Текст книги "Царская Русь"

Автор книги: Дмитрий Иловайский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 54 страниц)

XII

Доходы, войско и церковь

в Московской Руси

Прямые подати и сборы. – Косвенные доходы. – Таможенные и другие пошлины. – Бережливость московских государей. – Военная служба. – Вооружение. – Посоха. – Стрельцы. – Наряд. – Походное деление на полки. – Родословные счеты воевод. – Продовольствие войска. – Выносливость и боевые качества. – Недостаток военного искусства. – Церковное управление. – Белое духовенство. – Умножение монастырей. – Известнейшая из новых обителей. – Иноческие уставы. – Добрая и оборотная сторона монашеского быта. – Просвещение лопарей. – Языческие обряды и верования на севере. – Русская религиозность. – Невежество, суеверия и грубость нравов, обличаемые Стоглавом. – Постановления о школах и другие меры Стоглава. – Иван IV как отражение татарщины.

Финансовые средства, или доходы, Московского государства слагались из податей и налогов, которые, как и везде, распадались на прямые и косвенные. Относительно прямых податей главным предметом обложения служила земля, а раскладка их производилась на основании писцовых книг, которые заключали в себе описание количества и качества земель, их населенности и урожайности. Эти описи известны нам уже с первой половины XV века; время от времени они повторялись и проверялись. Количество земельной подати определялось по числу сох; причем соха служила условной единицей измерения; так в поместных и вотчинных имениях для хорошей земли она определялась обыкновенно в 800 четвертей (400 десятин), для средней в 1000 и для худой в 1200; в монастырских, дворцовых, черных землях соха заключала в себе меньшее количество четвертей; например, хорошей земли 600, а худой 900, или хорошей 500, а худой 700. К посошной подати приспособлялись налоги подворный и промысловый. Так, в посадах и слободах к сохе приравнивалось известное количество дворов, например, лучших 40, средних 80 и молодчих 160; в слободах различались дворы крестьянские и бобыльские, первые были с землей, вторые без земли, так что в сохе считалось 320 крестьянских и 960 бобыльских. Точно так же в промышленных слободах к сохе приравнивались (как в предыдущем периоде) рыболовный ез (закол в реке), солеваренный црен и т. д. Но со времени Грозного в промышленных местах является раскладка «по животам и промыслам», уже независимо от сошной единицы. Собственно поголовная прямая подать в эту эпоху взималась с восточных инородцев, у которых каждый мужчина, способный заниматься промыслом, был обложен меховой или пушной данью. Эта инородческая дань известна под именем «ясака». К прямым податям относились и так наз. оброки. Они устанавливались взамен разных повинностей и сборов; между прочим, кормы наместничьи и волостельские, как известно, при Иване IV были заменены денежными оброками; монастыри за те их земли, которые были освобождены от податей и повинностей, обыкновенно платили небольшой оброк.

Кроме обычных прямых податей были еще постоянные сборы, учрежденные для известных потребностей и целей, каковы: «ямские деньги», собиравшиеся на подмогу общинам, обязанным ямской гоньбой, «полоняничные» – для выкупа пленных у татар, «стрелецкий хлеб» – на содержание стрельцов, частью переложенный потом на деньги, и т. д. Вообще рядом с денежными податями оброки, взимаемые сельскохозяйственными произведениями или натурой (особенно с дворцовых волостей) были тогда очень распространены; они шли на содержание царского двора и войска, излишки от них продавались; причем купцам запрещалось торговать теми же произведениями, пока не распроданы царские запасы. Один иностранец в конце XVI века, именно англичанин Флетчер, говорит, что царская казна от этих излишков выручала до 230 000 руб. ежегодно, но во время Ивана Грозного не более 60 000, так как он был менее расчетлив и бережлив, чем его предшественники. (По показанию другого современного иностранца, Маржерета, в Московском Дворцовом приказе всегда в наличности было от 120 000 до 150 000 руб.) Далее, годовой итог тягла и прямых податей, поступавших с областей в четыре приказа, именуемых Четверти, по показанию того же Флетчера, простирался до 400 000 руб. В этом числе на Псковскую область приходилось 18 000, на Новгородскую 35 000, Тверскую 8000, Рязанскую 30 000, Муромскую 12 000, Двинскую 8000, Казанскую 18 000, Устюжскую 30 000, Ростовскую 50 000, собственно Московскую 40 000, Сибирскую 20 000, Костромскую 12 000. Взимание и раскладка податей производились самими земскими общинами посредством выборных окладчиков, задачей которых было наблюдать, чтобы податные тягости ложились возможно равномерно на богатых и бедных, т. е. смотря по достатку, для чего и составлялись так наз. «окладные книги».

