Текст книги "Царская Русь"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 54 страниц)

Для образца приведем в сокращении некоторые места его речи.

«Пришлось мне радити с вами, а прежде я на таких съездах никогда не бывал и с королем его милостью не заседал. При наших покойных князьях, которые королевали, попросту от чистого сердца говорили, политики не знали, а правдою в рот как солью в глаза кидывали. Потом короли полюбили Немцев более чем нас и все им роздали, что прежние собрали. А сладкой памяти Зигмунд Первый немцев как собак не любил, Ляхов с их хитростями тоже не любил, а очень миловал Литву и нашу Русь. И при нем жилось гораздо лучше, хотя в таких дорогих свитах не ходили; иные без ногавиц (покрывавших от колена до ступни) подобно бернардинам гуляли, сорочки до косток (щиколотки), а шапки (капишоны) до самого пояса нашивали. Теперь же, когда я сам оденусь в свое прежнее домовое платье, то жена моя пани Мстиславская не может без смеху на меня смотреть».

«У нас уже и по-польски умеют говорить, чтобы королям всякое лихо баламутить. А когда к тебе паныч приедет, чествуй его вдосталь, да и жонку свою подле него посади. И слуги у нас есть из Ляхов; давай им дорогое платье, корми их жирно, но службы от них не пытай. Такой слуга, убравшись получше и на высоких подковках, мастер ухаживать за девицами и играть на большом кубке. Ты за стол, и слуга то же, ты за борщ, а он за мясо, ты за фляжку, а он за другую, а если слабо держишь, то и твою из рук вырвет. Ты из дому, а он к жонке приласкается. Есть у нас кони дрыганты (брыкуны), которым и зиму и лето давай овес и сено, и каждую ночь подстилку; держи при них слугу Ляха и еще конюха; только службы от них никакой не жди».

«Пришлось мне купить часы в Киеве в торговых рядах; дал за них три копы грошей; а как послал в Вильну поправить, то злодей Немец взял с меня до пятой копы! Гораздо лучше их наш петух, который непременно кричит каждую полночь».

«На столе не было прежде таких прихотей как теперь; бывало хороша гусятина с грибками, кашка с перчиком, печенка с луком или чесноком, а еще лучше каша рыжовая (рисовая) с шафраном. Вина венгерского не злоупотребляли, а скромно пили мальвазию, медок и горелку».

«Наши жонки ходят теперь в богатых платьях; подолок колышется; а дворянин на ножку как сокол заглядывается. Лучше бы наши жонки убирались в старые застегнутые наглухо казакинки и носили зашнурованные назади распорки, да плюндрыки (панталоны) по-немецки; не так бы легко подкрадывалась любовная бредня. А теперь хотя с рогатиной на страже стой, не устережешь этого беса».

В подобных жалобах ясно отражается напор чужеземных обычаев на Западную Русь – напор, которому она не могла с успехом противостоять по условиям своего общественного состояния. Для истории в высшей степени любопытно наблюдать это столкновение русской и польской культуры на почве Западной России. По своему возрасту и по своим источникам русская культура вообще старше и обильнее польской. Когда поляки еще не выступали на историческую сцену из своего лесистого и болотистого Привисленского угла, могучее русское племя своими ветвями уже занимало широкие полосы земли на восток и на запад от Днепра на пограничье Греко-Римского мира, из близких отношений с которым черпало начатки классической культуры. Ранние торговые сношения с отдаленными народами востока и запада знакомили Русь как с гражданственностью латино-немецкой, так и с богатой культурой персидской и арабско-мусульманской. Неоспоримые исторические свидетельства говорят нам, что в первой половине IX века, когда Польша едва только начинает выступать из мрака неизвестности, русские купцы уже торговали, с одной стороны, на берегах нижнего Тигра и Евфрата, в Багдаде; а с другой – на берегах верхнего Дуная в Регенсбурге. Последующие века отмечены сильным притоком византийской образованности, влиявшей при посредстве не только торговых, но и в особенности церковных сношений.

