Текст книги "Поэты 1880–1890-х годов"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

 
Как вы мертвы, образы и звуки!
Как вы бледны, немощные речи!
Передать ли вами боль разлуки,
Трепет грез, очарованье встречи?
Дай мне ты, о ночь, твой мрак суровый!
Дай мне, смерть, твой поцелуй холодный!
Буря ночи – голос твой громовый,
Буйный ветер – твой полет свободный!
И еще у сердца слез свинцовых
Взял бы я, тяжелых слез, горючих…
Много песен я сложил бы новых,
Песен страстных, сумрачных и жгучих!
 

<1892>

 
Есть много прелести в дыханьи ранних гроз,
В весеннем лепете природы обновленной,
В лазури девственной, в расцвете первых роз
                   И в песнях юности влюбленной.
 
 
Но дни осенние, но мертвый цвет листвы,
И ночи хмурые, и смутный блеск рассвета,—
Так много высказать способны только вы
                   Душе тоскующей поэта!
 
 
О, эти бледные, увядшие цветы,
Такие юные и пышные вначале!
В них столько призрачной и нежной красоты,
В них столько девственной, чарующей печали!
 

<1893>

 
Смотри кругом: печален наш рассвет…
Тоскливый день, и бледный, и туманный,
Подкрался к нам, как вор, как гость незваный…
Очнулись мы – и краткой ночи нет…
 
 
Издалека протяжный, заунывный
Донесся к нам сигнала звук призывный:
Корабль готов отплыть в далекий путь…
Простись со всем, что с детства волновало,
Чем мысль жила, чем сердце трепетало,
О чем мечтал!.. Прости – и позабудь!..
 
 
Урочный час… Мучительной загадкой
Передо мной стоит немая даль…
Я не хочу смотреть назад украдкой:
В минувшем всё – раздумье иль печаль,
Но впереди, но в беспредельном море,
Где новый день мерцает сквозь туман,
Что ждет меня? Опять былое горе,
Былой разлад, миражи и обман?
 
 
Тогда зачем пускаться в путь далекий?
Вернись назад, скиталец одинокий:
В ком веры нет, тот счастья не найдет…
Но поздно думать!.. Волны рассекая,
Корабль пошел, всё дальше увлекая
Тебя вперед, безжалостно вперед…
                   А даль глядит, загадочно мерцая,
                   И странный день таинственно встает…
……………………………………
 

<1893>

 
Сегодня тих, но сумрачен залив;
Мой старый друг мне показался новым:
Спокойных волн лазоревый отлив
Вдруг потускнел – и сделался свинцовым.
 
 
Идет ли то гроза издалека
Иль в небе чересчур светло и знойно?
Всё так же даль ясна и широка,
Но что-то в ней тоскует беспокойно…
 
 
Венеция безмолвна, как всегда,
Ее дворцы и холодны, и строги…
Огонь небес, угрюмая вода —
И жаркий трепет сдержанной тревоги…
 

<1894>

 
Мы встретились с тобой… Ты много говорила
О том, как хорошо, что старый сад цветет,
О том, что без меня тебя тоска томила,
Что ты ждала меня, что ты меня любила,
Что сердце у тебя ликует и растет…
 
 
Гляжу – в твоих очах так много слез и света,
Тревожная мольба в простых речах звучит…
Но я не нахожу ни слова для ответа…
Не упрекай меня, не упрекай за это:
                   Кто любит – тот молчит.
 

<1894>

 
Есть дни… я знаю их… когда в душе усталой
Нет более ни слез, ни веры, ни надежд,
И мертвы небеса над нищей, обветшалой,
Отверженной землей безумцев и невежд.
 
 
И ты стоишь немой, исчерпав все моленья,
Ты, веривший вчера и жаждавший чудес…
В прошедшем – только скорбь, утраты и паденья,
В грядущем – только мрак… Молчание небес!..
 
 
Вдруг аромат цветов, и нежный, и глубокий,
Порывом ветерка откуда-то домчит,
Вдруг затрепещет луч случайный, одинокий, —
И вся твоя душа, воспрянув, зазвучит!
 
