Текст книги "Поэты 1880–1890-х годов"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

 
Умчался день. Огни заката
Померкли грустно за рекой.
И вновь душа моя объята
         Туманной мглой.
 
 
Зажглись светильники ночные,
И месяц, бледный царь небес,
Зашел опять, как в дни былые,
         За темный лес.
 
 
И ночь пройдет, и день настанет,
И вновь нависнет тот же гнет…
Кто в тайну вечности заглянет?
         Кто жизнь поймет?
 

<1902>

 
Мне жаль всего, мой милый друг,
         Всего и всех мне жаль, —
Такая всюду разлита
         Холодная печаль.
 
 
Взгляни, – над дремлющим прудом
         Тоскует куст ракит.
Печальный месяц с высоты
         На мир земной глядит.
 
 
За ночью темною опять
         Унылый день взойдет,
И над усталою землей
         Нависнет жизни гнет.
 
 
И нам с тобою никогда
         Тоски не превозмочь,
И в сердце трепетном у нас
         И мрак, и скорбь, и ночь.
 
 
И жизнь летит куда-то вдаль,
         И ей возврата нет,
И всюду тусклая печаль
         Скрывает яркий свет.
 
 
И всем грозит небытием
         Загадочная даль…
Мне жаль всего, мой бедный друг,
         Всего и всех мне жаль.
 

<1902>

 
Мы откроем окна, мы загасим свечи,
Пусть заглянут звезды к нам с высот немых,
Пусть в молчаньи нежном смолкнут наши речи
И сердца потонут в грезах огневых.
Пусть с небес далеких, с выси беспредельной,
Залетят к нам снова радостные сны
И от жизни скучной, от борьбы бесцельной
Оградит нас лаской первый вздох весны.
 

<1904>

 
Вся наша жизнь земная —
Бессонной муки стон,
Вся наша жизнь земная —
Намек и полусон.
 
 
Наш день – лишь отблеск слабый
Без света и огня.
Наш день – лишь отблеск слабый
Негаснущего дня.
 
 
Желанья и надежды,
Весь рой земных забот,
Желанья и надежды
Нам говорят; вперед!
 
 
А впереди – забвенье
Всего, что прожито,
А впереди – забвенье
И вечное ничто.
 

<1904>

 
Призраки счастья над морем витали,
Призраки счастья над морем шептали
Сказки любви неземной.
К берегу волны катились для ласки,
Берегу волны шепнули те сказки,
Берег – траве молодой.
Травка в саду шелестит безмятежно,
Сад весь наполнен истомою нежной,
Светлой, лучистой весной.
Выйдем же в сад, и, томясь, и желая,
Выйдем послушать, моя дорогая,
Сказки любви неземной.
 

<1906>

 
Эти грустные песни я где-то слыхал,
         Но не знаю я, где и когда…
Свет мне чуждой зари надо мной догорал,
         За звездой зажигалась звезда.
 
 
Кто-то близок мне был, кто-то был мне так мил,
         Кто-то шел неразлучно со мной,
И кого-то я странной любовью любил,
         С кем-то жизнью дышал я одной.
 
 
Кто-то песни мне эти задумчиво пел
         И кому-то я жадно внимал,
Ничего не искал, ничего не хотел,
         В мире радостных грез утопал.
 
 
Разлучил нас нежданно какой-то хаос,—
         Мы друг другу теперь далеки…
И меня он на скучную землю унес
         Для борьбы, для труда, для тоски.
 
 
И теперь для тебя, о мой друг, я собрал,
         Для тебя, – моей ночи звезда! —
Эти песни любви, что я где-то слыхал,
         Но не знаю я, где и когда.
 

<1906>

 
Обмани мою душу усталую,
Беспокойную душу мою,
И под ласку твою запоздалую
Я тебе о любви пропою.
 
 
Под волшебными счастья картинами
Хлынут в грудь тихой неги струи…
И сольются с устами невинными
Помертвелые губы мои.
 
 
Ты зажжешь своим чистым дыханием
Отснявших желаний огни…
Хоть минутным, но пылким признанием
Обмани ты меня, обмани!
 

