Текст книги "Царская Русь"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 54 страниц)

Любопытно разногласие источников относительно царевича Магметкула: по одним он является братом Кучума (напр., в жалованной грамоте Строгановым 1574 года, у Миллера, стр. 87), по другим сыном (Сибирские летописи и письмо Абдул-Хаира, назвавшего его своим братом, в С. Г. Г. и Д. II, № 67), по третьим племянником (помянутая выше грамота царя Федора Ивановича 1597 года. Ibid. № 68). По некоторым соображениям, последнее сообщение едва ли не самое верное.

В хронографах наших сохранился любопытный рассказ о путешествии двух казачьих атаманов Ивана Петрова и Бурнаша Булычева, посланных в 1567 году царем Иваном Васильевичем посмотреть земли за Сибирью. Они видели Монголию и Китай. См. Карамз. к т. IX, прим. 648, и «Изборник» Андр. Попова, 430–437. Но совершенно сходное с сим описание путешествия казака Петлина в 1620 г. напечатано Спасским в «Сбор. Историч. свед. о Сибири». Карамзин полагает, что это описание просто списано с донесения атаманов Петрова и Булычева. В старых рукописных сборниках русских встречается еще сказание «о человецех незнаемых в восточной стране». Тут, собственно, передаются разные баснословные слухи и поверья о сибирских народцах. По поводу сего сказания см. обстоятельное исследование Д. Н. Анучина «К истории ознакомления с Сибирью Ермака» (Древности Моск. Археол. Общ. T. XIV. 1890 г.).

68

Предание о суздальском происхождении Ермака встречается в так называемой Черепановской летописи, составленной ямщиком Черепановым в Тобольске в XVIII веке и хранившейся в Академии Наук. Оно приведено у Карамзина в прим. 664 к т. IX. О нем и о летописи Черепанова упоминает Г. Спасский в предисловии к изданному им «Списку с чертежа Сибирския земли» по рукописному сборнику XVII века. (Времен. О. И. и Др. кн. 3). Так как помянутое известие уже встречается в этом сборнике, следовательно оно уже существовало в XVII веке. Карамзин отвергает это известие как вымысел. Против него возражают Небольсин («Покорение Сибири». Спб. 1849) и Пуцилло («К вопросу, кто был Ермак Тимофеевич». Рус. Вест. 1881. Ноябрь). Проф. Никитский в своей «Заметке» об имени Ермака (Ж. М. Н. Пр. 1882. Май), вслед за Карамзиным, известие Черепановской летописи называет вымыслом. Броневский, неизвестно на основании каких источников, называет Ермака уроженцем Качалинской станицы на Дону и говорит о назначении его на юго-восточную пограничную службу, откуда он бежал и предпринял разбой по нижней Волге и Каспийскому морю. («История Донского войска». T. I). Еще прежде Броневского в прошлом столетии Ригельман в своей «Истории о Донских казаках» выводит Ермака «с Дону», и также голословно (Чт. О. И. и Др. 1846. № 3). Во всяком случае приведенные доселе в известность и наиболее достоверные источники нигде не указывают на связи Ермака с Доном и не раз к его имени прибавляют прозвание Повольского, а товарищей его называют Волскими атаманами и казаками. (Летописи Савы Есипова и Строгановская. Так называемая «Неизвестная рукопись» в приложении к книге Небольсина. Ремизовская, изданная Археогр. Комиссией в 1880 г.). Точно так же Волскими называет их и царская грамота от 16 ноября 1582 года. (Дополн. к Акт. Истор. I. 184). Правда, один хронограф конца XVII века, называя Ермака «поволзским атаманом», прибавляет: «сей убо Ермак не от славных быст, но от простой чади, вселися на Дону с прочими своими сверстники и многие пакости деяху по Волге реке». (Изборн. Андр. Попова 399). Но тут Дон привлечен, очевидно, по собственной догадке автора; так как весь его рассказ о Ермаке представляет сокращение из сибирских летописей. Что касается до имени Ермак, летопись Черепанова объясняет его прозвищем, будто бы означавшим или «дорожный артельный таган», или «жерновой ручной камень». Другие летописцы и историки производили его как полуимя, кто от Германа, кто от Еремея или Ермолая. Профессор Никитский, в указанной выше заметке своей, согласно с мнением Миллера, имя Ермак производит от Ермолая и ссылается на писцовые новгородские книги, где это имя встречается также в уменьшительной форме Ермачко. Г. Буцинский в своем сочинении «Заселение Сибири и быт первых ее насельников» (Харьков. 1889) в первом прим., вслед за Никитским (не упоминая о нем) также производит имя Ермак от Ермила, т. е. Ермолая, и приводит примеры география, названий, происшедших от сего имени. Но, справедливо отвергая мнение Костомарова, будто Ермак в качестве донского атамана находился в московском войске под Могилевом в 1581 году, сам без достаточного основания говорит, что Ермак «до похода в Сибирь казаковал на Дону». Ссылка на челобитную одного казака, который говорит, что он до похода в Сибирь «двадцать лет служил с Ермаком в поле» нисколько не указывает на Дон.

