Текст книги "Поэты 1880–1890-х годов"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

 
Неясные думы томят,
Неясные грезы всплывают
И вылиться в звуки хотят,
И звуки в душе замирают…
 
 
Мелькают в мозгу чередой
Обрывки каких-то видений,
Туманных, как пар над водой,
И грустных, как сумерек тени.
 
 
Чего-то далекого жаль,
К чему-то я рвуся тоскливо,
И – глубже на сердце печаль,
Яснее – бесплодность порыва.
 
 
И хочется страстно понять,
Что было досель непонятно,
Вернуть захотелось опять
Всё то, что ушло невозвратно!
 

1888

 
Говорят, что порой, совлекая бесстрашно покровы
С наших язв, мы толпе эти язвы на суд отдаем,
И, в доверье слепом, даже с теми, кто сердцем суровы,
Мы печалью своей поделиться беспечно готовы
            И своим торжеством.
 
 
Нас корят и за то, что, как зыбь на волнах, прихотливы
Ощущения в нас и могуч их нежданный наплыв,
И всё новых путей жаждет разум тревожно-пытливый,
И сменяются в нас и надежд, и сомнений порыв,
            Как прилив и отлив.
 
 
Но, деляся с толпой этой тайной души сокровенной,
Изменяет себе, изменяет ли тайне поэт,
Если песня его, если песня любви вдохновенной
Пробудит в ком-нибудь прежний трепет восторга священный,
            Как отчизны привет?
 
 
В мире есть кто-нибудь, незнакомый, далекий, безвестный,
У кого эта песнь ожидаемый отклик найдет
И, быть может, ему снова с силою вспомнит чудесной
Прежний светоч, манивший из кельи убогой и тесной
            На простор и на волю – вперед.
 
 
Запретят ли ручьям разливаться в лугах на просторе?
Кто погасит во мгле лучезарных созвездий огни?
Кто вернет в берега потрясенное бурею море?
Так и в сердце певца зародятся ли радость иль горе —
            Изливаются песнью они!
 

1893

Посвящается Зое Юл<иановне> Яковлевой

 
Всё в доме затихло, лишь ночь голубая
            Глядит безучастно в окно,
И сердце гнетет тишина гробовая,
            И, мнится, всё ею полно.
 
 
Лишь месяца отблеск из ниши оконной
            Ложится пятном на полу,
И маятник старый стучит монотонно,
            И мыши скребутся в углу.
 
 
Исчезли волшебного мира виденья,
            Перо выпадает из рук,
И после короткой минуты забвенья
            Томит безнадежный недуг.
 
 
Мучительней жаждет душа перемены
            И к свету стремится из тьмы,
И мнится, что давят меня эти стены,
            Как своды тюрьмы.
 
 
Лицо разгорается яркою краской,
            Горит голова, как в огне,
И в эти минуты несбыточной сказкой
            Былое является мне.
 
 
Возможно ль, что жизнь существует иная,
            С тревогой, страстями, борьбой?..
И сердце гнетет тишина гробовая
            Еще безнадежней собой.
 
 
Свеча догорела – лишь месяц уныло
            Сиянье дрожащее льет,
И сердце то бьется с удвоенной силой,
            То сразу замрет…
 

<1895>

 
Сказать «прости» всем обольщениям жизни,
Где злобствуем и боремся, и лжем,
Найти приют в неведомой отчизне
            За рубежом?
 
 
Но души есть, где истина – всё та же.
Где тот же свет божественной любви, —
И если вы, стоящие на страже,
Погасите светильники свои,
 
 
И если вы бежите с поля брани,—
Кто в сумерках, сгустившихся кругом,
Укажет нам неведомые грани,
            Различье меж добром и злом?
 
 
Кто воскресит забытые восторги,
Возвышенно-прекрасные мечты
И от толпы, бушующей на торге,
Нас приведет к святыне красоты?
 
 
Пусть небеса удушливы и мрачны;
Чем гуще тьма – тем путнику нужней
Сияющий во тьме огонь маячный,
Отрадный свет сторожевых огней!
 

<1896>

 
Когда посеяно зерно
Добра и правды, и свободы —
Придет пора, и даст оно
            Благие всходы.
 
