Текст книги "Царская Русь"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц)

Горбатый с своим войском спрятался в закрытом месте. Татары, вышедши из лесу на Арское поле, по обыкновению сперва ударили на стражу, охранявшую русские обозы. По заранее условленному плану сторожевые отряды отступили к самым шанцам; татары погнались за ними и уже начали «водить круги и гарцовать» перед шанцами, осыпая их частыми стрелами, как дождем. Вдруг перед ними появляется скрытая доселе часть русского войска и отрезывает им путь отступления к лесу. Татары принуждены вступить в неравный бой, который окончился их полным поражением. Взятых при сем в плен царь велел привязать к кольям, перед шанцами, чтобы они, под угрозою смерти, умоляли казанцев сдать город. Но осажденные в ответ на эти мольбы пустили в пленников тучу стрел, говоря: «лучше умереть вам от наших мусульманских рук, чем от рук гяуров необрезанных». Спустя три дня Иоанн послал князей Александра Горбатого и Семена Микулинского разорить и самую лесную засеку, где успели собраться разбитые татары и откуда уже замышляли новые нападения. А затем воеводы должны были идти на Арский городок, отстоящий на 56 верст от Казани. Поручение это Горбатый и Микулинский исполнили также с полным успехом. Засека была укреплена острогом, т. е. срубами, засыпанными землей, а также сваленными деревьями, и притом шла между великими болотами. Однако эта укрепленная засека была скоро взята и уничтожена, после чего войско два дня шло до Арского городка, который нашло пустым, потому что жители его разбежались. Этот поход совершался по стране, обильной хлебом, скотом и всякими плодами; ибо там находились частые загородные дворы и села казанских вельмож. Кроме съестных припасов русские нашли там ценные шкуры зверей, особенно куниц и соболей, а также большое количество меду. Через десять дней отряд воротился со множеством пленных из женщин и детей, с стадами скота и с богатыми запасами всякого продовольствия; в войске явилось вдруг изобилие и дешевизна, так что корову можно было купить за 10 денег московских. Опасность и тревога со стороны Арского леса были таким образом уничтожены, но нападения Луговой черемисы с другой стороны продолжались; впрочем, по своей силе и значению они не могли равняться с побитыми наездниками Япанчи.

Был уже сентябрь месяц, и наступила дождливая погода, весьма неблагоприятно действовавшая на здоровье и бодрость войска, тем более, что окрестности Казани и без того изобилуют болотистыми сырыми местами. Такое обилие дождя русское суеверие приписывало даже сверхъестественному началу или чародейству. По словам того же современника, казанские старики-колдуны и старые бабы-колдуньи при восходе солнца являлись на стенах города и с воплем произносили какие-то сатанинские слова, непристойно вертясь и махая своими одеждами на христианское войско: тотчас поднимался ветер, нагонял облака и начинался проливной дождь. Вера в такое чародейство вызвала следующую меру: по совету благочестивых людей царь послал наскоро в Москву за Животворящим крестом, заключавшим в себе частицу древа, на котором был распят Спаситель. Посланные в четыре дня на вятских быстроходных корабликах достигли Нижнего Новгорода, а отсюда поскакали в Москву на переменных подводах, и таким образом в короткое время привезли святыню. Царские священники соборне освятили воду Животворящим крестом, обходили лагеря и кропили их святою водою. Вскоре после того настала ясная погода.

Между тем иноземные размыслы делали свое дело, т. е. вели подкопы. Главный подкоп заложен был со стороны Булака и направлен под стену между воротами Тюменскими и Аталыковыми. В то же время возник вопрос, откуда осажденные берут воду, будучи отрезаны от реки Казанки. Царь призвал к себе мурзу Камая и от него узнал, что около Муралеевых ворот и берега Казанки есть ключ, куда жители ходят за водою подземельем или тайником. Стоявшие в той стороне воеводы сторожевого полка, по приказу государя, пытались перекопать этот тайник сверху, но не могли по твердости грунта; наконец узнали, что он пролегает близ Даировой бани, занятой казаками. Государь поручил Алексею Адашеву и размыслу заложить подкоп из бани под тайник, затем велел сему размыслу оставить это дело своим ученикам, а самому продолжать главный подкоп. Когда был готов подкоп под тайник, в него вкатили одиннадцать бочек пороху и взорвали. Этим взрывом тайник был совершенно уничтожен; часть соседней стены обрушилась, камни и бревна высоко взлетели на воздух и при падении своем побили много казанцев. Уныние распространилось в городе, лишенном воды. Однако не думали о сдаче и начали в разных местах копать, ища воды; докопались только до одного смрадного источника, откуда и брали воду, хотя от этой воды люди пухли и умирали.