Только с XIII века, со времени татарского ига, начали изменяться взаимные отношения культур русско-византийской и польско-латинской. Хотя это варварское иго всей своей тяжестью налегло собственно на Восточную Русь, а Юго-западную угнетало сравнительно недолго, но и здесь оно поразило самые главные ее центры, каковы Нилич, Владимир Волынский и в особенности Киев – это древнее средоточие русской образованности. Несмотря на свой упадок, русская культура еще долгое время сохраняла притягательную силу, как это видно из обрусения самих завоевателей Западной Руси и освободителей ее от татарского владычества – литовских князей. Только окатоличение и ополячение литовско-русской династии Ягеллонов, а вместе с тем окончательная потеря центра как политической, так и культурной самостоятельности склонили весы на сторону польского влияния. На помощь последнему приспело то мировое движение западноевропейской цивилизации, которое известно под именем Возрождения наук и искусств. Это движение, в свою очередь, осложнилось еще иным великим движением, известным под именем Реформации. То и другое движение коснулось Польши, находившейся под непосредственным действием латино-немецкой культуры, и произвело здесь заметное процветание образованности благодаря распространению школ, книгопечатания, постоянным поездкам для образования в западную Европу и приливу иноземцев, особенно благодаря оживленной борьбе протестантизма с католичеством и их взаимному соперничеству на поприще школьном и литературном. Таким образом, XVI век, и особенно вторая его половина, является эпохой расцвета польской образованности, правда довольно поверхностной и обнимавшей только одно высшее сословие, тем не менее довольно блестящей и привлекательной. Сей расцвет особенно ярко обозначился в области польской литературы, которая в эту эпоху представила целый ряд выдающихся писателей, большей частью владевших равно литературным языком, как латинским, так и польским. В особенности заслуживают внимания: поэты Николай Рей из Нагловиц, Ян Кохановский, Шимонович и Фабиан Кленович; историки и историко-географы: Мартин Кромер, Матвей Меховий, Мартин и Иоахим Бельские (сын и отец), Димитрий Суликовский (архиепископ Львовский), Красинский, Гвагнин, Рейнгольд Гейденштейн (секретарь Яна Замойского) и Матвей Стрыйковский. Последний, бывший воином, а потом каноником, одинаково владевший стихом и прозой, написал на польском языке обширную литовско-русскую хронику, которую начал с мифического предка литовских князей римского выходца Полемона и довел ее до Стефана Батория. Главными источниками для его литовско-русской хроники послужили русские летописи, как более древние, так и те, которые появились в западной Руси в XV и XVI веках. Но рядом с ними он черпает свои повествования из латино-польских исторических трудов, и вообще западнорусская история изложена у него с точки зрения польско-католической.

Западная Русь, при явной отсталости в образовании и, так сказать, при старомодности своей гражданской культуры, естественно, должна была во многом подчиниться влиянию этого расцвета польской образованности и наружного лоска западноевропейской цивилизации, отражавшейся на польских нравах и обычаях. И однако влияние это в ту эпоху еще не было так велико, как могло бы показаться с первого взгляда. Лишенные культурного средоточия гражданского, т. е. чисто русской столицы с национальной русской династией и русским двором, запад-нору ссы, как известно, нашли могучую опору для сохранения своей народности в православной церкви, которая налагала крепкую печать не только на их внутреннее мировоззрение, но и на самые внешние стороны их быта. К сожалению, как мы видели, положение самой Западнорусской церкви в эту эпоху было бедственное, а наступившая Брестская уния произвела в ней известный раскол. Но и при всех неблагоприятных обстоятельствах такая крепкая народность и такая старая своеобразная культура, как русская, не могла легко уступить напору польско-немецкому без долгой борьбы и без сильного воздействия со своей стороны. До сих пор историческая литература довольно много говорила о польском влиянии на Западную Русь, но очень мало или почти ничего о влиянии обратном, т. е. русском, на польскую народность. Между тем это последнее влияние, по разным признакам и соображениям, долженствовало быть весьма значительное, как в складе общественной жизни, так и в частном, семейном быту, в языке, внешнем убранстве, военном деле, сельском хозяйстве и т. д. В высших слоях Западной Руси, таким образом, из смешения обеих народностей начал вырабатываться новый тип: польско-русский. «Русь полячилась, а Польша русела», по удачному выражению одного из польских писателей нашего времени. Из ополячивающихся русских фамилий стали выходить многие общественные деятели Речи Посполитой, стяжавшие себе известность на разных поприщах, т. е. государственные люди, полководцы, богословы, ораторы, писатели, поэты и т. д. Этот могучий приток русских сил более всего способствовал подъему сравнительно небольшой I!ольской народности на значительную политическую высоту и сообщил ей на некоторое время много внешнего блеску.