В Новочеркасске недавно решили воздвигнуть памятник Ермаку как донскому казаку и покорителю Сибири. Ввиду этого предприятия, считаю долгом указать на то обстоятельство, что исторический Ермак является казаком волжским, а не донским. Конечно, считая Дон главной колыбелью и рассадником вольного казачества в Московском государстве, можно привести Ермака в некоторую связь и с Доном. Но пусть во всяком случае предприниматели памятника знают настоящее состояние вопроса о происхождении Ермака. Не лишним считаю прибавить, что и подлинного изображения этого героя мы не имеем и что распространенный на Дону и в Сибири так называемый портрет его есть изображение какого-то немецкого ландкнехта.

69

Из Сибирских летописей так называемая Строгановская приписывает почин казацкого похода Строгановым; но другие летописи, именно Есипова и Ремизова, выставляют его почти самостоятельным делом Ермака с товарищами. Карамзин держался первого взгляда. Небольсин старается опровергнуть этот взгляд и подкрепить второй, отдавая решительное предпочтение показаниям летописи Есипова («Покорение Сибири». Глава IV.). Против него вооружился Соловьев и довольно подробно разобрал аргументы Небольсина, отстаивая большую сравнительно степень древности и достоверности летописи Строгановской. («История России». T. VI. Дополнение). При всей логичности и обстоятельности сего разбора нельзя, однако, согласиться с тем, что ’Ермак с товарищами, предприняв покорение Сибири, явился только послушным орудием в руках Строгановых. Соображая все обстоятельства и все известия, мы полагаем, что сибирский поход был предпринят хотя с одобрения и с помощью Строгановых, однако главный почин едва ли не принадлежал самим казацким атаманам, и в особенности Ермаку Тимофеевичу.

Карамзин и последующие историки почти отвергают показания так называемой Ремизовой, или Кунгурской, летописи, которая составлена в конце XVII века тобольским боярским сыном Ремизовым; тогда как Строгановскую они относят к началу этого столетия, а Есиповскую – к первой его четверти. (Содержанием своим обе эти летописи близки друг другу.) Но в конце Есиповской прямо указывается на происхождение основной Сибирской летописи вообще: она составилась по почину первого тобольского архиепископа Киприана, занимавшего сию кафедру с 1620 по 1624 г. То же говорит и Ремизова летопись. Следовательно, самое начало сибирского летописания относится не ранее как к концу первой четверти XVII века, а Строгановская и Есиповская возникли еще позднее. Миллер же в своей «Сибирской истории» более всего пользовался именно летописью Ремизовской, отличающейся от названных двух многими своими подробностями. Хотя эти подробности часто носят характер легендарный и обилуют чудесными видениями и знамениями, однако совершенно отвергать показания сей летописи едва ли справедливо. Черпая из местных преданий и легенд, составитель ее, по-видимому, имел под рукой некоторые записи или пользовался первоначальным, т. е. Киприановым, собранием этих записей; на что (кроме обилия благочестивых знамений, предрекавших водворение христианства в тех краях) намекает его более подробная, чем в других, и более точная хронология, именно по отношению к числам и месяцам (по не годам, которые у него иногда явно перепутаны). На эту черту Ремизовской летописи указал Л. Н. Майков в своем историко-хронологическом рассуждении по поводу трехсотлетней годовщины присоединения Сибири (Жур. Мин. Нар Проев. 1881. Сентябрь). Он сопоставляет Строгановскую летопись с Ремизовской (Есиповскую же вслед за Карамзиным и Соловьевым считает только «риторической переделкой» Строгановской), берет исходным пунктом царскую грамоту от 16 ноября 1582 года и приходит к такому выводу: поход был предпринят 1 сентября 1581 года; город Сибирь занят 26 октября 1581 года, а Кольцо прибыл в Москву в конце января 1583 года. Остановим внимание на этих датах, особенно на второй.