Косвенные доходы Московского государства состояли из разных налогов и пошлин, число которых с течением времени все более умножалось? Главными из них остались, как и в предыдущий период, торговые пошлины, взимаемые при всяком передвижении, складе и продаже товаров, т. е. мыть и тамга, которые приобрели весьма разнообразные формы и очень усложнились, а потому служили большим бременем и затруднением для торговли, особенно вследствие всякого рода придирок и вымогательств со стороны их сборщиков или откупщиков, так как эти сборы обыкновенно, по татарскому образцу, отдавались на откуп. Рядом с откупом в данный период водворяется также другой способ взимания таможенных пошлин: посредством выборных от земства людей, которые по данной ими присяге или целованию креста носят общее название «целовальников» или людей «верных» (по оказываемому им доверию). Таможенные головы выбирались из высших статей, т. е. из гостинной и суконной сотен, а простые целовальники из меньших статей или из черных сотен. Так как количество пошлин, имеющих поступать в казну в том или другом городе, большей частью определялось заранее и выборные сборщики собственным имуществом отвечали за исправное их поступление, то служба в таможенных головах и целовальниках была нелегкая и подчас разорительная. В свою очередь они старались возмещать свои труды и убытки вымогательствами с торговых людей.

Тот же англичанин Флетчер в конце XVI века сообщает следующее расписание казенных таможенных пошлин по главным городам Московского государства: город Москва вносил ежегодно 12 000 руб., Смоленск 8000, Псков 12 000, Великий Новгород 6000, Старая Руса (известная особенно соляным промыслом) 18 000, Торжок и Тверь 1500, Ярославль 1200, Кострома 1800, Нижний 7000, Казань 11 000, Вологда 2000. Все эти суммы поступали в приказ, называвшийся Большим Приходом. Туда же шли сборы с публичных бань и питейной торговли, т. е. с кабаков, или «кружечных дворов», так как приготовление и продажа пива, меда и водки составляли исключительно право казны, были правительственной регалией. Кружечные дворы и сборы также ведались посредством выборных или верных голов и целовальников; причем за недоборы отвечали сами выбравшие их общины. В Большой Приход доставлялись из других приказов и судебные пошлины. По словам того же иноземца, в гражданской тяжбе всякий, проигравший ее, платил казенной пошлины 10 руб. со всей суммы иска. Разбойный приказ доставлял сюда половину имущества осужденных преступников. (Другая половина делилась между судьями и обвинителями). Разрядный приказ передавал туда же остатки от сумм, назначенных на содержание войска, но неистраченных в мирное время, когда часть ратных людей распускалась по домам. Таким образом, итог косвенных налогов и пошлин, стекавшихся в Большой Приход, по Флетчеру, простирался до 800 000 руб. Следовательно, Дворцовый приказ, Четверти и Большой Приход, по его вычислению, вместе собирали ежегодно чистого доходу 1 430 000 руб., который они передавали в Кремлевское дворцовое казнохранилище, состоявшее под ведением главного царского казначея.

Сверх означенных доходов большую прибыль получал царь от дорогих мехов, которые в виде ясака собирались с пермских и сибирских инородцев. Меха эти отчасти продавались, отчасти менялись на привозные иноземные товары, как европейские, так и восточные, т. е. турецкие, персидские, бухарские, армянские и пр. Флетчер говорит, что «в прошлом году (по-видимому, 1588) из Сибири в царскую казну получалось с лишком 18 800 (470 соро-ков) соболей, 200 куниц и 180 чернобурых лисиц». К этому доходу надобно прибавить еще значительные суммы, составлявшиеся из частных имуществ, отбираемых на государя в случае опалы, и из других чрезвычайных поборов, взимаемых единовременно с архиереев, монастырей, чиновников и т. д. по поводу какой-либо особой нужды, не говоря уже о военном времени.