Плодородные земли Юго-западной Руси по преимуществу сделались предметом польских захватов и польской колонизации. Поэты польские стали воспевать эти благодатные края в своих произведениях. Любопытна в сем отношении прекрасная латинская поэма, написанная помянутым выше Кленовичем и озаглавленная Роксоландия, т. е. Русь. Он описывает собственно Русь Галицкую и дает целый ряд идиллических картин по отношению к ее природе, городам, селам, населению, земледелию, скотоводству и, между прочим, яркими красками рисует печальную страсть простого народа к водке.

В данную эпоху огромное большинство западнорусского дворянства еще сохраняло свою народность, т. е. православную религию и русский язык, который по-прежнему оставался языком правительственных и судебных актов. Это господство русского языка сказалось и в новом издании Литовского статута.

После Люблинской унии Великого княжества с короной явилась настоятельная нужда пополнить Литовский статут и более согласовать его с польским законодательством. Нужно было устранить из него многое, что прежде обусловливало отдельность Великого княжества, притом земли Киевская, Волынская и Брацлавская, хотя и отошли к короне, но сохранили за собой судоустройство по Литовскому (точнее, Русскому) статуту. Для его пересмотра назначены были комиссии, которые вносили в него разные поправки. Последняя комиссия, председательствуемая литовским подканцлером Львом Сапегой, была назначена Баторием. Окончательная редакция статута была представлена уже после него на Варшавском коронационном сейме 1588 года и получила утверждение от нового короля Сигизмунда III. Это так называемый Третий Литовский статут; хотя он также был переведен на польский язык, но официальное его издание тогда же напечатано по-русски в виленской типографии братьев Мамовичей.

Около того же времени, именно в 1581 году, учреждено королем Баторием постоянное верховное судилище для великого княжества Литовского, или так наз. Виленский трибунал, который известную часть в году заседал в Вильне, а другие части в Минске и Новогродке. Права и обряды сего трибунала, подписанные литовским канцлером Воловичем, были напечатаны по-русски в той же типографии Мамовичей. Для Юго-западной Руси сначала учрежден был трибунал Луцкий, а потом он соединен с коронным трибуналом (1589 г.), так как эта Русь уже причислялась к землям Польской короны.

Меж тем как дворянское сословие Западной Руси в XVI веке ясно вступило на путь ополячения, мещанское и в особенности крестьянское сословия крепко держались своей русской народности. Для отклонения их от национальной церкви, как известно, придумана была и введена церковная уния, долженствовавшая служить и проводником полонизма. На первых порах городское сословие обнаружило значительную энергию в борьбе с этой унией, опираясь преимущественно на свои братства. Но в самой среде русского городского населения уже во второй половине XVI века резко обозначился чуждый ему и враждебный элемент, который потом постепенно и неуклонно подорвал самое его существование. Таким беспощадным, разлагающим элементом было жидовство. Наиболее устойчивую массу в Западной Руси представляло, конечно, крестьянство – элемент, как и везде, самый консервативный и самый неподатливый для чужеземного влияния. Из среды сего сословия главным образом выделилось Украинское или Днепровское казачество, которое явилось сильной опорой Русской народности и вообще около того времени стало играть важную роль в судьбах Западной или собственно Юго-западной Руси^{96}.

