Текст книги "Царская Русь"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 54 страниц)

В правительственных делах самодурство Ивана Васильевича особенно высказалось следующим его поступком. Продолжая игру в земщину и опричнину и как бы не доверяя старым земским боярам, царь вздумал во главе земщины поставить особого государя, и притом человека не русского, а татарского происхождения. В Касимовском ханстве известному Шиг-Алею (умершему в 1567 г.) наследовал его дальний родственник Саин-Булат, сын татарского царевича Бек-Булата. Сей служилый касимовский хан принимал с своими татарами такое же деятельное участие в походах и войнах Ивана Васильевича, как и предшественник его Шиг-Алей. В 1583 году он принял христианство с именем Симеона; тогда вместо Касимова царь дал ему в кормление Тверь, с титулом великого князя Тверского. Этого-то крещеного татарина, Симеона Бекбулатовича, Иван Васильевич вдруг (около 1575 года) посадил государем в Москве, даже венчал его царским венцом и окружил пышным двором; а себя стал именовать только Иваном Московским, поселился на Петровке, ездил к Симеону на поклон как бы простой боярин, писал ему разные челобитные, величая его «великим князем всея Руси», себя же и своих сыновей называя уменьшительными именами, Иванцом и Федорцом. От имени Симеона писались и некоторые правительственные грамоты (впрочем, неважные по содержанию). Такое чудачество с Симеоном Бекбулатовичем продолжалось около двух лет. Хотя разделение на опричнину и земщину не было отменено при жизни Ивана Васильевича, но в последнюю эпоху его царствования названия «опричнина» и «опричник» постепенно вышли из употребления, заменяясь названием двор и дворовый.

Наряду с тиранством и самодурством Ивана IV, видим у него черты замечательной подозрительности, трусости и малодушия. Окружив себя преданною, надежною дружиною опричников или телохранителей, он далеко не считал себя в безопасности и постоянно опасался боярских замыслов и козней, направленных будто бы к свержению его с престола. На сей случай он заранее искал себе верного убежища с своей семьей и своими сокровищами, а потому не только строил для себя каменные укрепленные палаты в Вологде, но и устремил свое внимание за море, на отдаленную Англию. Выше мы видели, что член английской Беломорской компании Дженкинсон, человек ловкий и предприимчивый, сумел понравиться Ивану Васильевичу, приобрести его доверие, и, пользуясь тем, выхлопотать у царя расширение льгот для своей торговой компании. Эта компания получила почти исключительное право приставать к нашим северным берегам, получила разрешение учредить свои склады кроме Москвы в Вологде, Ярославле, Костроме, Нижнем, Казани, Астрахани, Новгороде Великом, Пскове, Ругодиве и Юрьеве Ливонском, а также беспошлинно провозить свои товары Волгою в Каспийское море и Среднюю Азию. При помощи того же Дженкинсона царь попытался войти в непосредственные сношения с королевой Елизаветой и предложил ей (в 1567 г.) заключение тесного оборонительного и наступательного союза; причем тайною статьею договора должно быть предоставлено обоюдное право находить себе полный приют во владениях союзника в случае какой-либо невзгоды. Но умная королева по отношению к России заботилась только о торговых выгодах англичан и отнюдь не желала заключать такой договор, который бы обязал ее принимать участие в происходивших тогда войнах России с Польшею и Швецией из-за Ливонии; да если бы и желала, то не могла сего сделать одною собственною волею при конституционном строе своего государства. Чрез своего посланника (Фому Рандольфа) она словесно и уклончиво отвечала на предложение союза, а в своей грамоте говорила только о торговых делах. Иоанн настаивал на заключении тесного союза; вновь получив уклончивый ответ, он вспылил и разразился резким письмом к королеве. «Мы думали, – писал он 24 октября 1570 года, – что ты в своем государстве государыня». «Но видим, что твоим государством правят помимо тебя мужики торговые, а ты пребываешь в своем девическом чину как есть пошлая девица». Вместе с тем он объявил опалу на английских купцов, велел захватить их товары и прекратить их торговлю в России. Больших хлопот стоило потом Елизавете и английским купцам с помощью того же Дженкинсона смягчить царя и восстановить свою торговлю с Россией и через Россию с азиатскими странами; но прежние их привилегии не были восстановлены вполне. Иван Васильевич, впрочем, сам нуждался в этой торговле, особенно когда началась его война с Баторием: английские торговцы доставляли необходимых ему техников, а также военные снаряды и припасы, каковы: медь, свинец, селитра, сера, порох и пр.

