Текст книги "Царская Русь"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 54 страниц)

Как ни строги вначале были правила о временном пользовании поместьями и об их ненаследственности, однако с течением времени естественный порядок вещей мало-помалу получил преобладание, к концу XVI столетия выступило стремление отцов оставлять свои поместья в наследство детям, вообще распространять вотчинные права и на земли поместные. Дорожа служилым классом, правительство мало-помалу уступало этим стремлениям. К концу того же века оно принуждено было уступить и другому стремлению служилого сословия: закрепить за своими землями жившее на них рабочее или крестьянское население^{73}.

На севере Московского государства, особенно в областях, принадлежавших Новгородской общине, еще сохранялось кое-где мелкое крестьянское землевладение. Но возраставшее бремя государственных податей и повинностей, в связи с притеснениями чиновников, а также дробление земли между наследниками, вынуждали таких крестьян-своеземцев причисляться или к черным волостным общинам, или к сельским владельцам, каковыми были монастыри и знатные люди. Таким образом, к концу XVI века крестьян-своеземцев оставалось очень немного и они затерялись в общей массе безземельного крестьянства, которое пользовалось землей на правах оброчных, или арендных. Крестьянские общины за свои земли несли государево тягло, т. е. отправляли общественные подати и повинности по мирским разрубам и разметам, а жившие на’ частных или монастырских землях, кроме того, платили условленные оброки своему владельцу. Право крестьянских переходов в значительной степени умеряло эти оброки и доставляло крестьянам разные льготы со стороны владельцев, нуждавшихся в рабочих руках, особенно при заселении необитаемых участков или пустошей. Но это право, как мы видели, было уже стеснено в XVI веке установлением известного в году срока для переходов, именно Юрьевым днем осенним, который окончательно был утвержден Судебником 1497 года в виде срока двухнедельного. Этот Судебник Ивана III определяет и плату уходившего или, как тогда говорилось, «отказавшегося», крестьянина землевладельцу за т. наз. пожилое, или за пользование двором, т. е. жильем и хозяйственными постройками. При сем различаются местности лесные и полевые: в последней за пожилое платится рубль в четыре года, а в первой полтина; за три года платится три четверти двора, за два – половина, за один – четверть. Царский Судебник 1550 года повторяет тот же срок крестьянского перехода, или «отказа», т. е. неделю до Юрьева дня и неделю после него; но несколько увеличивает плату за пожилое, а именно: за полный срок, т. е. четыре года, с каждых ворот в степной местности один рубль и два алтына, а в лесной, где расстояние до строевого леса не более десяти верст, полтина и два алтына. Кроме того, Судебник Ивана IV прибавляет особую пошлину по два алтына с двора за «повоз», а крестьянину, продавшемуся в полные холопы, дозволяет выходить без срока и без платы за пожилое, только обязывает платить царскую подать с хлеба, оставшегося на корню.

В судебниках говорится только о плате за пожилое при крестьянском отказе; но в действительности расчет крестьянина с землевладельцем тем не ограничивался. Обыкновенно, редкий крестьянин садился на земельный участок без подмоги от владельца; на свое хозяйственное обзаведение он получал или денежную ссуду (серебро), или скот и земледельческие орудия, или хлеб на семена и на прокорм; а иногда все это вместе. Следовательно, он становился должником частного владельца или монастыря, и проценты с своего долга большей частью отбывал издельем, т. е. своей работой, сверх условленного оброка или части жатвы на землю. Покидая участок, крестьянин, конечно, обязан был не только уплатить пожилое, но и возвратить ссуду. А так как обыкновенно редкий был в состоянии исполнить эту обязанность, при тяжести лежавших на нем податей, повинностей и оброков, то право крестьянского перехода в действительности почти прекращалось само собой. Это право перехода обращается, собственно, в право «своза», или перезыва: обыкновенно тот землевладелец, который переманивал к себе крестьянина, обязывался уплатить за него все должное прежнему господину. Иногда обедневший крестьянин, чтобы облегчить себе бремя податей и повинностей, с целого земельного участка переходил у того же владельца на половинный участок, т. е. поступал в разряд бобылей, или совсем отказывался от участка, ограничивался только двором, даже переходил на чужой двор, и таким образом становился казаком, т. е. простым работником, батраком, или, наконец, просто давал на себя кабалу, т. е. продавался в холопы. Но часто свое право выхода крестьянин отыскивал незаконным способом, без «отказа» или без расчета с владельцем, что считалось тогда побегом; ушедший, таким образом, как беглец водворялся по закону насильно на старое место. Частные землевладельцы, конечно, предпочитали переманивать крестьян, не рассчитываясь за них с прежним господином, а просто укрывали у себя беглых. Нельзя сказать, чтобы право свободного перехода, существовавшее в прежнее время, сделало крестьянское сословие слишком подвижным или бродячим. Напротив, в общей сложности только небольшая часть пользовалась этим правом. Но во второй половине XVI века разные причины усилили стремление крестьян к перемене жительства в незаконной форме побегов.

