Текст книги "Дредноут по имени Никки (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Чернояр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 30 страниц)

Совершенно неожиданно простенькая, вроде бы, игра оказалась чертовски увлекательной. Даже не смотря на то, что против нашей стайки первокурсниц выставили сводный отряд второго и третьего курсов, мы таки превозмогли и под конец знатно пробуксировали полтора десятка красавиц по акватории первого водного полигона. Инерция, все дела.

Потом долго разглядывали звенья цепи: деформированные, с глубокими отпечатками наших нежных ладошек и тоненьких пальчиков.

Впечатляет. Ещё круче, чем фото последствий канмусовских срывов и душевных порывов. Там – фото, тут – можешь сам пощупать и убедиться. И понять, что будет с человеком, если ты его потискаешь.

Карина, вытянув ноги, шевелила аккуратными розовыми пальчиками, с явным интересом разглядывая их.

– Слушай, вопрос есть...

– Они у тебя хоть когда-нибудь отсутствуют? – и улыбается так, что сразу понятно – без подколок сказано.

– Когда сплю, – пожав плечами, тоже уставился на лапки Свири. Изячные, красивые. – Вопрос: почему для нас вообще возможна та же баня?

– А, цепочкой впечатлилась? Ну, если бы веником промахнулась – была бы хана полкам.

Попытался представить... Почувствовав, что мозг готов выкипеть от картины "хрупкая девочка ломает веником пачку толстых досок", потряс головой, словно бы это движение и в самом деле было способно выкинуть из мыслей представленный образ.

– Да всё просто, – тихонько рассмеялась Свирь. – Поле, имеющее место быть в и возле нас, распространяется в каком-то смысле и на предметы, находящиеся в непосредственном контакте с нами. Потому и одежду повредить может только точное попадание основательным бронебойным или добротным фугасом, потому и те же веники нами могут ощущаться. Это поле – штука крайне своеобразная. Мы точно знаем, что оно позволяет нам взаимодействовать друг с другом почти как люди, оттого и можем посетить сауну, ощутить удовольствие от чужого прикосновения, понежиться на солнце, наслаждаясь теплом и ветром, различать вкусы и запахи – то, что осталось в нас от людей, словом. Но, на примере того же веника: окажись вместо Грейс или меня на том полке человек, хоть голый, хоть в десантно-штурмовом экзоскелете сверхтяжёлого класса – после одного-двух твоих нежных ударов получившуюся органическую кашицу можно было бы опознать исключительно по ДНК. И то – её пришлось бы сначала выделить из той кровавой пыли с вкраплениями дерева, металла и керамики, что витала бы по всему объёму парилки.

Умеет девочка описания давать... Тут не то, что кровь в жилах стынет – тут на горшок бегом хочется.

Но кое-что всё же осталось непонятным.

– Но раз поле распространяется на то, с чем соприкасаемся – и, видимо, включает это в наш набор физических констант, – почему нам с человеками-то нельзя?

– Льзя, – Свирь, освободившись от полотенца, потянулась. – Но это как с грибами – можно все, но некоторые – только один раз в жизни. Экстраполируя на Дев – с людьми можно отношаться... относякаться?.. иметь отношения, в общем. Но для них это будет первый и последний раз. Не в состоянии наше поле вобрать в себя человека полностью. Даже чуть-чуть прикрыть не может. Умные головы над этой проблемой какой год уже впустую бьются, а решить не могут. И объяснить толком, словами, тоже не могут, бо не понимают сами – как оно в слова умещается. На подготовке старшие показывали математические модели работы поля... – Карина, вздохнув, покачала головой. – Двадцать четыре листа формата А2, с двух сторон заполненные одним уравнением – и это только базовое введение в попытку понять, что же за выверт эволюции мы есть. Ну а поле... Знаешь, Ника, проще смириться с тем, что оно есть и не распространяется на остальной вид homo sapiens sapiens в любом из его представителей. Катастрофических последствий гораздо меньше будет.

– Понятно...

