Текст книги "Царская Русь"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 54 страниц)

Тот же наблюдательный иноземец заметил чрезвычайное развитие Московского самодержавия в то время. По его словам, своей властью над подданными, равно светскими и духовными, Василий превосходил всех других монархов; никто из его советников не осмеливается противоречить ему или быть другого мнения. Подданные считают его исполнителем воли Божией и на вопрос о каком-либо сомнительном деле отвечают: «знает Бог и великий государь». Несмотря на некоторые неудачные войны, они выхваляют его так, как будто дела шли счастливо. «Неизвестно, происходит ли такая тирания от грубости и жестокости народа, или наоборот, эта грубость и жестокость произошли от государевой тирании», прибавляет Герберштейн, конечно не вполне понимавший историческое развитие и смысл московского государственного строя и судивший о народе преимущественно по отзывам лиц более или менее официальных. В пример того, с какой строгостью требовалось отправление государевой службы, и часто на свой счет, он приводит одного из известных ближних дьяков, Третьяка Далматова. Великий князь назначил его послом к цесарю Максимильяну; дьяк начал говорить, что у него нет денег на дорогу. Его тотчас схватили и отвезли на Белоозеро, где он и умер в темнице, а все его имение отобрано на государя, причем найдено 3000 флоринов чистыми деньгами. Если к этому примеру присоединим судьбу помянутых выше боярина Берсеня с дьяком Жареным и Максима Грека с Василием Патрикеевым, то понятно, какими способами достигалось отсутствие противоречия (собственно оппозиции) государевой воле.

Было бы неверно и неисторично объяснять такое сильное развитие монархической власти только личной тиранией, а не всем историческим складом московской государственности. Однако, несомненно, и личные качества государей имели при сем свою, и значительную, долю влияния. Важно то, что за таким политическим деятелем, как Иван III, следовал государь, способный поддерживать его заветы и вполне воспользоваться существовавшими условиями для дальнейшего развития своей самодержавной власти. Хотя в личных талантах и правительственном искусстве Василий уступал своему отцу, но он владел замечательной твердостью характера и упорным постоянством в достижении раз намеченных целей. Это он доказал и во внутренних и во внешних делах; для примера напомним приобретение Смоленска, которого он добился после неоднократных и тяжелых неудач. Сравнивая разные неудачи и военные поражения его времени с блистательными политическими событиями при его отце, надобно также иметь в виду и различие условий, посреди которых они действовали. Ивану III приходилось иметь дело на западных пределах с такими неэнергичными противниками, как Казимир IV и сын его Александр; тогда как Василий должен был бороться с Сигизмундом I, самым крупным лицом в династии Ягеллонов. Ивану III не трудно было склонить на свою сторону Менгли-Гирея при существовании смертельной вражды между ханами Крымскими и Золотоордынскими; во время Василия Золотая Орда уже не существовала, и хищным Гиреям были развязаны руки с этой стороны; казанцы также получили полную возможность действовать против Москвы в союзе с крымцами. Но именно посреди трудных обстоятельств и опасностей, когда еще только складывавшееся и далеко не окрепшее государственное единство не раз должно было отстаивать себя одновременно от всех этих внешних врагов, вполне выказалась твердость Василия Ивановича, всегда верного своему царственному величию и своим правительственным обязанностям.