Частые и многие войны, веденные Иваном IV, в особенности бедственная двадцатичетырехлетняя борьба за Ливонию, требовали чрезвычайных усилий и жертв, до крайности умножили бремя налогов, всякого рода поборов и повинностей; бремя это еще увеличивалось притеснениями и вымогательствами чиновников и вынуждало крестьян к переселениям. Особенно терпели опустошения западные и северо-западные области, близкие к театру войны; множество сельских жителей бежало отсюда в другие, более безопасные края. А совершаемые в то время завоевания обширных и пустынных пространств на юго-востоке России, особенно в Поволжье и Приуралье, представили широкий простор для русской земледельческой и промышленной колонизации; помимо переселений, производимых собственно правительством, туда устремилась часть русского крестьянства, заводила там поселки и общины на землях черных или государевых, а также и на землях, раздававшихся местным служилым людям, которые призывали земледельцев, приманивая их разными льготами. Наиболее беспокойные и свободолюбивые крестьяне уходили на Дон и присоединялись к вольным казацким общинам.

С своей стороны, служилое сословие, по естественному ходу вещей, стремилось привести все в большую и большую зависимость от себя жившее в его вотчинах и поместьях земледельческое население, стеснять его вольности и закрепить его за собой. По мере того как военная и вообще государева служба становилась непременной и пожизненной обязанностью помещиков и вотчинников, а частые войны и сторожевая служба на украйнах затрудняли им возможность лично вести свое сельское хозяйство, естественно, учащались их жалобы правительству на разорение, которое причиняли им крестьянские переходы и побеги, – разорение, вследствие которого они не могли исправно отправлять самую государеву службу, а также вносить подати и оброки с своих земель.

Правительство Московское, само состоявшее из высших разрядов тех же служилых людей, т. е. московское боярство, конечно, разделяло это стремление к закрепощению крестьянства и действовало в том же направлении. Когда же в последней трети XVI века произошло вышеназванное переселенческое движение к юго-восточным окраинам и участились крестьянские побеги, вместе с тем умножились жалобы помещиков и вотчинников срединных и коренных русских областей, и правительственные места были завалены служебными исками о беглых крестьянах; тогда, именно в конце XVI века, правительство принимает ряд мер, которые положили начало закрепощению свободного дотоле крестьянского сословия за классом землевладельческим. Первые меры, принятые в этом смысле, относятся к царствованию Федора Ивановича; но так как действительным главой правительства тогда состоял Борис Годунов, то история по справедливости считает его одним из главных основателей крепостного права в России. Стремясь занять престол после бездетного Федора, он, естественно, искал опоры в военно-служилом сословии, равно в боярах и детях боярских, и старался приобрести их расположение. Теми же мерами он приобретал и расположение могущественного духовенства, которое было тогда, после государя и служилого сословия, третьим земельным собственником в России. Его заискивание перед духовенством выразилось еще ранее по следующему поводу. В начале царствования Федора Ивановича, в июле 1584 года, Московский духовный собор, по желанию правительства, подтвердил указ Ивана IV (1580 г.), запрещавший духовенству приобретать от служилых людей вотчины как покупкой, так и по духовному завещанию, и кроме того постановил отменить тарханные, или льготные, грамоты, жалованные за церковные имущества, которые теперь должны были платить государевы подати и отбывать повинности наравне с прочими. Эти-то тарханы служили большой приманкой для крестьян, которые во множестве переходили от служилых людей на льготные церковные земли, от чего «вотчины воинских людей терпели многое запустение». Тарханы отменялись на время, «покамест земля поустроится». Но мера эта оказалась весьма кратковременной: в октябре следующего года, когда усилилось влияние Годунова, тарханы были уже восстановлены. Тем с большим усердием старался он теперь угодить и служилому, и духовному сословию стеснением крестьянских переходов.