Московские государи, начиная еще с Ивана Калиты, отличались вообще хозяйственной расчетливостью, бережливостью и наклонностью ко всякого рода приобретениям, а потому в течение времени при Московском дворе скопились большие богатства и множество разных сокровищ. Особенно при этом дворе ценились и усердно приобретались золото, серебро, драгоценные камни, жемчуг, парча и разноцветные сукна. Иностранцы с удивлением рассказывают о множестве хранившейся в дворцовых кладовых дорогой утвари, т. е. золотых кубках и чашах, массивной серебряной посуде, царских одеждах, унизанных жемчугом и дорогими камнями. Во время таких торжеств, как прием и угощение иноземных послов, из царских кладовых раздавались богатые одежды вельможам и стольникам, а по окончании пира они отбирались назад; причем строго взыскивалось за всякую порчу. В случаях неприятельского вторжения сокровища царские обыкновенно увозились далее на север, в Ярославль или на Белоозеро.

Иностранцы, писавшие в XVI столетии о России, которую они видели собственными глазами (отчасти Герберштейн, а более Поссевин и Флетчер) слишком темными красками рисуют хозяйственную и финансовую деятельность московских государей, говоря о какой-то их ненасытной алчности, о системе постоянного угнетения и разорения подданных, об изобретении новых налогов и выжимании соков из народа ради собственного обогащения. Такой взгляд, может быть, и то отчасти, оправдывался тиранским характером второй половины царствования Ивана Грозного; но вообще он несправедлив, и объясняется тем, что иностранцы мало понимали и значение московского самодержавия, и характер исторически сложившихся гражданских отношений древней Руси; они смотрели на нее с своей западноевропейской точки зрения и забывали, что эта Русь только что освободилась от варварского ига, которое в течение двух веков угнетало ее и уединяло от европейского образованного мира. Одновременно с постепенным освобождением шла на Руси тяжелая работа над созданием единого, прочного государства, созданием, которое требовало всех народных сил и средств и потому было впереди всех других общественных нужд и желаний. Сплачиваясь внутри, это государство продолжало вести неустанную борьбу с сильными и враждебными соседями. Государи московские, естественно, с особым рвением старались увеличить свою казну, свои доходы (государева казна в те времена не различалась от казны государственной), ибо они постоянно должны были заботиться об улучшении и развитии своих военных сил и средств. Понятно, что расходы на войско не только поглощали большую часть доходов, но иногда и превышали их, так что приходилось изыскивать новые источники для их покрытия^{78}.

Выше мы видели, что основную часть русского войска в данную эпоху составляло сословие землевладельческое или собственно помещичье, так наз. дворяне и дети боярские, обязанные пожизненно ратною службою. Они должны были выходить в поле по первому требованию на коне в полном вооружении и в сопровождении такого числа хорошо вооруженных людей, которое определялось количеством владеемой ими земли (по одному коп-нику с каждых 100 четвертей) или, как тогда выражались, «людно, конно и оружно». Дворяне и боярские дети, сообразно своим поместьям, были расписаны по городам, и эти отделы назывались «десятнями»; областные наместники вели списки зачисленных на службу или «верстанных» помещиков и их сыновей, подлежащих верстанию (так наз. «новики»). А все списки обязанного военной службой помещичьего сословия и его ведомство сосредоточивались в Разряде, т. е. в Разрядном приказе. По этим спискам число дворян и детей боярских, получавших государево жалованье и обязанных по первому требованию выступить в поле, в XVI веке простиралось от 80 до 100 000, как говорят о том некоторые иностранные известия. Но каждый помещик приводил с собой по нескольку своих вооруженных людей, и, если он являлся только сам-третей, т. е. если взять средним числом на каждого по два сносно вооруженных человека, то все количество московской конницы, в случае нужды выводимой в поле, определится приблизительно в 300 000 человек. Нелегко было в короткое время собрать (мобилизовать) это войско. Обыкновенно, когда угрожала война или нашествие неприятельское, из московских Четвертных приказов рассылались повестки к областным наместникам, воеводам, городовым прикащикам, губным старостам и дьякам; они в свою очередь собирали помещиков и высылали их к известному дню на такую-то границу или вообще в назначенные места. Тут писцы, присланные из Разряда, по спискам проверяли собравшихся и отмечали тех, которые оказывались в «нетях», т. е. неявившимися. Последним грозило строгое взыскание и даже отобранные поместья. Собравшиеся всадники распределялись по полкам. По окончании похода они распускались по домам, за исключением тех, которые назначались в гарнизоны пограничных городов и в полевую сторожу (на южных степных украйнах). Кроме того, время от времени производились общие смотры, на которые собирали дворян и детей боярских; причем переписывали их с людьми, конями и со всем их вооружением, чтобы знать, в каком количестве и в какой исправности они готовы выступить в поле. Военнослужилое сословие вооружалось и отправляло походы на свой счет; поэтому помещики, обыкновенно, в обозе (в кошу) имели особого коня или, смотря по состоянию и количеству прислуги, несколько коней с вьюком, т. е. нагруженных съестными припасами и разными походными принадлежностями. Хотя дворяне и дети боярские затем и получали поместья, чтобы быть в состоянии отправлять царскую службу, однако кроме земли им в подмогу назначалось и денежное жалованье; смотря по его количеству, они распределялись на известные статьи.