<1906>

 
По обезлиственному саду
         Один бреду.
Ни в чем намека на отраду
         Я не найду.
 
 
Осенний грустный ветер стонет
         Среди ветвей.
О, в чем же светлом скорбь потонет
         Души моей?
 
 
Кто к счастью светлый путь укажет,
         Откроет рай?
Кто сердцу ноющему скажет:
         Люби, желай!
 
 
В ответ мне слышатся угрозы:
         Навек один!..
И проливает небо слезы
         С немых вершин.
 

<1906>

 
Опустив свой взор, смущенная,
Сердцу вверившись вполне,
Лунным светом озаренная,
Ты приблизилась ко мне.
Звонко трели соловьиные
Разливалися в саду;
Колыхались тени длинные
На серебряном пруду.
И влились в одно мгновение
В трепетавшие сердца
Лучезарные видения
Без начала, без конца.
И померк пред светлой сказкою
Жизни горестный удел,
И над нами с тихой ласкою
Ангел счастья пролетел!..
 

<1906>

 
Мириады песчинок сияют кругом,
Небеса – словно море без дна.
То, что здесь, на земле, мы землею зовем —
Из песчинок песчинка одна.
Ужас душу объял, разум смолк… Боже мой,
Освети! Осени! Успокой!
 

<1907>

 
В жажде наживы, в безумной погоне за славой,
В тусклом потоке холодных и теплых страстей
Чистое чувство теперь называют ненужной забавой,
Злобно клеймят не погрязших в болоте людей.
 
 
Смолкли поэты – сменили их песни разврата,
Гаснут печально мечтаний святые огни.
Чуткое сердце, любившее нежно когда-то,
Где ты теперь в эти тусклые, серые дни?
 

<1912>

 
Ликуй, народная стихия!
Сбылись заветные мечты:
Россия, светлая Россия,
Теперь навек свободна ты!
Сияй, священная пора
Свободы, правды и добра!
Затихла боль горевшей раны,
Умолк зверей зловещий вой,
Во прах повержены тираны,
И нет сильней Руси святой!
Сияй, священная пора
Свободы, правды и добра!
 

1917

И. О. ЛЯЛЕЧКИН

Среди поэтов, выступивших со стихами в начале 90-х годов, большие надежды подавал Иван Осипович Лялечкин.

Биографические сведения о Лялечкине в критической литературе почти отсутствуют. Даже для современников имя Лялечкина ассоциировалось только с его стихами, он казался поэтом без биографии. В начале 900-х годов А. И. Куприн как-то обронил в разговоре имя этого поэта:

«Когда видишь на обложке новое имя, то всегда приходит в голову – имеет ли оно будущее, или это фамилия без будущего. Впервые я задумался над этим несколько лет назад, когда мне попались стихи поэта Лялечкина. Стихи были неплохи, хотя и незрелые, и видно было, что писал их начинающий молодой автор. „Ну, хорошо, – сказал я себе, – сейчас он молод, и „Лялечкин“ звучит наивно и даже мило. А что же будет, когда он доживет до седых волос? Он все еще будет Лялечкиным, и это будет смешно не вязаться с его поэзией, когда она станет зрелой и серьезной. Нет, это фамилия без будущего, зрелого писателя из него не выйдет“. И странно, после этого небольшого сборника фамилия Лялечкина мне больше не попадалась. Кажется, он умер молодым»[152]152
  М. К. Куприна-Иорданская, Годы молодости, М., 1966, с. 132.


[Закрыть].

Стихи Лялечкина так и остались исповедью молодого, одаренного, но незрелого поэта, активно выступавшего в поэзии всего несколько лет. Куприн хорошо запомнил стихотворения Лялечкина, но не мог видеть его авторского сборника – поэт не успел выпустить свои стихотворения отдельной книгой. Скорее всего, Куприн ознакомился со стихами Лялечкина по сборнику «Молодая поэзия» (1895), включавшему в свой состав десятки имен. В рецензиях на этот сборник стихотворения Лялечкина («Незабудки, васильки…», «Прости, прости!.. Дай ручку мне, не бойся…») неизменно отмечались как пример характерных для молодой поэзии настроений ухода от жизни в мир иллюзии и мечты[153]153
  См.: А. Скабичевский, Литературная хроника. – «Новости и биржевая газета», 1895, 13 апреля; (Шуф), «Молодая поэзия». – «Петербургский листок», 1895, 14 апреля.