Бросив взгляд на часы, тоскливо прислушался к основательно опустевшему после азартных соревнований желудку. Ещё два часа... А НЗ как-то не додумался отзаначить.

– Пойдём обедать?

– Время... Или тут есть кафешка какая-нибудь?

Карина потрепала меня по волосам:

– Кафетерий через пару недель запустят. Сегодня какой день?

– Воскресенье.

– Во-о-от! Методичка 1-12, страница номер три, последний абзац.

Пошарив в кипе методичек, выловил нужную, открыл по заданному адресу. И как мог проморгать? В выходной по расписанию только завтрак и ужин-С, причём первый – исключительно в те дни, на которые запланированы мероприятия. Время принятия пищи не имеет жёсткой фиксации, можешь хоть на второй завтрак сбегать, хоть отобедать сразу же перед ужином.

– В Школах Империи Девы называют этот день Днём обжорства. Так пойдём?

– Спрашиваешь ещё! – и, повесив гидрокомбез в хранилище, я отправился одеваться.

***

Глупо было бы считать, что утренним перетягиваем канатов всё закончится. Да, часть девчонок открестились от работы с цепью, но загремели под строгим взглядом Нагато на водный футбол, обещавший затянуться до наступления стандартного времени обеда.

А Влада, озвучив благодарности всем сторонам тягания бакена, предложила или присоединиться к болельщикам, или отдыхать.

После того, как мы со Свирью изрядно удовлетворили пищевые потребности, перед нами встал в полный рост вопрос: а теперь-то что делать? Времени свободного оказалось в преизбытке, что, после нагрузок последних двух недель, казалось чем-то шокирующим и откровенно странным.

Однако – вскоре по общаге пробежалась посыльная от Мутсу с опросом о приёме пищи и наличии планов, и, расчеркав что-то в блокнотике, умчалась на доклад.

Минут через десять дежурные по этажу оповестили о сборе свободного состава первого курса.

– Итак, дорогие мои красавицы, – Влада, переодевшаяся в гражданскую одежду: кеды, песочного цвета карго и майку, встретила нас на площадке перед входом. – Завтра начинается учёба, даваться она будет кому-то легко, а кому-то совсем наоборот. Но это будет завтра. А поэтому у меня для вас есть предложение.

Мутсу, сцепив руки за спиной, прошлась вдоль строя.

– По себе знаю: с таким режимом дня и нагрузкой пустые лакуны времени превращаются в зыбучие пески, исполненные тоски, безделия, непонимания и всего такого прочего. Поэтому предлагаю всем желающим отправиться в кинозал, через тридцать минут начнётся первый фильм. Трансляции закончатся за три часа до отбоя, этого вам вполне хватит, чтобы принять ужин, подготовить канцелярские принадлежности и форму к первому учебному дню, а так же принять душ. Помимо радости от общения с эксклюзивными новинками кинопроката вам доступны библиотека и компьютерный зал, стадион, полосы препятствий один и два, под контролем инструкторов – бассейн и первый водный полигон, где сегодня проходили соревнования. Вопросы есть?

– Курсант Зоуи, воплощение ДАК "Сайпан", тип "Тарауа", – голос смутно знакомый... Чуть качнувшись, удалось поймать лицо вопрошающей. Мда... Неожиданно... Девушка бодрым голосом продолжила: – Позывной "Выскочка". Разрешите обратиться, госпожа инструктор?

Влада улыбнулась уголками губ:

– Обращайся, Зоуи.

– Можно узнать заранее список кинопоказа?

– Можно. Программа обычная, действующая всё время обучения: пакет из трёх полнометражных фильмов и двух эпизодов сериалов. На сегодня: комедии – две штуки, обе ретро – тематическая "Поднять перископ" и "Академия копов", а так же анимационный боевик "Серебро и сталь", и пилотные серии "Конвоя PQ-17" и "В гостях у сказки".

– Благодарю, госпожа инструктор. Вопросов больше не имею.

Ыть! Вот что пендель животворящий делает. По интонациям чувствуется – нет у Зоуи вражды к Владе. Осознала, прониклась, исправилась. За Мутсу даже гордость взяла – зеленоглазка таки умеет давить проблемы в корне.