Осаждавшие все ближе и ближе подвигали свои туры, а вместе с ними пушки, и беспрестанно били ядрами по городу; некоторые ворота были уже сбиты; но осажденные возводили за ними новые бревенчатые и дощатые укрепления, засыпанные землею, или так называемые тарасы. Не ограничиваясь устройством туров, государь велел своему дьяку Ивану Выродкову, по-видимому сведущему в строительном деле, приготовить на Арском поле подвижную башню в шесть сажен вышины. Эту башню придвинули к Царевым воротам; на ней поставили 10 больших полуторасаженных и 50 затинных пищалей. Так как она была выше городских стен, то стрельцы открыли с нее жестокий огонь вдоль улиц и стен, убивая много народу. Осажденные копали себе под воротами и под стенами земляные норы, куда и укрывались от выстрелов, а потом выползали, как змеи, делали вылазки и резались с ожесточением. Осаждавшие, наконец, уже так близко придвинули свои туры, что только один городской ров отделял их от стен; борьба принимала все более кровопролитный и упорный характер. Иоанн время от времени объезжал полки, осматривал туры, навещал и жаловал раненых воевод и благочестивыми словами поддерживал мужество воинов, бившихся против врагов православной веры. Однажды русские подкопами взорвали тарасы, поставленные за Царевыми воротами, причем бревнами побили много народу, и ужас распространился в городе. Пользуясь этим моментом, в некоторых местах русское войско устремилось вперед и заняло разные башни, мосты и ворота. Некоторые воеводы уже просили царя о повелении сделать общий приступ, но Иоанн думал, что время решительного удара еще не приспело, и велел отступить. Впрочем, часть башен и ворот осталась в руках русских; татары не медля воздвигли против них срубы, засыпанные землею.

Иоанн ждал главного подкопа. Когда тот был почти окончен и в него вкачено 48 бочек пороху, царь велел готовиться к общему приступу и сделал все важные распоряжения. 30 сентября (1553 года) он приказал наполнять городские рвы лесом и землею и устраивать многие мосты, а в стены усиленно бить из больших пушек, так что в разных местах стены были сбиты почти до основания. Собственно, для приступа Иоанн отобрал часть войска из простых ратных людей, из боярских детей, казаков и стрельцов. Казаками начальствовали их атаманы, стрельцами – их головы, а ратным людям каждой сотне был назначен голова из опытных боярских детей. Этим передовым отрядам воеводы должны были помогать людьми из своих полков, причем каждому воеводе назначено занять свое место против определенных заранее ворот и проломов. А чтобы во время приступа не подошла осажденным помощь извне, из соседних лесов, а также чтобы отрезать бегство из города, поставлена везде крепкая стража: на Арском поле, на дорогах Арской и Чувашской поставлены Шиг-Гирей с касимовскими князьями и мурзами, князь Федор Мстиславский с своим полком и Горная черемиса; на дороге Ногайской поставлены князья Оболенский и Мещерский с своими отрядами, на Галицкой, за рекой Казанкой, князья Ромодановский и Зоболоцкий; там же за Казанкой от Луговой черемисы оберегали с царскими дворянами головы Воротынский и Головин. Часть войска, кроме того, оставлена была при государе, как его охрана и как главный запас (резерв). Взрыв большого подкопа должен был послужить сигналом для начала приступа. Готовясь к решительному делу, Иоанн еще раз пытается склонить казанцев к добровольной сдаче с обещанием помилования, если выдадут главных изменников; для этих переговоров он выбрал мурзу Камая. Но казанцы дали единодушный ответ: «Не бьем челом; Русь уже на стене и в башнях; но мы поставим другую стену. Или все помрем, или отсидимся».