В сем отношении имеем любопытный памятник от пятидесятых годов XVI столетия. Это так называемая «Книга боярская» 1556 года, или собственно перепись (хотя и не вполне сохранившаяся) дворян и детей боярских, по преимуществу собиравшихся на смотр под Серпуховом с обозначением их кормлений, вотчин и поместий, а также их вооружения, количества людей и следующего им денежного оклада, на основании которого они разделены, по-видимому, на 25 статей. Из названной книги видно, что полное русское вооружение того времени составляли: стальной искусной работы шелом (с остроконечной верхушкой), железный доспех, иногда сплошной из булатных досок или «зерцало», а чаще всего кольчужный разных видов и наименований, как-то: «пансырь» – просто кольчужный кафтан, «юмшан» или «юшман», покрытый стальными дощечками на груди и спине, «бехтерец» и «куяк» – в том же роде, т. е. с дощатыми латами (это брони восточного типа, но искусно изготовляемые русскими мастерами); далее стальные «наручи» и «наколенки», сабля, копье, саадак с луком и колчан со стрелами. Сверх доспеха надевались еще или нарядная приволока бархатная, или ферязь, тоже бархатная; а подлатником служил атласный «тегиляй», подбитый ватой или шерстью кафтан. Состоятельный всадник сидел на резвом аргамаке, т. е. на хорошем турецком или ногайском коне, а запасного коня слуги для него вели в поводу. Но уже сами дворяне и боярские дети тут далеко не все записаны с этим полным вооружением. У иных вместо дорогого шелома видим простую железную или медную шапку («мисюрька», «прилбица»), иногда с «бармицею» или кольчужной сеткой, спускавшейся на плечи. Хотя и редко, но встречаются даже дети боярские совсем «без доспеху», в одном тегиляе. Еще более разнообразия находим в вооружении их людей; тут только немногих видим в полном вооружении. Обыкновенно на голове у них шапки и не только металлические, но и хлопчатобумажные, а на теле надеты толстые или тонкие тегиляи; сидят они на меринах, вооружены иные саблями и луками, иные копьями, а другие простыми рогатинами; изредка встречается даже пешая прислуга. Но вообще заметна наклонность вывести в поле (по крайней мере, на смотр) людей в большем числе, нежели следовало по количеству владеемой земли, ибо за лишних («передаточных») людей прибавлялось денежное жалованье; при сем, однако, строго принималось в расчет их достаточное или недостаточное вооружение.

Как наглядный пример таких точных расчетов передадим из помянутой книги следующее место: «Иван Иванов сын Кобылин Мокшеев: съехал с Ладоги на середокрестье 7062 года, держал (за собой это кормление в качестве судьи или волостеля) год. В Серпухове (на смотру) поместья сказал за собой 22 обжи с полуобжею, а вотчины не сыскано. Сам на коне в полном доспехе, в юмшане и в шеломе и в наручах, и в наколенках о дву конь; людей его в полк 4 человека, один в пансыре и в шеломе о дву конь; 3 человека в тегиляях в толстых, на двух шеломы, а на третьем шапка медяна с копьями; 3 человека с вьюками. А по уложению взять с него с земли человека в доспехе, и он передал трех человек в тегиляях, а не додал одного шелома; а по новому окладу ему на его голову по 25-й статье 6 рублев, да на человека с земли 2 рубля, да на передаточных людей 11 рублев, а не додати ему за шелом одного рубля». Иностранцы упоминают еще о кистенях и длинных ножах, которые служили русским вместо кинжалов.