Днепровское, или Малорусское, казачество выступает на историческую сцену почти одновременно с казачеством Великорусским, или Московским.

Первое документальное известие о казаках Днепровских относится к концу XV века, именно к 1499 году. Это грамота великого князя литовского Александра о доходах киевского воеводы (князя Димитрия Путятина). Тут говорится преимущественно о пошлинах, собиравшихся в его пользу в городе Киеве с разных приезжих торговцев. В числе последних упоминаются и казаки, привозившие на продажу рыбу Днепром как сверху, так и снизу его. Следовательно, рыболовство и было главным промыслом Днепровских казаков. Средоточием собственно военного казачества первоначально являлся юго-восточный угол Киевского воеводства, именно область городов Канева и Черкас; от сего последнего и самое Днепровское казачество стало известно у москвитян под названием «Черкасы». Первое документальное упоминание о Черкасских казаках, разделенных на отряды или сотни, относится приблизительно к 1502 году: в сем документе они названы «князя Димитрия казаками», т. е. состоявшими под главным начальством киевского воеводы Димитрия Путятича, который велел отнять у них вещи, пограбленные у каких-то купцов, – ясное указание на грабительские привычки этих казаков. Ближайшим их начальником, естественно, был черкасский наместник Киевского воеводы (каковым в помянутом случае является некто Сенька Полозович); он потом именуется старостой Каневским и Черкасским.

При Сигизмунде I таковым старостой является, первый известный по своим военным действиям, атаман Днепровских казаков Евстафий Дашкович. Он был одним из пограничных литовско-русских воевод во время войны польско-литовского короля Александра с Иваном III Московским; после Ведрошского поражения этот знатный и православный Русин перешел на московскую службу; но при Василии III, во время новой войны, возбужденный Глинским, Дашкович опять воротился в Западную Русь. Получив от Сигизмунда I староство Канево-Черкасское, он занял важный тогда сторожевой пост на пограничье с Московским государством и Крымской ордой. Став вместе с тем во главе Днепровских казаков, он воспользовался своим значением и благосклонностью к себе Сигизмунда I, чтобы выхлопотать Черкасскому казачеству права на обширные земли, лежавшие далее к югу и почти никем тогда не заселенные. Для закрепления их или для защиты со стороны крымцев он построил несколько замков, заняв их казаками/и между прочим Чигирин, будущую столицу казацкой украйны. Вообще деятельность Дашковича в этом краю, продолжавшаяся около четверти века (до 1536 г.), много способствовала усилению и распространению военного казачества в Приднепровье и утверждению его в качестве особого сословия, которое потом заняло среднюю ступень между крестьянством и шляхетством. Городовое казачество здесь, так же как и в Московском государстве, имело военнослужилое значение; оно охраняло пограничные и украинские королевские замки на правой стороне Днепра, тогда как на левой его стороне в городах Северской украйны находилось родственное ему казачество, состоявшее в московской службе. За свою службу оно также получало денежное жалованье и земельные наделы и, кроме того, в мирное время занималось разными промыслами. Во главе Днепровских казаков Дашкович не только оберегал южные пределы Польско-Литовского государства от Крымской орды, но, по поручению Сигизмунда, водил их на помощь крымцам против Москвы; известно, что он участвовал в большом нашествии Магмет-Гирея на Москву в 1521 году. Но нелегко было беспокойное Днепровское казачество держать в повиновении местным старостам. Так, по смерти Дашковича казаки бунтовали против его преемников, т. е. каневско-черкасских старост (Василия Тышкевича и Яна Пенька), не желая исполнять налагаемые на них подати и повинности.