 
Когда от дольней суеты
Стремится дух в обитель света —
Влечет к святыне красоты
            Мечту поэта.
 
 
Когда сильней порывы бурь,
Когда кругом бушует вьюга —
Нам грезятся небес лазурь
            И зелень луга.
 
 
Когда упасть готовы мы,
Как срезанный на ниве колос, —
Нам часто слышится из тьмы
            Призывный голос.
 
 
И вновь – герои, не рабы —
Мы поднимаемся из праха
Для жизни новой, для борьбы,
            Не зная страха.
 
 
Пусть говорят: пророков нет
И к пониманью сердце глухо, —
Над миром злобы и сует
            Есть царство духа.
 
 
Есть царство света и добра;
Над ложью, призрачной и бледной,
Оно блеснет – придет пора —
            Зарей победной!
 

Ноябрь 1896

 
Кругом шумит людской поток;
            В водовороте волн
С собой победно он увлек
            И закружил мой челн.
 
 
И слышу я: безумный гул
            Несется мне вослед,
Веселья бешеный разгул,
            Клик злобы и побед.
 
 
И вижу пестрый я базар
            Житейской суеты,
И в торжестве постыдных чар —
            Крушение мечты.
 
 
Кругом шумит водоворот,
            И опьяняет он,
Я слышу плеск и ропот волн
            Как будто бы сквозь сон…
 
 
И, весла выпустив свои,
            Всё дальше я плыву,
Не сознавая в забытьи —
            Во сне иль наяву?
 
 
Меня течение несет
            Куда? К какой стране?
И я без сил плыву вперед,
            Отдавшися волне…
 

Между 1892 и 1897

 
Ордою варваров разрушен,
Священный храм в обломках пал.
Кто – беззаботно-равнодушен,
А кто – трусливо-малодушен
На разрушение взирал.
Напрасно жрец богини света
Молил, рыдая пред толпой,
Он не нашел себе ответа
В толпе бездушной и слепой.
Шептали все: «Вещал оракул,
Решила Пифия сама —
Угаснуть должен этот факел,
И воцарится в мире тьма».
Но высоко над головою
Светильник поднял он, как стяг;
Вперед он кинулся, во мрак,
И целой тучей огневою
Неслися искры вслед за ним.
Удар настиг, неумолим,
Но те, в чью душу искру света
Успел он бросить на лету,
Постигли дивную мечту.
В них искра пламенная эта
Горит, как светоч, как маяк,—
И в мертвой жизненной пустыне,
Им указуя путь к святыне,
Она победно гонит мрак!
 

1899

 
Как голоса иного мира,
Порой звучат в душе забытые слова;
Пусть жертвенник угас и в храме нет кумира,
Но чудится во тьме нам близость божества.
 
 
И кажется: вот-вот, внимая славословью,
Поднимем с верою мы очи на жреца,
И прежним трепетом и прежнею любовью
Мгновенно вспыхнут в нас остывшие сердца.
 

1899

 
Кто-то мне сказал
(О дитя, мне страшно!),
Кто-то мне сказал:
Час его настал.
 
 
Лампу я зажгла
(О дитя, мне страшно!),
Лампу я зажгла,
Близко подошла.
 
 
В первых же дверях
(О дитя, мне страшно!),
В первых же дверях
Пламень задрожал.
 
 
У вторых дверей
(О дитя, мне страшно!),
У вторых дверей
Пламень зашептал.
 
 
У дверей последних
(О дитя, мне страшно!),
Вспыхнув только раз,
Огонек угас.
 

Между 1898 и 1900

 
За окнами – снежно и бурно,
Гляжу я на угли в золе,
Старинная тема ноктюрна
И льется, и тает во мгле.
 
 
Жемчужные легкие трели
Поют о седой старине,
В камине дрова догорели,
Темнеет портрет на стене.
 
 
Гляжу я задумчивым взором
В морозную снежную даль,
В душе неразрывным узором
Слились и мечта, и печаль…
 

 
Таинственный час откровений,
Колеблется дивный покров,
Скрывающий тайну видений
Иных, недоступных миров.
 
 
Вот-вот – и откроются складки,
И слово раздастся в тиши,
Я в тайну великой загадки
Проникну очами души.
 