Итак, главная сила русского войска в эту эпоху состояла в многочисленной дворянской коннице, которая снабжалась отчасти своими домашними конями, а отчасти татарскими, которых ногайцы ежегодно в большом количестве пригоняли на продажу в Москву. Рядом с конницей выступало и пешее ополчение; оно набиралось из посадских людей и крестьян и называлось посохою, так как эта ратная повинность раскладывалась на тяглое население по количеству сох (а в некоторых местностях по количеству дворов); число ратников от сохи определялось каждый раз особо по мере надобности. Так, в Полоцком походе Ивана IV в 1563 году участвовало более 80 000 посохи. Иначе посошные ратники назывались людьми «даточными». Выставляя известное количество ополченцев, как посадские люди, так крестьяне черные и монастырские, производили между собой денежную разверстку или разрубку, чтобы снабдить этих ратников вооружением и содержать их на время похода; иногда корм на них отпускался натурой, причем посошные люди выставляли также известное количество подвод, а в случае нужды и лодок. Вооружение посохи было обыкновенно самое недостаточное; немногие ратники снабжены были пищалями, саблями и копьями; большая часть ограничивалась топорами и рогатинами. На войне посоха не всегда участвовала в полевых сражениях. Она употреблялась преимущественно для осады и обороны крепостей, а также для разных работ, каковы расчистка пути, копание рвов, постройка мостов, перевозка тяжестей, подвозка провианта и т. п. Впрочем, в числе посохи находились и конные ополченцы, выставляемые наиболее зажиточным населением, например Новгородом и Псковом.

Военная несостоятельность подобного народного ополчения, рядом с появлением у наших западных соседей постоянного войска, снабженного огнестрельным оружием, побудила Московское правительство завести у себя также настоящую пехоту, вооруженную ручницами, т. е. ручными пищалями или ружьями. Первоначально такая пехота, по-видимому, появилась в Новгороде и Пскове, ибо при Василии Ивановиче и в малолетство Грозного упоминаются новгородские и псковские «пищальники»; потом в царствование Ивана IV такое войско стало называться «стрельцами» и было значительно умножено. В Москве находилось несколько тысяч стрельцов, поселенных в особой слободе за Москвой-рекой, насупротив Кремля. При особе царя всегда был отряд стрельцов, входивший в состав дворцовой стражи и следовавший за ним в его походах и поездках («стремянные стрельцы»). Мало-помалу около других городов, особенно на украйнах, явились такие особые слободы, заселенные стрельцами. Это войско набиралось из вольных охочих людей, и содержалось на счет казны; сверх денежного и хлебного жалованья стрельцы наделялись также землей, имели право заниматься мелкой торговлей и промыслами. Кроме гарнизонной службы, в мирное время они вообще отправляли полицейскую службу и держали караулы в столице. Они вооружены были тяжелым неуклюжим ружьем или самопалом с пулей очень малого калибра, саблей и бердышом или секирой на длинной рукояти. Все число стрельцов в конце XVI века можно определить приблизительно в 15 000 человек. Они делились на приказы по 500 человек в каждом; приказами начальствовали головы, а под ними были сотники, пятидесятники и десятники.

Другим отделом постоянного войска являются городовые и станичные казаки; ибо рядом с стрелецкими слободами в украинских городах распространяются и казацкие слободы. Известно, что эти казаки представляли легко вооруженные отряды, отчасти конные, отчасти пешие; а на свое содержание кроме денежного и хлебного жалованья они также получали земельные участки и угодья. Вольные казаки, Донские и отчасти Днепровские, выставляли иногда вспомогательные отряды Московскому царю, который нередко посылает им денежные подарки, хлеб, порох и свинец.