Говорят, что мысль искать убежища в Англии была внушаема Ивану Васильевичу его доверенным врачом извергом Бомелием, который своими наветами поддерживал в царе страх перед воображаемыми боярскими кознями и наводил его на новые мучительства, чем заслужил общую ненависть. Русские называли его еретиком и колдуном, которого немцы будто бы нарочно подослали к царю. Но и сам этот изверг, подобно разным другим любимцам, погиб лютою смертию. В начале войны с Баторием Бомелий был уличен в тайных с ним сношениях, за что Иоанн, как говорят, осудил его на сожжение. Из всех недостойных любимцев Иоанна только самый близкий к нему и наиболее свирепый Малюта Скуратов не успел на самом себе изведать непостоянство тирана. Он погиб смертию храброго: во время Иоаннова похода в Эстонию в 1573 году Малюта сложил свою голову при взятии приступом крепости Пайды (Вейсенштейн). Иоанн отправил тело павшего любимца в монастырь Иосифа Волоцкого, а в отмщение за его смерть велел сжечь на костре несколько пленников, немцев и шведов!

В эту последнюю эпоху царствования у Ивана IV развилась особая страсть к сочинительству. Посреди многочисленных забот, правительственных и церковых, посреди тиранских деяний и ничем не стесняемого разгула чувственности он находил возможность сочинять длинные наставительные послания к разным лицам – послания, исполненные лжесмирения или лицемерия и явных притязаний на большую книжную начитанность. Образчик таковых произведений его пера мы уже видели в знаменитой переписке с Курбским. Не менее любопытно весьма пространственное, велеречивое послание царя к игумену Кирилло-Белозерского монастыря с братией, написанное около 1575 года по следующему поводу.

Между знатными боярскими родами, подвергшимися преследованиям тирана, находилась и семья Шереметевых, состоявшая из нескольких братьев. Один из них, Никита Васильевич, был казнен, а другой, Иван Васильевич Большой, когда-то славный воевода и гроза крымцев, был ввергаем в темницу и претерпел разные мучения от царя. Спасая свою жизнь, он удалился в знаменитый Кирилло-Белозерский монастырь и там постригся под именем Ионы, сделав при сем, по обычаю, значительный вклад в имущество монастыря. Естественно, что этот знатный и богатый инок пользовался в обители особым почетом от братии и жил в довольстве. Он имел под монастырем свой двор с поварнею, со всякими годовыми запасами и многочисленною дворнею; братья присылали ему людей с грамотками или письмами и с разными гостинцами в виде сладких коврижек, пастилы, овощей и т. п. Он любил угощать монахов, которые нередко сходились в его келию для духовной беседы. В том же Кирилловом монастыре проживали тогда и другие знатные иноки, каковы Хабаров (сын знаменитого Хабара Симского) и Василий, в монашестве Варлаам, Собакин, присланный сюда самим царем и не ладивший с Шереметевым. Обо всех этих обстоятельствах наушники доносили царю, и тот прислал приказ не допускать ни малейшего отступления от монастырского устава и чтобы Шереметев ел в общей трапезе. Монастырские старцы отправили царю челобитную, в которой ходатайствовали за Шереметева ввиду его болезненного состояния. На эту-то челобитную Иван Васильевич и разразился помянутым широковещательным посланием. Назвав себя в начале послания «псом смердящим», пребывающим в пьянстве, блуде, убийстве, граблении и прочих тяжких грехах, он тем не менее решается «изречь» «некая малая» от «своего безумия» и надеется, что «Господь Бог сие писание в покаяние ему вменит». В оправдание своего близкого участия к славе обители он вспоминает также одно из своих посещений, во время которого выразил желание впоследствии в ней постричься; причем он припадал к стопам игумена, а тот, по его просьбе, положил на него руку и благословил его. На сем основании Иван Васильевич считает себя уже полуиноком Кирилловой обители! («И мнится мне, окаянному, яко исполу есмь чернец; аще и не отложих всякого мирского мятежа, но уже рукоположение благословения ангельского образа на себе ношу»). Послание пересыпано, по обыкновению, выписками из Отцов Церкви и примерами из истории Ветхозаветной, Римской и Византийской (т. е. из палеи и хронографа). Вообще же, по силе слова и сравнительной ясности изложения, оно едва ли не лучшее из дошедших до нас писаний Грозного царя. Приведем некоторые характеристичные его места.