Кунгурская, или Ремизовская, летопись местами представляет ход событий более естественным и вероятным, чем Строгановская; а именно: первая говорит о зимовках, тогда как последняя их опускает. Так, в Строгановской летописи выходит, что казаки, предприняв поход в сентябре 1581 года вверх по Чусовой, в октябре этого года вошли в Иртыш и 26 октября взяли город Сибирь. Есть ли хотя какая-либо вероятность, чтобы приблизительно в полтора месяца они проплыли все это пространство, да еще переволоклись в то же время через Уральский хребет? Подобная скорость невозможна была бы и в наше время для мирного речного путешествия (конечно, без паровой силы), а для военного похода, когда нужно было подвигаться вперед ощупью, борясь и со всякой нуждой, и с природой (в виде волоков, порогов, мелей и т. п.), и с туземными племенами, когда, перевалив Уральский хребет, приходилось вновь строить и снаряжать себе струги, – эта быстрота немыслима. (С какими затруднениями сопряжено плавание по одной только Чусовой и притом не вверх, а вниз по реке, дает понятие «Поездка на реку Чусовую» Е. Янишевского. Пермь. 1886). Такой невероятный факт без всякой критики принимался Карамзиным, Соловьевым и другими, касавшимися первого завоевания Сибири, в том числе и Небольсиным, по-видимому, столь критически относившимися к Строгановской летописи! Нет, показания Ремизовской летописи, что казаки зазимовали где-то около Уральского волока, потом все следующее лето провели в походе по сибирским рекам и только к осени достигли Иртыша – это показание гораздо достовернее. Невероятно также, чтобы, заняв город Сибирь, они целый год медлили посылкой известия о своем подвиге Строгановым и в Москву. Заняв Сибирь в октябре 1582 года, они, конечно, вскоре затем отправили вести, и тем более, что очень нуждались в подмоге для удержания завоеванного. Тогда понятна нам царская грамота с укором Строгановым, от 16 ноября 1582 года. (Она приведена в Строгановской летописи и перепечатана в Дополн. к Акт. Ист. I. № 128). Конечно, в это время в Москве еще не могли быть получены вести о завоевании Сибири. Что касается донесения Пелепелицына о нападении Пелымского князя и самовольном отпуске казаков в Сибирь Строгановым, и это донесение принималось без достаточной критики. Напрмер, на его основании полагали, что Пелымский князь пришел на Пермь в тот же день, в который Ермак выступил в поход, т. е. 1 сентября 1581 года. Но можно ли каким-либо одним числом определить нашествие толпы дикарей на пустынный, обширный край? Выражение грамоты «в тот же день» никак нельзя принимать буквально. Видно только, что нашествие вогулов случилось приблизительно одновременно с сибирским походом Ермака. Еще за год до этой грамоты, именно от 6 ноября 1581 года, из Москвы послано в Пермь распоряжение воеводе Пелепели-цыну о сборе ратных людей с пермских волостей и Соли Камской, человек 200, которые должны помогать острожкам Семена и Максима Строгановых, а эти в свою очередь должны помогать пермским и усольским местам, в случае нападения вогулов. Никите Строганову велено помогать своим родственникам, так как Семен и Максим приносили на него жалобу. (Дополн. к Акт. Ист. I. № 126). Эту грамоту тоже связывают с нападением Пелымского князя; но едва ли справедливо. Вероятно, здесь имеется в виду предыдущее нападение мурзы Бегбелия.

