Текст книги "Царская Русь"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 54 страниц)

Во время переговоров с поляками и шведами Борис думал употребить то же средство, которое так неудачно Грозный испытал с Магнусом, т. е. сделать из Ливонии вассальное государство, посадив там иностранного принца, женатого на русской царевне. С этой целью Борис (в 1599 г.) призвал в Москву принца Густава, который был сыном сверженного с престола шведского короля Эрика XIV и изгнанником скитался по Европе. Как двоюродный брат Сигизмунда III и племянник Карла IX, Густав являлся опасным соперником тому и другому. Годунов хотел выдать за него свою дочь Ксению, и до приобретения Ливонии назначил ему в удел Калугу с несколькими городами. Но Густав оказался человеком совершенно неподходящим. Во-первых, он не согласился покинуть католичество и принять православие, а во-вторых, не хотел расстаться с одной замужней немкой. За такое упрямство у него отняли Калугу и дали ему разоренный Углич; впоследствии, в Смутное время, он умер в Кашине (в 1607 г.).

Неудача с Густавом не охладила в Борисе рвение породниться с европейскими царствующими домами, в видах возвышения собственного рода. Он усердно искал невесты для своего сына Феодора и жениха для дочери Ксении. Феодор был еще очень юн и мог ждать, а красавица Ксения была старше его и близилась к поре девической зрелости. Второго жениха для нее отыскали там же, где найден был Магнус, т. е. в датской королевской семье. С Данией уже давно тянулись у нас переговоры по поводу русско-норвежской границы в Лапландии. Этими переговорами воспользовались и сообщили королю Христиану IV о желании Бориса иметь своим зятем его младшего брата, герцога Иоанна. Московское предложение было охотно принято, ибо кроме благополучного разрешения споров о Лапландии, Дания приобрела союзника против своей соперницы Швеции. Иоанну обещана в удел Тверская область, однако переговоры о перемене религии встретили упорный отказ; Борис согласился оставить зятю его протестантское исповедание и позволил ему построить кирху в Москве и в Твери. 11 августа 1602 года в Ивангороде принца Иоанна встретили московский боярин Михаил Глебович Салтыков и думный дьяк Афанасий Власьев, которые проводили его до Москвы; путешествие это обставлено было всевозможными почестями; по городам для принца и его датской свиты устраивали торжественные встречи и роскошные угощения. А самая торжественная встреча оказана ему была, конечно, при въезде в Москву. Первый царский прием герцога происходил в Золотой палате в присутствии всего блестящего двора; затем последовал пир в богато убранной Грановитой палате. Герцог, по нашим обычаям того времени, еще не мог видеть своей невесты; она же вместе с матерью смотрела на него из тайника или смотрильной палаты, устроенной около верхней части Грановитой. Жених был красивый, статный молодой человек; он очень понравился царевне Ксении. Борис осыпал нареченного зятя дорогими подарками. Приступая к такому важному делу, как свадьба дочери, он, по обычаю, отправился с семьей своей на богомолье в Троицкую лавру. Но в его отсутствие жених тяжко заболел; причиной тому были усердные московские угощения и неумеренность принца. Царь поручил его лечение своим медикам-иноземцам, обещая им великие награды, и приказывал всем молиться о спасений принца. Но все было напрасно. 29 октября 1602 года Иоанн скончался. Борис и особенно его дочь были неутешны. Погребение отправлено с великой пышностью; набальзамированное тело принца похоронили под каменным сводом в лютеранской кирке в Немецкой Слободе. (Впоследствии при Михаиле Федоровиче, по просьбе Христиана IV, тело было отпущено в Данию.) Нашлись враждебные Годунову люди, которые обвинили его и в смерти нареченного зятя: он будто бы велел отравить принца, ибо опасался, чтобы тот впоследствии, опираясь на народную привязанность, не стал оспаривать престол у царевича Федора Борисовича. Это, несомненно, нелепая клевета. Но поводом к ней могло послужить то обстоятельство, что в самой среде, близкой к царю, были недовольные его намерением выдать дочь за еретика, т. е. за иноверца. Такое неудовольствие особенно высказывал Семен Годунов, ведавший Аптекарским приказом, а следовательно и придворными медиками, которым он будто бы по мере возможности препятствовал в успешном лечении принца.