Государственный ум и дальновидность правителя особенно выражаются в выборе его ближайших советников и исполнителей. В этом отношении Василий, очевидно, не равнялся со своим отцом. Так, неудачи в войнах с Литвой и татарами отчасти обусловливались мало-способностью назначаемых им воевод, и вообще он недостаточно пользовался выдвинувшимися при его отце испытанными предводителями, каковы, например, были старый Даниил Щеня и Хабар Симский. Впрочем, в этом отношении выбор немало стеснялся обычаем боярского местничества, с которым должен был считаться и сам государь. Наиболее видные места в правительстве Василия III занимали, конечно, потомки удельных князей. Во-первых, его зять, то есть муж его сестры, князь Василий Данилович Холмский, имевший звание московского воеводы (напоминавшее прежнее звание московского тысяцкого); но он недолго пользовался своим значением: в 1508 году князь Холмский в чем-то так сильно провинился, что великий князь велел его посадить в тюрьму, где он и умер в следующем году. После него звание московского воеводы перешло к князю Даниилу Васильевичу Щене, принадлежавшему к семье Патрикеевых, то есть к потомкам Гедиминовым. Далее видим в числе самых близких к государю бояр: князя Димитрия Ростовского, князя Василия Шуйского, потомка князей Суздальско-Нижегородских, Михаила Юрьевича Кошкина, представителя древней, чисто московской боярской фамилии, Михаила Воронцова из знаменитой фамилии тысяцких Вельяминовых, царского казначея Петра Головина (сын Головы-Ховрина). До своего поражения и плена на Орше высокое положение при дворе занимал окольничий Иван Андреевич Челяднин. В числе знатнейших бояр находились также потомки удельных князей Западной Руси, перешедшие на московскую службу, а именно: два брата Бельских, Димитрий и Иван Федоровичи, потомки Гедимина, Воротынский и Мстиславский. Возникший при Московском дворе обычай брать клятвенные записи о не отъезде в Литву в особенности прилагался к этим литовским выходцам. Впрочем, подобная же запись в верном служении московскому государю была взята с князей Шуйских: с Василия за порукой митрополита Даниила и епископов, а с его двух родственников, Ивана и Андрея, за поручительством многих бояр в 2000 рублях. С Михаила Глинского взята клятвенная грамота с поручительством пятидесяти лиц в 5000 рублях на случай его измены.

Наиболее приближенными советниками Василия III были, однако, люди далеко не знатные, и преимущественно его дьяки. Положение самых доверенных лиц во вторую половину царствования занимали двое: один из второстепенных бояр, тверской дворецкий Иван Шигона-Поджогин и думный дьяк Меньшой Путятин. Это были любимцы и тайные советники Василия. Их-то, конечно, и разумели опальный боярин Берсень Беклемишев, сетуя на то, что государь «запершися сам-третей у постели всякие дела делает». В первую же половину княжения главным советником в государственных делах был казначей Георгий Малый, один из греков, приехавших в Россию с матерью Василия Ивановича, человек ученый и весьма сведущий в политике. По словам Гер-берштейна, великий князь так уважал его советы, что однажды, во время болезни Георгия, велел своим боярам принести его к себе на носилках. Георгий Малый лишился первенствующего влияния со времени дела о своем соотечественнике Максиме Греке, за которого он, по-видимому, заступался, однако и после того великий князь призывал к совету Георгия, только дал ему другую должность^{16}.