2 октября, в воскресенье, на заре, перед самым приступом, государь, облеченный в юмит, т. е. в боевую броню, слушал божественную литургию в своей полотняной церкви и усердно молился. Перед восходом солнца, когда дьякон, читая Евангелие, возгласил: «и будет едино стадо и един пастырь», раздался сильный гром и задрожала земля. То взорвали подкоп; часть городской стены с бревнами, землею и людьми высоко взлетела на воздух и потом обрушилась, покрыв множество народа под развалинами. Царь вышел к дверям, посмотрел на действие подкопа и потом продолжал слушать литургию. Во время чтения ектении, когда дьякон произнес слова: «и покорите под нозе его всякого врага и супостата», последовал второй взрыв, еще более ужасный, чем первый; часть стены опять взлетела на воздух, многие ее защитники разорваны на куски. Тогда русское воинство со всех сторон устремилось на город с кликом: «с нами Бог!» Татары, призывая Магомета на помощь, подпустили русских к самым стенам и вдруг осыпали их множеством камней из орудий и тучею стрел из луков. Когда же русские приставили лестницы и полезли на стены и на башни, их начали обливать кипятком и скатывать на них бревна. На самих стенах татары, на сей раз не прятавшиеся за укреплениями, вступили в жестокий рукопашный бой. Уже два раза ближние бояре посылали к царю вестников, призывая его явиться для одобрения полков. Но Иоанн дождался окончания литургии, и тогда, съев кусок просфоры и взяв благословение у своего духовника, благовещенского священника Андрея, пошел из церкви. «Благословите и простите за православие пострадать; а вы нам молитвою помогайте», – сказал он духовенству, сел на коня и выехал к своему царскому полку. В эту минуту русские знамена уже развевались на стенах казанских.

Уже наше войско ворвалось в город со стороны Арского поля. Татары покинули стены; теснимые русскими, они, со своим царем Едигером во главе, отступали к верхней части города, т. е. к царскому двору, продолжая отчаянно биться копьями и саблями; а где по тесноте не могли действовать этим оружием, там резались ножами, хватая противников за руки. Но тут ряды нападающих вдруг стали таять. Открывшаяся перед ними внутренность города с его богатствами, т. е. гостиные дворы и лавки, наполненные разными азиатскими товарами, и дома богатых людей, изобилующие золотом, серебром, коврами, дорогими каменьями и мехами, соблазнили многих русских воинов: они оставили битву и бросились на грабеж. Многие малодушные и трусы, притворившиеся мертвыми или ранеными еще во время самого приступа, теперь вскочили на ноги и присоединились к грабителям. Когда весть о том распространилась до русских обозов, оттуда прибежали кашевары, конные пастухи, даже вольные торговцы и устремились на корысть. Пока храбрые в течение нескольких часов бились с татарами, некоторые «корыстовники» успевали по два и по три раза отнести свою добычу в лагерь и опять прибежать в город. Заметив, что число истинных воинов осталось невелико и те очень утомлены битвою, татары собрались с силами, дружно ударили на нападающих и в свою очередь потеснили их назад. Князь Михаил Воротынский послал к государю просить подкрепления. В эту минуту, увидев отступление наших, корыстовники испугались и обратились в бегство; многие из них не попали в ворота, а начали скакать через стены с криком: секут! секут! Видя бегство своих из города, Иоанн побледнел и смутился: он думал, что уже все войско наше отбито и приступ окончился поражением. Но окружавшие его опытные в ратном деле бояре («мудрые и искусные сигклиты», как выражается Курбский) велели водрузить самую большую хоругвь близ Царевых городских ворот, взяли Иоаннова коня за узду и поставили его под хоругвию; а половине двадцатитысячного царского полку велели сойти с коней и идти в город на помощь сражавшимся. Часть бояр также сошла с коней с своими детьми и сродниками и поспешила на сечу. Эта свежая помощь тотчас повернула битву опять в нашу пользу. Татары снова отступили к царскому двору и большим мечетям, где к ним присоединились духовные сеиты и муллы, с куль-шериф-моллою во главе, которые почти все пали в этой отчаянной резне. Едигер с остатком дружины заперся на своем укрепленном дворе и еще часа полтора оборонялся в нем. Наконец русские вломились и в это последнее убежище. Тут на одной стороне двора они увидали толпу прекрасных женщин в белых одеждах, а в другом углу собрался остаток татар около своего хана: они думали, что русское войско прельстится женщинами и их нарядами и прежде всего бросится забирать их в плен. Но русские пошли прямо на татар. Тогда они взвели своего царя Едигера на башню и просили на минуту остановить сечу. Просьба их была услышана. «Пока наш юрт стоял и в нем был царский престол, мы обороняли его до последней возможности; ныне отдаем вам царя здравым: ведите его к своему царю! А оставшиеся из нас идем на широкое поле испить с вами последнюю чашу». Выслав Едигера с одним карачием, или вельможею, по имени Зейнеш, и двумя имилдешами (царскими молочными братьями), татары начали частию пробиваться в Елбугины ворота, а большей частью прыгать со стен и собираться на берегу Казанки. Стоявшие с этой стороны воеводы открыли по ним огонь из пушек. Татары бросились берегом вниз по реке, потом остановились, сбросили с себя лишнюю одежду, разулись и пошли вброд через реку. Их оставалось еще тысяч пять, и притом самых храбрых. Русские, стоявшие на стенах, видели, что татары уходят, но остановить их не могли, ибо в этом месте были большие стремнины. Молодой воевода, князь Андрей Михайлович Курбский, первый пустился в погоню, собрав вокруг себя сотни две или три всадников. Он перешел реку и раза три храбро врубался в густую толпу татар, но в четвертый раз упал и вместе с раненым конем своим и сам весь израненный потом замертво был поднят своими; только крепкая кольчуга охранила его от смерти. На помощь всадникам подоспел родной брат князя Курбского, он тоже несколько раз врубался в толпу татар; подоспели некоторые другие воеводы, которые били неприятелей до тех пор, пока те не достигли болотистого, лесистого места, куда и спаслось их несколько сот оставшихся от истребления.

