стареньких мундирах,
В ранце каждый молодец,—
И на лагерных квартирах
Разместитесь наконец.
 
 
И приеду я… Забьется
Сердце радостней, быстрей;
Живо рота соберется,
Поздороваюсь я с ней;
Грянет; «Здравия желаем!»
На приветствие в ответ,
И опять мы загуляем
По примеру прежних лет.
 
 
Я фельдфебеля рассказы
Стану слушать по утрам
Про солдатские проказы
По соседним кабакам,
Про артельную лошадку,
Про количество больных,
 
 
Про гимнастику, прикладку
И успехи молодых.
Будет, как в былые годы,
Мой артельщик приходить
На текущие расходы
Денег у меня просить.
Писарь с денежною книжкой,
С кипой рапортов, бумаг
И со счетами под мышкой
Прибежит ко мне в барак.
 
 
Ротные пойдут ученья,
Захождения плечом,
Будем строить отделенья
Мы и шагом, и бегом;
Рано будет начинаться
Ежедневная стрельба
И над полем раздаваться
Бесконечная пальба.
Пули будем мы лениво,
Лежа на траве, считать,
Сласти, ягоды и сливы
У разносчика скупать.
 
 
Станет рядовым патроны
Каптенармус выдавать,
И во взводные колонны
Я построю вас опять.
Снова, помоляся богу,
За линейку мы пойдем
И знакомою дорогой
На участок[122]122
  Участками называются места в окрестностях Красного Села, отведенные войскам для производства учений и маневров.


[Закрыть] побредем.
«Тверже ногу!» – «Где равненье!»
– «На весь след!» – «На нас глядят!»
– «Не сбиваться в отделенье!»
– «Смирно!» – «Подтяни приклад!»
 
 
Мы резерва не забудем,
В цепь два взвода отошлем
И сражаться лихо будем
С «обозначенным» врагом.
Зазвучат команды хором,
И свистков раздастся свист,
А за мною с жалонёром
Барабанщик и горнист.
Мы в штыки ударим смело,
Грянет дружное «ура», —
Глядь, а солнышко уж село,
И домой идти пора.
 
 
После долгого гулянья
Ждет нас скромная еда:
В офицерское собранье
Повалили господа…
Субалтерны нам в буфете
Подают благой пример,
И играет на корнете
Жалонёрный офицер.
………………………
Офицеры посмелее
Водят в качестве друзей
По березовой аллее
Генеральрких дочерей.
И, усталые порядком,
 
 
Только позднею порой
По баракам и палаткам
Разбредутся на покой.
 
 
Утром, лишь заря займется,
Горн побудку протрубит,
Мигом лагерь встрепенется,
Снова жизнью закипит:
Жизнью бойкою, привольной,
Жизнью дельной, трудовой
И веселой, и раздольной
Жизнью силы молодой.
Те же лица дорогие,
Те ж товарищи, друзья,
Сослуживцы удалые,
Та ж единая семья.
 
 
Та же дружная работа,
Труд и честный, и лихой,
Та же доблестная рота,
Батальон и полк родной.
 
 
Гой ты матушка Россия,
Гой ты родина моя!
Гой, измайловцы лихие,
Скоро ль вас увижу я?
 

19 мая 1885 Альтенбург

 
Распустилась черемуха в нашем саду,
         На сирени цветы благовонные;
Задремали деревья… Листы, как в бреду,
         С ветром шепчутся, словно влюбленные.
 
 
А отливы заката, алея, горя,
         Синеву уж румянят небесную:
На весну наглядеться не может заря,
         Жаль покинуть ей землю чудесную.
 
 
Напоенный душистым дыханьем берез,
         Воздух в юную грудь так и просится, —
И волшебных, чарующих полная грез
         Далеко моя песня разносится!
 

21 мая 1885 Альтенбург

 
Вчера мы ландышей нарвали,
Их много на поле цвело;
Лучи заката догорали,
И было так тепло, тепло!
 
 
Обыкновенная картина:
Кой-где березовый лесок,
Необозримая равнина,
Болото, глина и песок.
 
 
Пускай всё это и уныло,
И некрасиво, и бедно́,
Пусть хорошо всё это было
Знакомо нам давным-давно,—
 
 
Налюбоваться не могли мы
На эти ровные поля…
О, север, север мой родимый,
О, север, родина моя!
 