Что касается времени, когда казацкое посольство прибыло в Москву, если приурочивать его к январю 1583 года (собственно, 1582 г.; ибо мы имеем дело еще с сентябрьским, а не январским годом), то выходит противоречие с пленом Магметкула, о котором будто бы доносит царю посольство, но который случился уже весной, т. е. не ранее марта. Возможно, однако, и даже вероятно, что известие об этом плене неверно связано с посольством Ивана Кольцо. Едва ли для посылки известия о взятии Сибири казацкие атаманы дожидались, пока они возьмут и Магметкула. Его взяли в плен, может быть, во время пребывания Кольца в Москве, и особый гонец принес о нем известие. Посольство казацкое, конечно, прогостило в Москве не одну педелю и даже не один месяц. Притом, если бы Магметкул был взят до отъезда Кольца из Сибири, то более чем вероятно, что торжественное казацкое посольство привезло бы не известие о его плене, а его самого.

Царская грамота Строгановым относительно отправки Волховского и Глухова с ратными людьми и приготовления им стругов к весеннему походу в Сибирскую землю напечатана в «Сибирской истории» Миллера (стр. 170–171) и помечена 7 января 7092 года (1584), следовательно незадолго до кончины Ивана IV. С этой датой не согласуется известие Строгановской летописи, по которой посылка Волховского и Глухова состоялась «во второе лето по взятии Сибирской земли», следовательно в 1583 году. Грамота предписывает отправить ратных людей на стругах весной по половодью, а летопись говорит, что они прибыли зимой или к зиме. Подобное противоречие, по соображениям всех обстоятельств, нам кажется, можно примирить только таким образом: московские ратные люди отправились в поход весной 1583 года, а осенью, т. е. уже в 1584 году, достигли берегов Иртыша. Может быть, помянутая царская грамота ошибочно помечена у Миллера 7092 годом вместо 7091.

70

Сибирские летописи: Строгановская, Есиповская (изданная Григорием Спасским в журнале «Сибирский Вестник», 1824 г. и перепечатанная в приложениях у Небольсина), Ремизовская, или Кунгурская (изданная Археограф, комиссией с рисунками. Спб. 1880 г.) и Новый летописец (издан в VIII части Никонов. Летоп., и отдельно кн. Оболенским во Временнике О. И. и Др. XVII. М. 1853 г.). Ремизовская баснословит и о том, что один татарин-рыболов вытащил тело Ермака, которого узнали по двум царским панцирям, будто бы на него надетым; что татарские князья и мурзы разделили между собой его доспехи и оружие; что туземцы стали ему поклоняться, как некоему божеству и пр.

71

Сибирские летописи. Миллера «Сибирская история». Льготная грамота 1586 г. Вымской земли князю Лутую в С. Г. Г. и Д. II. № 54. Другая подобная льготная грамота остякскому князю Игичею Алачееву и брату его Онже Юрьеву в 1594 г. Ibid. № 63. Что Сейдак был взят в плен во время битвы, о том говорит так наз. Строганов, лет.; а что он был взят помощию хитрости Чулкова, повествует Есиповская. О киргизском царевиче, потом касимовском хане Уразе Мухамеде см. у Вельяминова-Зернова «О касим. цар. и царевич.» II. с 97 страницы. По другим источникам этот царевич не был взят, а сам выехал в Москву и вступил в государеву службу. (Ibid. стр. 102.). О сношениях Москов. правительства и сибирских воевод с сибирскими мурзами и самим Кучумом в С. Г. Г. и Д. II. №№ 64–68. Последняя борьба с Кучумом см. Акты Истор. II. №№ 1—23. Никонов. VIII. 38. Летопись Ремизова. О приезде в Москву Кучумова семейства в Арх. М. И. Д. (Карамз. к T. XI, примеч. 34). Миллера «Сибирская история».