Главной подготовительной мерой против незаконных крестьянских уходов послужили писцовые книги, т. е. подробные земельные описи с указанием их жителей, перечисленных почти поименно, а также с вычислением пашен, лугов, лесу, разных угодьев и, разумеется, с указанием оброков и податей, которые накладывались по вытям, т. е. по известному количеству десятин пахотной земли. Эти писцовые книги со времен Ивана III составляли одну из важнейших правительственных забот; но с особенной энергией они были ведены при Федоре Ивановиче в конце 80-х и начале 90-х годов XVI столетия. Когда таким образом приведены были в известность земли, села и деревни преимущественно серединной полосы Московского государства, тогда последовали указы, которые должны были служить руководной нитью в хаосе судебных исков о беглых крестьянах и вместе с тем значительно стеснить возможность крестьянских выходов без «отказа», т. е. возможность побегов. Первый известный нам указ такого рода издан был 24 ноября 1597 года. «Царь и великий Князь Федор Иванович всея Руси указал, и бояре приговорили» тех крестьян, которые выбежали из поместий и вотчин, как служилых людей, так и церковных, за пять лет до сего указа, «сыскивать накрепко» и «по суду и сыску тех беглых крестьян с женами и детьми и со всеми животы возити назад, где кто жил». А те крестьяне, которые ушли за шесть и более лет, пусть остаются со своими новыми землевладельцами, если в течение сего времени их прежние помещики и вотчинники на них не били челом Государю. Но те дела о беглых крестьянах, которые уже начались («засужены») приказано «вершити по суду и сыску». Следовательно, этим указом полагается пятилетняя давность для возвращения беглых крестьян на прежние места, давность, приуроченная в данном случае к первой четверти 90-х годов XVI столетия, т. е. ко времени наиболее полного составления писцовых книг. В сем указе, как мы видим, еще нет речи о прямом запрещении крестьянских переходов вообще. Он говорит только о «беглых», а таковыми, повторяем, считались те крестьяне, которые уходили с своего участка без «отказу», т. е. не заплатив владельцу за пожилое и не возвратив ему ссуду, вообще не рассчитавшись с ним по закону. Но так как подобные расчеты в действительности случались очень редко и тем более, что владелец, не желавший отпустить крестьянина, всегда мог предъявить увеличенные, неисполнимые требования, то крестьянские переходы в огромном большинстве случаев уже давно обратились в незаконные уходы или побеги. Поэтому указ 1597 года в сущности был направлен и против крестьянских переходов вообще.

Достигнув царского престола, Борис Годунов как бы проявил некоторое колебание в дальнейших своих мерах по вопросу о крестьянских переходах; однако в общем шел по тому же направлению. В 1601 и 1602 годах он выдал несколько указов, в которых говорится уже не о беглых, а прямо «о крестьянском выходе». Эти указы дозволяют детям боярским и вообще мелким землевладельцам перезывать друг от друга крестьян, в двухнедельный срок после Юрьева дня осеннего и с платой рубля и двух алтын пожилого за двор, как это было установлено Судебником. Дозволение сие, однако, сопряжено с разными ограничениями: так можно было перезывать к себе не более одного или двух крестьян разом, а в Московском уезде не дозволено перезывать крестьян кому бы то ни было. Крупным владельцам, каковы государевы дворцовые и черные волости, владыки, монастыри, бояре, окольничие и пр., перезывать друг от друга крестьян прямо запрещено. В сущности, это был шаг к их юридическому закреплению, хотя еще не самое закрепление, потому что речь идет о праве землевладельцев перезывать друг от друга крестьян, а не о праве самих крестьян «отказываться» от владельца. Но так как в действительности крестьянин обыкновенно не имел средств сам рассчитаться со старым хозяином без помощи нового, который его перезывал к себе, то, в сущности, он терял свое право перехода. Те же указы Бориса Годунова грозят мелким владельцам царской опалой, если они будут насильно удерживать у себя крестьян, не давать им законного отказа, т. е. не выпускать их к другому владельцу, чинить им «зацепки» и «продади» (лишние начеты), бить их и грабить. Такие угрозы ясно показывают, с какой энергией служилое сословие стремилось к закрепощению за собой крестьянства. Указы большей частью юридически подтверждали то, что уже давно выработалось самой жизнью.