«И потому вашему ослаблению ино то Шереметева для и Хабарова для, такова у вас слабость учинилася и чудотворцеву преданию преступление. И только нам благоволит Бог у вас пострищися, ино то всему Царскому Двору у вас быти, а монастыря уже и не будет. Ино почто в чернецы и как молвити: «отрицаюся мира и вся яже суть в мире», а мир весь в очех? И како на месте сем святем со братиею скорбя терпети и всякия напасти приключшаяся и в повиновении быти игумену и всей братии в послушании и в любви, якоже во обещании иноческом стоит? А Шереметеву как назвати братиею? Ано у него и десятой холоп, которой у него в келии живет, есть лучше братий, которые в трапезе едят. И велиции светильницы Сергий и Кирилл, и Варлам, и Димитрий, и Пафнутий и мнози преподобнии в Рустей земли уставили уставы иноческому житию крепостныя, якоже подобая спастися; а бояре к вам пришед свои любострастные уставы ввели; ино то не они у вас пост-риглися, вы у них постригшася; не вы им учители и законоположители, они вам учители и законоположители. Да, Шереметева устав добр, держите его, а Кирилов устав не добр, оставите его. Да сегодня тот боярин ту страсть введет, а иногды иной иную слабость введет, да по малу и по малу весь обиход монастырской испразнится и будут вси обычаи мирские… Восе над Воротынским церковь есте поставили! Ин над Воротынским церков (князем Владимиром Ивановичем), а над чудотворцем нет; Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью. И на страшном Спасове судище Воротынский и Шереметев выше станут по тому: Воротынский церковью, а Шереметев законом, что их Кирилова крепчае… Восе у вас сперва Иоасафу Умному (Колычеву, дяде Филиппа митрополита) дали оловянники в келью, дали Серапиону Ситцкому (князю Семену Федоровичу), дали Ионе Ручкину, а Шереметеву уже с поставцем, да и поварня своя. Ведь дати воля Царю, ино псарю, дати слабость вельможе ино и простому… Год уже равен как был игумен Никодим на Москве; отдоху нет, таким Собакин да Шереметев; а яз им отец ли духовный или начальник? Как собе хотят, так и живут, коли им спасение души своея не надобеть. Но доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доколе рети и шептания и суесловия, и чего ради? Злобесного ли ради пса Василья Собакина или бесова для сына Ивана Шереметева или дурака для и упиря Хабарова? Воистину отцы святии несть сии чернецы, но поругатели иноческому житию».

Но ни ревностное поборничество за чистоту и ненарушимость строгих иноческих уставов, ни благоговейное отношение к памяти святых подвижников не закрывают от нас задних мыслей Ивана Васильевича; обычная подозрительность, ненависть и злоба против бояр ясно проглядывают и в этом послании Грозного, кощунственно называющего себя полуиноком и кощунственно подражавшего со своими опричниками иноческому житию в мрачном убежище своем, Александровской Слободе, посреди всевозможных оргий и неистовств. Любопытно при сем и следующее противоречие. Укоряя кирилловских иноков в отступлениях от строгого отшельнического жития, Грозный в то же время прислал им в дар золотую братину, украшенную рельефными изображениями нагих женщин^{48}.