Королева английская Елизавета не без ревности следила за дружескими сношениями Московского двора с Датским и Австрийским. Радея о торговых выгодах англичан в России, она отправляла Борису льстивые грамоты, оказывала особые почести его послам и даже предлагала найти его сыну невесту, а его дочери жениха из знатных фамилий, родственных английскому королевскому дому. По смерти герцога Иоанна Борис вспомнил об этом предложении и возобновил о нем переговоры; но случившаяся вскоре кончина Елизаветы (в 1603 г.) прекратила их в самом начале. В то же время царь обращал свои искания жениха и невесты в отдаленное Закавказье, к единоверным владетелям Грузии. Мы видели, что уже в царствование Федора Ивановича владетель кахетинский Александр предлагал свое подданство Москве. При Борисе он возобновил свое предложение; царь отправил к нему послом думного дворянина Татищева, имевшего также поручение поискать в Грузии жениха и невесту. Кроме того, по просьбе Александра царь велел московским воеводам выступить из Астрахани и Терской крепости, занять Тарки и в них укрепиться. Сначала предприятие удалось; шамхал снова бежал, и русские начали строить крепость в Тарках. Но между тем Александр Кахетинский, угрожаемый Шахом Аббасом, признал себя его вассалом и дозволил своему сыну Константину принять магометанскую веру. Шах Аббас хотя и находился в дружеских сношениях с Москвой и даже прислал Борису в подарок старинный персидский трон, украшенный золотом и дорогими камнями, однако старался отклонить Грузию от связей с Россией. По его тайному приказу омусульманившийся царевич Константин умертвил своего отца Александра и занял его престол. Тогда Татищев покинул кахетинский двор, уехал в Карталинию и тут владетелю ее Юрию предложил вместе с подданством Борису отпустить в Москву прекрасную десятилетнюю дочь Елену и молодого родственника своего Хоздроя; первая предназначалась в невесты Федору Борисовичу, а второй мог сделаться женихом Ксении. Но прежде чем это предложение было приведено в исполнение, обстоятельства наши в Дагестане переменились. Изгнанный шамхал Тарковский получил помощь от турок; с ним соединились многочисленные скопища кумыков, лезгин, авар и осадили Тарки, где русскими начальствовал престарелый воевода Бутурлин. Видя трудность удержаться в недостроенной крепости, он покинул ее, выговорив себе свободное отступление. Но на пути русские вероломно были окружены горцами и почти все пали в неравном бою; тут погибло их от шести до семи тысяч. События эти произошли в конце Борисова царствования, и Татищев воротился в Москву уже после его кончины^{64}.

Уже усердные розыски подходящих к его видам жениха и невесты показывают, до какой степени Годунов любил своих детей и заботился об их будущности. В сыне своем он, как говорится, души не чаял, воспитывал его с особым тщанием и старался обогатить его ум сведениями, полезными будущему царю России. Чтобы возбудить к нему любовь народа, Борис выставлял его иногда заступником и миротворцем. А чтобы упрочить за ним престолонаследие и показать народу его участие в правительственной деятельности, царь не только на торжественных приемах сажал сына рядом с собой, но и поручал ему иногда вместо себя принимать иностранных послов; в подобных торжественных случаях ответы царские говорились от имени отца и сына. Очевидно, Борис давал своему юному сыну значение соправителя – обычай не новый в Московском государстве, которое наследовало его еще от Византии.