Василий Иванович не любил долго засиживаться на одном месте и вел жизнь довольно подвижную. Зиму он обыкновенно проводил в Москве, а лето непременно за городом в своих подмосковных селах, каковы Остров, Воронцово, Воробьево, Коломенское. Кроме того, он любил ездить на богомолье в ближние и дальние монастыри и в города, известные своими святынями, например в Троицкую лавру, Кириллов монастырь, Волоцкий, Николо-Угрешский, в Переяславль, Юрьев, Владимир, Ростов, Тихвин, Зарайск и пр. Эти путешествия соединялись иногда с обычными «объездами» своих владений (соответствующими древнему княжескому «полюдью»), а также и с охотой, которой Василий, по-видимому, был предан до страсти. Особенно любимым местом его охоты во вторую половину княжения был Волоколамский край с его Иосифовым монастырем, поступившим по смерти своего основателя на непосредственное попечение великого князя. С охотой в этом краю связана и предсмертная болезнь Василия Ивановича. В август 1533 года случилось нашествие крымцев с ханом Саин-Гиреем и Ислам-царевичем на Рязанские окраины. По отражении этого нашествия великий князь в сентябре, то есть в начале следующего 1534 года, поехал с супругой и детьми в Троице-Сергиеву лавру помолиться угоднику, а отсюда направился к Волоколамску, чтобы там «тешиться» осенней охотой. Дорогой он занемог, причем на левом стегне у него явился небольшой, но весьма злокачественный нарыв. С трудом доехал он до Волоколамска, где его любимец тверской и волоцкий дворецкий Иван Юрьевич Шигона-Поджогин устроил для него пир в самый день приезда, в первое воскресенье после праздника Покрова Богородицы. Как ни был болен Василий Иванович, однако на третий день после того, во вторник, не утерпел и поехал в поле с ловчими и собаками. Но тут в своем селе Колпи он окончательно слег в постель, и через две недели воротился в Волоколамск, несомый на носилках боярскими детьми. Вызванные из Москвы врачи великого князя, немец Николай Булев и Феофил (вероятно, грек), начали прикладывать к нарыву пшеничную муку с медом и печеный лук, потом какую-то мазь, от которой стал идти гной; прибегли и к слабительным. Но больному становилось все хуже; он уже почти перестал принимать пищу и начал делать предсмертные распоряжения. По его приказу другой его любимец, дьяк Меньшой Путятин со стряпчим Мансуровым съездили в Москву и привезли его духовную, написанную еще до второго брака, которую он немедленно велел сжечь. Все это сделано тайком от братьев и от бояр. Потом приступили к составлению новой духовной грамоты. С двумя своими любимцами Василий советовался, кого из думных бояр назначить послухами для засвидетельствования этой грамоты: при великом князе находились тогда князья Димитрий Федорович Бельский, Иван Васильевич Шуйский, Михаил Львович Глинский и кроме Шигоны дворецкий князь Иван Иванович Кубенский; решили вызвать из Москвы еще Михаила Юрьевича Захарьина (Кошкина). Приезжали также братья великого князя Андрей Старицкий и Юрий Дмитровский; но Василий скрывал от них свое опасное положение и особенно не доверял Юрию, которого поспешил отпустить обратно в Дмитров. Больной хотел умереть в столице, но предварительно заехал помолиться в Иосифов монастырь (верст около двадцати от Волоколамска). Здесь он слушал литургию, лежа на одре в церковном притворе, а великая княгиня с детьми стояла подле и проливала горькие слезы. В Москву его везли в каптане (возке), где при нем сидели князья Шкурлятев и Палецкой и поворачивали его, так как сам он уже не мог двигаться. Под Москвой он остановился отдохнуть дня на два в селе Воробьеве, куда немедленно явились митрополит, епископы, бояре и дети боярские. Меж тем через Москву-реку намостили мост против Новодевичьего монастыря, так как река еще не успела покрыться прочным льдом, хотя уже время шло к концу ноября. Наскоро построенный мост не выдержал; вступив на него, четыре коня, запряженные в возок, провалились; дети боярские успели подхватить великокняжий каптан и обрезать гужи у оглоблей. Василий Иванович воротился на Воробьево; покручинился на «городничих» (Волынского и Хозникова), ведавших постройкой моста, однако опалы на них не положил. Он переправился на пароме под Дрогомиловым и въехал в Кремль через Боровицкие ворота; ради многих иноземцев и послов, пребывавших тогда в Москве, въезд этот совершился, по-видимому, до рассвета: великий князь все еще не хотел, чтобы все знали о его безнадежном состоянии. По возвращении _в Москву первым делом было окончание духовной грамоты, для засвидетельствования которой призваны были кроме помянутых выше бояр еще князь Василий Шуйский, Михаило Воронцов, Михаило Тучков и казначей Петр Головин. Потом Василий Иванович открыл митрополиту Даниилу, епископу коломенскому Вассиану и своему духовнику, благовещенскому протопопу Алексею, свое давнее желание постричься перед смертью в иноки и схимники.