VIII

Иван Грозный и Стефан Баторий

в борьбе за Ливонию

Земский собор 1566 года. – Перемирие с Литвой. – Вассальный ливонский король Магнус. – Двукратное польское безкоролевье. – Московская кандидатура. – Избрание Батория. – Возобновление русскими военных действий в Эстонии и Ливонии. – Царский поход 1577 года. – Приготовления Батория к войне, первый его поход и взятие Полоцка. – Второй поход. – Переговоры с Иваном IV. – Третий поход Батория. – Осада Пскова. – Отбитый приступ. – Геройская оборона. – Твердость Замойского. – Нападение на Псково-Печерский м. – Успехи шведов. – Обращение Ивана IV к папскому посредничеству. – Миссия Антония Поссевина. – Отъезд Батория и блокада Пскова. – Переговоры в Киверовой Горке. – Десятилетнее перемирие с потерей всей Ливонии. – Виновность Ивана IV. – Поссевин в Москве и его прение с царем о вере. – Сыноубийство. – Сватовство в Англии. – Смерть Ивана IV. – Исторический приговор.

После таких решительных событий, как взятие Полоцка русскими и поражение их на р. Уле, война Москвы с Литвой за Ливонию продолжалась без особой энергии с обеих сторон, чему причиной были внутренние дела и в той, и в другой стране: в Москве свирепствовала тогда эпоха опричнины и казней, а в Литве изнеженный, ленивый и сильно стареющий Сигизмунд Август, ввиду своей бездетности, главное внимание посвящал теперь вопросу об окончательной унии Великого княжества с Польской короной. Посольские пересылки и мирные переговоры по нескольку раз возобновлялись и прекращались, так как не могли сойтись в условиях. Главным препятствием служила Ливония, от которой Иван ни за что не хотел отказаться, а Литва не только не желала ее уступить, но и требовала возвращения Полоцка.

В 1566 году в Москву приехали большие Литовские послы, Ходкевич и Тышкевич. На сей раз они предлагали перемирие с тем, чтобы за Москвой оставались и Полоцк, и часть Ливонии, занятая московскими войсками, т. е. на основании ubi possidetis. Кроме того, предлагали устроить для заключения мира личное свидание государей на границе. Иван требовал остальной Ливонии и уступал королю Курляндию с несколькими городами на правой стороне Двины. Чтобы подкрепить свое требование, он прибег к тому способу, который постепенно начал входить в употребление у московского правительства при решении важных государственных вопросов. Летом того же 1566 года он созвал в столице земскую думу из духовенства, бояр и окольничих, казначеев и дьяков, дворян первой статьи, дворян и детей боярских второй статьи, торопецких и великолуцких помещиков, пограничных с Литвой, а также московских и смоленских гостей и купцов. Царь отдал на их рассмотрение условия, предложенные королем, и спрашивал их совета. Первые отвечали архиереи, числом девять (митрополит Афанасий только что отказался от своего сана, а новый, Филипп, еще не был выбран), вместе с ним подавали голос архимандриты, игумны и старцы. По их мнению, государь показал довольно смирения перед королем в своих уступках; больше уступать не следует и надобно требовать те города ливонские, которыми король завладел несправедливо в то время, когда государь воевал Ливонскую землю; а земля эта была уже за прародителями государя, начиная с Ярослава Владимировича. Бояре, окольничие и приказные люди, а за ними помещики и купцы, повторили то же мнение и приговорили добывать всей Ливонской земли, изъявляя готовность головы свои положить за государя. Трудно сказать, насколько такой решительный приговор был искренним, т. е. насколько члены земской думы чувствовали себя свободными в выражении своих мыслей и не был ли этот приговор простым подтверждением намерений или желаний Иоанна, заранее известных. Во всяком случае решение продолжать войну и добывать остальной Ливонии далеко не согласовалось с обстоятельствами того времени и со средствами Московского государства. Гораздо благоразумнее было бы укрепить за собой завоеванное и отложить до более удобного времени дальнейшие приобретения с этой стороны. Но высокомерный, заносчивый тиран не хотел или не способен был видеть дело в настоящем положении, и, лишенный мудрых советников, подвергал свое государство ненужным испытаниям и бедствиям.