Но все старания Бориса о прочности своей династии на Московском престоле оказались тщетными. У него достало ума и ловкости, чтобы подняться на эту высоту; но требовалось еще более уменья (и, прибавим, счастья), чтобы на ней удержаться. Борису недоставало тех именно качеств, которые особенно бывают любезны народу, а именно: открытого, мужественного характера, великодушия и находчивости. (Этими качествами, как известно, обладал его современник Генрих IV, родоначальник Бурбонской династии во Франции.) Вместо того чтобы постоянно помнить о своем царском достоинстве, показывать более доверия и уметь прощать, Борис все более и более обнаруживал мелочную завистливость и подозрительность, робость и суеверие. Мы видели, какими клятвенными записями он думал оградить себя и свое семейство от всяких замыслов и покушений. Нечто подобное повторяется и в его указе о заздравной чаше. Прежде чем выпить эту чашу, надобно было теперь произносить особую молитву о здоровье и счастье царского величества и его семейства, о даровании ему славы «от моря до моря», о нескончаемости его потомства на «Российском царствии» и т. п. Опасаясь постоянно козней от бывших своих соперников, знатнейших бояр, Борис хотел тщательно следить за их поступками и даже словами; а потому поощрял шпионство и доносы. А сии последние скоро настроили его к таким действиям, которые окончательно лишили его народного расположения.

В числе бояр, пострадавших от подозрительности Бориса, находился известный Богдан Бельский, когда-то его товарищ и приятель, удаленный из Москвы в начале Феодорова царствования и потом возвращенный из ссылки. Озабоченный постройкой крепостей на южной украйне против крымцев, Борис, между прочим, послал Бельского строить там город Борисов. Вдруг царю донесли, что Бельский щедро награждает и угощает ратных людей, а бедных оделяет деньгами, запасами и платьем; за что те и другие его прославляют. Доносили также о следующей будто бы повторяемой им похвальбе: «Борис царем в Москве, а я в Борисове». Этого было достаточно, чтобы Годунов распалился гневом на Бельского, приказал его схватить, лишить имущества и посадить в тюрьму в дальнем городе. Один иностранец (Бруссов) прибавляет, будто Годунов велел своему иноземному медику выщипать у Бельского его густую бороду, вероятно в отместку за то, что он не любил иноземцев и был ревнителем старых русских обычаев. Пострадали при сем и те дворяне, которые находились вместе с Бельским при постройке города. В то же время свирепствовали опалы и на других знатных бояр, большей частью по доносам их слуг и холопей. Между прочим, слуга князя Шестунова донес на своего хозяина. Хотя обвинение оказалось неважным и Шестунова оставили в покое, но доносчик был щедро награжден: на площади перед всем народом объявили, что царь, за его службу и радение, жалует ему поместье и зачисляет его в сословие детей боярских. Разумеется, такое поощрение доносов возымело свое действие, и слуги бояр начали часто взводить на своих господ разные обвинения, а затем и вообще доносы умножились до такой степени, что жены начали доносить на мужей, дети на отцов. Обвиняемых брали под стражу, пытали, томили в тюрьмах. Печаль и уныние распространились по всему государству. Но были и такие боярские слуги, которые, боясь Бога, не хотели клепать на своих господ и не подтверждали на суде взводимые на них обвинения. Таких людей подвергали жестоким пыткам, жгли их огнем и резали им языки, если не могли вымучить из них желаемых показаний.