 
Но нет заповедного слова,
И тают виденья, как дым;
В преддверии храма святого
Мы все безнадежно стоим.
 

<1901>

 
Свободное слово, бессмертное слово,
Ты – пламенный светоч во мраке былого,
Ты гибло в темницах, среди рудников,
Томилось в неволе под гнетом оков;
 
 
Судили тебя, обрекали изгнанью,
Топтали ногами, предав поруганью,
Тебя сожигали рукой палача,
Но ты не смолкало, победно звуча.
 
 
Свободное слово, великое слово,
В плену у насилья, у коршуна злого,
К скале пригвожденный титан Прометей,
Ты рвешься на волю из цепких когтей.
 
 
Но годы промчатся – ты смело воспрянешь,
И, сильное правдой, любовью, добром,
С зарею над миром победно ты грянешь,
Как божий ликующий гром.
 

<1904>

(Музыка г<енерал>-м<айора> Трепова)

 
Спи, младенец, год за годом,
            Баюшки-баю;
Четырем твоим свободам
Я отходную спою.
Я писать указы стану
            Твердою рукой,
Дам покой тебе, смутьяну:
«Со святыми упокой!»
 
 
Если мало эскадронов,
            Слабо хлещет плеть —
Для тебя я и патронов
            Не хочу жалеть.
Приложу к тому все силы,
            Чтоб создать покой:
Нет покойнее могилы,
«Со святыми упокой!»
 
 
Я из дядек буду старшим —
            Вот тебе мой сказ,
И наклею над монаршим
            Треповский указ:
Там – свобода «арестантам»,
            Здесь – свободным крест,
Разъясню манифестантам
            Царский манифест.
 
 
Хороните павших с миром,
            Говорите речь, —
Ей в ответ, сливаясь с клиром,
            Прогремит картечь.
Брызнет кровь, по ленте красной
            Потечет рекой…
Спи, младенец мой прекрасный,
«Со святыми упокой!»
 
 
Я – порядка оборона,
            Всюду озарю
Светом факелов Нерона
            Конституции зарю.
Спи, дитя, под сводом склепов,
            Нас не беспокой;
Пропоет свободе Трепов:
«Со святыми упокой!»
 

<1905>

 
Тревожны вешние закаты!
Горит румянцем талый снег,
Горят сердца у нас, объяты
Воспоминаньем вешних нег.
 
 
Из дивных градов затонувших
Несется звон колоколов,
Так отголоском дней минувших
Звучит напев знакомых слов.
 
 
Они волнуют, вызывают
Из душных комнат на крыльцо
И легким ветром обвевают
Разгоряченное лицо.
 
 
В них слышится напоминанье
О светлых мыслях и делах,
Как в поэтическом сказанье
О слышанных в ночном молчанье
На дне морском колоколах!
 

 
Как лепестки акаций белые
Весной от ветра облетают,
Снежинки легкие, несмелые
Кружатся в воздухе и тают.
 
 
Исходит трепет пробуждения
И веет влагой от проталин,
Звон капель в мерном их падении —
И переливчат, и хрустален.
 
 
И те же звоны переливные
В прозрачном воздухе роятся,
Ручьи весенние, призывные
С победной песнею струятся!
 
 
С последними лучами алыми
Земля седую сбросит дрему,
И твердь лучами вспыхнет алыми
Навстречу солнцу золотому!
 

 
Прилетели сюда из цветущей земли,
Высоко в небесах пронеслись журавли.
 
 
Прилетел ветерок из свободной земли,
Всколыхнул паруса, понеслись корабли.
 
 
Он снега растопил, и по лику земли,
Словно теплые слезы, ручьи потекли.
 
 
И звенят ручейки о лучах, о тепле
И о том, как светла станет жизнь на земле,
 
 
Как ворвется в окно вольный ветер степей
И растопит, как снег, он железо цепей,
 
 
И навстречу ему встрепенутся сердца,
И цветы расцветут на могиле борца.
 

<1907>

 
Густой туман, как саван желтоватый,
Над городом повис – ни ночь, ни день!
Свет фонарей – дрожащий, красноватый —
Могильную напоминает сень.
 
 
В тумане влажном сдавленно и глухо
Звучат шаги и голоса людей,
И позади тревожно ловит ухо
Горячее дыханье лошадей.
 