Казань была взята, вместе с тем освобождено несколько тысяч русских пленников. В полон русским досталось огромное количество татарских жен и детей, а вооруженные люди, по приказу царя, большею частию были избиваемы «за их измены». Убитых оказалось такое множество, что по всему городу не было места, где бы можно было ступить не на мертвого, а около царского двора и по ближним улицам кучи убитых возвышались наравне с городскими стенами; рвы были ими наполнены, а также и те места, по которым уходили последние защитники, т. е. берега Казанки и луг, простиравшийся от нее к лесу. Разумеется, и русскому воинству дорого обошлась эта победа, и оно потеряло во время осады множество людей от болезней и от рук неприятельских.

Иоанн прежде всего возблагодарил Бога за победу и велел петь благодарственный молебен под своим знаменем, на котором было изображение Нерукотворного Спаса. (На том же месте он потом велел соорудить и храм в честь этого образа.) Сюда собрались воеводы и все бояре, с князем Владимиром Андреевичем впереди; потом подъехал и Шиг-Алей. «Буди государь здрав на многие лета на Богом дарованном ти царстве казанском!» – повторяли они, приветствуя государя. Окруженный воеводами и своими дворянами, государь вступил в город и направился к царскому двору. Его встречали победоносные войска с толпами освобожденных русских пленников и кричали: «Многая лета царю благочестивому Ивану Васильевичу, победителю варваров!» Город в разных местах горел. Царь приказал тушить пожары, а все взятые сокровища, пленников и пленниц велел разделить между воинами; себе взял только пленного Едигера-Махмета, царские знамена и городские пушки. После того он возвратился в свою загородную стоянку.

