Текст книги "Поэты 1880–1890-х годов"
Автор книги: Дмитрий Мережковский
Соавторы: Константин Романов,Мирра Лохвицкая,Сергей Сафонов,Дмитрий Цертелев,Федор Червинский,Сергей Андреевский,Иван Лялечкин,Николай Минский,Петр Бутурлин,Константин Льдов
Жанр:
Поэзия
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)
543. ВАКХАНКА
Нас кони ждут… Отдайся их порывам!
Пусть эта ночь в молчании своем
Обвеет нас дыханием счастливым,
Подхватит нас сверкающим крылом.
Уж мы летим, наедине с звездами,
Наедине с голубоокой мглой,
И волны сна смыкаются за нами
Холодною, певучею чредой.
1898
544. «Осень в сердце твоем, и в саду у тебя…»
В забытом уголке покинутого сада,
Под свежим пологом поникнувших ветвей,
Вздыхает и поет лукавая наяда,
Звенит и плещется несякнущий ручей.
И, лик пленительный над влагою склоняя,
Всегда недвижная над вечным бегом вод,
В сияньи мрамора вакханка молодая,
Роняя тяжкий тирс, усталая, встает.
В час полдня знойного, когда оцепененье
И яркий сон царит на тихих берегах,
Люблю ловить следы борьбы и опьяненья
У девы каменной в загадочных очах…
Уж взору чудится – дыхание живое
Приподымает грудь и расторгает сон,
И жду – вот с уст ее, пронзительный, как стон,
Сорвется бранный клик: «Эван, эван, эвое!»
1898
545. РОМАНС («О, как далёко и как враждебно…»)
Осень в сердце твоем, и в саду у тебя
Опадает листок за листком,
И кровавая роза, дрожа и любя,
На окне доцветает твоем.
А любимый твой друг, убаюканный, спит
Там в степи, где ни сел, ни дорог,
И в смертельной красе на холме шелестит
Иммортелей осенних венок.
1898
546. «Я уходил, тревожный и печальный…»
О, как далёко и как враждебно
Ты удалилась от меня!
И нет уж в сердце зари волшебной,
И в песнях нет моих огня.
Едва мерцает из тяжкой дали,
Из тяжкой дали, из темных туч,
Твой лик, исполнен немой печали,
Твоей улыбки бледный луч…
Не воротиться тому, что было,
Что догорело, что прожито.
Молчи же, сердце! Как ты любило,
Пускай не знает другой никто!
1898
547. «Ты знаешь ли, как сладко одинокому…»
Я уходил, тревожный и печальный,—
Ты всё в толпе, ты всё окружена,
Напрасно ласки жаждала прощальной
Моя душа, смятения полна.
Пустым речам, моей не видя муки,
Внимала ты, беспечная, смеясь.
Вокруг тебя порхали вальса звуки
И нежная мелодия вилась.
Но где от лип темней ложились тени,
Где ключ журчал невидимой струей,
В тоске любви, в тревоге и смущеньи,
Твой легкий шаг узнал я за собой.
Любимые напевы покидая,
Из шума зал блестящих ты сошла,
Как эта ночь, отраду обещая,
Как эта ночь, приветливо светла.
Ты вскинула сверкающие руки
На плечи мне, дрожа и торопясь,
А вдалеке пылали вальса звуки
И нежная мелодия лилась.
<1900>
548. «Непогодною ночью осеннею…»
Ты знаешь ли, как сладко одинокому,
В загадочной, беззвучной тишине,
Лететь душой туда-туда, к далекому,
Что только раз пригрезилося мне.
То – колокол, в просторе душном тающий.
Вздыхающий и тающий, как сон,
Но за собой надолго оставляющий
И жалобный, и требующий стон.
О, где же ты, для сердца примирение?
О, где же ты, забвенья сладкий плод?
Один лишь миг, одной струны волнение —
И снова всё мгновенное живет.
Ты знаешь ли, как больно одинокому,
В загадочной, беззвучной тишине,
Лететь душой туда-туда, к далекому.
Что только раз пригрезилося мне.
<1900>
549. «В золоте осеннем грустная аллея…»
Непогодною ночью осеннею,
У дверей,
Чей-то робкий ей шорох почудится…
Жутко ей.
И вглядеться-то страшно в недвижную
Эту мглу —
Ну, как бледные руки подымутся
Там, в углу?