[Закрыть].

В первой половине 90-х годов имя Лялечкина, несомненно, было известно в литературных кругах Москвы и Петербурга. Он общался со многими начинающими поэтами, состоял в переписке с молодым И. А. Буниным. Среди материалов архива Бунина, находящихся в рукописном отделе Государственного литературного музея имени И. С. Тургенева в Орле, сохранилась небольшая пачка из десяти писем Лялечкина, отправленных Бунину из Петербурга между декабрем 1892 и октябрем 1894 года. Эти письма, достаточно любопытные как человеческий документ, содержат также ряд биографических сведений, открывающих с самой неожиданной стороны личность Лялечкина – поэта и литератора.

Иван Осипович Лялечкин родился в 1870 году в семье бедного чиновника, в Пензе; детство его прошло в этом городе. Затем семья переехала в Сызрань, где Лялечкин окончил реальное училище. В 1889 году он отправился из провинции в Петербург и поступил в Лесной институт, из которого выходил дважды. В марте 1893 года Лялечкин все еще оставался на втором курсе – наука мало увлекала его. Так же тяготился он своей недолгой службой в департаменте земледелия и государственных имуществ, куда ему помогли устроиться в трудную минуту друзья.

Почти все свободное время Лялечкин посвящал писанию стихов и театру. С 1891 года стихотворения Лялечкина часто печатались в журналах «Всемирная иллюстрация», «Труд», «Живописное обозрение», «Звезда», «Наблюдатель», «Книжки „Недели“», «Север», газетах «Свет», «Петербургская жизнь» и др.

Особенно сблизился Лялечкин с редакцией петербургского журнала «Север». Среди своих знакомых, связанных с этим журналом, Лялечкин назвал Бунину секретаря редакции Лебедева, поэтов Коринфского, Сафонова, Мережковского, Минского, Льдова, Лохвицкую, Чюмину, Фофанова, Червинского, Величко, Ладыженского и др.[154]154
  Письмо от 29 марта 1893 г.


[Закрыть] Впрочем, довольно скоро Лялечкин разочаровался в компании столичных литераторов, среди которых чувствовал себя изгоем.

«Вы спрашиваете, как наш „кружок“ и как наша „компания“? – отвечал Лялечкин Бунину. – Я должен Вам, как моему хорошему знакомому, сказать откровенно, что у нас нет ни кружка, ни компании (если не считать „С.-Петербургского драматического кружка“ – в память Н. В. Гоголя… основанного К. Льдовым). У нас есть только иллюзии. Все мы живем врозь. Если мы где и встречаемся, то разве только на улице. И то, встретясь, стараемся друг друга не увидеть или не узнать, или разбежаться в разные стороны. В этом все наше общение!»[155]155
  Письмо от 3 ноября 1893 г.


[Закрыть].

Откровеннее многих других Лялечкин выразил кризисное состояние молодой поэзии конца 80-х – начала 90-х годов прошлого века, жившей ощущениями «безвременья» и идейного тупика. Упадок гражданской поэзии после смерти Некрасова, обнаружившийся в мрачные 80-е годы, Лялечкин сознавал как крушение гражданственных идеалов вообще. Вот что писал Лялечкин Бунину по поводу знаменитого стихотворения Плещеева «Вперед»: «Я не могу понимать тех настроений, которые вызывают подобные стихотворения. Они точно стыдятся говорить, что им живется тяжело и скучно. Нас, говорят, гнала роковая судьба, и тернии кололи нам грудь, и тьма застилала нам дорогу, а мы не падали духом! Мы, говорят, верили в свет и возрождение, хотя чувствовали, что надежда нам изменяет и мечты нас обманывают. Мы, говорят, видели вокруг только зло и несправедливость, но мы верили в торжество правды или, верите, лгали самим себе, уверяя самих себя, что это торжество будет.