 
Под инеем – ряд призраков туманных —
Стоят деревья белые в саду;
Меж призраков таких же безымянных
В толпе людей я как во сне иду.
 
 
И хочется, как тяжкий сон кошмарный,
Тумана влажный саван отряхнуть,
Чтоб сумерки сменил день лучезарный
И ясно вновь могли мы видеть путь.
 

<1907>

 
В осенние ночи, зловещие ночи
Под жалобы ветра и звуки пальбы
Подолгу порой не смыкаются очи
И пламенно рвутся из сердца мольбы.
 
 
За всех изнемогших под крестною ношей,
За узников бледных в высоких стенах,
За всех, чьи пути засыпает порошей,
За всех, погибающих в бурных волнах!
 
 
Темны и бурливы холодные волны,
Весло выпадает из рук у гребцов,
А скалы, как стражи немые, безмолвны,
Свидетели муки предсмертной борцов.
 
 
И вслед за тяжелыми, темными снами,
            За ночью осеннею вслед —
Безрадостно солнце взойдет над волнами,
            Оставив пурпуровый след.
 

<1907>

Русский человек всю жизнь не может обойтись без полиции.

(Из думской речи Курлова)

 
Полиция в двадцатый век
            У нас – первей всего.
На свет родится человек —
            Она прежде него.
Вступает в школу он иль в брак,
            Затеет торжество —
Но с нею связан каждый шаг,
            Она – первей всего.
Захочет книгу он прочесть —
            Она прежде него.
В темницу он не хочет сесть —
            Она ведет его.
Но, ох, всего не перечесть,
            Не перечесть всего!
И вот к концу подходит век,
            И смерти торжество
Не может справить человек
            Без спутника сего.
Пусть он умрет – она всегда
            Переживет его,
Она бессмертна, господа,
            Бессмертнее всего!
 

<1909>

1850

Из А. Ч. Суинберна, пер<евод> с английского

 
«Товарищ, что скажешь о ночи?..»
– «Блеск молнии, буря и мрак…
Огнями не вспыхнул маяк,
Но ярок во мгле этой ночи
Лишь отблеск потешных огней,
И светом залиты чертоги
Тех хищников знатных, чьи ноги
Безжалостно топчут людей».
 
 
«Пророк, что ты скажешь о ночи?»
– «Изгнанник свободный, стою
У бездны морской на краю…
И видели вещие очи
Угрозу для гордых голов —
Губительных молний блистанье,
Я слышал громов грохотанье
Над прахом погибших борцов».
 
 
«Что скажете, братья, о ночи?»
– «Мы плачем всю ночь напролет,
Готовы мы выплакать очи…
Кто наших детей нам вернет?
О жадные клювы и пасти.
Вернете ли нашим отцам
Вы тех, кто растерзан на части
И брошен добычею вам?»
 
 
«Что скажете, жертвы, о ночи?»
– «Терпеть уже не было мочи.
При виде меча и петли
За право мы на́ смерть пошли.
Но мы не погибли бесплодно,
Раскаянья нет у борца.
Свободе служили свободно
Мы жизнью своей до конца».
 
 
«Политик, что скажешь о ночи?»
– «Продлится так долго она,
Насколько мне будет нужна.
А золото радует очи
И ночью, и в утренний час.
Где нужно – клянемся мы смело,
Минует опасность для нас —
Схороним и слово, и дело».
 
 
«Изгнанник, что скажешь о ночи?»
– «Мгновенья текут, как вода,
И тяжко в такие года
Нам бодрствовать в сумраке ночи.
Стою средь зыбучих песков,
Но издали слышу в изгнанье —
Цветов ароматы с лугов
И вольного ветра дыханье!»
 
 
«О пленник, что скажешь о ночи?»
– «Над нами всю ночь напролет
Всё дождик кровавый идет,
И он заливает нам очи.
Не всё ли едино в тюрьме:
Дневное, ночное ли время?
Так будет – доколе во тьме
Цепей не расторгнется бремя».
 
 
«Европа, что скажешь о ночи?»
– «Спроси у небес, у морей,
У наций, моих дочерей,
Народов еще не подросших.
Но та уж явилась на свет,
Что правду с неправдой рассудит:
Она, а не я, даст ответ,
И что она скажет – так будет!»
 