С радостною вестью в Москву к своей царице Анастасии, брату Юрию и митрополиту он отправил шурина своего Даниила Романовича Юрьева. К 4 октября Казань очистили от трупов и государь снова вступил в город. Тут он выбрал место, на котором велел построить соборный храм во имя Благовещения, пока деревянный; потом с крестами обошел городские стены и велел святить город. Затем, приняв челобитье и присягу о покорности от Арских людей и Луговой черемисы, царь оставил здесь своим наместником и большим воеводою князя Александра Борисовича Горбатого, при нем товарищем князя Василия Семеновича Серебряного, и дал ему многих дворян, детей боярских, стрельцов и казаков; а сам 11 октября поспешил отправиться в свою столицу, хотя некоторые опытные бояре советовали ему не спешить отъездом и прежде устроить дела казанские. Он поплыл с пехотою на судах по Волге, а конницу послал берегом с князем Михаилом Воротынским к Васильсурску. В Свияжске воеводою оставлен князь Петр Иванович Шуйский, который ведал и всей Горною черемисою. В Нижнем, кроме жителей и духовенства, государя встретили бояре, посланные приветствовать его из Москвы от царицы, брата Юрия и митрополита. Из Нижнего государь поехал на конях к Владимиру; не доезжая этого города, он встретил боярина Траханиота, который привез радостную весть от царицы Анастасии: у нее родился сын царевич Димитрий. Прежде нежели вступить в столицу, Иоанн не преминул заехать в Троицкую лавру и поклониться угоднику Сергию. Когда государь приблизился к Москве, навстречу ему вышло такое множество народу, что все поле от реки Яузы до посаду едва вмещало людей. Слышались только крики: «Многая лета царю благочестивому, победителю варварскому, избавителю христианскому!» Митрополит, епископы и все духовенство встречали государя с крестами. Царь обратился к митрополиту и ко всему освященному собору с пространным благодарственным словом за их молитвы, с помощью которых он победил неверных казанцев. Митрополит отвечал ему в том же смысле. После сего царь сошел с коня, снял доспех и заменил его царским одеянием; повесил на груди Животворящий крест, на главу возложил шапку Мономахову и пеший отправился за крестами в Успенский собор; здесь со слезами благодарности прикладывался к мощам митрополитов Петра и Ионы. И уже затем вступил он в царские палаты, где обнял свою супругу и новорожденного сына. Бесспорно, это был счастливейший и самый светлый день в его жизни.

8 ноября у царя был пир в большой Грановитой палате для всего высшего духовенства, для многих бояр и воевод. Потом государь раздавал щедрые подарки митрополиту и всем бывшим тогда в Москве владыкам. Князя Владимира Андреевича он жаловал шубами, большими фряжскими кубками и золотыми ковшами. Также всех бывших с ним в походе воинов от бояр и до детей боярских, смотря по достоянию, он жаловал шубами с своих плеч, бархатами на золоте и соболях, кубками, ковшами, конями, доспехами, платьем и деньгами. Торжественные пиры с подарками продолжались три дня, и в эти дни, по счету царских казначеев, деньгами и вещами роздано было на 48 000 рублей, кроме вотчин, поместий и кормлений, которыми государь жаловал особо.

Велика была народная радость, с которою встречено в Москве покорение Казанского царства. Да и было чему радоваться. Уже в течение целых трех столетий борьба с татарскими ордами постоянно занимала внимание русского народа и сделалась главным его политическим интересом. Еще жива была память о татарском иге и сопровождавших его бедствиях, из которых самое значительное составлял постоянный увод огромного количества пленных христиан, попадавших в бусурманскую неволю. С окончанием непосредственного ига не кончилось это постоянное бедствие, поддерживавшее в народе ненависть к варварам и питавшее жажду мщения. Из двух главных наследниц Золотой орды, угнетавших наши окраины, орд Казанской и Крымской, первая и ближайшая к Москве была теперь уничтожена; хищное бусурманское гнездо образалось в русский город; на месте мусульманских мечетей воздвигались христианские храмы; почти вся восточная окраина Московского государства обретала спокойствие; все среднее течение Волги давало теперь полный простор русскому поступательному движению на Восток, существовавшему искони. Естественно поэтому, что Иоанн, как завоеватель целого татарского царства, сделался героем в глазах русского народа и прославлялся в его песнях; ради этой славы многое прощалось ему в его последующей менее светлой деятельности.