16 июня 1885

 
Умер, бедняга! В больнице военной
         Долго родимый лежал;
Эту солдатскую жизнь постепенно
         Тяжкий недуг доконал…
Рано его от семьи оторвали,—
         Горько заплакала мать.
Всю глубину материнской печали
         Трудно пером описать!
С невыразимой тоскою во взоре
         Мужа жена обняла;
Полную чашу великого горя
         Рано она испила.
И протянул к нему с плачем ручонки
         Мальчик-малютка грудной…
…Из виду скрылись родные избенки,
         Край он покинул родной.
В гвардию был он назначен, в пехоту,
         В полк наш по долгом пути;
Сдали его в государеву роту
         Царскую службу нести.
С виду пригожий он был новобранец,
         Стройный и рослый такой,
Кровь с молоком, во всю щеку румянец,
         Бойкий, смышленый, живой;
С еле заметным пушком над губами,
         С честным открытым лицом,
Волосом рус, с голубыми глазами,
         Ну, молодец молодцом.
Был у ефрейтора он на поруке,
         К участи новой привык,
Приноровился к военной науке,
         Сметливый был ученик.
Старым его уж считали солдатом,
         Стал он любимцем полка;
В этом измайловце щеголеватом
         Кто бы узнал мужика!
Он безупречно во всяком наряде
         Службу свою отбывал,
А по стрельбе скоро в первом разряде
         Ротный его записал.
Мы бы в учебной команде зимою
         Стали его обучать,
И, подготовленный, он бы весною
         В роту вернулся опять;
Славным со временем был бы он взводным…
         Но не сбылись те мечты!
…Кончились лагери; ветром холодным
         Желтые сдуло листы,
Серый спустился туман на столицу,
         Льются дожди без конца…
В осень ненастную сдали в больницу
         Нашего мы молодца.
Таял он, словно свеча, понемногу
         В нашем суровом краю;
Кротко, безропотно господу богу
         Отдал он душу свою.
Умер вдали от родного селенья,
         Умер в разлуке с семьей,
Без материнского благословенья
         Этот солдат молодой.
Ласковой, нежной рукою закрыты
         Не были эти глаза,
И ни одна о той жизни прожитой
         Не пролилася слеза!
Полк о кончине его известили, —
         Хлопоты с мертвым пошли:
В старый одели мундир, положили
         В гроб и в часовню снесли.
К выносу тела к военной больнице
         Взвод был от нас наряжен…
По небу тучи неслись вереницей
         В утро его похорон;
Выла и плакала снежная вьюга
         С жалобным воплем таким,
Плача об участи нашего друга,
         Словно рыдая над ним!
Вынесли гроб, привязали на дроги,
         И по худой мостовой
Старая кляча знакомой дорогой
         Их потащила рысцой.
Сзади и мы побрели за ворота,
         Чтоб до угла хоть дойти:
Взводу до первого лишь поворота
         Надо за гробом идти.
Дрогам вослед мы глядели, глядели
         Долго с печалью немой…
Перекрестилися, шапки надели
         И воротились домой…
Люди чужие солдата зароют
         В мерзлой земле глубоко,
Там за заставой, где ветры лишь воют,
         Где-то в глуши далеко,
Спи же, товарищ ты наш, одиноко!
         Спи же, покойся себе
В этой могилке сырой и глубокой!
         Вечная память тебе!
 

22 августа 1885 Мыза Смерди

 
Мне снилось, что солнце всходило,
Что птицы очнулись от сна
И стаей неслись легкокрылой
Поведать природе унылой,
Что скоро вернется весна!
Забыты снега и морозы,
Уж льды расторгает поток;
И вот – оживают березы,
Повеяло запахом розы,
И теплый пахнул ветерок…
 
 
То сном мимолетным лишь было,
Обманчивым призраком грез:
Нет, солнце еще не всходило,
И в мире царили уныло
И льды, и снега, и мороз!
 
 
И прежнего боле тоскуя,
Душа нетерпенья полна,
Я жду твоего поцелуя,
Дождаться тебя не могу я,
Весна, молодая весна!
 

16 декабря 1885 Мраморный дворец

 
Гаснет день. Я сижу под палаткою
И гляжу, как гряды облаков
Мчатся тенью прозрачной и шаткою
Над зеленым простором лугов.
 
 
Приутихли беседы веселые;
Вечер… Все разбрелись на покой;
Только поступью ровной, тяжелою
Ходит взад и вперед часовой.
 