 
«Свобода, что скажешь о ночи?»
– «Не вижу я больше грозы,
Не вижу кровавой слезы
И грома не слышу с полночи.
Вся даль побелела: стопой
Неслышною солнце восходит,
И ночь с ее черной тоской,
Ночь скорби – навеки уходит!»
 

1900-е годы

А. Н. БУДИЩЕВ

Род Будищевых ведет начало от полковника запорожского войска Будищева, который при Екатерине II жалован был дворянством. Прадед писателя, Иван Матвеевич, первым в России составил мореходную карту Черного моря. Дядя, капитан первого ранга, убит на Малаховом кургане в Севастопольскую кампанию. Другой дядя, географ, одним из первых составил описание Амурской области и реки Амур. К моменту рождения поэта, Алексея Николаевича, род Будищевых захирел. В письме к П. В. Быкову Будищев сообщал: «Я родился в 1866 году 15-го января[85]85
  В другой биографической справке, посланной С. А. Венгерову, Будищев называет датой своего рождения 14 января 1867 года (ПД).


[Закрыть] в Саратовской губернии, Петровского уезда, на хуторе отца моего Николая Федоровича, небогатого землевладельца и земского деятеля. Мать моя, Филиппина Игнатьевна, урожденная Квятковская, – полька. Учился я в Пензенской гимназии, где кончил курс в 1884 году. В этом же году поступил в Московский университет на естественный факультет, а затем перешел на медицинский. Курса в университете не кончил; должен был уйти по болезни (сильное нервное расстройство) с 4-го курса, в 1888 году»[86]86
  В критике и мемуаристике начала века распространено было мнение, что Будищев покинул институт исключительно ради того, чтобы целиком заняться писательством. Из приведенной собственноручной биографической заметки видно, что причины были иного свойства.


[Закрыть].

Болезнь, сопровождавшаяся сильными болями, преследовала поэта в течение всей его жизни. Это был врожденный порок сердца, который послужил причиной его ранней смерти.

Студентом второго курса, в 1886 году, Будищев посылает свои стихи в малозначительный юмористический журнал «Развлечение», редактором которого был известный сатирик Влас Дорошевич. Стихи Будищева, как впоследствии утверждал Дорошевич, были приняты им вначале за переводы из Гейне. Они понравились Дорошевичу, он напечатал их, и с этого времени судьба Будищева определилась. Поначалу он активно сотрудничает в юмористических журналах «Развлечение», «Будильник», «Осколки», где помещает шуточные стихи, пародии на декадентов, небольшие рассказы. Однако значительного успеха Будищев в этих жанрах не имел. Очевидно, он понял это и вскоре перешел на «серьезную» беллетристику.

Уже в начале 90-х годов, переехав из Москвы в Петербург, он завязывает отношения с такими солидными журналами, как «Вестник Европы», «Русское богатство» и др. Писал Будищев много, так же много печатался, но расходились книги плохо, доход был минимальный. Жить приходилось скудно, буквально «на гроши». В обширном литературном наследстве писателя стихи занимают по объему более чем скромное место. Будищев никогда не считал себя поэтом по преимуществу. Главное место в его творчестве принадлежит повествовательной прозе и драматургии: он автор нескольких романов («Пробужденная совесть», «Бунт совести», «Степь грезит» и др.), нескольких сборников рассказов (наиболее известны «Степные волки» и «Черный буйвол»), нескольких пьес (одна из которых, «Живые – мертвые», с успехом шла в Малом театре).

Проблема совести, нравственного возрождения оставалась главной на всем протяжении творческого пути Будищева. На многих его прозаических вещах явственно ощущается влияние Достоевского. В стихотворениях же, лишенных заданной этической концепции, писатель более свободен и независим. Может быть, поэтому стихотворения его оказались жизнеспособнее его прозы. Характер поэтических средств роднит поэзию Будищева прежде всего с творчеством Бунина.

К 1912 году, когда отмечался двадцатипятилетний юбилей литературной деятельности Будищева, им было написано и издано около двухсот печатных листов беллетристики и около ста листов газетных статей. Но, несмотря на такой титанический труд, популярность Будищева была невелика (всероссийскую известность он получил лишь как автор слов романса «Только вечер затеплится синий…»).