Я же говорю, не стыдясь, всем и везде, что, живя в этом пошлом свете, среди пошлых людишек, среди огорчений, невежества, зверства, неблагодарности и нищеты, я на каждом шагу падаю духом и скорблю. У меня нет силы бороться с великою безрассудностью пошлости, и совесть моя не позволяет мне кричать: вперед! Потому что впереди еще хуже!»[156]156
  Там же.


[Закрыть].

Отворачиваясь от тягостных сторон реальности, страшась настоящего и будущего, Лялечкин стремился создать свой, особый условно-поэтический мир, противоположный действительности и возвышающийся над ней. Во многом близкий Фофанову и позднему Апухтину, Лялечкин действительно «падал духом на каждом шагу» и разделял многие слабости эстетических установок поэзии «чистого искусства».

20 августа 1893 года, в день похорон А. Н. Апухтина, Лялечкин выступал у его могилы с чтением стихов, тогда же напечатанных[157]157
  См.: «Новости», 1893, 21 августа.


[Закрыть].

Вместе с латинистом Н. И. Соколовым Лялечкин принимал участие в подготовке переводов на русский язык сонетов Петрарки. К осуществлению этого замысла были привлечены многие поэты, в их числе – Апухтин, Полонский, Фофанов, Минский, Мережковский, Сафонов, Червинский, Лохвицкая, Федоров, Фруг, Коринфский, Бунин и др.

Второй после поэзии страстью Лялечкина был театр. Еще в детстве он едва не сбежал из дому с пригласившей его актерской труппой. В Петербурге Лялечкин играл в любительских спектаклях в Лесном театре, в зале Павловой и на других подмостках. «Теперь бросить сцену мне так же трудно, как бросить писать стихи, – признавался Лялечкин Бунину. – С сентября этого года я буду уже играть не любителем, а настоящим актером в Новоохтинском театре, в Петербурге. С антрепренером этого театра я подписал контракт на весь будущий сезон – с начала этого месяца. Конечно, актерство мое нисколько не помогает заниматься лесными науками»[158]158
  Письмо от 25 июля 1893 г.


[Закрыть].

Для театра Лялечкин написал несколько комедий и водевилей – «Воинственные жены», «Мамушки», «В дебрях лесных», «Любовь на выдумки хитра». Выступал он и в качестве театрального рецензента (под псевдонимами «Лесной», «Нарцисс-Сызранский» и др.).

Безнадежно больной Лялечкин умер 27 февраля 1895 года в Калуге, в возрасте двадцати пяти лет, не совершив многого из того, что обещал. Бунин посвятил Лялечкину некролог, который был передан в редакцию газеты «Свет», где Лялечкин некоторое время состоял сотрудником. Однако днем раньше редакция этой газеты поместила другой некролог, перепечатанный из «Нового времени». Публикацию своих стихотворений в сборнике «Молодая поэзия» Лялечкин не успел увидать. «Наш сборник едва успел выйти, – свидетельствует П. Перцов, – как умер один из самых молодых его участников – И. О. Лялечкин (1870–1895). В то время, помимо Надсона, это была первая смерть в рядах молодой поэзии… Лялечкин возбуждал особенные ожидания в Брюсове. Жалуясь в письмах ко мне на безнадежность всей юной поэзии, он делал исключения только для Бальмонта и еще для Лялечкина»[159]159
  П. Перцов, Литературные воспоминания. 1890–1902, М. – Л., 1933, с. 173.


[Закрыть].

Брюсов ценил стихотворения Лялечкина за их искренность; он видел в молодом поэте продолжателя линии Фета и Фофанова в поэзии и рассматривал его стихотворные опыты как вполне созвучные новейшим исканиям русских символистов. В пору подготовки сборников «Русские символисты» Брюсов переписывался с Иваном Лялечкиным, считая его если не прямым соратником, то по крайней мере ближайшим союзником в современной поэзии. Этот эпизод их общения послужил темой лирического стихотворения Брюсова «На смерть И. Л.» из цикла «Близким» в книге «Tertia Vigilia» (1900). Среди русских поэтов, причисленных к числу «близких», И. Л. (Лялечкин) был поставлен Брюсовым после Лермонтова и Бальмонта.