Это собственно Днепровское казачество городовое или оседлое, подчиненное королевским воеводам и старостам. От него рано отделилось казачество «низовое», подобное вольному Донскому казачеству Восточной Руси. Оно ютилось ниже по Днепру, преимущественно на его островах, ближе к знаменитым Днепровским порогам; но у москвитян также называлось «Черкасами». Низовые казаки в мирное время для своего пропитания занимались также рыбным промыслом; они сушили рыбу на солнце, а на зиму расходились или в города, или по степным хуторам-зимовникам. Но вольное казачество не любило мирных занятий, а промышляло главным образом военной добычей; оно-то в особенности стало нападать на кочевых татар и на их стада. Таким образом, по естественному ходу вещей оно являлось передовой военной колонией Юго-западной Руси в ее борьбе с Крымской ордой за то обширное пустынное пространство, которое лежало между ними. Вольное казачество Днепровское так же, как и Донское, устраивалось на общинных началах, т. е. решало дела вечем или «радою», на которой и выбирало себе начальников или атаманов. Первым известным атаманом низовых казаков является некто Пред-слав Ланцкоронский, современник Евстафия Дашковича. Он прославил себя удачным походом 1516 года на татар и турок под черноморский Белгород (Аккерман) и Очаков, откуда воротился с большой добычей. Но пока это низовое Днепровское казачество еще находилось в тесной связи с казачеством собственно Черкасским и иногда подчинялось общему предводителю, т. е. Каневско-Черкасскому старосте. Есть известия, что сами черкасские старосты и другие королевские урядники поощряли Днепровских казаков к нападениям на соседей, ибо брали себе часть добычи. Казачьи рыболовные, бобровные и соляные ватаги, отправляясь вниз по Днепру, иногда соединяли эти промыслы с грабежом татарских улусов и чабанов, угоняя у последних коней, рогатый скот и овец. Иногда казаки эти разграбляли караваны турецких и татарских торговцев, отправлявшихся в Москву чрез Таванский перевоз на Днепре; нападали также и на татарские загоны, шедшие в Московские пределы для грабежа, или отнимали у них добычу. На жалобы хана польско-литовское правительство отвечало обыкновенно уклончиво, отзываясь своеволием казаков или ссылаясь на то, что грабили собственно не Киевские и Черкасские казаки, а Московские из Северской украйны. Иногда же признавало справедливость жалоб, обещало наказать виновных и приказывало из имущества грабителей возмещать убытки ограбленных турецко-татарских купцов или прямо выдать им все пограбленные вещи.

В истории Ивана Грозного мы видели, что бывший каневско-черкасским старостой князь Дмитрий Вишневецкий перешел на сторону Москвитян и помогал в их предприятиях против крымцев, начальствуя Днепровскими казаками. Ему принадлежит первая известная нам попытка водворить этих казаков ниже порогов. Для сего он избрал самый крупный из днепровских островов, Хортицкий, имеющий около 25 верст в окружности и крутые высокие берега. Здесь Вишневецкий укрепился (1557 г.) и сначала удачно защищался от татар и турок, но на следующий год принужден был покинуть остров и ушел в те же города, Канев и Черкасы, откуда отъехал в Москву.

Впоследствии, как известно, подобно Дашковичу, он снова воротился в Литву (1563 г.), был прощен королем, предпринял поход в Молдавию, где взят в плен турками и казнен в Константинополе. После того старостой Каневским и Черкасским видим двоюродного брата его князя Михаила Вишневецкого.