 
Всё, что таилось в ней, проснулось с новой силой,
Полна она святых, чудесных, светлых слез,
И твой житейский гнет, томительный, унылый,
Ты поднял бы опять – и снова перенес…
 
 
Игра простых теней, мелькнувший свет случайный —
И ты опять живешь, и веришь, и влюблен,
Опять стоишь дрожа перед великой тайной,
Могуществом ее взволнован, ослеплен!
 
 
И движется, растет всё ярче, всё чудесней
Созвучий новый мир в восторженной груди,
И отвечаешь ты могучей, страстной песней
Заре иного дня, горящей впереди.
 

<1895>

 
Это было давно… Я не помню, когда это было…
Пронеслись как виденья – и канули в вечность года.
Утомленное сердце о прошлом теперь позабыло…
Это было давно… Я не помню, когда это было,—
                   Может быть, никогда…
 
 
Я не знаю тебя… После долгой печальной разлуки
Как мне вспомнить твой голос, твой взгляд, очертанья лица
И ласкавшие некогда милые, нежные руки?
Я не знаю тебя после долгой, печальной разлуки,
                   После слез без конца…
 
 
Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю
В вихре жизни безумной, в разгаре людской суеты,
Жду тебя и зову, все движенья твои замечаю…
Иногда… иногда, мне сдается, тебя я встречаю,
                   Но вгляжусь – нет, не ты!..
 
 
Это было давно… Я не помню, когда это было!..
Но бессонные ночи, но думы… Как жутко тогда!
Как мне хочется счастья, как прошлое близко и мило!..
Это было давно… Я не помню, когда это было, —
                   Но со мной ты всегда!
 

<1895>

 
Я помню: вечный Рим, разгульный и мятежный,
Обычно праздновал веселый карнавал.
В толпе Полишинель виднелся неизбежный,
Был тут же Арлекин насмешливый и нежный —
И Коломбине вздор любовный напевал;
Арабы, мудрецы в причудливом уборе,
Паяцы, рыцари с мечом и без меча —
Всё это собралось в каком-то диком хоре
И мчалось бешено, волнуясь и крича.
На стогнах, площадях – куда ни кинешь взоры —
Колеблемых знамен раскинулся покров,
И музыки гремят невидимые хоры,
И всюду блеск огней, и всюду дождь цветов!..
А там, над городом, в котором сказка эта
Свершалась наяву, нарядна и шумна,
Такая в этот час сияла бездна света,
Такая строгая стояла тишина!
Казалось, с вышины глядели чьи-то очи
С печалью девственной, жалея и любя…
И страшно стало мне перед святыней ночи
За тех, кто был вокруг, – за них и за себя…
 

<1896>

 
От грохота столиц, от нищего народа,
От фарисейских душ и каменных сердец
С последнею мольбой к тебе, о мать-природа,
Истерзан, полумертв, пришел я наконец.
 
 
Загадочна, как сфинкс, ясна, как мысль поэта,
Бесстрастна и горда, грозна и холодна,
Сумеешь песнь мою, не ждущую ответа,
Прослушать и понять лишь ты, лишь ты одна.
 
 
Вам, груды мертвых скал, вам, гребни волн седые,
Кипящие в своем безжизненном бою,
Я приношу назад все грезы молодые,
И холод поздних дум, и скорбь, и песнь мою.
 
 
В чем тайну видел я, в чем видел дуновенье
Непостижимых сил, свершителей чудес,—
Не более как прах, земных частиц движенье,
Воздушных и слепых, безмолвных для небес.
 
 
Из них пучина вод, и небо голубое,
И стаи облаков, и дымчатая даль,
Из них, о сердце, ты, тревожное, больное,—
От них твоя любовь, от них твоя печаль.
 

<1904>

 
Скажи мне, отчего теперь, когда кругом
Всё дышит и живет любовью и весною,
Мне кажется, что ты мечтаешь о другом,
Что мысль твоя не здесь, что сердце не со мною?
 
 
Ужели и тебя влекут твои мечты,
Как и меня когда-то увлекали,
Туда, в незримый мир нездешней красоты,
Божественной любви, божественной печали?
 