Не глядит, не дохнет, не шелохнется,
А в груди
Что-то шепчет до боли назойливо:
«Погляди».
<1900>
550. «Голая береза шелестит о стекла…»
В золоте осеннем грустная аллея
Путь наш осыпала золотом листов…
Как чета влюбленных, странно холодея,
Шли мы вдоль любимых, тихих берегов.
Что-то между нами тихо обрывалось,
Словно паутины трепетная нить,
И куда-то сердце с болью порывалось,
И о чем-то сердце жаждало забыть.
И в душе роилось дум так много-много,
На уста просилось столько поздних слов,
А кругом мерцала грустная дорога
Золотом осенним вянущих листов.
<1900>
551. «Нет, не могила страшна…»
Голая береза шелестит о стекла
Робкими руками…
Отчего же взор твой засветился снова
Тихими слезами?
Отчего безмолвна и с тоской невнятной
Смотришь в даль ночную?
Отчего с тобою я, как враг, ни слова
И, как друг, тоскую?
Или это осень тенью молчаливой
Пронеслась над нами,
И сердца, и мысли мрачно разлучая
Гневными крылами?
<1900>
552. ИЗМЕНА
Нет, не могила страшна —
Страшно забвенье,
Страшно свалиться
Без силы, без воли
В пропасть холодную
Вечного сна…
Благо тому, чью могилу
И крест молчаливый
Дружеский мягко венок обовьет,
Точно объятье
Теплой руки,
Живою поэзией красок.
Вот василек полевой —
Память далекого детства,
И розы тревожный восторг,
Там астр сиротливых мечтательность,
Георгин одинокая гордость,
И тихой фиалки,
Свежей затворницы леса,
Смиренный и всепримиряющий
Шепот душистый.
<1900>
553. ПЕТУХ
От сонных берегов, где в ласковом покое
Волны безропотной затишье голубое,
От узкой заводи, где на заре едва
Плескалась под веслом глубокая трава
И в раннем лепете приветливой наяды
Душе мечталися бесценные награды,—
Прости, любимая! – я порываюсь вдаль
За черный гребень гор, где гневно блещет сталь,
И в смертных прихотях, и в долгих воплях боя
Хочу испить до дна призванье роковое.
<1900>
554. ФРЕЙБУРГ
Когда еще недвижны воды
И даль морозная глуха,
Мне веет радостью свободы
Веселый голос петуха.
Легко пронзая мглу ночную
Призывом звонким и простым,
Он шлет улыбку золотую
Мечтам рассеянным моим.
Он бодро требует ответа
Своей трубе, и слышен в ней
Мне праздник зелени и света
В родном саду, в тени ветвей,—
Где по дорожкам солнце бродит,
Где речка сонная тиха
И по заре свеже́й доходит
Веселый голос петуха.
<1900>
Картина Мюнье
555. СТАТУЯ МИНЕРВЫ
С уступа плющ сползал широкими извивами,
Внизу белела древняя стена,
И песня рыбака дрожала переливами,
И голубела сонная волна.
И сердце родину любило молчаливую,
И блеск реки, и колокол вдали,
И меж лесистых скал тропинку прихотливую
Куда-то ввысь от долов, от земли.
Над светлой тишиной, над мирными долинами
Последний раз хотелося вздохнуть —
И унестись навек за теми исполинами
В сияющий и бесконечный путь.
<1900>
556. СИОН
Вот изваянье любимицы мудрого Зевса.
Смотришь, как строгий резец в благородном усильи,
Творческим духом провидя высокую тайну,
Мрамору твердому предал божественный образ.
Смотришь – и молишься чистому счастию знанья,
Мысли кипящей и мудрости тихим вершинам.
<1900>
557. НАДПИСЬ НА «ДЕКАМЕРОНЕ»
Мшистые камни… Стена… То шепот, то стоны молитвы…
Вы ли, гонимые, здесь бледной стеснились толпой?
Мрачною верой горят, как факелы темные, взоры;
Буря рыданий и слез к темному небу растет…
«Боже! Мы – прах пред твоей венчающей верных десницей.
Боже! Открой нам, открой недостижимый Сион!»
<1900>
558. СОБАКИ
Тот был душою герой, кто в бледном преддверии гроба,
В темных угрозах чумы жизни разгадку обрел:
Смерти – молчанье могил и мрамор холодных надгробий,
Жизни – веселье и блеск, жизни – любовь и цветы.