Низовое казачество, несмотря на первую неудачу, продолжало свое стремление укрепиться на островах за порогами и с тех пор стало известно более под именем «Запорожского». Постоянно подкрепляемое выходцами из помянутого городового украинского казачества и из других западнорусских краев людьми, искавшими воли и простора, запорожцы все чаще и чаще стали предпринимать походы на татарские кочевья и турецкие владения в северном Черноморье. Эта передовая русская рать, конечно, являлась важной подмогой для Польско-русского государства в его борьбе с татарами и турками и в колонизации южной пустынной полосы. Но так как казаки не обращали внимания на мирное время и заключаемые договоры, то, естественно, и крымский хан, и турецкий султан стали обращаться к польскому правительству с угрозами по поводу нарушения мирных трактатов, а иногда нападения казаков вызывали немедленную отместку, т. е. навлекали опустошительные татарские набеги на Юго-западную Русь. Подобно Московскому правительству в отношении к Донскому казачеству, польское правительство пытается также обуздать своеволие Низового казачества, запрещает ему самовольные походы на соседей, а казакам, приписанным к украинским городам и замкам, приказывает возвращаться в свои места и там отправлять королевскую службу. Но эти запрещения и приказы обыкновенно не производили большого действия, особенно в царствование слабого короля Сигизмунда Августа. Казачество продолжало распространяться и усиливаться, привлекая в свою среду в особенности самых отважных людей из крестьянского сословия, которое тогда все более и более впадало в бесправное или крепостное состояние под гнетом польского или ополячивающегося шляхетства.

Во второй половине XVI века усиливающееся казачество поприщем для своих военных предприятий, между прочим избрало Молдавию и Валахию; эти области, при своей зависимости от Турции, еще страдали от разных претендентов, которые перекупали у султана права на господарские престолы или оружием боролись со своими соперниками. Казацкие атаманы с своими дружинами являлись сюда в качестве союзников, приглашенных или нанятых какой-либо стороной. Иногда они действовали на собственный страх, пытаясь завоевать себе Молдавское воеводство; так, например, помянутый князь Димитрий Вишневецкий погиб в подобном предприятии. Некто Ивоня, воевода или господарь Молдавский, не желая покинуть престол, перекупленный его соперником Петрилой, в 1574 г. затеял восстание против турок. Не добившись помощи от польского короля Генриха Анжуйского, он нанял тысячи полторы казаков с их атаманом или гетманом Свирговским. Казаки совершили в этом походе геройские подвиги, но были подавлены числом и почти все погибли, а Ивоня был убит. Спустя несколько лет, Подкова, которого называют братом Ивони, предпринял с запорожцами удачный поход на Петрилу; но, как известно, потом он попал в руки поляков и казнен по приказу Стефана Батория.

Сему королю некоторые польские и западнорусские хроники приписывают устроение и ограничение казацкого войска. Желая, с одной стороны, пользоваться этой силой для потребности государства, а с другой – положить предел дальнейшему размножению беспокойной вольницы, Стефан Баторий попытался ограничить малороссийское казацкое войско известным числом или реестром, в несколько тысяч человек, и сделал его постоянным определенным отделом польско-русских вооруженных сил. Во главе сего войска с этого времени стоит уже не Черкасский староста, а особый гетман, утверждаемый королем; знаками его достоинства служили булава, войсковое знамя и войсковая печать. Его окружает «генеральная старшина», составленная из разных выбранных казаками начальников, каковы обозный, судья, писарь, асаул, полковник и пр. Реестровым казакам положено жалованье деньгами и сукнами. Средоточием их назначен приднепровский город Тряхтимиров с уездом; здесь пребывала их старшина, хранились их военные запасы и были потом устроены приюты для раненых и больных. Тот же король делает попытку ограничить число Запорожских казаков и подчинить их военной дисциплине, но безуспешно. По крайней мере, известно, что, по жалобе турок после дела Подковы, король посылал в Запорожье своих комиссаров для розысков и распоряжений; но комиссары эти без всякого успеха воротились назад. Напрасно также король Баторий рассылал универсалы урядникам воеводств Киевского, Брацлавского и Волынского с приказом не пускать казаков в пределы Турции. Днепр представлял для них почти открытую дорогу. Запорожцы вскоре стали на своих легких чайках спускаться в Черное море и производить набеги на турецкие берега, грабить приморские города и села.