 
О, если правда всё, несчастны мы вдвойне:
Когда-нибудь и ты, в тревоге пробужденья,
Узнаешь, отчего мучительно во мне
Тоскуют, трепеща, безумные сомненья.
 
 
Ведь и моя душа избранницу звала,
И новых снов, и образов искала,
Но мстительная жизнь тихонько подошла —
И всё поникло вдруг, и всё пред нею пало!..
 
 
Пускай принадлежит земле наш краткий час:
Кто жизнью и мечтой жестоко не обманут?
Учись не верить им: для мира и для нас
Божественной любви мгновенья не настанут!
 

<1904>

 
Усни!.. Пускай в душе томленье и печали
         Замрут, как свет зари!..
О муза, в эту ночь не мучь, не говори,
         Что наши песни отзвучали!
 
 
Для звуков смерти нет… Гляди: растут они,
         И всё, что на земле пропето,—
Услышано теперь в чудесном царстве света!
         Да будет тих твой сон! До ясного рассвета
                                                                                  Усни!..
 

<1904>

 
Еще земля была засыпана снегами
И иней на ветвях серебряных лежал,
И в колеях дорог, сверкая под ногами,
Синеющий ледок кололся и дрожал;
 
 
Еще был полон лес узорчатых иголок,
Блиставших на заре, как зарево – огнем;
Еще голодный волк из леса на проселок
Отважно выходил искать добычу днем;
 
 
Еще по вечерам мохнатые метели,
Равниной снеговой свободно проносясь,
Вздымались к небесам, грозили и гудели,
И падали опять, умолкнув и смирясь;
 
 
Но вот на тех ветвях, где иней серебрился,
Каких-то пестрых птиц вдруг очутился стан.
И как он зашумел! И как он завозился!
«Встречай-ка, мать зима, гостей из теплых стран!
 
 
Мы не боимся бурь холодных и печальных;
Пускай не много нас – зато мы не одни:
За нами – блеск небес, сиянье зорь кристальных
И радостной весны ликующие дни».
 

<1904>

 
Всю ночь осенний дождь шумел и бушевал,
         Стучал мне в окна непрерывно,
И кто-то до зари в саду моем стонал,
Кого-то хоронил, кого-то призывал,
         О чем-то плакал заунывно…
 
 
Казалось, что конца слезам и стонам нет,
         Что горю ночи – нет исхода;
И плакала душа тем жалобам в ответ,
Пока не замерцал неверный, смутный свет
         И успокоилась природа.
 
 
Я вышел на крыльцо. Как сиротлив мой сад
         При бледном трепете рассвета!..
Седые облака, грозя дождем, висят…
Поблекшие листы под ветром шелестят…
         Кричит воронья стая где-то…
 
 
И холод, и печаль… Встречай же, сердце, их,
         Как ты весну в былом встречало:
Мне верится теперь, что и для нас самих
Таких туманных зорь и грустных дней таких
         Чреда осенняя настала…
 

<1904>

Ф. А. ЧЕРВИНСКИЙ

Федор Алексеевич Червинский родился в 1864 году в Рязани в родовитой дворянской семье. Отец его был сенатором. После окончания Царскосельской гимназии Червинский поступил на юридический факультет Петербургского университета. Годы его занятий в университете совпали с порой самой мрачной политической реакции, преследованиями прогрессивной печати, гонениями на свободомыслящих профессоров и студентов.

В 1889 году Червинский окончил юридический факультет университета и на протяжении шести лет служил по судебному ведомству, был товарищем прокурора в Гродно. В 1896 году Червинский вышел в отставку и перешел в адвокатуру. На протяжении многих лет он занимался частной практикой, состоя в числе петербургских присяжных поверенных.

Первое стихотворение Червинского было напечатано в 1880 году журналом «Живописное обозрение», затем его стихи изредка печатались в «Вестнике Европы», «Русской мысли», «Севере», «Северном вестнике», «Ниве», «Труде» и других изданиях. Червинский принял участие в литературном сборнике «Красный цветок» (1889), где в память о В. М. Гаршине поместил стихотворение «Я часто уношусь послушною мечтой…».