Почти одновременно с появлением постоянной стрелецкой пехоты выдвигается на передний план в московском войске и «наряд» или артиллерия. Хотя первые упоминания о ней относятся еще к XIV веку, ко времени Димитрия Донского, но то были только немногие крепостные или неподвижные орудия, железные, скрепленные такими же обручами. Особые старания о заведении артиллерии прилагает Иван III, который, как известно, приглашал иноземных мастеров для литья пушек; одновременно с ними, несомненно, работали и русские мастера – литейщики. Василий III усердно продолжал это дело; он также имел при себе итальянских и немецких литейщиков, которые кроме пушек и пищалей отливали и железные ядра; но рядом с ними употреблялись еще и каменные ядра. Порох или так наз. зелье русские выделывали у себя дома; в Москве на Сивцевом Вражке был большой пороховой завод уже при Василии III. При Иване IV, кроме орудий и снарядов, приготовленных в Москве, иностранцы, преимущественно англичане, стали привозить много пушек, ядер и всяких огнестрельных снарядов морем через Нарву, а потом, когда Нарва была потеряна, через Архангельск. В XVI столетии появляется у нас значительная полевая и осадная артиллерия; русские выучились действовать ею довольно искусно и часто стали употреблять пушки и пищали как при осаде городов (например, Смоленска и Казани), так и в открытых битвах. Во второй половине сего столетия иностранцы даже удивляются многочисленности русской артиллерии и указывают на большое количество медных красивых пушек, собранных в царской Оружейной палате. Один немецкий посол (Кобенцель) доносил императору Максимильяну II, что у Московского государя наготовлено до 2000 всяких орудий. Мы видели, как успешно действовала русская артиллерия при обороне Пскова против Стефана Батория и как в 1591 году нашествие крымского хана Кази-Гирея на Москву было отбито преимущественно действием наряда. Сохранившиеся до нашего времени образцы показывают, что орудия эти были вообще очень разнообразны по своей форме и величине; иногда они достигали огромных размеров. Так, в царствование Федора Ивановича русским мастером Андреем Чеховым отлита была знаменитая московская «Царь-пушка».

Кроме собственных русских войск во время походов под царскими знаменами шли вспомогательные отряды разных восточных инородцев, каковы: мордва, черемисы, а главным образом легкая конница из служилых и наемных татар, Касимовских, Темниковских, Казанских и Ногайских, вооруженных большей частью только луком и стрелами. В конце XVI века встречаем в Москве небольшой наемный отряд (в 300 человек) из разных иноземцев; туг были немцы, шотландцы, датчане, шведы, греки и пр. Упоминается еще наемный отряд из нескольких тысяч черкас, т. е. малороссийских казаков.

Что касается до внешнего порядка, в котором выступала в поход русская рать, то в этом отношении видим различие с предыдущей эпохой. Еще при Иване III сохранялось старое деление рати на 4 полка: Большой, Передовой, Правая и Левая рука. В XVI веке видим уже пять частей: к прежним четырем прибавился Сторожевой полк (арьергард). Иногда встречается еще отдельный легкоконный полк Яртоульный, употреблявшийся для разведок. Воевода большого полка считался главным начальником и всех остальных воевод, которые обязаны были ежедневно являться к нему с донесениями. Воевода каждого полка имел у себя товарища или второго воеводу, а иногда и двух товарищей. Особый воевода с товарищем состоял «у наряду», т. е. начальствовал артиллерией. Воеводы обыкновенно назначались из бояр, окольничих и думных дворян. Под воеводами начальствовали головы, бывшие из дворян первой статьи; а под ними сотники, пятидесятники и десятники, назначавшиеся из боярских детей. Вообще при распределении людей на отряды господствовала древняя десятичная система. Деление на пять полков соблюдалось как при многочисленном войске, например в 30, 40, 50 тысяч и более, так и при рати в 5 – 10 тысяч. Когда сам царь принимал участие в походе, то рать собиралась возможно более многочисленная; при том его сопровождал особый полк, состоявший из бояр, окольничих и других придворных чинов, из царских жильцов, московских дворян и детей боярских, стремянных стрельцов, служилых татарских отрядов и т. д. Этим полком начальствовали особые «дворовые» воеводы. В походах же небольших и неважных встречается деление только на три полка: большой, правая и левая рука.