В особенности Борис и его доверенные клевреты добирались до Романовых-Юрьевых, которые казались ему наиболее опасными по своей близости к последним царям Владимирова дома и по народному к ним расположению. Клевретам Годунова удалось подговорить некоего Бартенева, дворового человека и казначея одного из пяти братьев Никитичей — как их тогда называли – именно Александра. Летописец рассказывает, что Семен Годунов дал Бартеневу мешки с разными кореньями; тот подбросил их в кладовую Александра Никитича, а потом явился с доносом на своего господина, у которого будто бы припасено какое-то отравное зелье. Послали обыскать кладовую и, конечно, нашли означенные мешки. Делу постарались придать большую огласку: мешки привезли на двор к патриарху и коренья высыпали в присутствии многих людей. Братьев Романовых взяли под стражу; взяли также их родственников и приятелей князей Черкасских, Репниных, Сицких и др. Их слуг подвергли пыткам, стараясь вымучить от них нужные показания, но большей частью безуспешно. Обвиненных долго судили. В июле 1601 года последовал приговор. Старшего из братьев Романовых Феодора Никитича, которого как самого даровитого и предприимчивого опасались более всех, постригли под именем Филарета и сослали в Антониев Сийский монастырь, в Холмогорском краю; жену его Ксению Ивановну, урожденную Шестову, также постригли, под именем Марфы, и сослали в Заонежье; Александра Никитича сослали в Усолье-Луду около Белого моря, Михаила Никитича в Пермский край, Ивана Никитича в Пелым, Василия Никитича в Яренск; их родственников и друзей также разослали по разным монастырям и городам. Трое из братьев не выдержали суровой ссылки и многих притеснений от своих приставов и вскоре скончались, именно: Александр, Михаил и Василий. Остались в живых Филарет и Иван. Последний вместе с князем Черкасским возвращен был в Москву. Но Филарет Никитич оставался в заточении; к нему приставлены шпионы, которые должны были доносить о всех его речах. Филарет вначале был осторожен, и приставу Воейкову в это время не приходилось доводить до сведения царя какие-либо откровения со стороны постриженника. «Только, когда жену вспомянет и детей, – писал пристав, – то говорит: Малыя мои детки! маленьки бедныя остались; кому их кормить и поить? Так ли им будет теперь, как им при мне было? А жена моя бедная! живали уже? Чай она туда завезена, куда и слух никакой не зайдет. Мне уж что надобно? Беда на меня жена и дети: как их вспомнишь, так точно рогатиной в сердце толкнет. Много они мне мешают; дай Бог слышать, чтобы их ранее Бог прибрал. И жена, чай, тому рада, чтобы им Бог дал смерть; а мне бы уж не мешали; я бы стал промышлять одною своею думою; а братья уже все, дал Бог, на своих ногах». Спустя три года (в 1605 г.) пристав Воейков уже жалуется на сийского игумена Иону за то, что он делает разные послабления старцу Филарету. А о последнем доносит, что он «живет не по монастырскому чину, смеется неведомо чему и говорит про мирское житье, про ловчих и про собак, как он в мире жил, и к старцам жесток, бранит их и бить хочет, и говорит им: увидите, каков я впредь буду». Эта перемена в поведении Филарета, вероятно, находилась в связи с изменившимися обстоятельствами: в то время и на отдаленный север, конечно, уже достигли слухи об успехах самозванца и ожидания близкой гибели Годуновых.

К унынию, распространенному опалами, пытками, ссылками и даже казнями (вопреки обещанию, данному во время царского венчания), прибавились и физические бедствия. В 1601 году настал страшный голод вследствие чрезвычайно дождливого лета, которое не дало хлебу созреть, и раннего мороза, который его окончательно побил. Голод был до того силен, что люди щипали траву, подобно скоту, или ели сено; тайком ели даже человеческое мясо и во множестве умирали. Борис хотел милостями привлечь народ и велел раздавать деньги бедным людям. Но эта мера вызвала еще большее зло: в Москву двинулись жители окрестных областей и гибли голодной смертью на улицах или по дорогам. К голоду присоединилась моровая язва. В одной Москве, говорят, погибло около полумиллиона. Только хороший урожай 1604 года прекратил, наконец, бедствие. Около этого времени, чтобы дать работу черным людям, царь велел сломать деревянный дворец Грозного и на его месте возвел новые каменные палаты в Кремле. (В 1600 г. окончена им знаменитая колокольня Ивана Великого.)

В связи с голодом и мором умножилось и другое бедствие: страшные разбои. Многие бояре и дворяне, не имея чем кормить слуг, распустили своих холопей; от других господ или от опальных семей холопы разбегались сами. Эти голодные, бродячие толпы составляли многочисленные разбойничьи шайки, которые особенно свирепствовали на Северской украйне. Они появились под самою Москвою, под начальством удалого атамана Хлопки Косолапа. Царь принужден был выслать против них значительное войско с воеводой Иваном Басмановым. Только после упорного боя царское войско разбило и рассеяло разбойников, потеряв при этом своего воеводу. Хлопко был взят в плен и повешен со многими товарищами. (1604 г.)^{65}.