Бодро испей до конца всю чашу манящих восторгов —
Черная смерть у дверей в строгих одеждах стоит.
<1900>
559–561. ВЛАДИВОСТОКСКИЕ ЯМБЫ
Что за тревожную ночь послали сегодня мне боги!
Строго-прекрасная к нам в светлом молчаньи сошла.
Небо казалось очам фантастично глубокой поэмой,
Полной мерцающих тайн, полной звездящихся слез.
И к озаренной воде сбегались туманные тени,
Точно сбирались отплыть и поджидали гребца.
Нервы натянуты были, как струны, готовые к пенью…
Вдруг исполнительный пес поднял отчаянный лай.
Чу! полководца признала и славит лохматая стая;
Резко дисканты визжат, глухо рокочут басы.
Мудрый политик мирит, а молодость требует боя,
И разглашает набат внутренней смуты пожар.
<1900>
Не говори: уж всё воспето.
Смотри, как тих морской залив,
Смотри, в какую бездну света
Вон тот свергается обрыв.
И так легко, неуловимо
Созвучье неба и земли,
Что разве б арфой серафима
Мы повторить его могли.
14 августа 1925
Порой взамен беспечной неги
Свирепо заревет тайфун
И в стройный хор живых элегий
Ворвется хаос диких струн —
В такой безумной схватке фурий,
С таким стремленьем сокрушить,
Как будто ты, страна лазури,
Еще не бросила творить.
10 сентября 1928
ПЕРЕВОДЫ
Какая тишина и нежность,
Как далеко от пылких бурь.
Забыта ты, весны мятежность,
И лета знойная лазурь.
Уж утром медленно и строго
Встает неяркая заря,
И шепчет сердцу много-много
Усталый сумрак сентября.
1928
562. К ГЕЕ, ВСЕОБЩЕЙ МАТЕРИ
Гею, всеобщую мать, воспою я, благое начало,
Старшую всех, и всего, что живет на земле, пропитанье.
Всё, что проходит по суше, хранимой богами, и в море,
Всё, что летает, – твоей питается всё благостыней.
Ты и счастливых детьми создаешь, и счастливых плодами,
Жизни дыхание ты и даешь и отъемлешь, царица,
У человека. Блажен счастливец, кого благосклонным
Сердцем оценишь ты: всё у того пребывает в избытке.
В тяжких колосьях – его плодородная нива, и в поле
Агнцев пасутся стада, и дом наполняют богатства;
Сами в согласья с законом, в украшенном женами граде
Царствуют, – светлое счастье и роскошь им спутники в жизни.
Юноши – скромным весельем и ранним сияют расцветом,
Девы с радостью в сердце в цветами украшенных хорах
Тешатся мирно и пляшут по мягкому цвету лужайки,
Если почтишь их, благая, в избытке дающая матерь.
Радуйся, матерь богов, многозвездного Неба супруга,
И благодушно за песнь отплати нам отрадною жизнью.
Я ж и тебя не забуду, и песню припомню другую.
<1899>
563–565. СОНЕТЫ
Моя любовь не в сердце у меня,
Люблю тебя, но не земной любовью:
Не смертным чувством и не смертной кровью
Дано вкусить небесного огня.
Любовь, в душе Предвечного родясь,
Мне зоркий взор дала, тебе – блистанье,
И знай, тоска могучего желанья
Не к бренному, не к смертному влеклась.
Как с пламенем тепло неразделимо,
Так с вечностью и красота слилась.
Мне райский взор святого херувима
Блеснул в улыбке этих кротких глаз,
И вновь туда, где светит рай любимый,
Под сень ресниц тревожно страсть неслась.
Когда любовь, как тихий гений, веет,
И двух сердец ничем не разлучить,
Когда печаль и радость – всё делить
Один порыв обоими владеет;
И в небеса, как ангела крыло,
Возносит нас согласное мечтанье,
Когда в лучах бессмертного свиданья
Обоим так безоблачно светло;
Когда венец восторга молодого —
В одной любви награду находить,
Когда один желания другого
Пророчески спешит предупредить, —
Какая власть, скажи, какое слово
Тот узел чудный в силе разрешить?