 
И легко, и привольно так дышится
После долгого, знойного дня;
Где-то песня солдатская слышится…
 
 
И сижу я один без огня…
Тихо полог палатки колышется,
Сладкий сон обвевает меня…
 

14 июля 1886 Красное Село

 
Садик запущенный, садик заглохший;
         Старенький, серенький дом;
Дворик заросший, прудок пересохший;
         Ветхие службы кругом.
 
 
Несколько шатких ступеней крылечка,
         Стекла цветные в дверях;
Лавки вдоль стен, изразцовая печка
         В низеньких, темных сенях;
 
 
В комнате стулья с обивкой сафьянной,
         Образ с лампадкой в углу,
Книги на полках, камин, фортепьяно,
         Мягкий ковер на полу…
 
 
В комнате этой и зиму, и лето
         Столько цветов на окне…
Как мне знакомо и мило всё это,
         Как это дорого мне!
 
 
Юные грезы! Счастливые встречи
         В поле и в мраке лесном…
Под вечер долгие, тихие речи
         Рядом, за чайным столом…
 
 
Годы минувшие, лучшие годы,
         Чуждые смут и тревог!
Ясные дни тишины и свободы!
         Мирный, родной уголок!
 
 
Ныне ж одно только на сердце бремя
         Незаменимых потерь…
Где это доброе старое время?
         Где это счастье теперь?
 

13 сентября 1886 Павловск

 
Пронеслись мимолетные грезы!
Беззаботные минули дни!
Словно осенью листья березы,
Незаметно умчались они.
 
 
Всё, что горького в прошлом прожито
Наболевшей душою моей,
Хоть на миг было мной позабыто
Среди этих безоблачных дней…
 
 
Но конец пышноцветному лету,
Уж грозит нам седая зима,
И на смену и зною, и свету
Наступают и стужа, и тьма.
 
 
Принимайся ж опять за работу
И за подвиг берись трудовой:
Будь готов и печаль, и заботу
Снова встретить отважной душой.
 

2 октября 1886 Павловск

 
Отважно пройдена дорога,
И цель достигнута тобой:
Ты, веря в доброе и в бога,
Свершил высокий подвиг свой.
 
 
И ныне следом за тобою
Пуститься в путь дерзаю я;
Пусть путеводною звездою
Сияет вера мне твоя.
 
 
А ты, испытанный годами,
Неунывающий боец,
Ты, убеленный сединами,
Венчанный славою певец,
 
 
Меня, взращенного судьбою
В цветах и счастье и любви,
Своей дряхлеющей рукою
На трудный путь благослови.
 

29 марта 1887 С.-Петербург

 
Озеро светлое, озеро чистое,
         Гладь, тишина и покой!
Солнце горячее, солнце лучистое
         Над голубою волной!
 
 
О, если б сердце тревожное, бурное
         Так же могло быть светло,
Как это озеро в утро лазурное,
         Только что солнце взошло!
 

27 сентября 1887

 
Несется благовест… Как грустно и уныло
На стороне чужой звучат колокола.
Опять припомнился мне край отчизны милой,
И прежняя тоска на сердце налегла.
 
 
Я вижу север мой с его равниной снежной,
И словно слышится мне нашего села
Знакомый бла́говест: и ласково, и нежно
С далекой родины гудят колокола.
 

20 октября 1887

 
Уволен! Отслужена служба солдата,
Пять лет пронеслись словно день.
По-прежнему примет родимая хата
Его под радушную сень.
Там ждет не дождется жена молодая,
Там ждут и сынишка, и мать…
Малютка-то вырос, отца поджидая,
Пожалуй, его не узнать.
Уж близко теперь: вот знакомые нивы,
И речка, и жиденький мост;
Вот церковь белеет, и старые ивы
Склонились на мирный погост;
Вот избы; всё снегом пушистым одето —
Овин, огороды, гумно.
И трудно поверить ему, что всё это
Покинуто им так давно.
Как будто вчера лишь с родной, дорогою
Семьей разлучали его.
Седая старушка дрожащей рукою
Крестила сынка своего;
Вся бледная, мужу повисла на шею,
От слез надрываясь, жена:
Всего лишь два годика прожил он с нею,
Уж с ним расставалась она.
Покойник отец был испытан годами,
Сурового нрава мужик,
Но как ни крепился – не сладил с слезами,
Прощаяся с сыном, старик.
Болезненно сердце заныло тоскою
У нашего парня в груди:
Всё счастье, казалось, разбито судьбою,
И горе одно впереди…
 