Иван Васильевич отправил к Сигизмунду Августу боярина Умного-Колычова требовать всей Ливонии и, кроме того, выдачи князя Курбского. После долгих переговоров этого посольства с литовскими панами требования Иоанна были отвергнуты, и Сигизмунд послал к нему гонцом Юрия Быковского с письмом о возобновлении войны. В начале октября 1567 года Быковский нашел царя на дороге в Новгород. Иван принял гонца в шатре, облеченный в воинские доспехи и окруженный военной свитой; говорил с ним, а потом велел заключить его в московскую тюрьму – под тем предлогом, что в письме королевском были «супротивные слова» и что воротившийся боярин Умный-Колычов жаловался на дурное обращение с его посольством в Литве. Однако царский поход, торжественно предпринятый из Новгорода в Ливонию с большим войском, на сей раз скоро окончился. Устрашась осенних непогод и воинских трудов, Иван Васильевич под предлогом морового поветрия воротился в Александровскую Слободу, поручив воеводам оберегать границы. Но и со стороны Сигизмунда Августа война ведена была вяло и отличалась действиями нерешительными. Литовцы пробовали осаждать некоторые вновь построенные москвитянами пограничные крепости, каковы Усвять, Ула, Сокол, Копие, но большей частью неудачно. Так, под Улой гетман Ходкевич потерпел урон и должен был снять осаду; после чего он писал к королю и жаловался на трусость своих ратных людей, отдавая справедливость храбрости москвитян. Спустя несколько месяцев (зимой 1568 года) литовцы взяли, однако, Улу и сожгли ее. После того царь решил возобновить мирные переговоры с Сигизмундом и отпустил задержанного гонца Быковского. С обеих сторон военные действия прекратились и началась взаимная посылка гонцов. Во время этих переговоров литовцы нечаянным нападением захватили было Изборск; но московские воеводы по старому приказу царя отбили город назад. Переговоры возобновлялись тем охотнее, что Сигизмунд хлопотал тогда в Люблинском сейме об окончательной унии Литвы с Польшей, а ввиду плохого состояния его здоровья чины были озабочены вопросом о его преемнике, причем в Москву искусно подавались надежды на избрание или самого Ивана Васильевича, или его сына. Наконец, в 1570 году в Москву приехало большое литовское посольство и заключило трехлетнее перемирие на основании ubi possiidetis.

В перемирии с Литвой московский царь особенно нуждался в это время и потому, что у него открылись военные действия со шведами. Осенью 1568 года благо-приятель и союзник его король Эрих XIV, нелюбимый за свою жестокость и полусумасшедший, был свержен с престола, и его моего занял брат его Иоанн, герцог Финляндский, женатый на Екатерине, сестре Сигизмунда Августа, и находившийся тогда в заключении. Иван Васильевич, сватавшийся прежде за эту Екатерину, завязал с Эрихом переговоры о ее выдаче тогда, когда она была уже женой его брата. По сей причине и вообще по родству своему с польским королем при новом шведском короле изменились отношения шведов к вопросу о Ливонии: они сделались теперь союзниками Польши и врагами Москвы.