До какой степени означенные меры Бориса Годунова соответствовали политическому и экономическому строю тогдашней Руси и, более всего, господствующему положению служилого сословия – это лучше всего доказывают последующие узаконения, относящиеся к Смутной эпохе. Едва Годунов сошел в могилу и в Москве водворился Лжедмитрий, как в феврале 1606 года был издан приговор боярской думы о беглых крестьянах в том же смысле, как и приговор 1597 года. Тут вновь установлялся пятилетний срок для сыску беглых крестьян и возвращения их к старым помещикам; исключение составляли только те крестьяне, которые бежали в голодные 1601 и 1602 годы, если по сыску «окольные люди» скажут, что такой-то крестьянин «от помещика или вотчинника сбрел от бедности», не имея чем прокормиться; кто его прокормил или кому он в эти годы записался холопом, за тем он и остается. «Не умел (владелец) крестьянина своего кор-мити в те голодные лета, а ныне его не пытай». А в марте следующего 1607 года, когда на Московском престоле сидел Василий Иванович Шуйский, приговор царский и боярской думы назначает уже пятнадцатилетний срок для сыску беглых крестьян и прямо постановляет быть им за теми, за кем они записаны в– писцовых книгах 1593 года. Следовательно, этот запретный указ отправляется от того же исходного пункта, как и первый, т. е. указ 1597 года, но отличается большей строгостью: он налагает значительную пеню (10 рублей) на того землевладельца, который принимает к себе беглых крестьян. Наконец, спустя еще три года стремления бояр и вообще служилого сословия к закрепощению крестьянства ясно выразились в том, что московские бояре, избирая на престол польского королевича Владислава, в числе условий поставили ему закрепощение крестьянского выхода или собственно перезыва крестьян без согласия владельца.

Но как бы ни было, это стремление в порядке вещей и как бы означенные указы не соответствовали политическому и хозяйственному строю Руси того времени, крестьянство, само собой разумеется, весьма неохотно подчинялось новым стеснениям своих переходов; эти переходы продолжались в виде побегов; отсюда умножались жалобы и судебные иски землевладельцев; отношения их к крестьянам обострялись; с той и другой стороны участились грабежи и убийства; умножались разбойничьи шайки из беглых крестьян и холопей, и вообще меры, направленные к закрепощению, вызывали в простом народе немалое волнение. Но сильного и дружного отпора со стороны крестьянства быть не могло по его расселению на огромной территории, отсутствию всякой сплоченности или какой-либо сословной организации. Притом меры закрепощения не были каким-либо резким переходом или переворотом; они являлись только дальнейшим и постепенным развитием тех начал, которые уже давно действовали в русском государственном быте. А потому отдельные, местные случаи народного брожения и волнения вызывали правительство к повторению и усилению все тех же запретительных мер, направленных к закрепощению земледельческого состояния за землевладельческим. Не следует думать, что дело шло только о прикреплении крестьян к земле, на которой они жили, а что лично они оставались свободны (как обыкновенно доселе полагали). Все названные выше указы говорят о возврате беглых не к участкам земельным, а к тем владельцам, за которыми они были записаны. Сии же последние главным образом притязали на личный труд крестьянина, стараясь получить дешевую или почти даровую рабочую силу; причем они не затруднялись переводить его с одного участка на другой, населять им свои пустоши и т. п. У помещиков и вотчинников был уже готовый тип, приравнять к которому закрепощенное крестьянство они и начали стремиться. Тип этот представлял холопство, которое, как мы знаем, существовало на Руси издревле и имело разные (большей частью указанные) источники.