Так как борьба с татарами-мусульманами издавна приобрела не только национальный, но и православно-религиозный характер, то покорение Казани являлось в глазах современников прежде всего подвигом благочестия, победою православия. Оттого, подобно Куликовской битве, и это событие дошло до нас в летописях, украшенное легендами, по которым падение Казани заранее предвещалось разными знамениями и явлениями, как бы сами небесные силы принимали участие в победе над неверными.

Тою же зимою Иоанн окрестил обоих пленных казанских царей: маленький Утемиш-Гирей получил имя Александра, а Едигер-Махмет назван Симеоном. Последнему государь подарил двор в Москве, приставив к нему особого боярина и целый штат чиновников для почетной службы^{33}.

* * *

Зимою 1553 года Иоанн жестоко заболел горячкою, или «огневою болезнию», как называет ее летопись. Состояние больного было настолько опасно, что царский дьяк Иван Михайлов Висковатый напомнил ему о духовном завещании. Немедленно написали духовную, по которой государь назначал себе преемником своего сына – младенца Димитрия. Для большей крепости этого распоряжения решено было привести бояр и других ближних людей к присяге на верность царевичу Димитрию. Но тут вдруг возникла сильная распря: часть бояр присягнула, а именно, князья Иван Федорович Мстиславский, Владимир Воротынский и Димитрий Палецкий, Иван Шереметев, Михаил Морозов, Даниил Романович и Василий Михайлович Захарьины-Юрьевы, Алексей Адашев и некоторые другие; большинство же бояр, имея во главе князей Ивана Михайловича Шуйского, Петра Щенятева, Ивана Турунтая, Пронского и Семена Ростовского, отказывалось присягать на службу «пеленичному» царевичу. К этой противной стороне пристал и окольничий Петр Адашев, отец Алексея, который высказал прямо и причину отказа: «Тебе государю и сыну твоему царевичу Димитрию крест целуем, а Захарьиным нам Данилу с братьею не служити; сын твой, государь наш, еще в пеленицах, а владети нами Захарьиным Данилу с братией; а мы уж от бояр до твоего возрасту беды видали многие».

Следовательно, малолетство нового царя, повторение боярщины и правление Захарьиных – вот что страшило большинство самих же бояр. Напрасно больной царь увещевал ослушников, говоря, что они будут служить сыну его, а не Захарьиным, и укоряя их в том, что они, вопреки присяге, ищут себе другого государя. Действительно, ослушники, выражавшие желание служить взрослому государю, а не младенцу, имели в виду двоюродного царского брата Владимира Андреевича (о родном брате царском Юрии не было и речи по его малоумию). Сам князь Владимир Андреевич также отказывался от присяги и, очевидно, питал честолюбивый замысел. Мало того: в это именно время он и мать его Ефросинья (урожденная Хованская) собирали у себя своих детей боярских и раздавали им деньги. Вследствие того верные бояре начали беречься князя Владимира и перестали пускать его к государю. Тут выступил вперед известный благовещенский священник Сильвестр, издавна находившийся у князя Владимира и его матери в особой любви и приязни; он начал упрекать бояр за то, что они не допускают князя до государя, уверяя в его доброхотстве. Целые два дня во дворце происходили шумные споры и перебранка между той и другой стороною. Больной царь призвал верных бояр и через силу говорил им, увещевая стоять крепко за своего сына, не дать его извести неверным боярам и в случае нужды бежать с ними в чужую землю.

– А вы, Захарьины, – прибавил он, обращаясь к шурьям, – чего испугались? Али чаете, бояре вас пощадят? Вы от бояр первые мертвецы будете, и вы бы за сына моего, да за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали.

Услыхав такие «жестокие слова» государя, все бояре «поустрашилися», перестали, наконец, прекословить и пошли в переднюю избу для принесения присяги. А прежде они не шли туда и отговаривались тем, что их заставляют целовать крест не в присутствии государя.

Крест держал дьяк Иван Висковатый, а у креста стоял князь Владимир Воротынский.

– Твой отец, да и ты после великого князя Василия первый изменник, а приводишь ко кресту, – сказал князю Воротынскому князь Турунтай-Пронский.