Сквозь бури моря в зыбком челноке
Доходит бег моей тревожной жизни
К той пристани всеобщей, к той отчизне,
Где сладок сон и счастью и тоске.
Но страстных лет властительный кумир,
Художника фантазия живая,
Как гаснешь ты, бессильно упадая,
Бескрылая, у входа в новый мир!
И грудь дрожит тревогою глухой:
О, чем спастись от гибели двойной —
Как вырвать дух из черной смерти тела?
Когда б, забыв палитру и резец,
К твоей любви душа не возлетела.
Под сень креста зовущий нас отец!
<1900>
Если ждешь, чтоб я любила,
Пыла страстного не трать,
Чтоб голубки беспокойной,
Чтоб любви не испугать!
Так тревожна нежность сердца
Только тронешь, без следа
Робкой птичкой исчезает
В небе розовом стыда.
Неподвижней изваянья
Встань под сумраком ветвей;
Ты увидишь – скоро с ветки
Птичка спустится смелей.
Чу! к тебе всё ближе, ближе
Вздохи свежие весны,
Легких крыльев трепетанья,
Вихри снежной белизны.
И голубка, как ручная,
На плечо к тебе вспорхнет,
Миг еще – и клювом алым
Поцелуй твой жадно пьет.
<1900>
М. А. ЛОХВИЦКАЯ
Имя Мирры Лохвицкой в свое время было окружено ореолом шумной поэтической славы «русской Сафо». К. Д. Бальмонт называл ее художницей «вакхических видений», знающей «тайны колдовства». Однако реальный биографический облик Лохвицкой далеко не во всем совпадал с ее поэтической репутацией, а литературная слава поэтессы оказалась немногим более долгой, чем ее жизнь.
Мирра Александровна Лохвицкая родилась 19 ноября 1869 года [168]168
В автобиографической справке самой поэтессы другая дата – 1871 год. – ПД.
[Закрыть] в Петербурге в семье известного адвоката, профессора права А. В. Лохвицкого, который славился как блестящий оратор, острослов и разнообразно одаренный человек. Мать Лохвицкой увлекалась поэзией, хорошо знала русскую и западноевропейскую литературу. Склонность к поэтическому творчеству обнаружилась также у двух младших сестер, из которых одна – Надежда Александровна – стала впоследствии известной писательницей, выступавшей в печати под псевдонимом Тэффи.
Детство сестер Лохвицких прошло в большой обеспеченной семье. «Воспитывали нас по-старинному, – всех вместе на один лад, – писала Н. Тэффи в своей автобиографии. – С индивидуальностью не справлялись и ничего особенного от нас не ожидали»[169]169
«Первые литературные шаги. Автобиографии современных русских писателей», собрал Ф. Ф. Фидлер, М., 1911, с. 204.
[Закрыть].
После домашней подготовки Мирра Лохвицкая поступила в московский Александровский институт. Писать стихи начала она очень рано, с тех самых пор, как научилась держать перо в руках, и еще ребенком распевала песни собственного сочинения, но серьезно предалась этому занятию с пятнадцати лет.
Первые сочинения Мирры Лохвицкой были написаны в духе тургеневских стихотворений в прозе. Еще в старших классах она обратила на себя внимание проблесками таланта; ее первые стихотворения были напечатаны незадолго до выпуска из института в небольшой брошюре («Сила веры», «День и ночь», М., 1888).
В 1888 году Лохвицкая окончила Александровский институт и переехала из Москвы в Петербург, где после смерти отца поселилась ее мать. Четыре года спустя Лохвицкая вышла замуж за профессора архитектуры Е. Э. Жибера и некоторое время жила в Тихвине и Ярославле, а затем вместе с семьей обосновалась в Москве.
Начало регулярной литературной деятельности Мирры Лохвицкой относится к 1889 году, когда в иллюстрированном журнале «Север» были напечатаны ее стихотворения.
За несколько последующих лет она становится постоянным сотрудником многочисленных журналов – «Художник», «Труд», «Нива», «Всемирная иллюстрация», «Северный вестник», «Книжки „Недели“», «Русская мысль» и других. Журнал «Русское обозрение» напечатал ее поэму «У моря» (1892), после которой о Мирре Лохвицкой заговорили как о новом многообещающем таланте.