Около того времени Иван Васильевич возымел следующий план: видя чрезмерную трудность завоевать всю Ливонию для себя самого, он задумал сделать из нее вассальное владение, т. е. поставить ее в те же отношения к московскому государю, в каких находился герцог курляндский к королю польскому. Сначала этот план он хотел привести в исполнение в лице своего пленника, бывшего ливонского магистра Фирстенберга. Но последний скоро умер (1565 г.). Тогда Иван IV стал искать другое подходящее лицо. Двое из числа пленных ливонских дворян, Иоган Таубе и Елерт Крузе, благодаря своей ловкости и угодливости втерлись в доверие царя и усердно поддерживали его намерение сделать из Ливонии подчиненное ему вассальное владение. Для сей цели они советовали ему обратиться или к Кетлеру, тоже бывшему ливонскому магистру, а теперь герцогу курляндскому, или к принцу датскому Магнусу, владетелю Эзельскому.

Иоанн дал Таубе и Крузе поручение в этом смысле и послал их в Дерпт, откуда они завязали сношения с указанными лицами. Когда Кетлер отказался от предложения, они обратились к Магнусу. Сей последний склонился на их предложение и прибыл в Москву (в 1570 г.). Иван принял его ласково, обручил его с своей племянницей Евфимией (дочерью Владимира Андреевича), дал ему титул ливонского короля и заставил его присягнуть на разных условиях, которыми определялись его подручнические отношения. После того Магнус был отпущен с богатыми дарами и с московским войском для завоевания своего будущего ливонского королевства. Так как с Польшей было тогда заключено перемирие, то решено обратить оружие против шведов и отнять у них Эстонию. Начали прямо с главного ее города, т. е. с Ревеля; Магнус осадил его с 25 000 русских и с своим собственным отрядом, набранным из тех ливонских и эстонских немцев, которые приняли его сторону. Но осада была неудачной. Получая припасы и подкрепления с моря из Швеции, ревельцы мужественно оборонялись; Магнус простоял под их стенами целых 30 недель и принужден был отступить. Так как в неудаче своей он более всех обвинял Таубе и Крузе, которые советовали ему идти на Ревель, обещая легкое его завоевание, то эти дворяне, боясь царского гнева, изменили Иоанну и завели сношения с Сигизмундом Августом. Они затеяли было заговор в Дерпте с тем, чтобы передать сей город полякам, но когда это им не удалось, они бежали оттуда к польскому королю. Хотя невеста Магнуса княжна Евфимия умерла, однако Иван Васильевич, несмотря на неудачное начало всего предприятия, сохранял свою благосклонность к Магнусу; потом он снова вызвал его в Москву и женил на младшей сестре Евфимии, на княжне Марье Владимировне (1573 г.)^{49}.

Меж тем в соседнем Польско-Литовском государстве произошло давно ожидаемое и великой важности событие: со смертью Сигизмунда Августа прекратилась мужская линия Ягеллонов. Вопрос о его преемнике вызвал жаркую борьбу партий.