– Я изменник, – отвечал Воротынский, – а тебя привожу к крестному целованию, чтобы ты служил государю нашему и сыну его; ты прямой человек, а креста не целуешь и служить им не хочешь.

Князь Пронский смутился от этих слов и поспешил присягнуть. Заставили также присягнуть и князя Владимира Андреевича, грозя иначе не выпустить его из дворца.

Потрясение, испытанное Иоанном в эти два дня, может быть, дало благодательный толчок его нервному организму. Как бы то ни было, он вскоре оправился и встал с одра болезни. По всей вероятности, радость, причиненная выздоровлением, превысила скорбное чувство, возбужденное упомянутою распрею и ослушанием многих бояр: царь на первое время никого из них не подверг опале. Но нет сомнения, что у него осталось горькое воспоминание об этом случае, и в его впечатлительной душе зародилось чувство подозрительности к окружавшим его. В сущности, опасения бояр ввиду преемника-младенца были естественны после того, что государство претерпело в малолетство самого Иоанна; а между тем наследование престола в прямой линии помимо старшего в роде еще не успело сделаться настолько исконным государственным обычаем, чтобы о нем не могло возникнуть и вопроса в подобном исключительном случае. Иоанн, может быть, и сам отчасти сознавал эти смягчающие обстоятельства. Тем не менее первая тень на его отношения к главным своим советникам и любимцам была наброшена. Хотя Алексей Адашев сам присягнул без спора, но отец его очутился в числе явных противников присяги. Сильвестр также ничего не говорил против присяги, но он слишком неосторожно вступился за Владимира Андреевича, явившегося в эту минуту претендентом на престол. По всей вероятности, наиболее вредное влияние этот случай оказал на расположение супруги царя Анастасии к его советникам; так как означенная боярская распря направлена была против ее сына, ее самой и ее родни, то весьма естественно, что после того между нею и царскими советниками возникли холодные отношения, которые в свою очередь, конечно, подействовали на самого государя.

Едва ли не первым поводом к разногласию между Иоанном и его советниками послужила поездка по монастырям, которую он предпринял вскоре после своего выздоровления вследствие данного им обета. В то время некоторые дела государственные, особенно мятежи в Казанской земле, требовали усиленного внимания и деятельности со стороны государя, и советники его, очевидно, не одобряли этой поездки, но Иоанн, едва сам оправившийся от болезни, поехал и взял с собою не только супругу, но и маленького сына Димитрия (в мае 1553 г.). Прежде всего он направился в Троицкую лавру. Здесь в то время пребывал знаменитый старец Максим Грек. Он претерпел долгое и тяжкое заключение в тверском Отроче монастыре, но после кончины Василия III его участь была облегчена и его перевели на покой в Троицкую лавру (где он потом и скончался в 1556 г.). Иоанн беседовал с Максимом о своем обращении к заступничеству св. Кирилла Белозерского во время болезни и о своем обете ехать в его монастырь в случае выздоровления. Старец, согласно с советниками царскими, говорил, что было бы лучше и угоднее Богу, если бы Государь вместо дальней поездки своими попечениями и помощью отер слезы матерей, вдов и сирот тех многочисленных воинов, которые пали под Казанью за православную веру. Но Иоанн стоял на поездке в Кириллов и по другим монастырям, поощряемый к тому сребролюбивыми монахами, которые ожидали от него богатых вкладов и имений (по свидетельству князя Курбского). Тогда, если верить тому же свидетельству, Максим посредством некоторых спутников царя (духовника его Андрея, князя Ивана Мстиславского, Алексея Адашева и князя Курбского) предсказал ему, что сын его не воротится из сей поездки.

Из Троицкой лавры Иоанн направился к городу Дмитрову или, собственно, в Песношский монастырь, расположенный на реках Яхроме и Песноше. В сем монастыре проживал другой старец, Вассиан Топорков, бывший епископ коломенский, лишенный архиерейской кафедры во время боярщины. Он принадлежал к осифлянам, т. е. к постриженикам Иосифова Волоколамского монастыря, и был другого образа мыслей с Максимом Греком. Тот же современник передает следующую тайную беседу царя со старцем Вассианом.

– Како бы могл добре царствовати и великих и сильных своих в послушестве имети? – спросил Иоанн.