72

Акты Истор. I. №№ 26–52, 345 и 346. «Записки, к Сибирской истории служащия» в Др. Р. Вивл. Ч. III. О построении городов и острожков, а также о русской колонизации подробности и относящиеся сюда архивные акты см. у Миллера «Сибирская история», стр. 226 и далее. Между прочим, любопытны сообщенные им сведения и акты об основании города Пелыма и мерах против непокорного пелымского князька Аблегирима, которого потомки являются потом тобольскими дворянами. Далее любопытны подробности, наказы воеводам и другие акты, относящиеся к построению города Тары и мерам против Кучума. Начиная с 261 стр. В пример обстоятельных местных сведений и забот московского правительства о том, чтобы никто не избежал царского ясака, приведем из одной грамоты роспись татарских волостей с именами их князей и старшин и количеством населения – волостей, расположенных по Иртышу вверх от Тобольска (стр. 272):

«А от Тобольского города пошли волости вверх по Иртышу в верхнюю землю к тому к новому городу ко Ялом, где поставлен будет город Государев на Таре реке. Волость Курдак, а в ней князь Канкул, а в ней 350 человек; по Иртышу езды до Тобольского города 4 дня. Волость Соргач, а в ней князь Янбыш, а людей в ней 80 человек, от Тобольского 8 днищ. Волость Отуз, а людей в ней 15 человек, ходу до нее 2 днища. Волость Таву, а в ней лутчей человек Ангильдей, а людей у него 10 человек, ходу до той волости 2 днища. Волость Урус, а людей в ней 6 человек. Волость Такуз, а в ней лутчей человек Баишеп, а в ней 3 человека. Волость Супра. Волость Аялы, а в ней ясаул Мамык, а другой Ямгильдей, а людей у них 500 человек. А от Тобольскова города до той волости в судех вверх Иртышом ходу 15 днищ. А ясак с тех волостей дают половину на Государя, а другую половину дают царю Кучуму, блюдяся от него войны. И только в той волости в Ялах станет город Государев, ино с тех волостей ясак учнет сходиться сполна. И Мерзлой городок, и Тураш, и Киприки, и Малогородцы, что ныне за нагайским мурзою за Алеем, все будут к тому городу, а мочно из того из нового города полем и в Пегую орду (Калмыцкую) по ясак посылать, и посылки конные и пешие для войны. А которые будут волости и городки есть, и туго не написаны, а про тех сыскать, и с них ясак имати, а об них об новых ко Государю отписать».

О количестве пушной дани, наложенной на Сибирь, говорится в Польских делах Архива М. Ин. Д. (Карамзин, к T. X, прим. 44).

73

О каменном кремлевском дворце см. Забелина «Домашний быт Рус. царей». М. 1862. Глава I. Его же «Теремный Дворец» в Памятниках древн. рус. зодчеств., изд. Рихтером (стр. 20–32). См. также исследование В. Е. Румянцева «Вид Москов. Кремля в самом начале XVII века», объясняющее наиболее древний достоверный план Кремля времен царя Годунова, приложение к Амстердамск. изданию Географии Бловиа (Древности. Моск. Археолог. Общ. T. XI, вып. IL М. 1886 г.). Записка о царском дворе и Роспись царским кушаньям, 1610 и 1613 гг. Акты Истор. T. II. №№ 355 и 356. Образцы и описание древней царской утвари, одежды и пр. см. «Древности Российского Государства». Отделения II и IV. См. также Викторова «Описание книг и бумаг Дворц. приказов». Вып. I. М. 1877. №№ 1 и 2, где описана царская казна конца XVI века.