На южных украйнах почти ежегодно на осень высылалась рать «для бережения» от набегов крымских татар. Численностью своей она простиралась обыкновенно до 20 000 человек или свыше того и подразделялась на две рати, береговую и украинную: первая располагалась вдоль берега Оки, опираясь на Коломну, Каширу, Серпухов, Калугу; а вторая размещалась в области украинных или польских (полевых) городов, каковы: Тула, Пронск, Дедилов, Донков, Мценск, Новосиль и пр. При сем каждая рать делилась, по обыкновению, на пять полков; начальники береговой рати считались выше и назывались «большими воеводами», а начальники полевых полков назывались «украинными воеводами» и назначались из менее знатных людей. Согласно с укоренившимся обычаем местничества, самое назначение воевод должно было строго сообразоваться с тем, чтобы степени их родовой знатности соответствовали взаимному отношению должностей. Уложением 1550 года было разъяснено, что первый воевода большого полку выше всех других, всякий второй воевода (товарищ) меньше своего первого, воеводы передового и сторожевого полку равны между собой; они меньше воевод правой руки, но выше левой, и т. д. При всем старании правительства установить лестницу старшинства должностей, счеты все-таки путались иногда, в особенности по отношению к товарищам или вторым воеводам разных полков. При сем даже и против таких лиц, как зять царя Никита Романович, поднимались родовые счеты со стороны других бояр. Так, в 1574 году известный крещеный татарский царевич Симеон Бекбулатович доносил из Новгорода царю Ивану Васильевичу, что «списков не емлют», т. е. не берут списков людям своего полку и тем как бы отказываются от своего назначения, двое воевод: князь Андрей Репнин и князь Василий Тюфякин. Репнин объявил неудовольствие на то, что он назначен другим воеводою правой руки, тогда как Никита Романович, другой воевода в большом полку; а князь Тюфякин, назначенный вторым в левой руке, просит «дать счет» ему с князем Григорием Долгоруким, вторым в сторожевом полку. Государь велел обоим списки взять; причем дело Репнина обещал разобрать, когда «служба минется», а Тюфякину велел написать, «что ему меньше князя Григория быти (можно)». Известно, что при всем своем деспотизме Иван IV постоянно должен был считаться с этим явлением, столь вредным в военном отношении, послужившим источником многих наших неудач и поражений.

Особенно затруднителен был в случае больших походов выбор главного воеводы, которого приходилось брать из представителей весьма немногих знатнейших родов; хотя бы эти представители были люди малоспособные. Таковыми именно являются во второй половине XVI века князь Иван Дмитриевич Бельский, после его смерти князь Иван Федорович Мстиславский, а за ним его сын Федор Иванович. Один иностранец (Флетчер) в конце XVI века выдаст за правило, будто московское правительство намеренно назначало в главные воеводы людей весьма знатных, но малоспособных, чтобы к своей великой породе они не прибавили еще и расположения войска; так что могли бы сделаться опасными. Посему, для успеха в ратном деле, придавали главному воеводе товарищем кого-либо из бояр, известных своим мужеством, опытностью и даровитостью; этот второй воевода и был, в сущности, душой и руководителем военных действий. Хотя главная причина такого назначения воевод коренилась в системе местничества, однако до некоторой степени нельзя отрицать и справедливости приведенного известия, особенно по отношению к Ивану IV, столь подозрительному в эпоху опричнины, и потом к Борису Годунову, как правителю, опасавшемуся выдвигать талантливых соперников себе между боярами. Действительно, на местах вторых воевод мы встречаем в эту эпоху таких доблестных вождей, как князья Михаил Иванович Воротынский, почтенный высшим титулом слуги государева, Иван Петрович Шуйский, Андрей Иванович и Дмитрий Иванович Хворостинины.

Каждый воевода или каждый полк имел свое знамя с изображением какого-либо святого, большей частью Георгия Победоносца. К воеводскому седлу прикреплялся небольшой котлообразный барабан, или йабат, и на походе воевода ударял в него плетью, когда нужно было отстранить кого-либо, поравнявшегося с воеводой или загородившим ему дорогу; ибо походы войска совершались без соблюдения стройного порядка, беспорядочной толпой. Наблюдали только, чтобы каждый полк шел отдельно. За воеводами возили на конях 10 или 12 крупных медных набатов, столько же медных труб и несколько гобоев. Один из барабанов подавал знак, когда нужно было садиться на коней или слезать с них; а перед сражением и при начале его принимались греметь все барабаны, трубы и гобои, чтобы возбудить воинственный жар.