В стихотворениях Червинского явственно ощутимы влияния Надсона и Фофанова. Известный литературный критик П. Перцов подтверждал в своих воспоминаниях: «Из фофановцев самыми талантливыми были Сафонов, Червинский и Шестаков… Червинский может служить примером настоящего дарования, оставшегося почему-то на степени эмбриона (может быть, просто не печатали? А таланты обыкновенно не обладают способностями „пролазов“ и „ловкачей“). В его стихах есть настоящая музыкальность…»[133]133
  П. Перцов, Литературные воспоминания. 1890–1902, М. – Л., 1933, с. 169.


[Закрыть]. На самом деле Червинского печатали, причем лучшие столичные журналы, хотя, в отличие от некоторых других поэтов близкого ему круга, он действительно выступал в печати сравнительно редко.

В начале 90-х годов Червинский написал стихотворную комедию «В глуши» («Северный вестник», 1891, № 5), встреченную грубой отповедью А. Скабичевского[134]134
  А. Скабичевский, Литературная хроника. – «Новости и биржевая газета», 1891, 30 мая.


[Закрыть]. А. П. Чехов, лично знавший Червинского, писал ему в связи с отзывом Скабичевского: «Скабичевский и Кº, – отмечал в своем письме Чехов, – это мученики, взявшие на себя добровольно подвиг ходить по улицам и кричать: „Сапожник Иванов шьет сапоги дурно!“ и „Столяр Семенов делает столы хорошо!“ Кому это нужно? Сапоги и столы от этого не станут лучше. Вообще труд этих господ, живущих паразитарно около чужого труда и в зависимости от него, представляется мне сплошным недоразумением. Что же касается того, что Вас обругали, то это ничего. Чем раньше Вас обстреляют, тем лучше»[135]135
  А. П. Чехов, Собрание сочинений, т. 11, М., 1956, с. 513.


[Закрыть].

Свою комедию в стихах под новым названием «Птенец» и с посвящением А. П. Чехову Червинский включил в первый и единственный сборник «Стихи», изданный в 1892 году[136]136
  См. рецензию на этот сборник – «Северный вестник», 1892, № 3, с. 53–54.


[Закрыть]. В эту книгу вошло также восточное предание «Тамара», переложенное стихами, избранные переводы и несколько оригинальных стихотворений («Памяти друга», «Белая ночь», «В дни битв, сомнений и печали…», «На взморье», «Из старой тетради», «Наедине с самим собой» и др.).

Среди произведений Червинского существенное место занимают переводы. Он перевел первую песнь из поэмы Мильтона «Потерянный рай». Переводы из Байрона, Томаса Мура, Альфреда Мюссе и сонетов Шекспира включены в его сборник наравне с оригинальными стихами.

При подготовке антологии «Молодая поэзия» (1895), включавшей наиболее характерные стихи молодых русских поэтов конца XIX века, составители сборника П. и В. Перцовы в числе нескольких стихотворений Червинского поместили его путевые эскизы, связанные с поездкой по Италии («В Вероне», «В Помпее»), В письмах к П. Перцову Брюсов отметил эти стихотворения, хотя отдал предпочтение итальянским стихам Д. Мережковского, не включенным в сборник[137]137
  См.: «Письма В. Я. Брюсова к П. П. Перцову. 1894–1896» М. 1927, с. 8.


[Закрыть].

С начала 90-х годов Червинский перешел в основном на прозу; в книжках «Нивы» печатались его рассказы «Муза», «Протекция», «Незнакомка». Журнал «Живописное обозрение» поместил роман Червинского «Пустоцвет»; на страницах того же иллюстрированного журнала были опубликованы его рассказы «В суде», «Братья», «Из связки писем», роман «Сильфида» и др.

Несмотря на перечисленные выступления в разных жанрах, за Червинским так и не закрепилась репутация профессионального прозаика и поэта. На это обстоятельство косвенно указал Чехов, ценивший некоторые рассказы Червинского, однако считавший, что он выступает в печати слишком случайно и редко: «Вы пишете мало и редко, как поэт Ладыженский, – упрекал он Червинского в 1904 году, – а из отдельных, редко выбрасываемых кофеинок трудно сварить кофе»[138]138
  А. П. Чехов, Собрание сочинений, т. 12, М., 1957, с. 573.