Услыхав о немощи государевой, многие бояре поспешили в Москву из своих вотчин. Приняв Святые Дары, Василий призвал к своей постели братьев, митрополита, бояр и детей боярских и «приказывал» им сына своего Ивана, которому дает свое государство; увещевал служить ему верой и правдой. Затем, отпустив братьев и митрополита, обратился к боярам со следующими словами:

«Ведаете сами, от великого князя Владимира Киевского ведется наше государство Владимирское и Новгородское и Московское; мы вам государи прирожденные, а вы наши извечные бояре. И вы, братие, постойте крепко, чтобы мой сын учинился на государстве государем, была бы в земле правда и в вас бы розни никоторыя не было. Да приказываю вам Михаила Львовича Глинскаго; он человек к нам приезжий, но вы не называйте его приезжим, а держите за здещняго уроженца, зане он мне прямой слуга, и были бы вы все сообща и земское дело и сына моего дело берегли и делали за один. А ты бы, князь Михаило Глинский, за моего сына князя Ивана, и за мою великую княгиню Елену, и за моего сына князя Юрия кровь свою пролиял и тело свое на раздробление дал».

Очевидно, малолетство преемника, неопытность и иноземное происхождение супруги, ненадежность братьев и возможность боярской крамолы сильно озабочивали умирающего государя. Он не однажды обращался к боярам со своими заветами. В среду, 3 декабря, он вновь причастился Св. Таин, вновь призвал думных бояр и долго говорил им об устроении земской и как после него править государством; после чего, оставив при себе Михаила Глинского, Михаила Юрьевича Захарьина и Шигону, приказывал им о великой княгине Елене, как ей без него быть и как к ней боярам ходить: он назначал ее правительницею до возмужания сына. Летописец затем изображает трогательное прощание государя с трехлетним сыном Иваном, которого принесли на руках, и с великой княгиней, которую держали под руки, так она вопила и билась. Ивана он благословил крестом Петра Чудотворца, которым сей благословлял прародителя Московского князя Ивана Даниловича; отпуская сына, он сказал его няне, боярыне Аграфене Челядниной: «смотри, Аграфена, от сына моего Ивана не отступи ни пяди». По просьбе великой княгини умирающий велел принести и другого сына, однолетнего Юрия, и также его благословил; ему назначил в духовной небольшой удел с городом Углече Поле. Когда приблизился смертный час, великий князь позвал опять митрополита, братьев и бояр и велел себя постригать. Но тут вдруг выступили брат его Андрей, Михайло Воронцов и сам Шигона с возражениями, что Владимир Киевский не чернецом умер, а сподобился быть праведным, также и другие князья. Возник спор. А между тем умирающий уже лишился языка и употребления рук, но взором продолжал просить о пострижении. Тогда митрополит поспешил исполнить обряд, возложил на него парамонатку, ряску, иноческую мантию, наконец схиму и Евангелие на грудь, нарекши его в иночестве Варлаамом. Василий Иванович скончался в ночь на четверг, на 4 декабря, то есть под Варварин день, на пятьдесят шестом году от рождения, после двадцативосьмилетнего царствования. Дворец огласился плачем и рыданием.

Митрополит Даниил немедленно взял Юрия и Андрея Ивановичей в переднюю избу и привел их к присяге на верность великому князю Ивану Васильевичу и его матери Елене. На том же привел к присяге бояр и детей боярских, чтоб они все за один стояли против недругов великого князя, против бесерментства и латынства, а иного государя себе не искали. Потом митрополит отправился с боярами к Елене возвестить ей кончину супруга. От этой вести она, как мертвая, пролежала часа два и насилу пришла в себя. Меж тем иноки Троицкого и Иосифова монастыря, отослав стряпчих великого князя, овладели его телом и начали приготовлять к погребению. Весть о кончине разнеслась по городу, и народ стал приходить во дворец прощаться. Настало утро. В архангельском соборе выкопали ему могилу подле отца его, Ивана III, и привезли каменный гроб. В тот же день, при звоне всех колоколов и рыдании стекшегося во множестве народа, тело великого князя вынесли из дворца и затем с обычными обрядами предали погребению^{17}.17