Множество недовольных, порожденное подозрительной политикой Годунова, и помянутые физические бедствия значительно подкопали прочность его престола и подготовили умы к торжеству самозванца.

X

Юго-восточные окраины

и покорение Сибири

Украинные оборонительные линии и военная колонизация. Степные города. – Цареборисов. – Города поволжские. – Шляхи и засеки. – Степные сторожи. – Устав о сторожевой станичной службе. – Украинное население. – Вольное казачество. – Грабежи на Волге. – Строгановы и их колонизационная деятельность. – Сибирское ханство. – Род Тайбуги и Чингизид Кучум. – Прибытие волжских атаманов в Строгановские городки. – Поход на Каменный Пояс. – Взятие стольного города Сибири. – Немилостивая царская грамота Строгановым. – Казацкое посольство в Москве. – Подкрепление. – Неудачи. – Гибель Ермака и его значение. – Вторичное завоевание Сибирского ханства. – Упорство Кучума и его судьба. – Московская колонизационная политика.

Двухвековое хозяйничание татарских орд в пустынных и степных пространствах нашего юго-востока широко раздвинуло эти пространства на счет украйных русских земель. Хотя собственные кочевья этих орд располагались в степях, примыкавших к нижнему течению Волги, Дона и Днепра, однако набеги хищников и постоянно грозившая от них опасность образовали широкую пустынную полосу земли между кочевыми ордами и населенными русскими украйнами, далеко отодвинув сии последние к северу. Но со времени освобождения Восточной Руси от ига и после упадка Золотой Орды возобновляется движение со стороны русского народа на юго-восточные пространства и начинается весьма постепенное, медленное занятие вышеназванной пустынной полосы, частью лесной, а частью степной. Это занятие совершилось посредством колонизации, преимущественно военной. Московское государство построением городов и острожков и устройством укрепленных линий выдвигает на юг и восток свое военнослужилое сословие. Но долго еще, до самого конца XVI века, первую или внутреннюю оборонительную линию для столицы и вообще государственного центра от набегов Крымской орды и ногаев составляют река Ока и расположенные по ней или по ее притокам города: Нижний, Муром, Касимов, Переяславль Рязанский, Кашира и Серпухов. За этой внутренней выступала вторая линия, передовая или украинная, на востоке начинавшаяся от реки Суры, а на западе упиравшаяся в Десну. Эта линия шла по украйнам мещерским, рязанским и северским, большими изломами и выступами, и имела разветвления, особенно в западной своей части, т. е. в Северской украйне. Она заключала в себе города: Алатырь, Темников, Кадом, Шацк, Ряск, Данков, Пронск, Михайлов, Епифан, Дедилов, Тулу, Мценск, Новосиль, Орел, Рыльск, Путивль и Новгород Северский. За этой передней или украинной линией начиналось упомянутое выше пустынное пространство, в котором постепенно там-сям появлялись городки и острожки; умножаясь в числе, они потом связывались в новые пограничные черты или линии, которые отодвигали далее на юг и восток прочно занятые пределы Московского государства. Так, при Федоре Ивановиче возобновлены древние города Курск на Семи, Елец на Быстрой Сосне и вновь построены в области верхнего Дона и Донца Ливны, Воронеж, Оскол, Валуйки и Белгород. Эти города составили уже так наз. польскую (т. е. степную) украйну.