[Закрыть].

После первой революции имя Червинского почти исчезает из литературного обихода; он выступает главным образом как юрист. Упоминание о нем встречается в записных книжках Блока: после Февральской революции Временным правительством под председательством Н. К. Муравьева была создана Чрезвычайная следственная комиссия для расследования деятельности бывших царских министров и сановников. Вместе с Блоком и другими литераторами Червинский был включен в состав этой комиссии и принимал участие в ее заседаниях. 27 мая 1917 года Ал. Блок записал: «Днем – совещание во дворце (Неведомский, Л. Я. Гуревич, Червинский и я – редакторы). Масса встреч, разговоров, впечатлений…»[139]139
  А. Блок, Записные книжки 1901–1920, М., 1965, с. 348.


[Закрыть].

Ф. А. Червинский умер в Петрограде в 1918 году.

 
В дни битв, сомнений и печали,
Мерцая радужными красками,
Немую скорбь своими ласками
Нам звуки сладкие смягчали.
Но говорили мы, мятежные:
«Зачем вы льетесь, песни нежные,
В дни битв, сомнений и печали?
Перед грозой и соловей
Не свищет в сумраке ветвей».
 
 
Промчались годы чередою —
И вас уж нет, стихи певучие;
Иные слышим мы созвучия —
Они отравлены тоскою.
И говорим мы, утомленные:
«О, эти стоны монотонные!
Хоть бы один порыв могучий,
Чтоб песен пламенный поток
Грозой властительных созвучий
В нас силы юные зажег!
А вы – вы нам в сердца не проситесь, —
Бесплодным вихрем вы проноситесь
И, как падучая звезда,
Блеснув, затмитесь без следа».
 

<1889>

 
Нет, не нужно нам радужных красок твоих.
Нас не тронет твой пышный, изнеженный стих!
Пусть простые и чуткие песни твои
Дышат пламенем скорби и чистой любви,—
                Мы откликнемся дружно на них.
 
 
Много звуков в отзывчивом сердце твоем
                Тайно зреет в тиши,
Много звуков простых и согретых огнем
                Наболевшей души.
 
 
Не ряди, охлаждаясь, их в пестрый наряд,
Вынь из сердца – и брось их усталым борцам,—
И подаст тебе руку измученный брат,
                И ударят они по сердцам.
 

<1889>

 
Меркнут радужные краски
Улетающего дня,
Как обманчивые сказки
Грез, исполненных огня.
 
 
Над серебряною бездной
Задремавших чутко вод
Стелет полог свой беззвездный
Величавый небосвод.
 
 
О, померкни, призрак ложный
Страсти, веющей тоской.
Погрузись, мой дух тревожный,
В сон безгрезный и немой…
 

<1890>

 
Словно сказочная фея,
Вешней прелестью цветя,
Ты меня околдовала,
Темнокудрое дитя.
 
 
Ты властительной улыбкой,
Словно зорькой золотой,
Вмиг рассеиваешь сумрак
Дум, обвеянных тоской.
 
 
Если звезды глаз лучистых
Лаской робкою блеснут,—
В сердце песни, словно розы,
И сияют, и цветут.
 
 
Если ты мрачна, как небо,
Опаленное грозой, —
Так звучат они печально,
Как пустынных вод прибой…
 
 
Если смерть затмит нежданно
Тихий свет любимых глаз,—
Лебединой песней встречу
Я разлуки вечной час…
 

 
Нас ревнует небо: мы сойтись хотели
В парке благовонном, у морской лазури.
Вдруг по стеклам окон капли зашумели,
Возрастал и крепнул гневный ропот бури;
Дрогнул воздух душный; гибкою вершиной,
Застонав, склонились бледные березы,
Замер отдаленный рокот соловьиный,
И к траве поникли плачущие розы…
 

<1890>

 
                Тяжелый, душный зной…
И, опустив беспомощные крылья,
Застыл корабль над бездной голубой,
                Изнемогая от бессилья.
Ты немощен, как он, дух омраченный мой,
                И дуновенья бурь могучих
Напрасно жаждешь ты… И властвует тобой
Томленье тяжкое, как мертвенный покой
                Пустыней этих вод певучих.
 