Лохвицкая печаталась в органах самых различных направлений. Позднее о ней писали как о поэтессе, которая отмежевала себе исключительно область так называемой «чистой», или «парнасской» поэзии, далекой от общественных и житейских тенденций и идеалов[170]170
«Исторический вестник», 1905, № 10, с. 359.
[Закрыть].
К середине 90-х годов Лохвицкая пользовалась уже значительной известностью, ее имя нередко упоминалось в ряду наиболее популярных молодых дарований. Критика много писала о Лохвицкой, причем одни осуждали вакхические вольности ее поэзии, а другие, напротив, ставили ей в заслугу дерзкую откровенность ее интимной лирики. Поэт Минский утверждал впоследствии: «Первоначальные стихотворения Лохвицкой отличаются жизнерадостностью, страстностью, вакхическим задором. Юная поэтесса порою казалась нескромной, ее мечты и порывы – мало целомудренными. Но здесь, мне кажется, было гораздо больше искренности, чем нескромности»[171]171
H. М-ский, Памяти М. А. Лохвицкой. – «Новое время», 1905, 31 августа.
[Закрыть]. Иным законодателям литературных нравов стихи Лохвицкой казались и вовсе «безнравственными», однако, по свидетельству В. И. Немировича-Данченко, такой строгий судья, как Л. Н. Толстой, снисходительно оправдывал ее: «Молодым пьяным вином бьет. Уходится, остынет, и потекут чистые воды»[172]172
Вас. Ив. Немирович-Данченко, На кладбищах (Воспоминания), Ревель, 1922, с. 135.
[Закрыть].
В 1896 году стихотворения Лохвицкой были впервые изданы отдельной книгой. За этот сборник Лохвицкая получила Пушкинскую премию. Рекомендательный отзыв по отделению языка и изящной словесности Академии наук был написан А. А. Голенищевым-Кутузовым. Молодой В. Брюсов тогда же отнес Лохвицкую к «школе Бальмонта», он считал, что Лохвицкая, как и некоторые другие поэты (Варженевская, Курсинский, Голиков и др.), «стала писать в бальмонтовском духе»: «Все они перенимают у Бальмонта и внешность: блистательную отделку стиха, щеголяние рифмами, ритмом, созвучиями, – и самую сущность его поэзии: погоню за оригинальными выражениями во что бы то ни стало, вместе с тем все они, как и Бальмонт, чистые романтики»[173]173
«Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову (К истории раннего символизма)», М., 1927, с. 78.
[Закрыть].
С Бальмонтом Лохвицкую связывали близкие отношения. Их знакомство состоялось в 1898 году. Лохвицкой Бальмонт посвятил один из лучших своих сборников «Будем как солнце» (1903).
В литературных кругах Москвы и Петербурга Лохвицкая была принята благосклонно. Поэтический талант Лохвицкой был признан такими поэтами «старой школы», как А. А. Голенищев-Кутузов, К. К. Случевский. Одним из учителей поэтессы был А. Н. Майков, который руководил ею на первых порах. Она восторженно была встречена поэтами, представителями новых течений в поэзии: Фофановым, И. Северянином, Льдовым и другими.
О Лохвицкой много говорили и писали, она появлялась на «пятницах» К. К. Случевского, часто выступала с чтением своих стихов на публичных вечерах в пользу Литературного фонда. Выступления Лохвицкой всегда проходили с шумным успехом, которому немало способствовало и ее личное обаяние. Хорошо знавший Лохвицкую И. Бунин относил свои воспоминания о ней к числу «самых приятных». Познакомились они в редакции «Русской мысли», куда принесли одновременно свои стихи. «И все в ней было прелестно – звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость…» Бунин подтверждает, что при жизни Лохвицкая «пользовалась известностью, слыла „русской Сафо“ (как, впрочем, многие русские поэтессы). Воспевала она любовь, страсть, и все поэтому воображали ее себе чуть ли не вакханкой, совсем не подозревая, что она, при всей своей молодости, уже давно замужем… мать нескольких детей, большая домоседка, по-восточному ленива: часто даже гостей принимает лежа на софе, в капоте, и никогда не говорит с ними с поэтической томностью, а напротив, болтает очень здраво, просто, с большим остроумием, наблюдательностью и чудесной насмешливостью – все, очевидно, родовые черты, столь блестяще развившиеся у ее сестры, Н. А. Тэффи»[174]174
И. А. Бунин, Собрание сочинений, т. 9, М., 1967, с. 289.