– Аще хощеши самодержцем быти, – шепотом отвечал ему Вассиан, – не держи себе советника ни единого мудрейшего себя, понеже сам еси всех лучше; тако будеши тверд на царстве и все имети будешь в руках своих. Аще будеши имети мудрейших близу себя, по нужде будеши послушен им.

– О, аще и отец был бы ми жив, таковаго глагола полезного не поведал бы ми! – воскликнул Иоанн, целуя руку недоброго старца.

Происходила ли в действительности таковая беседа, трудно сказать; но нет ничего невероятного, что Вассиан говорил в подобном роде и что его коварный совет пал на восприимчивую почву.

Отсюда Иоанн отправился на судах Яхромою и Дубною в Волгу, посетил монастыри Калязинский, Покровский, потом Шексною поднялся в Белое озеро, и прибыл в Кириллов монастырь. Оставив тут царицу, он еще ездил в Ферапонтову обитель и по соседним пустыням. На обратном пути из Кириллова он посетил святыни в Ярославле, Ростове и Переяславле. В Москву царская чета воротилась в горе: младенец Димитрий действительно не выдержал такого долгого пути и умер на дороге в столицу. Но в следующем году царь и царица были утешены рождением другого сына, названного отцовским именем Иван^{34}.

Около этого времени из Казанской земли начали приходить тревожные вести. В состав Казанского царства, как известно, входило несколько финских и тюркских народцев, именно: черемисы, чуваши, мордва, вотяки и башкиры. После взятия главного города они большею частью присягнули на русское подданство и обязались платить Москве такой же ясак, какой платили прежде Казани. Но давние связи с Казанскими татарами и привычка к подчинению последним не могли быть порваны вдруг, а татары не скоро могли помириться с прекращением своего господства и с водворением креста в их магометанской столице. Часть многочисленной казанской знати рассеялась по окрестным народцам и заодно с их князьками и старшинами стала поднимать их к бунту против Москвы; к сему удобный повод давали сборы ясака, сопровождаемые иногда разными обидами и своеволием со стороны ратных людей. Из этих народцев особенно сильные мятежи производила Луговая черемиса; ее примером увлеклись и арские люди, т. е. вотяки. Мятежники начали избивать русские отряды, посылаемые для сбора ясака. Часть их укрепилась в лесных засеках, откуда делала набеги на русских. Они поставили для себя даже укрепленный город на реке Мешке (приток Камы), для обороны от русских. Первые действия наших воевод против мятежников были не всегда удачны; силы, оставленные в Казани и Свияжске, оказались недостаточны для укрощения всего края. В Москве на первое время не обратили должного внимания на его трудное положение, и летописец обвиняет в этом небрежении тех бояр, которым государь во время своей поездки по монастырям поручил «о Казанском деле промышляти да и о кормлениях сидети». Бояре эти «начата о кормлениях сидети, а Казанское строение поотложиша». Из предводителей мятежной Луговой черемисы особенно выдался некий «сотник» или сотенный князь Мамич-Бердей. С его согласия Луговая черемиса призвала одного князя из Ногайской орды и поставила его у себя царем. Но потом, видя, что от этого царя нет никакой помощи, Мамич-Бердей убил его вместе с его ногайской свитою; отрубленную его голову черемиса воткнула на кол и глумилась над ним такими словами: «Ты с людьми твоими не столько помощи нам сотворил, сколько наших коров и волов поел; пусть голова твоя царствует теперь на высоком колу». Пришлось посылать новые полки на помощь местным воеводам. Мамич-Бердей был захвачен в плен Горными черемисами, которых он тщетно пытался поднять к бунту. Его отвезли в Москву. После того усмирение мятежа пошло успешно, в особенности благодаря энергичным распоряжениям казанского наместника князя Петра Шуйского. Воеводы Морозов и Салтыков ходили в Арскую область и страшно ее опустошили; они брали в плен только женщин и детей, а мужчин избивали. Другие отряды с таким же успехом ходили на Луговую черемису и разгромили это беспокойное племя. Наконец, в 1557 году после многого кровопролития и больших опустошений вся Казанская земля была усмирена.