III

Литовская Русь при Ягеллонах

Польское влияние на политический строй Литовской Руси. – Земские привилеи, общие и местные. – Господство вельмож. – Низшие слои населения. – Водворение крепостного права. – Волочная система. – Введение магдебургии. – Столкновение городского самоуправления с королевскими наместниками. – Судебник Казимира IV. – Первый Литовский статут и характер судоустройства. – Жалобы на неправосудие. – Второй статут. – Устав о земской обороне. – Страшные крымские полоны. – Черты шляхетских нравов по Курбскому и Михалону.

Мы видели, как медленно Северо-восточная Русь собиралась вокруг своего средоточия – Москвы и как шаг за шагом она возвращала себе полную национальную самобытность в постоянной борьбе с варварскими ордами. Тяжела была работа объединения и освобождения; зато государство складывалось прочно и крепко. Его крепкой сплоченности особенно способствовала однородность собранных частей: все это были области собственно великорусские, говорившие одним языком, исповедующие одну церковь; инородческое или финское население обширных северовосточных окраин слабо нарушало эту однородность, будучи вполне подчинено господствующему племени и уже давно вступив на путь обрусения. Другое зрелище представляла Русь Юго-западная, собранная воедино великими князьями Литовскими. Она не имела собственного средоточия или национального ядра, около которого могла бы сплотиться и выработать крепкий государственный организм. Литовская династия и литовская знать вначале подверглись было обрусению и готовы были слиться с княжеско-боярским сословием Западной Руси; но уния с Польшей и переход в католичество снова сделали их чуждыми русской православной народности, а потом мало-помалу поставили в неприязненные к ней отношения.

В западной половине слагался совсем иной политический строй, чем в восточной. Хотя удельная система Литовской Руси прекратилась почти одновременно с Русью Московской, но это прекращение там не сопровождалось таким же усилением центральной правительственной власти, как в Москве. Между тем как в последней потомство удельных князей теснилось в столице при дворе великого князя и обратилось в боярско-служилое сословие, в Литовской Руси потомки Игоревичей и Гедиминовичей, а также члены знатнейшего боярства образовали сильное вельможное сословие, не столько придворное, сколько владельческое – нечто похожее на западно-европейских феодалов. Со времени Казимира IV Ягеллоны, занимая в то же время польский престол и переезжая из одной столицы в другую, с одной стороны неизбежно подвергались влиянию польского государственного строя с его шляхетскими привилегиями, ограничившими королевскую власть; с другой – старались удержать в соединении с Польшей и привязать к себе литовско-русские области разными пожалованиями земель и высоких урядов, которые расточались, конечно, самому влиятельному классу, то есть вельможам, чем поддерживали их силу и значение. Таким образом, в Литовской Руси утвердилось господство вельмож, которые сосредоточили в своих руках огромные поземельные владения, заключавшие в себе не одни села и местечки, но и целые города, а также захватили себе высшие уряды, земские, военные и придворные, каковы: гетманы, канцлеры, маршалки, подскарбии, воеводы, каштеляны и старосты. С этими урядами соединялись и большое влияние, и богатые доходы. Они большею частью перешли в Литовскую Русь из Польши или сложились по польским образцам: гетман был предводителем войска и военным судьею, канцлер хранил печать великого князя и управлял его письменными сношениями; подскарбий ведал доходы и расходы государства; маршалки считались представителями служилого сословия и были также придворными сановниками. Воевода начальствовал целою областью, причем соединял в своих руках власть военную, правительственную и судебную. Каштеляны и старосты были правителями отдельных округов (впрочем, были старосты, ведавшие целые области, например Жмудский). В некоторых частях Литовской Руси, кроме того, встречаются еще древне-русские наместники и туины. Из главных сановников составлялся при великом князе высший правительственный совет, похожий на древне-русскую боярскую думу, но уже получивший польское название рады, и члены этого совета стали называться «паны радные», а в совокупности «паны-рада».