Достигнув престола, Борис Годунов выдвинул еще далее в степь южный угол этой польской черты построением Царева-Борисова на Осколе, почти у впадения его в Донец. Постройка города поручена была известному Богдану Бельскому и Семену Алферьеву. Сохранился наказ, данный по сему поводу названным воеводам, и другие документы, которые сообщают нам любопытные подробности о способах постройки и содержания пограничных городов в то время. А именно:

В 1599 году, за неделю до Ильина дня должны были собраться в Ливнах служилые и мастеровые люди, назначенные для основания нового города; тут были дворяне, дети боярские, станичники, стрельцы, казаки, плотники, кузнецы, пушкари и пр. Воеводы осмотрели их, снабдили порохом, свинцом, ядрами, сухарями, толокном, крупой и двинули к городу Осколу. Здесь они посадили пешую рать на суда, которые нагрузили также съестными и военными припасами. Взято было и все нужное для церковного строения – образа, антиминсы, книги, ризы. Суда поплыли Осколом, а конница пошла рядом с ними по обоим берегам, высылая разъезды в степь и всячески оберегая себя от нападения татар и черкас (украинских казаков). Придя к устью Оскола, воеводы остановились подле того места, которое заранее было осмотрено и выбрано для города двумя служилыми людьми, Чулковым и Михневым. Тут они предварительно поставили острожек, укрепленный рвом и пушками, и потом велели нарубить соснового и дубового леса и после молебствия с водосвятием приступили к постройке самого города, который должны были назвать Цареборисовым. Вновь построенный пункт оказался тщательно укрепленным. Сосновая стена собственно города или кремля заключала до 380 сажен в окружности и была двойная, в 4 сажени высоты. Отступя от нее на несколько сажен, около города шел земляной вал, насыпанный между подпорами из бревен, досок, кольев и плетня и сверх всего этого обложенный дерном; местами в нем были поставлены башни; за валом шел глубокий ров, а за ним расположены слободы стрельцов, казаков и пушкарей; около слобод срублен острог в две сажени высоты. Этим не ограничивалось укрепление города: в 7 верстах от него в поле поставлены тройными рядами надолбы; внутри этого пространства во время опасности пасся скот горожан и могли поместиться будущие окрестные крестьяне со своими стадами. В городе воздвигли два храма, Троицкий и Борисоглебский, снабженные полным причтом. Изнутри города на случай осады выкопан тайник, ведший к реке. Гарнизон его составляли около 3000 ратных военнослужилых людей, которые в назначенные сроки сменялись партиями, приходившими из других, более безопасных украинных городов. Известно, какой печальной участи подвергся от подозрительного Бориса главный строитель этого города оружничий Богдан Бельский. После ссылки Бельского Годунов продолжал заботиться о Цареборисове и вообще придавал ему важное значение. Но в наступившую вскоре Смутную эпоху этот город, слишком далеко выдвинутый в степь и не успевший развить собственное оседлое население, был покинут ратными людьми и на время запустел.

Новопостроенный город, как мы видим, обыкновенно окружался разными слободами, каковы: пушкарская, стрелецкая, казачья и др.; это обстоятельство показывает, что московское правительство, выводя русскую военную колонизацию в украинных пространствах, принимало меры, чтобы эта колонизация пустила там прочные корни и утвердила центры, около которых развивались бы местное население, земледельческая и промышленная деятельность. В мирное время те же служилые люди обрабатывали отводимые им, ближайшие к городу, поля и луга. Впоследствии к ним присоединялись новые переселенцы из внутренних областей, которые строили в этой местности деревни и починки, а во время сильной военной тревоги спешили со своими семействами, имуществом и стадами укрываться за городскими укреплениями, увеличивая собою число их защитников.

Одновременно с делом русской военной колонизации на южной или польской украйне, происходило такое же колонизационное движение в восточной или Волжской полосе. Только здесь оно пока направлялось почти исключительно вдоль самой реки Волги. После покорения царств Казанского и Астраханского московское правительство прежде всего воздвигло русские твердыни в самых их столицах, т. е. в Казани и Астрахани, а затем принялось последовательно и настойчиво возводить города по приволжским краям в видах внешней обороны и прочного закрепления за собой всего течения этой великой реки.