Относительно собственно теоретического развития Московского самодержавия см. любопытное исследование М. Дьяконова «Власть Московских Государей» Спб. 1889. О придворных московских чинах проф. Сергеевича «Русск. юридич. древн.». T. 1. Спб., 1890. Кн. 2-я. Гл. 3-я. О наплыве удельных княжеских фамилий в Москву со второй половины XV века и княжеской окраске Московской боярской аристократии у проф. Ключевского «Боярская дума», преимущ. гл. IX. О происхождении думных дворян из боярских детей «в думе живущих» заметил впервые Соловьев. T. VI. 36. 83; примеч. 12 т. 36, со ссылками на Акты Зап. Рос. II. 252 и 280 и на Дела Польские № 3. К T. VII примеч. 16, ссылка на № 14, где при приеме Баториевых послов уже упоминаются думные дворяне. «В списке членов боярской думы думные дворяне появляются уже во второй половине XVI века, с 1572 года». (Ключев. Боярск. дума. 282). В Сборн. Им. Рус. Ист. Общ. Т. LIII. стр. 40 упоминается в 1517 году боярский сын, «который у Государя в Думе живет». Легенду о происхождении московских государей от Пруса, римского выходца, облюбовал уже Василий III, как это видно из Гербер-штейна (его немецкий перевод, изданный в Вене в 1557 году). Грамоту Ивана Грозного к Сигизмунду Августу со ссылкой на происхождение от Кесаря Августа см в Сборнике Рус. Ист. Общ. T. LIX. Что Грозный хвастал своим немецким, а не русским происхождением, о том говорит Флетчер в гл. V. По всей вероятности, эта легенда появилась вследсвие соревнования с подобной же легендой о происхождении Литовских князей, а следовательно и Ягеллонов, от римского выходца Полемона, относимого также ко временам Августа. Сия последняя легенда с особой наглядностью около того времени выступила в западно-русской хронике, известной под именем Быховца. Любопытные пререкания из-за царского титула Московск. правительства с Польско-Литовским см. в Сборн. Рус. Ист. Общ. Т. LIX. Первую ссылку Ивана IV на родство своих предков с Августом Кесарем в официал, грамоте см. Литов. Метр. I. стр. 127. Боярские фамилии «выезжие из Прус» Н. П. Петров в своей «Истории родов Русского дворянства» (Спб. 1886 г. T. I. стр. 3–7) пытается произвести из Новгорода, где была Прусская улица, оттуда же, от новгородца Ратши, современника Александру Невскому, он выводит и фамилию Романовых, но не совсем убедительно. Дельную рецензию на эту книгу представил А. П. Барсуков под заглавием «Обзор источников и литературы Русского родословия». Спб. 1887. Между прочим, оспаривая мнение г. Петрова о новогородском же, а не иноземном происхождении Бестужевых-Рюминых, г. Барсуков ссылается на жалованную грамоту Ивана III, от 1469 года. В подлинности этой грамоты сомневается Д. Ф. Кобеко («О разработке генеалогических данных в смысле пособия для русской Археологии» Спб. 1887 г.). К его мнению присоединяется и Н. П. Лихачев «Разрядные дьяки XVI века». Спб. 1888 г. стр. 430. На подражание бояр Ивану Грозному относительно вывода своих предков «из Прус» указал тот же Д. Ф. Кобеко («Дополнительная заметка к статье о разработке генеалогических данных» в Записках Им. Арх. Общ. T. III. Спб. 1887.). Но этих боярских выездов из /Прус еще нет в Государевом Родословце, хранившемся в Разрядном Приказе и составленном в 1555 году. (Лихачева «Разрядные Дьяки». 414 стр.); следовательно, легенды о них начали слагаться во второй половине XVI века. Благодаря возобладавшей с того времени тенденции выводить свой род от иноземных выходцев, получился весьма странный вывод: из числа более чем 900 наших дворянских родов только 90 фамилий, т. е. около 10 %, могут быть отнесены к русскому происхождению. См. Загоскина «Очерк организации и происхождения служилого сословия». «Очерк третий. Казань. 1876. Д. И. Языкова «Дети Боярские» и «Дьяки». (Труды Академии Ч. IV. Спб. 1841.). Любопытны приведенные им примеры того, что казаки иногда жаловались званием детей боярских.

В прекрасном Издании А. Сапунова «Витебская Старина» Т. IV., помещена Разрядная книга Полоцкого похода Ивана IV, 1563 года, где находим следующие чины, входившие в состав царского полка: «стольник, и стряпчие и жильцы, дворяне выборные, князи служилые, с Москвы дворовые, Коломничи дворовые и городовые» и т. д. (стр. 27 и 33).