Итак, по естественному порядку вещей, вместе с ополячением династия Ягеллонов, высший класс Литовской Руси и ее внешний строй не замедлили подпасть польскому влиянию.

Об этом влиянии свидетельствует целый ряд великокняжеских грамот или так называемых привилеев, которые клонились к тому, чтобы перенести польско-католические порядки в Литовскую Русь и таким образом все более и более приблизить ее строй к польскому. Этот ряд привилеев начинается пресловутою грамотою Ягелла, выданною на сейме 1387 года, в которой он дарует некоторые новые права тем литовским боярам, которые крестились в католическую веру. Из той же грамоты видно, что Литва стала разделяться на кастелянии и поветы. Далее, актом Городельской унии 1413 года, как известно, литовским боярам-католикам дарованы права и привилегии польской шляхты, вместе с ее гербами, и установлены в Литве высшие польские уряды воевод и кастелянов, доступные только католикам. Затем наиболее важным шагом в этом направлении является земский привелей, данный Казимиром IV в 1457 году высшим сословиям Литвы, Руси и Жмуди. Известно, какое трудное положение испытывал Казимир между притязаниями польской шляхты, с одной стороны, и неудовольствием литовско-русских чинов – с другой. Чтоб успокоить последних, он означенным актом подтверждает дарованные прежде привилегии и жалует новые, на этот раз без различия исповедания, то есть равно католикам и православным. Так, литовско-русские чины (а именно: княжата, ритеры, шляхтичи, бояре и местичи, или горожане) владеют пожалованными имениями и вотчинами на тех же правах, как и в Польском королевстве, то есть могут их продать, заложить, обменить, подарить и передать своим наследникам. Вдова остается в именье мужа до следующего замужества; а если муж записал часть своего имения как вено, то она может ею распорядиться по своему усмотрению. Имущества и чины означенных чинов освобождаются от разных великокняжеских поборов, каковы: серебщизна (подать на войско), сенокошение, возка камня и лесу и некоторых других натуральных повинностей, отчасти известных под общим именем дякла, но остаются в силе стации (доставка съестных припасов для чиновников и свиты великого князя при его проезде), починка мостов и городских укреплений. Запрещением крестьянских переходов с земель владельческих на государевы и обратно эта грамота делает решительный шаг к развитию крепостного права. А запрещением посылать в частные имения децких (правительственных судебных приставов) она отдает крестьян в полную подсудность владельцу. Далее грамота разрешает княжатам, ритерам, шляхтичам и боярам (но не местичам) свободный выезд в иностранные государства для своего образования, за исключением страны неприятельской и с соблюдением обязанностей военной службы. Наконец, в виду сильного негодования литовско-русских вельмож на польские захваты земель и урядов. Казимир той же грамотой обязывается не уменьшать пределов великого княжества, а также раздавать земли в володение и держание и земские уряды только местным уроженцам, а не чужеземцам. Грамота эта дана в Вильне в присутствии литовских панов-рады и скреплена литовским канцлером Михаилом Кезгайловичем. Наследник Казимира IV, сын его Александр, вступив на великокняжеский престол в 1492 году, по требованию литовских панов-рады, выдал для Литвы новый привелей, которым подтвердил грамоту отца своего и, кроме того, по образцу Польши, еще более ограничил власть великого князя в пользу литовских вельмож, обязавшись без согласия панов-рады не вести дипломатических сношений, а также не издавать законов, ни раздавать и отнимать земские уряды и т. п.