Построение первых городов направлено было против беспокойных инородцев бывшего Казанского царства, в особенности против мятежных черемис; в их стране на правом нагорном берегу Волги, выше Казани, между Васильсурском и Свияжском были основаны Козмодемьянск и Чебоксары. А ниже Казани, также при Иване Грозном, были построены Тетюши на правом же волжском берегу и Лаишев на Каме, недалеко от ее впадения в Волгу. Два последних города, кроме обуздания местных инородцев, имели своей задачей защиту края от набегов ногайских татар. Не представляя такой сплоченной силы, как Крымская орда, ногаи были и менее воинственны. Однако их набеги и движения причиняли немало забот московскому правительству, в особенности при их наклонности возбуждать к мятежу и подавать руку помощи бунтовавшим приволжским инородцам. Для обороны от их вторжений оно выбрало на Волге и Каме преимущественно те пункты, где издавна существовали перевозы, т. е. где совершалась обычная переправа татар на левый берег. В таких именно пунктах и были построены Лаишев и Тетюши. При Федоре Ивановиче против ногаев строится город Самара, на левой стороне Волги, при впадении в нее реки Самары, т. е. на оконечности Самарской луки. Вслед за Самарой, ниже на Волге возникает Царицын, там, где Волга сближается с Доном, или на так наз. Переволоке, и Саратов – почти на средине расстояния между Самарой и Царицыным. Построением этих трех городов область Казанская связана с Астраханской и важный судовой путь по Волге приобрел более безопасности как от кочевых татарских орд, так и от шаек воровских казаков.

Понятно, что появление подобных укрепленных мест весьма не нравилось степным хищникам; их набеги в пределы Московского государства встречали теперь немалые затруднения, а еще более затруднений должны были они испытывать, когда возвращались из этих набегов, обремененные добычей и пленниками: московские отряды, вооруженные огнестрельным оружием, выходили из городов и преграждали им путь в каком-либо тесном месте или при переправе через реку. Когда Борис Годунов воцарился в Москве, крымский хан Казы-Гирей прислал ему грамоту, в которой убеждал его не строить городов в степи и приводил такие доводы: доселе он отговаривал турецкого султана посылать рать на Московское государство за дальностью расстояния, а теперь, когда султан узнает, что московские города подошли близко, то, пожалуй, пошлет рать; да и татар теперь трудно будет удерживать от задирания русских, так как города последних стоят недалеко. Казы-Гирею отвечали, что турецкая рать Москве не страшна, а города поставили в поле против воров черкас и донских казаков, которые грабили московских и крымских послов и гонцов. Еще прежде того, при Федоре Ивановиче, когда на Волге построена была Самара, ногайский князь Урус с своими мурзами потребовал от астраханских воевод, чтобы Самара была снесена, а иначе грозил ее разорить. Ему также отвечали, что город поставлен для оберегания самих ногаев от воровских казаков.

Так как самой естественной задержкой для татарских набегов служили речные переправы или «перелазы», то крымцы старались обходить сколько-нибудь значительные реки и для сего пользовались водоразделами. Поэтому главным путем их вторжения в Московское государство был так наз. Муравский шлях. Он шел от Крымского перешейка или Перекопа на север по возвышенному кряжу, который разделяет сначала бассейны Донской и Днепровский, потом Донской и Окский, и упирался в город Тулу или, точнее, в Тульскую оборонительную засеку. Засеками назывался, собственно, срубленный лес, наваленный вдоль оборонительной черты с проходами, которые оберегались ратными людьми, а в местах открытых и ровных эти засеки соединялись между собой рвом с валом и частоколом, в которых местами также были проходы или ворота с бойницами; речные броды и перелазы в такой оборонительной черте забивались сваями и дубовыми кольями. От Муравского шляха, как ветви, отделялись другие шляхи, а именно Изюмский и Калмиусский. Изюмский шлях начинался у верховьев Орели, пересекал Донец и шел далее по водоразделу Донца и Оскола; а Калмиусский направлялся еще восточнее. На сем последнем и были расположены помянутые выше польские или степные города Ливны, Оскол, Валуйки и Цареборисов. Кроме этих главных дорог с юга в Россию, существовало много других, которыми также пользовались татарские хищники, особенно когда они вторгались мелкими партиями; таковы, прозванные потом, шляхи Бакаев или Овинный, Сагайдачный, Ромодановский и др.