В данную эпоху мы еще не видим определенных границ между казаками Украинскими городовыми и собственно Запорожскими; иногда название войска Запорожского как бы распространяется на все Днепровское казачество; видны еще тесные связи между ними и обоюдные переходы. Запорожье еще не успело обособиться. Запорожцы представляли и ту опасность для Польского государства, что в случае неудовольствия они входили в связи с Донским казачеством и действовали заодно. Точно так же городовое Днепровское казачество иногда входило в связи с украинским казачеством Московской Руси или с Северским и вместе с ними действовало против татар и турок.

Последующие события показали, как трудно было польскому правительству держать в порядке и повиновении самих городовых казаков. Попавшие в реестр, или войсковой список, казаки считали себя сословием равным шляхетскому, и недовольны были отказом шляхты принимать их в свою среду. А не попавшие в реестр должны были воротиться в крестьянское, или холопское, сословие и подвергнуться тяжкому закрепощению под властью панов и королевских старост. Посему те и другие продолжали действовать вместе. В связи с этими причинами стало разрастаться движение, выразившееся потом целым рядом казацких мятежей против польского правительства. К сему движению приставали многие из мелких русских шляхтичей, которые находились в услужении у богатых и знатных панов: нередко, поссорившись со своим господином, эти шляхтичи покидали его и шли казаковать. Особенно таких выходцев было много на Волыни, которая отличалась большим числом мелкого дворянства сравнительно с другими областями Юго-западной Руси. Из подобных, не записанных в реестр, шляхтичей, хлопов и низовых казаков начали составляться вольные шайки, которые или принимали участие в наездах панов на своих соседей, или делали эти наезды и грабежи на свой страх; причем их атаманы иногда величали себя казацкими гетманами. Частые тревоги от татар в украйных областях и слабость правительства Речи Посполитой способствовали подобным предприятиям и делали их иногда безнаказанными.

После Батория, в царствование Сигизмунда III, беспокойства и смуты казацкие заметно стали усиливаться, по мере того как в Юго-западной Руси увеличивался помянутый гнет от польских панов и ополячивающихся русских вельмож, и поспольство все более и более впадало в бесправное состояние. Теперь уже не мелкие шайки выступают на сцену действия, а поднимается едва не целое казачество против панского правительства Речи Посполитой. Первое такое восстание произведено было в 1592 году Косинским, который, по-видимому, сам заставил себя провозгласить казацким гетманом. К нему пристало много беглой челяди; он пошел на Волынь, где его отряды принялись жечь и грабить города и местечки, как королевские, так и знатных панов; а мещан и мелких шляхтичей заставляли присягать себе. Разосланы были королевские универсалы, призывающие шляхту воеводств Киевского, Волынского и Брацлавского на посполитое рушение против казаков; следовательно, так велика была уже опасность. Князь Константин Острожский стал во главе шляхетского ополчения и начал теснить казаков. Осажденный под Пяткой, Косинский принужден был положить оружие. Казаки обязались сменить его, находиться в покорности королю, выдать бежавшим к ним слуг и крестьян, возвратить забранные у шляхты оружие, коней, скот и прочее имущество (1593 г.).