[Закрыть].
В 1898 году вышел в свет второй том стихотворений Лохвицкой, а в 1900-м – третий, причем два первых тома были изданы заново. Отбирая наиболее удачные стихотворения из первых двух томов для выступления в концерте, сама М. Лохвицкая назвала следующие: «Спящий лебедь», «Так низко над зреющей нивой…», «Бывают дни», «Моим собратьям», «Предчувствие грозы», «Из царства пурпура и злата…», «Две красоты», «Как будто из лунных лучей сотканы…». Поэтесса считала эти стихотворения, как и десяток других из третьего тома, пьесами «мирного характера», годными «не только для юношества, но даже и для младенчества». «Я бы предпочла, – заключала Лохвицкая в письме к организатору концерта П. И. Вейнбергу, – чтобы Вы остановились на третьем томе: он выдержаннее и содержательнее первых»[175]175
ПД.
[Закрыть].
Популярность Лохвицкой к началу века была так велика, что фельетонисты писали на ее стихи многочисленные пародии; некоторые из них перепечатывались затем уже в качестве ее подлинных стихотворений, против чего ей приходилось выступать в печати[176]176
Несколько таких пародий было напечатано в журнале «Звезда» (1901, №№ 41, 43, 46). За эти стихотворения во многих журналах ополчились на нее и М. Лохвицкая вынуждена была заявить свой протест против очередной мистификации («Новое время», 1901, 5 ноября).
[Закрыть].
Последние тома произведений Лохвицкой (четвертый и пятый) вышли соответственно в 1903 и 1904 годах. Отделы мелких стихотворений в этих книгах занимали небольшое место. В последние годы жизни Лохвицкая писала в основном стихотворные драматические произведения на средневековые и библейские темы. Критика встретила их отрицательно, хотя в кругу близких ей поэтов ее талант по-прежнему вызывал сочувственный интерес[177]177
В упоминавшейся уже заметке «Памяти М. А. Лохвицкой» Н. Минский писал, что ее талант «не стоял на месте, а наоборот, развивался и совершенствовался. Еще не отказавшись окончательно от прежних мотивов, столь привлекательных молодою непосредственностью и безудержностью, Лохвицкая уже готовилась вступить в область новых вдохновений. В этом смысле последний, пятый сборник представляет особый интерес» («Новое время», 1905, 31 августа). К. Д. Бальмонт откликнулся на выход пятого тома небольшой рецензией, в которой писал: «Из напечатанных Лохвицкой книг наиболее удачными являются несомненно том 2-й и том 5-й. В них более выдержано общее настроение и больше отдельных стихотворений, доставляющих художественное наслаждение… В последнем томе Лохвицкая сделала большой шаг вперед в смысле… внесенья в свое творчество элементов импрессионизма» («Весы», 1904, № 2, с. 59).
[Закрыть].
Лохвицкая умерла в Петербурге 27 августа 1905 года от туберкулеза легких и похоронена в Александро-Невской лавре. В некрологе, ей посвященном, В. Брюсов заметил: «Для будущей „Антологии русской поэзии“ можно будет выбрать у Лохвицкой стихотворении 10–15 истинно безупречных»[178]178
В. Брюсов, Далекие и близкие, М., 1912, с. 148.
[Закрыть].
Темноокая, дивная, сладостно-стройная,
Вдохновений и песен бессмертных полна,—
На утесе стояла она…
Золотилася зыбь беспокойная,
На волну набегала волна.
Ветерок легкокрылый, порой налетающий,
Край одежды широкой ее колыхал…
Разбивался у ног ее вал…
И луч Феба, вдали догорающий,
Ее светом прощальным ласкал.
Небеса так приветно над нею раскинулись,
В глубине голубой безмятежно светло…
Что ж ее опечалить могло?
Отчего брови пасмурно сдвинулись
И прекрасное мрачно чело?
Истерзала ей душу измена коварная,
Ей – любимице муз и веселых харит…
Семиструнная лира молчит…
И Лесбоса звезда лучезарная
В даль туманную грустно глядит.
Всё глядит она молча, с надеждой сердечною,
С упованьем в измученной страстью груди —
Не видать ли знакомой ладьи…
Но лишь волны грядой бесконечною
Безучастно бегут впереди…
3 декабря 1889