– Разрешите вопрос? Тереза, аватара крейсера Данкерк.

– Слушаю, Тереза, – а у самой в глазах едва уловимый, озорной, понимающий блеск.

– Эм... Приватный вопрос, госпожа инструктор... Можно как-нибудь... в стороне задать?..

Влада понимающе улыбнулась:

– Можешь не конкретизировать, Тереза. Не надо быть Шерлоком, чтобы понять. Увы, по организационно-техническим причинам придётся недельку подождать. Продержитесь?

– Так точно, госпожа инструктор! Будем держаться. Вопросов больше нет.

Свирь легонько коснулась тыльной стороной кисти моей руки, чуть стукнувшись костяшками о костяшки, – и я с трудом подавил в себе желание сжать её пальцы своими.

А от француженок донёсся ощутимо плотный фон нетерпения, ожидания и понимания. И вызывающее лёгкую щекотку в зачелюстных впадинах ощущение насыщенного обмена данными по шифрованному каналу.

– Ещё вопросы есть? Вопросов больше нет, – крутнувшись на пятках, Мутсу бросила взгляд на массивные часы и кивнула. – Кто в кино – идёте за мной, колонной по два, не растягиваясь и выдерживая ритм. Остальные – ждут Нагато, после подходят к ней и получают направления. Вольно.

Я немного наклонил голову в сторону Свири:

– Карин, ты в кино или на воду?

– А можно просто побуду твоим хвостиком?

– В смысле?

– В смысле, самой лень думать, Ника. И особо никуда не хочется. Так что с твоего разрешения – просто пойду с тобой, куда захочешь.

Лилиана и Тереза чуть ли не в голову колонны встали, разве что за ручки не держатся. Вид выжидательно-счастливый и абсолютно независимый. Ну да, спевшаяся, слаженная парочка. Что в столовой, что на занятиях и ФИЗО показывают такую завершённую синхронность действий, что любые плавуньи-синхронистки с горя обрыдаются.

– Милашки, да?

Свирь пожала плечами:

– Видимо, удачное наложение аватар на уже сложившиеся отношения прежней жизни.

– Голос у тебя какой-то... дрожащий?

– Нормально всё, – отмахнулась Карина. – У меня наложение тоже профильное получилось, как и у сестёр: всё семейство поколений на восемь минимум назад – сплошь с медициной связаны, если не полевой доктор и не хирург, так травник или какой-нибудь академик.

– Впечатляет, – я легонько ткнулся плечом в плечо Свири. – Но голос-то дрожит.

– Честно? – Карина оглянулась и, убедившись, что мы замыкающие, вытянув шейку, прошептала в ухо: – Завидую немного.

– Чего так?

– Гармоничные, – вздохнув, Свирь опустила взгляд под ноги.

– И?

– Вот и "И", – девушка ещё раз вздохнула. – Как-нибудь потом, ладно?

– Ладно, – ну, не хочет говорить – её право.

А потом было кино.

Сам зал – кресел на двести-двести пятьдесят, сиденья широкие, удобные. Сходу занял место на задних рядах, в паре кресел от визуального центра помещения. На нашем же ряду, в самом дальнем от входа уголке, тихо и незаметно устроились француженки.

Забавное такое распределение, если смотреть на зал сверху, пока свет не выключен: от первых рядов до середины народу набилось едва ли не больше, чем килек в банку, а дальше – неравномерно рассеянные островки на одну-две головы – с порядочным расстоянием друг между другом. Попробовал узнать уже знакомых девушек по затылкам и некотором характерным им элементам причёсок. Почти в самой середине – между толстой косой Марины и собранными в хвост широкой красной резинкой волосами Грейс – не поддающаяся укладке белобрысая макушка Виктории, чахлым топляком едва-едва выныривающая над краем кресла. Между центром и задним рядом, сильно левее, почти у самого края прохода – знакомое множество колечек в выглядывающем из копны волос ушке – это Ариэлла. На ряд ниже, но справа – уже знакомый профиль Зайки.