Несколько изменил дело юбилей. Писателя приветствовали А. И. Куприн, А. А. Измайлов, Ф. Д. Батюшков и другие деятели литературы, неизменно относившиеся к Будищеву с сочувствием. В газетах появились статьи и приветствия. Интерес к Будищеву на некоторое время повысился. Он издает за два года около десяти книг; некоторые из них разошлись хорошо.

Летом 1911 года Будищев совершил поездку по Волге (от Твери до Царицына), которая благотворно подействовала на его здоровье и душевное состояние. Он поселился к этому времени в Гатчине, где его постоянным собеседником и спутником во время прогулок стал Куприн.

Начавшаяся мировая война оказалась для Будищева источником тяжелых переживаний. Был призван в армию его единственный сын. Ухудшалось здоровье: участились сердечные приступы, от которых писатель страдал и ранее. Один из них оказался роковым: 22 ноября 1916 года Будищев умер. «Смерть его была легкой: он хорошо себя чувствовал в течение дня и вечера, шутил, разговаривал… Потом сразу подошло что-то грозное, неотвратимое и в коротком вздохе жизнь закончилась», – писал в некрологе Ф. Д. Батюшков[87]87
  «Речь», 1916, 24 ноября.


[Закрыть].

Похоронен Будищев в Петрограде на Волковом кладбище.

Стихотворения его были изданы отдельными сборниками дважды; в 1901 и 1915 годах.

 
Росой горит слеза в моем унылом взоре,
Как ночь без месяца, темна моя печаль,
Но будто день, светла и широка, как море,
Моих надежд загадочная даль.
 
 
И если гром небес ударит надо мною
Иль ливень с бурею обрушит неба свод,
Надежды шепчут мне с улыбкой молодою:
«Гроза пройдет, гроза, как сон, пройдет!
 
 
И крылья бодрые степной орел расправит,
И гордо полетит в сияющую даль,
Где полдень ласковый, как золото, расплавит
 Обрывки туч – небесную печаль!..»
 

<1890>

 
В тихий сад, где к цветущим сиреням
С вешней лаской прильнул ветерок,
Ты сойдешь по скрипучим ступеням,
На головку накинув платок.
 
 
Там на белом атласе жасмина,
Как алмазы, сверкает роса,
И на каждом цветке георгина
Опьяненная дремлет оса.
 
 
И луна фосфорически блещет,
Грея тучки на бледном огне…
Сколько мук в этом сердце трепещет,
Сколько радостей бьется во мне!..
 
 
Скоро в сад, где к цветущим сиреням,
Как влюбленный, прильнул ветерок,
Ты сойдешь по скрипучим ступеням,
Уронив мне на руки платок…
 

<1890>

 
Идет, шумит нарядная,
Зеленая весна.
Лазурная, прохладная
Колышется волна.
 
 
Колышется, волнуется,
Играет серебром,
И весело целуется
С зеленым камышом.
 
 
И с белых лип и с клевера
Уж пчелы брали мед!
К пустыням мертвым севера
Весна от нас уйдет.
 
 
И небеса лазурные
Гремят хвалу весне…
Пусть будут грозы бурные, —
Не страшны грозы мне!
 
 
Лазурная, прохладная
Колышется волна;
Как девушка нарядная,
Стоит в саду весна.
 
 
А я благоуханную
Встречаю, как жених
Невесту, богом данную
В усладу дней земных!..
 

<1891>

 
Бледно-синий, сияющий купол небес,
И зеленых полей необъятный простор,
И кудрявой листвой опрокинутый лес
В задремавших водах неглубоких озер,
И с копнами снопов золотистых гумно,
И чета невысоких ракит у плетня…
Всё, до травки последней, знакомо давно,
Всё пахнуло приветом родным на меня.
Словно после болезни, усталый от мук,
Возвратился я к матери милой под кров,
Словно в вражеском стане, раскинутом вкруг,
Я любимого друга узнал средь врагов.
И с улыбкой к нему я навстречу бегу,
И спешу по лицу прочитать о былом,
И гляжу, и очей оторвать не могу,
И сказать не умею о счастье моем!..
 

<1891>