На корону Польши и Литвы выступили три главных кандидата: император германский Максимильян II, брат французского короля Генрих герцог Анжуйский, и московский царь Иван Васильевич. Речь о кандидатуре последнего, как мы видели, шла еще при жизни Сигизмунда Августа, во время мирных переговоров между Литвой и Москвой. На стороне этой кандидатуры находилось многочисленное православное население Западной Руси; сами поляки и литвины сознавали, что Польша и Литовское великое княжество от соединения с Московским государством приобретали такое могущество, которое давало им решительный перевес над их соседями, немцами и турками. Но против Московского царя действовало влиятельное в Польше католическое духовенство, руководимое тогда хитрым папским нунцием Коммендони, который всеми силами хлопотал о выборе короля-католика. Против Ивана Васильевича действовала также молва о его жестокостях и зверствах, так что значительная часть православных западнорусских вельмож не желала иметь своим государем такого тирана. К тому же и сам Иван Васильевич не употреблял почти никаких усилий, чтобы склонить в свою пользу выбор нового короля. Литовская рада дважды завязывала переговоры с Иваном IV и пыталась узнать его намерения и условия: сначала посредством гонца Воропая, присланного с известием о смерти Сигизмунда Августа, потом посредством особого посла своего Михаила Гарабуды. Литовцы, по-видимому, желали выставить кандидатуру не столько самого Ивана Васильевича, сколько второго сына его Феодора. Но царь оба раза, хотя говорил много, однако не высказывал никакого решительного предложения. Кандидатуру своего сына он отклонял, а скорее выставлял свою собственную, но в выражениях уклончивых и неопределенных. Он соглашался быть выбранным, но не только не обещал соединения трех государств, а еще требовал уступки для Москвы разных земель, особенно Киевской и Ливонской; за последнюю он готов был даже воротить Литве Полоцк. Наконец, чрез бояр своих Иван IV дал понять, что он, собственно, желал быть выбранным на престол великого княжества Литовского, а полякам советовал выбрать эрцгерцога Эрнеста, сына его союзника германского цесаря Максимильяна. Последний втайне уже предлагал царю такой раздел Польско-Литовского государства, по которому Польша отошла бы к Австрии, а Литва, т. е. Западная Русь, – к Москве. Если многие поляки рассчитывали теперь на такое же подчинение себе Москвы, какому они подвергли Литву, выбрав на свой престол Ягелла, то в свою очередь Иван IV отнюдь не пленялся шляхетскими вольностями и католическими стремлениями Польши: он понимал непрочность и неудобства чисто внешнего соединения, понимал, что только с одной Литвой или Западной Русью он мог справиться, т. е. сплотить ее с Московским государством. А потому, когда настала решительная минута выбирать между кандидатами, т. е. когда в Варшаве собрался сейм элекцийный, Иван Васильевич не прислал сюда ни своих послов, ни денег на подкупы. Благодаря дипломатическому искусству французского посла Монлюка, благодаря также угрозам турецкого султана, если выберут его соседа австрийского кандидата, большинство голосов на избирательном поле склонилось на сторону Генриха Валуа, и примас королевства архиепископ гнездинский Яков Уханский провозгласил его королем (в мае 1573 г.). Французское посольство присягнуло за него на условиях избрания, или так называемых pacta conventa.

Известно, как неудачен оказался этот выбор. Генрих Анжуйский, ленивый, расточительный и преданный удовольствиям, скучал в Кракове, затруднялся незнанием польского языка и был чрезвычайно обрадован известием о смерти своего старшего брата Карла IX, которому был ближайшим наследником. Он немедленно и тайком покинул Польшу и отправился во Францию в июне 1574 года. Едва прекращенное, польское безкоролевье наступило снова, и вновь открылась борьба разных претендентов. За устранением Генриха Анжуйского, снова объявлены кандидатами: император Максимильян II с своим сыном Эрнестом, Иван Васильевич московский с сыном Феодором, король шведский Иоанн, как супруг Екатерины Ягеллонки, с сыном своим Сигизмундом, седмиградский воевода Стефан Баторий и некоторые поляки из потомков Пяста. Партия московского царя по-прежнему имела многих сторонников в великом княжестве Литовском, особенно в сословии шляхетском, которое было недовольно господством вельмож. К этой партии примкнула часть самих вельмож, каковы: Ян Глебович, каштелян минский, Ян Ходкевич, каштелян виленский, и один из Радивилов. Но большая часть литовских вельмож не желала Ивана Васильевича, хотя и не прочь была поддерживать с ним переговоры из опасения, чтобы он не воспользовался междуцарствием для нападения на литовские пределы, причем могли пострадать их обширные имения. Как и во время первого безкоролевья, Иван Васильевич ограничивался присылкой гонцов и обещанием прислать больших послов; но, очевидно, он только тянул переговоры и более хлопотал не за себя или сына своего, а за своего союзника императора Максимильяна, от которого в то время прибыло в Москву большое посольство, с Яном Кобенцелем и Даниилом Принцем фон Бухау во главе. Хлопоча за Габсбурга или его сына, царь надеялся потом получить от него если не Киев и Волынь, то, по крайней мере, всю Ливонию, которая составляла тогда главный предмет его стремлений. Вследствие такой политики Иоанна действительно австрийская партия одержала верх на избирательном сейме; партия эта состояла преимущественно из сенаторов и вельмож, 12 декабря 1575 года примас Уханский объявил Максимильяна королем, после чего вместе с духовенством отправился в костел, где был возглашен обычный благодарственный молебен, или Те Deum.