Осмотревшись ещё, примерный расклад понял. Спереди сидят надводники, остальная вольница – подлодки. Ну и мы со Свирью и француженки – белые вороны или заблудыши.

Да и пофиг. Тут, если что, можно и покемарить без палева, благо, последние три ряда почти на одном уровне, чуть сползёшь, упрёшься ногами во впередиидущий, и никто и не заметит, пока сам сюда не поднимется.

Потом погас свет, а через несколько секунд началось и кино...

...на которое мы беспросветно забили.

По-крайней мере, я точно забил. Просто картинки и звук ушли на фон, а полудремлющий мозг как должное воспринял сначала судорожно стиснувшие мою ладонь пальцы Карины, а после – так и оставшиеся в ней. Сознание брело странной тропой полусна, где картинки, демонстрируемые проектором, совершенно органично накладывались на пейзажи, которых я никогда не видел: бурое море, полное белёсых овальных тел, время от времени выбрасывающих вверх тонкие длинные щупальца; красные, неестественно яркие скалы, теряющиеся макушками в киновари низких облаков; космос – сияющая всеми цветами туманность, сквозь которую, медленно взмахивая широкими крыльями, скользит стая похожих на скатов... существ? ...кораблей?..

И на всё это накладывается тянущая приятность прикосновений Свири. Девушка, едва касаясь моей кожи самыми кончиками подушечек пальцев и ноготками, рисует на ладони неторопливые абстракции, скользит вдоль пальцев – и так же медленно возвращается обратно, чтобы вновь продолжить ласковые рисунки. Я отвечаю ей тем же – наверное, организм реагирует на уровне рефлексов: нельзя просто получать, не отдавая ничего взамен.

Даже фильмы о Тумане уходят на задний план. И в душе никаких шевелений и жажды мести и крови. Ну, погиб, выполняя свой долг. С кем не бывает? У них своя задача, у меня своя. Им нельзя выпускать людей в море, нам нельзя позволить им атаковать береговые базы, форты и батареи до тех пор, пока население и личный состав не будут выведены в безопасную зону. Удалось задержать? Удалось. Задача выполнена. Туман вычистил побережье без сопутствующих человеческих жертв? Совсем хорошо. Значит, мы-экипаж-я-корабль погибли не зря.

Только на "Сказке" заметно оживились, я даже из дрёмы вынырнул – главный герой очень уж человечным получился, да и Туманница не выглядела машиной, заточенной под неумолимый экстерминатус человеков. Холодная арктическая барышня. Приятная. И игра актёров – на высочайшем уровне. Что есть удивительно – что-то неуловимое в глубинах памяти говорило, что российские актёры сериалов и качество исполнения – вещи несовместимые в принципе. Хотя... Столько лет прошло с моей смерти – может, всё же взялись за ум?

Ужин, душ, подготовка одежды и вещей, ужин-С – проскочили сплошной каруселью – дремота, всё же, иногда выматывает посильнее, чем жёсткое недосыпание.

Последнее, что отпечаталось в памяти, как Свирь в темноте скользит ко мне, и, забравшись под одеяло, прижимается к плечу – и тут же засыпает; тепло, уютно.

И спокойно.

Песня Жизни

Девушка металась во сне по узкой кровати. На искажённое мученической гримасой лицо падал рассеянный свет ночника. Иногда она вздрагивала и, широко распахнув ничего не видящие глаза, замирала на несколько мгновений, чтобы чуть позже вновь сминать судорожно сжатыми пальцами пропитавшиеся холодным потом простыни, чтобы вздрагивать, словно от незримых, но оттого не менее чудовищных по силе ударов.

Громко вскрикнув, девушка резко, одним слитным движением, села на кровати. Грудь часто-часто вздымалась, от заполошно бьющегося сердца, казалось, рёбра готовы раскрыться, с треском разлететься, освободить взбесившийся насос. Льняная форменная рубашка, служащая ей ночным бельём, рассчитанная явно на не в пример более крупного мужчину, насквозь пропиталась потом, мокрая ткань неприятно липла к телу и холодила кожу, отчего ей казалось, что огромный шершавый язык держит её в плену, топит липкой слюной.