Спустя два года разгорелось уже новое восстание, поднятое вольными шайками. Во главе его является бывалый казак Наливайко, прежде того предпринимавший походы против татар и в Венгрию. На сей раз к ненависти казаков и поспольства против панского или шляхетского правительства присоединилось и религиозное возбуждение, именно неудовольствие, произведенное в русском народе Церковной унией, в особенности отступничеством от православия западнорусских архиереев. В подстрекательстве к новому движению, по-видимому, не был чужд и сам князь Константин Константинович Острожский, подавивший восстание Косинского. Рядом с Наливайко в числе вожаков этого движения явился его родной брат поп Демьян, пребывавший на службе у князя Константина в самом Остроге. Началось восстание на Волыни наездами на имения тех панов, которые известны были как враги православия или отступники от него, преимущественно на имения известного луцкого старосты Семашки и братьев Терлецких. Наливайко приглашал соединиться с ним городовых казаков. Значительная часть их действительно пристала к восстанию под предводительством гетмана (полковника) Лободы. Восстанию этому благоприятствовало и то обстоятельство, что главные польские силы находились тогда в Молдавии. Король принужден был отозвать отсюда часть армии с гетманом Жолкевским. Сбродные нестройные толпы вольницы не могли, конечно, стоять против регулярного войска. Наливайко из Волыни отступил в Брацлавское воеводство; теснимый поляками, он перешел на левую сторону Днепра и вместе с Лободою укрепился под городом Лубнами на реке Суле. Тут казаки, после продолжительной осады, принуждены были сдаться на тех же условиях, как и выше; при сем выдали Наливайко и Лободу, которые потом казнены в Варшаве; по некоторому преданию, они будто бы были сожжены в медном быке (1596 г.). Вообще усмирение сего восстания, продолжавшегося около двух лет, сопровождалось многочисленными казнями и разными жестокостями. Украина на время притихла. Но раздражение в Малорусском народе против поляков и панов продолжало накопляться, а два предыдущих восстания указали ему ядро, на которое он мог опираться в борьбе с врагами русской народности, т. е. на казачество; оно получило еще более притягательную силу и завладело неудержимым народным сочувствием^{97}.

* * *

Время появления в России жидовства определить весьма трудно. Уже в первые века нашей истории мы находим жидов в Киеве и, по-видимому, в других важнейших городах. Они являются там с обычными своими чертами, т. е. в качестве ростовщиков и арендаторов, которые берут на откуп разные отрасли княжеских доходов, а также в качестве торговцев, и между прочим торговцев рабами. Можно полагать, что в Киевской Руси домонгольской эпохи евреи были колонистами с юга из Тавриды и других областей прежнего Козарского царства, в котором, как известно, двор и высшее сословие исповедовали иудейскую религию. Эти древнейшие еврейские колонисты отчасти принадлежали к отделу караитов или караимов, т. е. к тем евреям, которые в чистоте держатся пятикнижия Моисеева и отвергают Талмуд или позднейший, накопившийся в течение веков, мутный сборник всякого рода религиозных и житейских толкований и обрядовых наставлений. (Раскол, подобный распадению мусульман на шиитов и суннитов.) Но эта еврейская колонизация, направлявшаяся с юго-востока, была незначительной в сравнении с тем приливом жидов-раввинитов (талмудистов), которые стали приходить с запада из Германии, Богемии и Венгрии, откуда большое число их изгонялось или само выселялось вследствие жестоких гонений, поднятых особенно в эпоху Крестовых походов. Колонисты эти стали находить убежище в Польских областях, где потом сумели приобрести или собственно купить себе покровительство некоторых удельных князей. Так, Болеслав Благочестивый, герцог Калишский, в 1264 году дал им льготную грамоту на разные права и вольности (по содержанию своему весьма сходную с такой же грамотой Оттокара, короля Чешского, данную пражским евреям в 1254 г.). Подобные же грамоты получили они от герцогов Силезских. Когда Польша объединилась, сии привилегии стали распространяться на все польские области. В этом отношении особенно выдается покровительство, оказанное евреям со стороны последнего короля из дома Пястов, т. е. Казимира Великого. 11екоторые польские историки XV и XVI веках говорят, будто главной причиной его покровительства евреям была привязанность к одной красивой жидовке по имени Эсфирь. Возможно, что эта привязанность только подкрепила благосклонность Казимира к евреям, но подтверждение льготных грамот с его стороны началось ранее знакомства с Эсфирью.