Но шляхетская партия, или «рыцарское коло», восстала против сего выбора. Во главе этой партии стоял даровитый и прекрасно образованный, знаменитый впоследствии, Ян Замойский; к ней пристала и часть вельмож, каковы, Зборовские, Евстафий Волович и некоторые другие. Партия сия прежде настаивала на выборе кого-либо из потомков Пяста и предложила двух кандидатов, а именно: Костку, воеводу судомирского, и Тенчинского, воеводу бельзского. Теперь ввиду торжества австрийцев, эти лица сами отказались от своей кандидатуры; вся шляхетская партия сплотилась около имени Стефана Ба-тория и объявила его королем с условием, чтобы он женился на Анне, сестре покойного Сигизмунда Августа, которая и была единственной прямой наследницей Ягеллонов. За Стефана Батория, как за своего вассала, хлопотал и турецкий султан, который заранее объявил войну, если будет призван германский император или его сын. Таким образом, оказались выбранными два короля, Максимильян и Стефан Баторий; к первому отправилось посольство от сената, ко второму – от рыцарского кола. Окончательное решение вопроса зависело от степени энергии и быстроты двух противников. И без того медленный, нерешительный, Максимильян не двигался с места потому, что должен был прежде обезопасить свои собственные владения от турок, которые угрожали нападением. Стефан Баторий, наоборот, окончив необходимые переговоры и приготовления, поспешил прибыть в Краков во главе значительного венгерского отряда (в апреле 1576 года), присягнул на предложенных ему pacta conventa, вступил в брак с 54-летней Анной Ягеллонкой и затем был коронован. Император, однако, не думал отказываться от своего избрания и надеялся, по крайней мере, оторвать от Польши Пруссию и, пожалуй, часть Литвы, в союзе с Иваном Московским. Оба соперника готовились к войне, но вскоре последовавшая смерть Максимильяна положила предел этой распре и утвердила Батория на польско-литовском престоле.

Одним из главных условий, принятых Баторием при вступлении его на польский престол, было обязательство воротить те земли, которые отвоевал от Литвы царь московский, т. е. Полоцкую область и Ливонию. Воинственный Баторий пылал рвением исполнить это обязательство, но на первое время был отвлечен другими заботами. Во-первых, ему пришлось установлять государственный порядок, нарушенный борьбой партий во время предыдущего двукратного безкоролевья, и вести на сеймах упорную борьбу с непомерными притязаниями и усилившимся своеволием шляхты. А во-вторых, царствование свое ему пришлось начать междоусобной войной. Во время безкоролевья сторону австрийского претендента держали особенно Пруссия и Литва. Когда Баторий занял престол, почти все провинции присягнули ему, но не хотел присягнуть немецко-прусский город Данциг, еще прежде обнаруживший неудовольствие за нарушение поляками некоторых его привилегий и уже успевший присягнуть Максимильяну. Данциг объявил себя верным данной присяге; очевидно, он рассчитывал на войну Максимильяна с Баторием. Когда же император скончался, граждане Данцига все-таки не хотели покориться Баторию и открыли военные действия. Пришлось начать правильную осаду этого богатого, многолюдного и хорошо укрепленного города. Баторий принял личное участие в осаде. Чтобы обеспечить себя пока от восточного соседа, он завязал переговоры и отправил в Москву посольство хлопотать о продолжении перемирия. В Москве согласились продолжить его еще на три года, начиная с марта 1578 года. Но пока шли переговоры, обстоятельства изменились.