 
Но в горе мужает душа человека:
Кто в жизни бедой закален,
Тот духом сильнее. Таков уж от века
Нам богом положен закон.
Солдатом он стал государевой роты
В одном из гвардейских полков;
Сначала скучал без обычной работы,
Оторван от сельских трудов.
И шумно, и душно казалось в столице
Ему после тихих полей,
Где рос на свободе он вольною птицей
На родине милой своей.
И долго по ней тосковал он… Но время
И молодость взяли свое, —
Привык, и слюбилось солдатское бремя
И новое это житье.
Товарищей добрых нашлося довольно,
Таких же, как он, молодцов,
От той же отторгнутых жизни привольной,
От жен, матерей и отцов.
Им стала второю семьею та рота,
Сроднил меж собою их полк,
Одна их связала друг с другом забота,
И царская служба, и долг.
Тот долг исполняя во всем терпеливо
Не ради похвал и наград,
Служил он усердно, исправно, ретиво,
Как служит наш русский солдат.
Веселый и ревностный, бойкий, смышленый,
Он с честью носил свой мундир,
И вышел лихой из него отделенный
И взводный потом командир.
 
 
Идут ли походом в дни жаркого лета
И все приуныли в пути —
Он бодр и беспечен, хотя б на край света
Еще приходилось идти.
Дожди ли над лагерем нашим польются,
Тоску наводя на людей,
В палатке его и поют, и смеются,
Хоть вымокли все до костей.
Зимой, в долгий вечер, в казарме толпою
Солдаты его окружат:
Товарищам книжку прочесть иль простою
Занять их беседой он рад.
Когда ж на покой разбредутся, то волю
Заветным мечтам он дает,
Родных вспоминает, их горькую долю,
И долго очей не сомкнет.
 
 
Не много вестей приходило оттуда:
Писали, уж с год, что постом
В могилу отца уложила простуда,
И не было писем потом.
Теперь что-то сталося с ними? Быть может,
Ему изменила жена?..
И сердце тоска безотчетная гложет,
Душа злой кручины полна…
А время летело; с родными свиданья
Уж близился радостный час,
Стрелою промчалися дни ожиданья,
И был он уволен в запас.
И вот наконец он на родине милой,
Подходит к деревне родной…
Забилося сердце, и дух захватило,
От радости сам он не свой.
Вот с края деревни знакомая крыша
Приветливо манит к себе;
Всё шибче, земли под ногами не слыша,
Бежит он к родимой избе.
И всё с каждым шагом растет нетерпенье…
Вот, вот она, хата его!
Но что это значит? В каком разрушеньи:
Дверь настежь, внутри – никого;
Повыбиты стекла, свалились ворота…
Но что же жены не видать?
Иль, может, нашлась ей какая работа,
А с ней и сынишка, и мать?
И душу тревожит дурная примета…
Спросить бы соседей?.. Но к ним
Идти он боится, страшася ответа,
Предчувствием смутным томим.
Задами, послушный неведомой силе,
Он к церкви неспешной стопой
Идет поклониться отцовской могиле
И думает: тою порой
Вернутся родные…
                        По кладбищу бродит
Он между могил и крестов;
Легко на одном незнакомом находит
Он надпись из нескольких слов.
У самой ограды под старой сосною
Отец его был схоронен.
И набожно воин, крестяся рукою,
Кладет за поклоном поклон.
Других два креста та сосна осенила
Угрюмою тенью своей,
И свежая детская чья-то могила
Ютилася тут же под ней.
Случайным, рассеянным взглядом невольно
Прочел имена он, и вдруг
В глазах помутилось, грудь сжалась так больно,
И выпала шапка из рук.
Опять, пораженный как грома ударом,
Читает те надписи он,—
Глаза не ошиблись: на службе недаром
Он грамоте был обучен.
И снова не веря, он снова читает
Всё те ж роковые слова…
Кручина жестокая сердце терзает,
Поникла на грудь голова.
Ему те надгробные строки сказали,
Что счастье погибло навек:
Что некому высказать лютой печали,
Что лишний он стал человек,
Что тех, кто так дороги были и милы,
Ему не видать никогда,
Что в мире остались ему лишь могилы,
Лишь горе да злая нужда…
Садилося солнце; зарею вечерней
Румяный зардел небосклон;
Смеркалось… Ударили в церкви к вечерне,
И тихий послышался звон.
Лились, замирая вдали, эти звуки,
Как зов милосердый того,
Кто дал человеку душевные муки
И в горе утешит его.
 

10 сентября 1888 Павловск