Важнейшие рассуждения относительно исторического значения и развития местничества см.: Рус. Историч. Сборн. О. И. и Др. T. II и V. (Дела по местничеству, собранные Ивановым), Т. III. (Две статьи Погодина), Симбирский сборник Т. I. 1844 г. (обширное предисловие, принадлежащее Д. Валуеву), Московский Сборник. М. 1847 (статья Соловьева) и обстоятельное исследование А. И. Маркевича «О местничестве». Ч. I. Киев. 1879. Его же «История Местничества». Одесса. 1888. Тут же в предисловии автор добросовестно сознается, «чем больше мы изучали этот вопрос, тем нам становилось яснее, что мы имеем дело с формами известного старшинства, которые хотя и интересны, но имеют весьма немного исторического значения». В приложениях к этому труду помещено любопытное дело князя Василия Юрьевича Голицына с князем Иваном Петровичем Шуйским 1579 г. Ноября 8. (Перепечатано из помянутого собрания Иванова и снабжено примечаниями). Это дело в особенности дает наглядное понятие как о родословных счетах, основанных на степенях родства, служебных назначениях и пр., так и о самом процессе местничества.

Указы Ивана IV 1551 и 1580 гг. в А. А. Э. T. I. №№ 227 и 308. Указ его же о случаях отобрания княжеских вотчин на Государя в Акт. Ист. I. № 154. XVIII. Запрещение отказывать вотчины по душе в большие монастыри, «чтобы в службе убытка не было и земля бы из службы не выходила» Ibid. XIX. Указ 1550 года об испомещении тысячи боярских детей в Др. Р. Вивл. VIII, в А. А. Эк. T. 1. № 215 и во Времен. Об. И. и Др. Кн. 20. Смесь. Тут помещен и список испомещенных служилых людей или так наз. Тысячная книга. Упорядочение военной службы в связи с поместной системой см. Никонов. Л. под 1556 г. Доп. к Акт. Ист. T. I. № 52. Некоторые исследователи юристы (напр., проф. Загоскин в названном выше сочинении) преувеличивают значение поместной системы в том отношении, будто раздача поместий (и вотчин) имела в виду именно установить обязательную военную службу. В действительности, военнослужилое сословие, как таковое сословие, образовалось исторически, независимо от раздачи вотчин и поместий, которые являются только главным видом вознаграждения за службу, а не наоборот, т. е. не главной причиной самой службы. «Служба, и первоначально только военная, была причиной и основанием раздачи поместий» – справедливо заметил Лакьер в своем сочинении «О вотчинах и поместьях». Спб. 1848. Некоторые документы XVI в. о верстании детей боярских, особенно новиков, денежным жалованьем и поместьями и о распределении служебном см. «Акты Московск. Государства». Изд. под редакцией Н. А. Попова, T. I. Разрядный приказ. Москов. Стол. Спб. 1890. №№ 17, 18, 30, 33, 35, 39, 40–44.

74

Источники: Судебник Ивана IV и Дополнит, к нему указы в Актах Ист. I. №№ 153 и 154. «Судебник» Изд. 2-е. Спб. 1786 (т. е. преимущественно Татищевской редакции, а не первое или Башцловское 1768 г.). С. Г. и Д. I. № 202 (об отмене тарханов). Акты Ист. I. № 221 (указы 1597 года о крепостных холопах и беглых крестьянах). Акты Ар. Эксп. II. №№ 20, 23 и 24 (память окольничему Морозову о выходах крестьянских, 1601 года; грамота новгородскому воеводе князю Буйносову Ростовскому о том же, и память новгородских пятиконецким старостам о том же, 1602 года). Акты Арх. Эксп. II. № 40. (Боярский приговор о беглых крестьянах, 1606 года). Указ о том же 1607 года у Татищева.