В XVI веке встречаем особый вид холопского состояния – так называемое «холопство кабальное». Разорившиеся крестьяне, а иногда и другие свободные люди занимали деньги у землевладельца с обязанностью уплачивать ему проценты своей личной службой или работой, в чем давали на себя «крепость», или кабалу. Это были холопы, но не полные или «одерноватые», а терявшие свою личную свободу только на условленное время или до уплаты долга. Но обыкновенно, раз попав в кабальное или добровольное холопство, такие люди редко могли возвратить себе свободу, и как неискупные должники оставались в этом состоянии с своим потомством. Исходом из такого состояния являлось только бегство или перезаложение себя другому господину; здесь повторялось то же, что происходило с крестьянскими выходами. Но и против такого же незаконного исхода московское правительство принимало подобные же меры. Уже Судебник 1550 года в случае, если на одного холопа представлены две крепости, признает ту, которая старше. Этот Судебник запрещает записываться в кабалу лицам государева служилого сословия; а детей, родившихся до поступления отца в холопы, считает свободными. При Федоре Ивановиче в том же 1597 году, к которому относится первый запретный указ о крестьянских переходах, были изданы новые статьи и о кабальных холопах: назначен пятнадцатилетний срок для судебного иска по старым кабалам; велено владельцам в известный срок представить в Холопий приказ имена своих холопей и взятые на них крепостные акты, а тех кабальных холопей, которые уйдут от своего господина и дадут на себя служилые кабалы или полные грамоты новому, приказано возвращать старому господину, и наконец – важное нововведение – на тех вольных слуг, которые хотя и не брали ссуды, но прослужили у кого добровольно не менее полугода, велено выдавать служилые кабалы и «челобитья их не слушать, потому что тот человек того добровольного холопа кормил и одевал и обувал». Разумеется, с течением времени кабальные или полусвободные холопы в силу новых договоров или просто силой давности обращались или в полные, или в докладные, т. е. укрепленные по так называемой докладной грамоте. Эти докладные холопы составляли среднюю ступень между полными и кабальными.

Вообще в XVI веке заметно возросло количество людей, добровольно продававшихся в холопы из свободных состояний, вследствие обнищания и стремления избавиться от бремени государственных податей и повинностей. Согласно с духом времени и в угоду высшим сословиям, законодательство, очевидно, покровительствовало развитию крепостного, или холопского, состояния. Это можно заключить, между прочим, из того, что составление крепостных грамот разного вида, т. е. полных, докладных и кабальных, и внесение их в книги как Холопьего приказа в Москве, так и у наместников по городам, были обставлены меньшими требованиями и затруднениями, чем грамоты правые (по иску о свободе) и отпускные (отпускавшие холопов на волю). По обоим Судебникам, 1497 и 1550 годов, наместники, имевшие право боярского суда, решали дела о полных и докладных грамотах на холопство; но правые и отпускные грамоты они могли давать только «с боярского докладу», с приложением боярской печати, за подписью дьяка и с уплатой значительной пошлины (боярину или наместнику по девяти денег с каждой головы, дьяку по алтыну, а подьячему, который напишет грамоту, – по три деньги). Относительно отпускных с течением времени стеснения увеличились. По Судебнику 1497 года та отпускная, которая была написана собственной рукой господина, считалась непререкаемой даже и без боярского докладу и подписи. Но Судебник 1550 г. требует непременно доклада и прибавляет, что отпускные могли выдаваться только в трех городах: в Москве, Великом Новгороде и Пскове. При жизни господина отпуски холопов на волю случались редко; обыкновенно такие отпуски давались перед смертью по духовному завещанию, ради облегчения грехов. Помянутый выше приговор о холопах 1597 года приказывает давать силу этим отпускным духовным грамотам, не упоминая о вышеназванных формальностях.

По поводу отпускных грамот приведем следующее любопытное замечание одного наблюдательного иноземца первой половины XVI века (Герберштейна) о русском простонародье. «Этот народ – говорит он – имеет более наклонности к рабству, чем к свободе; ибо весьма многие, умирая, отпускают на волю нескольких рабов, которые, однако, тотчас же за деньги продаются в рабство другим господам. Если отец продаст сына, как это в обычае, и сын каким-нибудь образом наконец сделается свободным, то отец по праву своей власти может продать его во второй раз. Только после четвертой продажи он лишается этого права». Как ни резко такое замечание, притом слишком обобщающего характера, тем не менее история должна иметь его в виду, рассматривая причины и обстоятельства, способствующие утверждению и распространению крепостного состояния в древней Руси. Очевидно, оно находилось в тесной связи с народными нравами, на которые варварское татарское иго успело наложить свою тяжелую руку.

Итак, собственно под крепостным состоянием в данную эпоху разумелось холопство, с его разными видами и подразделениями. Крестьянство юридически пока еще не принадлежало к сему состоянию. Но указанными выше мерами конца XVI века и начала XVII положено было прочное начало к его закрепощению путем законодательным^{74}.