<1890>

 
Белая ночь, словно призрак, плывет над пустынной столицей;
Дремлет Нева голубая; дворцы величавые спят;
Реют тревожные сны и влетают в дома вереницей…
Тихо из нор выползает и крадется бледный разврат.
 
 
В эти мгновения черные немощен дух омраченный,
С бездны грядущего пал золототканный туман,
Сумрак там веет крылами, – и видишь яснее смущенный,
Ложь улыбавшихся грез и надежд легкокрылых обман.
 
 
О, зажигай же свой факел, ты, утра лучистого гений!
Звонкою песней разлейся, в таинственный сумрак души
Влей молодую отвагу – и пламя тревожных сомнений,
Белою ночью рожденных, дыханьем своим потуши.
 

<1890>

 
В громозвучных стихах изливал он свои
                Грубой черни незримые муки,
К человечеству, полный великой любви,
                Простирал он восторженно руки;
Всех погрязших, как в тине, в нужде роковой,
Чуждых страсти высокой и мысли живой,
                Созерцал он презрительным оком…
И увенчан был славой, и признан толпой
                Вдохновенным бойцом и пророком.
 
 
В душной комнате бледный мерцает ночник,
В смутном страхе больной гонит призраки прочь,
И, не в силах смертельной тоски превозмочь,
С замирающим стоном к подушке приник
А над ним головой утомленной поник
                За него исстрадавшийся друг.
Все бессонные ночи сидел он с больным
И горячим и чутким участьем своим
                Усмирял непокорный недуг.
И шептал он, что день долгожданный блеснет:
Посветлеет в глазах, грудь вольнее вздохнет,
Жизнь опять улыбнется – и вызовет их
                На святую борьбу за других —
                          Без восторженных слов,
                          Без лавровых венков,
В незаметной толпе незаметных бойцов…
 

<1891>

 
Не надо мне ни встреч нежданных
Во мгле аллей благоуханных,
Ни обаяньем полных слов,
Ни взглядов долгих и стыдливых,
Ни мимолетных ласк – пугливых,
Как тени трепетные снов.
 
 
Твой образ – грез моих созданье;
Не умирает обаянье,
Пока в их царстве я живу.
О, в этом царстве ты такою
Сияешь чистой красотою,
Какой не блещешь наяву.
 

<1892>

1

 
Могучим зноем выжженные нивы,
Цепь длинная желтеющих холмов,
Засохшей речки мутные извивы
Меж глинистых и тонких берегов.
Ряд ветхих изб деревни погорелой, —
Унылый вид. Недвижим онемелый
И душный воздух. Влаги ждут поля,—
Не веешь ты, о небосклон, грозою…
И голод, голод властвует тобою,
О бедная, родимая земля!
 
 
Умолкни, песня, светлой красотою
Рожденная! Замри, о скорбь моя,—
Ты рождена бесплотною мечтою;
Усни, вражда, – мы все одна семья.
Иная скорбь, иные нужны песни…
 

2

 
Прохлада влажная спугнула душный зной.
Над зеленью садов, над сумрачной Невой,
                Над стройным рядом зданий онемелых
                Ночь бледная на крыльях реет белых.
На тихом кладбище брожу задумчив я.
Заброшена могил печальная семья…
И здесь витаешь ты, угрюмый дух забвенья!
Иду, и чудится – надгробная трава
Мне шепчет жалобно «забытые слова»…
Давно развеял их бесплодный вихрь сомненья,
Нас, хилых скептиков, давно не ждут они,
И жизнь нам кажется досадною ошибкой,
И молча мы бредем с брезгливою улыбкой,
Без грез, без ропота, в загадочной тени…
 
 
Где силы юные? Кто с верою живой
«Забытые слова» освободит из плена?..
Напрасно ждет борцов пустынная арена…
 

<1892>