Чтобы наблюдать за военными движениями татар в степи и вовремя получать известия об их вторжениях, на Московских юго-восточных украйнах издавна учреждена была сторожевая, станичная и полевая служба. Начало ее восходит к XIV веку, к эпохе Димитрия Донского, а распространение – к XV, особенно ко времени Ивана III. Но вполне развилась она в XVI веке при Иване Грозном. Московские сторожевые отряды рассеяны были по степям. Они выходили из украинских крепостей под начальством своих сотенных голов и располагались стоянкой где-нибудь в укрытом месте, откуда высылали разъезды по всем направлениям, высматривали степные шляхи и сакмы, добывали языков, т. е. перехватывали татар, от которых можно было получить вести, и давали знать украинским воеводам о приближении хищных крымцев, ногаев или казанцев. Эти сторожевые или подвижные станицы предшествовали построению полевых украинских городков и острожков и намечали их места, а с размножением сих укреплений, они получали в них новые опорные пункты и сами выдвигались все далее и далее в юго-восточные степи и дубровы. Около 50-х годов XVI века московские сторожи и станицы охватывали все пустынное юго-восточное пространство от Алатыря и Темнинова до Рыльска и Путивля. Благодаря им немало крымских и казанских вторжений встретили своевременный отпор со стороны предупрежденных московских воевод.

Сторожевая и станичная служба находилась в ведении Разрядного приказа. Чтобы дать ей более порядка и лучшее устройство, Иван IV в январе 1571 года назначил главным ее начальником знаменитого воеводу князя Михаила Ивановича Воротынского; в помощники ему дал князя Тюфякина и известного дьяка Ржевского для сторожи со стороны крымцев, а Юрия Булгакова – со стороны ногаев. Воротынский и его помощники собрали все хранившиеся в Разряде росписи сторожам и станицам, вызывали в Москву самих станичников и делали им подробные расспросы. После того они написали новый устав для этой службы, который и был утвержден царем. Вот некоторые образцы правил, заключавшихся в сем уставе. «Сторожам стоять в местах усторожливых и ездить по урочищам направо и налево по два человека», «два раза на одном месте кашу не варить (т. е. огонь не раскладывать); а где кто полдневал, там не ночевать»; если сторожи подстерегут приход татар, то посылают своих ближайших товарищей с вестями в украинские города; сами же должны следовать за татарами и по их сакмам (т. е. по ширине и торности конской дороги) и по станам смекать, какое их число, а потом посылать с новыми вестями других своих товарищей. Станицы в определенные сроки сменяют друг друга; если же которые не дождутся смены и уйдут, а в это время случится татарский набег, то виновным назначена смертная казнь. Сторожи, которые простоят лишнее время по неприбытию других им на смену, берут с последних в свою пользу пеню по полуполтине на человека в день. Если каких сторожей люди, посланные от воевод и голов с дозором, найдут стоящих небрежно и неусторожливо или не недоезжающих до назначенных урочищ, тех бить кнутом. Сторожи выезжали на службу с запасными конями («о дву конь») и коней должны были иметь «добрых», а не «худых». Станичная служба начиналась с весны с апреля, продолжалась до декабря, т. е. восемь месяцев, и была разделена на 8 станиц, а так как срок для каждого караула был двухнедельный, то каждой станице приходилось выезжать на сторожу два раза в год. Кроме служилых людей, именно детей боярских и казаков, в северские сторожи прежде допускались и наемные севрюки, т. е. жители Северщины; но так как эти севрюки обыкновенно стоят неусторожливо и вовремя не усматривают приход татар или приезжают с ложными вестями и производят напрасную тревогу, то впредь запрещено принимать их в сторожевую службу.