 
Милый брат! ты звездой серебристой
Заблестел на ночном небосклоне,
Но предтечей безвестных гармоний
Закатился за далью росистой.
 
 
Ты предтечей безвестных гармоний
Тихо канул в вечерние тени!
Уронил я письмо на колени,
Утонул я в ночном небосклоне…
 

Характерно, что Брюсов в своей книге не расшифровал инициалов адресата. Конкретный биографический эпизод подан в чисто символистическом духе, так что за инициалами И. Л. читатель «Tertia Vigilia» мог угадать лишь предельно обобщенный, идеально-возвышенный образ поэта со стремительной и эфемерной судьбой, такой же короткой, как жизнь падающей звезды. Для Брюсова Лялечкин был «предтечей», и он особенно остро чувствовал это, перечитывая его стихи и перебирая старые письма.

Среди стихотворений Лялечкина Брюсов особо выделял такие, как «Пятнадцать лет – счастливая пора…», «Натуры более изысканной и тонкой…» (Из Катулла Мендеса), «Прочь, бездушная действительность…» («Символическое»).

После выхода антологии «Молодая поэзия» Брюсов писал П. Перцову: «Во всем сборнике, кажется, нет „страстных“ стихотворений, а ведь их современные поэты все-таки пишут. Важно не то, что наши юные поэты еще ничего не дали, а то, что они и не могут ничего дать; это же – для меня по крайней, мере – вполне ясно из их произведений. …Есть исключения – о! я ничего не говорю – есть маленькие исключения. Есть Бальмонт… Есть… впрочем, увы! – был Лялечкин. Вы, конечно, слышали о его смерти. Вот о ком можно пожалеть. Мне случалось получать от него стихотворения из подготовленной им к печати книжки. То были прелестные вещи. Надеюсь, друзья Лялечкина издадут посмертный сборник стихов»[160]160
  «Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. № 94–1896», М., 1927, с. 9–10.


[Закрыть].

Сообщение о подготовленном для печати сборнике стихотворений Лялечкина было подтверждено в некрологе[161]161
  См.: «Новое время», 1895, 4 (16) марта.


[Закрыть]. Однако издание книги не осуществилось. Рукопись ее не обнаружена.

Стихотворения И. О. Лялечкина, напечатанные в периодике, впервые объединены в настоящем издании.

 
Мятежным вихрем суеты,
Спеша, проходят дни за днями,
А душу с новыми годами
Волнуют старые мечты.
 
 
Всему есть грань, всему есть мера,—
Есть мера злу, мы ждем добра
И говорим: придет пора,
И будет – свет, любовь и вера.
 
 
Борясь с неправдою и злом,
Мы чаем светлый праздник встретить
И в нашей памяти отметить
Миг правды – правды торжеством.
 
 
Чем гуще мрак, чем зло сильнее,
Тем будет радостнее час,
Когда сойдется много нас
Делить победные трофеи.
 
 
Года идут, а мы всё ждем
Желанной радостной победы
И верим, что, минуя беды,
Мы к тихой пристани придем.
 
 
Не вняв страданьям бесконечным,
Мы свято чтим завет времен…
О человек, как ты силен
В своем терпеньи вековечном!
 

<1891>

 
Громче и радостней трель соловьиная
         В чаще зеленой звенит…
Тает заря в небесах злато-алая,
         Тает она и дрожит.
 
 
Зашелестели высокие тополи —
         Их ветерок разбудил;
Он и цветам полевым пробудившимся
         Что-то тайком говорил…
 
 
Он разогнал и туман, поднимавшийся
         Тучей седой от реки.
Точно живые, проснулись и смотрятся
         В зеркало вод тростники.
 
 
Скоро уж солнце! и первый сверкающий
         Луч по кустам пробежит…
Громче и радостней трель соловьиная
         В чаще зеленой звенит.
 