В том же 1492 году Александр дал особый привелей земле Жмудской, подтверждающий прежде дарованные боярам и шляхте права; по этому приведен), между прочим, староста Жмудский назначается господарем по желанию самих жителей; они же сами выбирают себе тивунов; а господарские децкие посылаются «только по реку Невежу». Тут мы имеем дело с привилеем собственно местным или областным. Подобные же областные привилеи или льготные уставные грамоты, данные разным русским землям, вошедшим в состав великого княжества Литовского и королевства Польского, дошли до нас в значительном количестве. А именно: Луцкой земле, данный Ягеллом в 1427 г., Галицкой, данный им в 1433 г.; тем же русским землям, то есть Галицкой и Подольской (включенным в пределы короны Польской) привилей Казимира IV (1456) и Сигизмунда I (1507), Волынской земле и особый повету Бельскому — Александра (1501); Витебской земле — Сигизмунда 1507 г. (подтвержден и дополнен им же в 1529 г.), Брацлавской — его же (1507), Полоцкой земле – тоже Сигизмунда I (1511) и Дрогичинской – его же (1521). Привилеи эти обыкновенно выдавались и возобновлялись по требованиям или челобитью самих жителей, то есть их высшего, шляхетского сословия. Все они направлены к расширению прав этого сословия, по образу польской шляхты. Обыкновенными статьями их были: обещание господаря никого из панов и землян не наказывать по одному доносу, а только после суда, также не сажать в тюрьму по одному подозрению, не конфисковать имений (за исключением государственной измены), сохранить как вотчины, так и «выслуги» (жалованные поместья) за наследниками и в завещание не мешаться; вдове пользоваться имением мужа, если не выйдет вторично замуж, и только за отсутствием родственников имение умершего шляхтича возвращается господарю; земские урядники избираются самою шляхтою и утверждаются господарем, преимущественно из местных уроженцев; далее следует освобождение от разных повинностей и поборов, а также освобождение от суда господарских рядников, за исключением насильственного нападения, поджога, изнасилования и разбоя. При сем в некоторых областях, ближайших к Польше, именно в Бельском повете и Дрогичинской земле, отменяется древнерусская должность децкого и заменяется польским возным. По некоторым указаниям не всегда польские порядки нравились русским жителям; так Дрогичинский староста жалу-[

[в исходном файле отсутствуют стр. 88–89]

Где-то в этом тексте должна быть сноска на следующий комментарий.

18. Земский привилей Ягелла 1387 в Scarbiee I. № 539. Его же земле Луцкой Ibid. II. № 1429 и Галицкой 1433 г. в Volumina Legum. I. 40–42. Городельский 1413 г. в Scarbiec. II. №№ 1025 и 1026 и в Volumina legum. I. 29–32. Привилей Казимира IV 1456 г. Галиции и Подолии в Scarbiee. II. № 1943. Земский 1457 в Актах Запад. России I. № 61. Перепечатан с комментариями во 2 выпуске Хрестоматии Владимирского-Буданова. Ярослав. 1878. Александра: Литовский привилей 1492 года у Дзялынского Zbiór Praw 58–66 и у Платтера Zbiór Pamictn. I. 17–29. Жмудский в Акт. Зап. Рос. I. № 103. Волынский 1501 года в Актах Южн. и Запад. России. I. № 36. Бельский в Актах Запад. Рос. I. № 189. Витебский 1503 года Ibid. № 204. Сборн. Муханова. № 83. Смоленский 1505 г. Акты Зап. Рос. I. № 213 и Сборн. Мухан. № 85. Сигизмунда I: Подтвердительный Земский в княжеству Литовскому 1506. у Дзялын. Zbiór Praw 95–99 и Платера Zbiór Pam. I. 35–40. Scarbiec. II. № 2177. Подтвердительный Русским землям 1507 г. Volum, leg. 1. 120. 166. Scarbiec II. № 2191. Брацлавский 1507 г. Акты Зап. P. II. № 26. Киевский 1507 г. в Акт. Зап. Рос. II. № 30. Подтвердительный 1529 г. Ibid. № 164. Полоцкий 1511. Ibid. № 70. Дрогичинский 1521. Ibid. № 64 и подтверждение 1523. Scarbiee. II. № 2293. Подтвердительные грамоты привилеев при Сигизмунде Августе см. в Акт. Запад. Р. Ш. №№ 4, 5, 11, 13, 24. Из немногих трудов, посвященных служилому сословию Литовской Руси, укажем: Ярошевича – Obraz Litwy pod względem jej cywilizacji. Часть II. W. 1844. В. B. Антоновича «О происхождении шляхетских родов в Юго-западн. России» и «Об околичной шляхте» (Архив Юго-запад. России. IV. К. 1867). Тумасова – «Дворянство Западной России в XVI в.» (Чт. Об. И. и Др. 1868. IV.).