Пособия. Беляева – «Крестьяне на Руси». Спб. 1860. Его же «Законы и акты, установляющие в древней Руси крепостное состояние». (Архив – Калачова). Погодина «Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права». Рус. Беседа. 1858 г. кн. IV. Тут Погодин отвечает отрицательно на заданный себе вопрос и полагает, что крепостное право возникло постепенно, само собой, из исторических обстоятельств. На это рассуждение см. критику Костомарова в Архиве Калачова. Ответ Погодина Костомарову и «Два слова» Костомарова Погодину. Ibid. Порошина – «Спор ученых о крепостном праве». Ibid. Энгельмана Die Leibeigenschaft in Russland. Dorpat. 1884. По его мнению, указ 1597 года о давности и есть искомый указ о прикреплении крестьян. По поводу этой книги любопытно рассуждение проф. Ключевского «Происхождение крепостного права в России». (Рус. Мысль. 1885. Август и Сентябрь). Он развивает главным образом приведенное выше положение, высказанное Погодиным. Владимирский Буданов в своем «Обзоре Истории Рус. права» (Киев, 1886) также высказывает мнение, что к концу XVI века «перехода уже не было, а был лишь вывоз крестьян», что Борисом Годуновым «общаго закона о прикреплении дано не было», что таковой закон есть XI глава Уложения Царя Алек. Мих. (Вып. I стр. 117–119). Против такой постановки вопроса возражает проф. Сергеевич. См. некоторые справедливые его заметки о названном рассуждении проф. Ключевского («Русские Юридические древности». T. I. Спб. 1890. стр. 258–262).

Татищев в своем издании Судебника Ивана IV и дополнительных к нему указов, приведя боярский приговор 1597 года о пятилетней давности для сыска беглых крестьян, насколько известно, первый вывел отсюда заключение, что этому указу предшествовал другой, относящийся к 1593 году и запрещавший вообще крестьянские походы. Его мнение принял Карамзин, и с того времени обыкновенно общее прикрепление крестьян относили к 1592—93 гг. Того же мнения держался и Соловьев (T. VII. гл. IV.). Беляев как будто возражает против этого мнения и говорит, что из указа 1597 года еще не вытекает существование указа 1592 года. «Впрочем – прибавляет он – должно согласиться, что прикрепление последовало не ранее 1590 года, ибо в одной уставной грамоте этого рода признается еще вольный переход крестьян на прежних основаниях». (Крестьяне на Руси. Стр. 106). А во втором своем труде (Законы и акты о креп. сост. Стр. 90), прямо говорит: «Указ о прикреплении крестьян, по всему вероятию, был издан между 1590 и 1592 годами». Но уже Сперанский в своем «Историч. Обозрении изменения в праве поземельной собственности и в состоянии крестьян» (издан, в Архиве Калачова) прямо объясняет указ 1597 года потребностью правительства положить пределы многочисленным и бесконечным искам о беглых крестьянах, для чего и был назначен теперь пятилетний срок. (стр. 35). Погодин в названном выше рассуждении по справедливости ссылается на это объяснение Сперанского. Он ссылается также на исследование К. Аксакова (в Рус. Беседе за 1858 г. кн. III), где последний доказывал существование крестьянского перехода и после закрепления не только de facto, но и de jure. Возражая им, Костомаров настаивает на том, что в 1592 году «что-то произошло» в смысле закрепления крестьян. Важной опорой для себя он и другие сторонники того же мнения считали указ царя Василия Шуйского 1607 года, приводимый Татищевым.

Указ сей действительно весьма любопытен. Он начинается следующим введением: «лета 7115 (1607) марта в 9 день царь и великий князь Василий Иванович всея Руси с отцом своим святейшим Гермогеном патриархом, со всем освященным собором и со своим царским сигклитом, слушав доклады Поместной избы от бояр и дьяков, что переходом крестьян причинилися великие крамолы, ябеды и насилия немощным от сильных, чего де при царе Иоанне Васильевиче не было, потому что крестьяне выход имели вольный; а царь Федор Иоаннович, по наговору Бориса Годунова, не слушая совета старейших бояр, выход крестьянам заказал, и у кого колико тогда крестьян было, книги учинил, и после того началися многие вражды, крамолы и тяжи. Царь Борис Федорович, видя в народе волнение велие, те книги оставил и переход крестьянам дал, да не совсем, что судьи не знали, как потому суды вершити, иным великия в том учинились распри и насилия и многим разорения и убивства смертные, и многие разбои и по путем грабления содеяшеся и содеваются. Сего ради приговорили есми и уложили по святым великим соборам и по правилам святых отец. Которые крестьяне от сего числа пред сим за 15 лет в книгах 101 году положены и тем быть за теми, за кем писаны; а будете крестьяне вышли за кого иного» и проч. Далее следуют меры против беглых и тех владельцев, которые их держат («Судебник». Изд. 2-е. 240–248).