<1891>

 
Медленно еду я рощей березовой,
         Еду, не зная куда.
Гаснет и гаснет закат бледно-розовый,
         Первая блещет звезда.
 
 
Месяц украдкой всплывает над рощею,
         Путь предо мной серебря,
Вправо – чернеют кустарники тощие,
         Влево – пылает заря.
 
 
Шире и сумрачней тени вечерние,
         Гуще цветов аромат…
Думы бессменные, грезы бессонные
         Дальше и дальше манят.
 
 
Вот миновал я и рощу, и медленно
         Еду, не зная куда.
Ну же, мой конь! – и, ударивши шпорами,
         Я отпустил повода.
 
 
Еду… А сердце мечтой непонятною
         Сжалось и больно стучит.
Ночь благовонная, ночь благодатная,
         Что-то она мне сулит?..
 
 
Чем-то знакомым вдруг в душу повеяло —
         Силы нет ехать… пойду…
Тут мое счастье, что сердце лелеяло,—
         В этом тенистом саду.
 
 
Грустный стою, опершися на загородь,
         Липы чуть-чуть шелестят…
О, неужели моя ненаглядная
         Выйдет в задумчивый сад?
 
 
Чу! будто хрустнуло!.. Вон что-то белое
         Мне закивало, маня…
Боже! ужели?.. О счастье! О молодость!
         Жизнь моя! радость моя!
 

<1891>

 
Опять звенят напевы мая
Влюбленной трелью соловья,
Опять с тобой, моя родная,
Поется мне – и весел я.
 
 
Скажи, мой друг, ты хочешь песен?
Скажи, мой друг, ты не грустишь?
Ведь этот вечер так чудесен,
Так благовонна эта тишь!
 
 
Дай руку, побежим в аллеи
Вечерней влагой подышать;
Там льются песни горячее,
Там им такая благодать!
 
 
Там песни птиц, без слов, названья,
В груди у нас разбудят вновь —
И позабытые желанья,
И позабытую любовь.
 

<1891>

 
Мне не жаль, что ночь минула скоро,
Мне не жаль, что скоро минет день…
Всё – слова любви, слова укора,
Даже клятв слова – всё только тень.
Эта страсть пройдет, как сновиденье,
Как и ночь, мелькнув едва на миг;
Я давно привык к разуверенью,
И давно к изменам я привык.
И с тобой грозящая разлука
Мне теперь уж вовсе нипочем:
Ведь любить всегда – такая скука!
А любить на миг – что пользы в том?
О, не верь ты чувствам, что дарят нам
Слезы счастья, – в них сокрыт обман,
Так в просторе моря необъятном
В тишине таится ураган!
Пусть бежит скорей она от взора,
Не любовь, а эта счастья тень…
Мне не жаль, что ночь минула скоро,
Мне не жаль, что скоро минет день.
 

<1891>

 
Не вчера ли в тени, меж зеленых ветвей,
Нам о счастье свистал молодой соловей?
         Не вчера ли, не зная печали,
         Мы сидели вдвоем и мечтали?
 
 
Было тихо в саду, освещенном грозой,
И земля, вся обвеяна нежной дремой,
         Фимиамы куря, засыпала,
         И заря разгоралася ало.
 
 
А сегодня печальна, тиха и бледна,
Как и пасмурный день, ты сидишь у окна,
         Смутным грезам отдавшись душою,
         И не вымолвишь слова со мною.
 
 
Подожди, моя радость, промчится гроза —
И над нами заблещет небес бирюза,
         И на смену глухому ненастью
         Улыбнется желанное счастье.
 

<1891>

 
Пойдем со мной в тенистый сад,
         Пойдем, мой нежный друг, —
Там жизнь, цветы и аромат,
         И бархатный там луг…
 
 
Сгони пугливый сон с ресниц,
         Покинь постель свою, —
В саду щебечут хоры птиц,
         И я тебе пою.
 
 
Уж солнце весело глядит
         В раскрытое окно,
И кущи темные ракит
         Заждались нас давно.
 
 
Всё громче свищет соловей,
         Всё ярче краски дня…
Пойдем же в сад гулять скорей,
         Красавица моя!
 

<1891>