]

В Литовской Руси в данную эпоху положение низших классов было почти то же самое, как и в Московской Руси. Многочисленная дворня знатных людей и шляхты состояла преимущественно из холопов: их отчинные и жалованные земли были населены отчасти также несвободною челядью и холопами. Литовский статут 1529 года определяет четыре источника холопства или невольной челяди («невольницы мают быть четвераких причин»): 1) давность этого состояния или рождения от невольников; 2) полон, выведенный из земли неприятельской; 3) преступник, выданный обиженному на смертную казнь (кроме воровства) и помилованный им под условием неволи; 4) брак с невольником или невольницею. Но по всем признакам в начале Ягеллонского периода несвободное, или хлопское, население составляло еще незначительную часть сельского населения сравнительно со свободным крестьянским сословием в Западной Руси подобно тому, как это было в Руси Восточной того же времени. Разумеем при сем свободу в смысле юридическом; но фактически свобода крестьян все более и более стеснялась и представляла весьма различные степени. Западнорусское свободное крестьянство, называемое в юридических памятниках иногда кметами, а более известное под именем люди, мужики или поспольство, хотя еще сохраняло свой древний общинный быт и собиралось на свои волостные сходы или копы, но уже утратило право общинной собственности на землю, которую обрабатывало; оно жило на землях великокняжеских («господарских»), владельческих (панских) и церковных. За пользование ими оно должно было отбывать разнообразные дани и повинности, иногда переложенные на деньги, но большею частью натурой, каковы: серебряная или серебщизна (в северо-западной Руси она имела частное название посощины, то есть взымаемой по сохам, а в юго-западной подымщины, то есть взымаемой по дымам или дворам), иначе грошевая (оброк или чинш), житная, дякольная, медовая, бобровая, куничная и проч. Степень зависимости и количество даней различались по разным разрядам. Так, вольные данники, платя по условию с владельцем известные дани, были свободны оставить землю, когда хотели перейти к другому владельцу, предварительно рассчитавшись с первым; но разряд крестьян, называемых отчичи, около эпохи первого статута уже не имел этого права перехода. Крестьяне, кроме дней, обязанные еще панщино, то есть работою известного числа дней в году на владельца, и толоками (чрезвычайные работы с панским кормом и пивом), называются людьми тяглыми или прогонными, иногда сельскими путниками. Наибольшими льготами пользовались новые поселенцы, которых владелец перезывал на свои пустопорожние земли: но потом, зажившись на новых местах, они в силу давности делались крепкими земле (впоследствии определена десятилетняя давность). Нижний разряд крестьянства, уже близкий к невольникам, составляли закупни или заклад-ни, почти то же, что кабальные холопы в Восточной Руси. Это люди, поступившие во временное рабство в уплату долга; число их было весьма значительно, так как в те времена многие вольные простолюдины под властью сильных людей искали защиты от разных притеснений и разорения. Но временное рабство по большей части обращалось в постоянное, и потомство этих закладней делалось крепостным. Далее, при раздаче великими князьями населенных имений панам и шляхтичам, случалось иногда, что в числе жителей этих имений находились мелкие землевладельцы, носившие звание бояр. Последние попадали таким образом в зависимость от нового пана и, не имея возможности восстановить свои права при упадке центральной правительственной власти, впоследствии обращались почти в крепостное состояние с помянутым выше названием панцирных бояр или панцирных слуг (по второму статуту, 1566 года).