Любопытные данные о крестьянском населении в эту эпоху представляют нам те самые писцовые книги, которые послужили исходным пунктом для постепенного закрепощения этого населения. Из них видим, что основной земской единицей считался по преимуществу приход, или село, т. е. поселение, имевшее церковь, с группой рассеянных вокруг него деревень, а также разных жилых мест, носивших названия сельца, починка, поселка, слободки и т. п. Размеры всех этих поселений отличаются малым количеством дворов; так, самое село, кроме церковных дворов, занятых причтом, обыкновенно заключает в себе крестьянских дворов от одного десятка до двух, редко более, а иногда менее. Деревни же и прочие поселки имеют обыкновенно наименьшее два двора, наибольшее шесть. Число крестьян обозначается почти такое же, как и дворов, иногда немногим более; надобно полагать, что тут разумеются собственно главы семей или крестьяне, обложенные тяглом, а количество, лишнее против числа дворов, по-видимому, обозначает отчасти взрослых сыновей, а отчасти бобылей и так называемых подсуседников, т. е. крестьян, живших на чужом дворе (в Новгород, земле захребетники). Иногда, впрочем, упоминаются особо дворы бобыльские или дворы крестьян беспашенных. Кроме поселков встречается значительное количество пустошей, т. е. мест пустых или прежде обитаемых, но потом запустевших вследствие крестьянских переходов или вследствие разорений военного времени. (Особенно огромное количество пустошей и перелогов встречается в писцовой книге, относящейся к Новгородскому и отчасти Тверскому краю после войны и погромов Ивана IV.) Пашни, принадлежащие поселянам, измеряются четьями, или четвертями (полдесятины, требующая четверть хлебной меры для посева), лес – десятинами, а луга – количеством копен добываемого с них сена. (В Новгородском краю удерживается измерение обжами с переводом на сохи, по три обжи в каждой сохе, а количество посева измерялось коробьями.) Довольно частое упоминание о количестве перелогу, т. е. земли прежде пахотной, а потом на время заброшенной, указывает еще на остаток той эпохи земледелия, когда свободные земли были в изобилии и когда крестьянин, достаточно истощив какой-либо участок, бросал его и распахивал новый; а старый меж тем отдыхал, порастал травами и кустарником и с течением времени также делался новью; заботиться об удобрении еще не было нужды.

В данную эпоху, т. е. в XVI веке, входит в силу уже трехпольное хозяйство, по крайней мере в средних областях России. Участок пашенной земли делился на три полосы или поля; ежегодно засевалось два поля, одно рожью, другое яровым; а третье оставалось свободным, под паром (паровое поле, или «паренина»). Первые намеки в источниках на трехпольное хозяйство относятся к XV веку; а в помянутых писцовых книгах последней четверти XVI века уже часто встречается выражение: столько-то четей в поле, «а в дву потому ж», т. е. и в двух других полях по стольку же. Эта трехпольная система начиналась, конечно, с земель, ближайших к поселению или усадьбе; в дальних же полях продолжалось еще хозяйство переложное и наездом или подсечное (на поле, расчищенном из-под лесу). Там еще встречается старое определение граней владения, основанного на первом захвате или заимке, выражавшееся словами: «докуда топор и коса и соха ходила». Водворение трехпольной системы указывает не столько на уменьшение количества свободных земель, сколько на постепенное стеснение крестьянских переходов: принужденный оставаться на том же месте, крестьянин поневоле должен был прибегать к сей системе, чтобы предупредить истощение своего участка. В свою очередь стеснение переходов и трехпольная система, ограничивавшая хлебопашество меньшим количеством земли, должны были повести за собой сосредоточение крестьянского люда в более крупные селения; тогда как прежние малодворные поселки находились в связи с переложной и подсечной системой, требовавшей для себя большего простора, а также в связи с свободой передвижения самих земледельцев. Такое сосредоточение крестьян в крупные селения переносило центр тяжести крестьянского общинного быта из волости в село; усиливается значение сельской общины в деле раскладки оброков и податей и отбывания повинностей, обеспеченных круговой порукой, а вместе с тем и в самом пользовании землей. Чтобы уравнять тяжесть податей и повинностей, явилась потребность в уравнении тяглых земельных участков по их качеству и количеству; отсюда явились переделы общинных земель. Но все это развилось уже в последующий период; а в XVI веке мы находим только некоторые намеки на возникновение крестьянских переделов.

Что касается собственно крестьянской общины, то, естественно, эта община имела наибольшую возможность самостоятельного существования в волостях черных или государственных. Черные общины в своих делах ведались выборными старостами, сотскими и десятскими, которые и были их представителями перед правительственными властями. Между тем земли монастырские, вотчинные и помещичьи, а также царские дворцовые, или «подклетные» управлялись доверенными лицами владельцев, носившими названия прикащиков, посольских, ключников. В каких отношениях находилась собственно крестьянская община к сим управителям, трудно сказать; хотя на землях частных владельцев, особенно на землях монастырских, встречаются у крестьян сотские и десятские как несомненные признаки общинного быта. Сельские управители получали свое содержание от крестьян; последние обыкновенно пахали на прикащика несколько десятин земли и косили сено; сверх того в три праздника, Рождество, Пасху и Петров день, обязывались приносить ему определенное количество хлеба, масла, сыру, яиц, баранины, овса и т. п. Черные же волости обязаны были доставлять в те же праздники определенное количество «наместничьего корму», – т. е. хлеба и других съестных припасов, наместнику или волостелю с его тиуном и доводчиком. Такие кормы составляли только часть общего оброку, взимавшегося с крестьян как на государя, так и на частных владельцев натурой, т. е. разного рода хлебом и съестными припасами; обыкновенно к этому оброку прибавлялась еще денежная подать, а иногда и самый натуральный оброк перелагался или собственно оценивался на деньги.

Переходя от сельского населения к городскому, мы видим, что в данную эпоху города продолжали сохранять свое прежнее значение укрепленных мест, в которых окрестные жители искали убежища во время неприятельского нашествия. Поэтому постройка и укрепление городов составляли одну из главных забот правительства и одну из главных повинностей тяглого населения. Только немногие города Московского государства в XVI веке имели каменные стены; таковы: Москва, Псков, Ладога, Нижний, Ярославль, Новгородский кремль на Софийской стороне, Тульский кремль, Коломна, Серпухов, Великие Луки, Остров, Александровская Слобода и некоторые другие. В Смоленске каменные стены построены только при Борисе Годунове. Остальные города имели деревянные стены, состоявшие обыкновенно из срубов, наполненных землей, или были обведены земляным валом с дубовым тыном; кругом стены или вала шел ров, за исключением, конечно, трех сторон, которые опирались на крутой берег реки или оврага. Для уменьшения опасности от огня деревянные городские стены иногда снаружи осыпались землей. Стены прерывались башнями, которые были или глухие, или проезжие, т. е. имевшие ворота. Пространство между башнями называлось «пряслом». В башнях и самих стенах устраивались узкие окна и отверстия для стрельбы из пушек и пищалей, а каменные стены увеличивались высокими зубцами. Собственно город или кремль был небольших размеров и занимался казенными и общественными зданиями, каковы: наместничий, или воеводский, двор, приказная изба, тюрьма, казенные амбары, погреба и житницы, где хранились военные и хлебные запасы. В каменных городах для зелейной казны (пороху), свинцу, ядер и всякого оружия устраивались кладовые в подошве самих стен или в каменных к ним пристройках. В кремле же находилась и главная городская святыня, т. е. соборный храм с дворами священников и причетников, а в главных городах – архиерейские дворы. Кроме того, в городе стояли так наз. «осадные дворы» дворян и детей боярских, имевших поместья в окрестном уезде. В случае неприятельской осады помещики обязаны были собраться в город и усиливать его гарнизон. В мирное время эти дворы были пусты, и в них жили только дворники, набираемые большей частью из бобылей-крестьян или бедных посадских ремесленников. Вообще в мирное время кремль был мало обитаем. Сам владыка, наместник и другие власти жили иногда в посаде или в какой-либо загородной усадьбе. Только на южных украйнах, угрожаемых всегда набегами Крымских татар, встречались одинокие городки или острожки, еще не имевшие посадов и слобод; они занимали известные пункты посреди лесных засек, земляных валов и извилистых линий из надолб или бревенчатых частоколов, затруднявших подступ неприятелей к этим городкам и острожкам.