Но – дыхание понемногу успокаивалось, взгляд из безумного превращался в осмысленный, а разум выплывал к свету.

Лёгкий стук в дверь не стал для неё неожиданностью: характерное подволакивание левой, некогда перебитой и неправильно сросшейся ногой, она услышала ещё у нижней площадки лестницы. Дед Игнат всегда предупреждал о своём приближении.

– Да, – тихо сказала она. И не узнала свой голос – хриплый, рычаще-надломленный.

Старик, едва открыв дверь и увидев сидящую девушку, с неожиданной для своего возраста и увечья грацией и бесшумностью быстро преодолел три метра пустого пространства, на ходу успев выдернуть из заспинной кобуры-тубуса продолговатый цилиндр термоса.

Девушку всегда удивляло, как этот пожилой мужчина умудряется одной рукой управляться с этим непростым контейнером. А деда Игната такие мысли не волновали. Он видел, что девочке плохо. А раз плохо, то надо помогать. Дрожит крупной дрожью, и рубашка ледяная настолько, что ещё чуть-чуть, и начнёт парить в тёплом воздухе спальни.

Привычным резким движением большого пальца заставил крышку пройти всю резьбу и освободить заткнутое пробкой горлышко. Наклонить термос, уронив заглушку дном на простыни, продеть два пальца в петельку и чуть потянуть на себя. Пробка поддаётся, освобождая горлышко, и тёмная горячая жидкость льётся в получившуюся кружку. Термос в сторону, подцепить питьё – и вложить в трясущиеся руки бедняжки.

– Внучка, быстро пей – и бегом переодеваться, неровен час застудишься.

Шмыгнув носом, кареглазая кивнула и одним заходом влила в себя напиток.

– Горячий же... – запоздало предупредил дед Игнат, но, видя, что девочка не торопится кашлять и шипеть, только кивнул. – Давай переодевайся, а я пока ещё плесну.

– Хорошо, – голос у неё механический, ровный, что не может не беспокоить старика.

– Снова кошмары? – спрашивает уже в удаляющуюся спину.

– Это моё проклятие, – и в голосе наконец-то протаивают эмоции. Пусть в них сквозит обречённость, горечь и обида – но это уже настоящие эмоции, это не механические ответы.

Не стесняясь мужчину, девушка сбрасывает с себя рубашку и, не глядя в шкафчик, достаёт сменку. Такая же льняная, только тёмно-синяя. Игнату некуда отворачиваться – психологи насильно оснастили практически всё помещение зеркальными вставками, и теперь куда ни кинь взгляд – обязательно увидишь множественное отражение и себя, и девушки.

А старика не смущает нагота кареглазой. Чай, не впервой видит – у самого пятеро дочек было, да два сына. Тяжёлое было время, смутное, страна висела над пропастью развала, ни денег, ни уважения, одна только честь офицера Российской империи. Они тогда долго жили всем табором в гарнизонной офицерской двушке, тут уж хочешь-не хочешь, а на голые тела насмотришься – дочери никогда особой стеснительностью не страдали, после душа спокойно, в чём мать родила, дефилируя в свою комнату. А вот эта несчастная девочка – вообще как родная внучка. Какой тут интерес может быть, кроме заботы и желания защитить?

Затворница тем временем успела заскочить под душ, судя по мгновенно запотевшему стеклу душевой кабинки – контрастным себя в порядок приводит. Ничего, дело полезное. Это ему с шалящим, стареньким сердцем так уже не удастся, возраст не тот, так и сляжет. А девчонке – самое оно.

Пока дивная плескалась, отправил на контрольный пункт сообщение об отбое тревожного статуса, да успел разлить напиток по чашкам, стоящим тут же, на компактном раздвижном столике, воткнутом в крохотный зазор между кроватью и стенкой. Из вместительного нагрудного бокового кармана формы достал бумажные свёртки, развернул их. На одном – аккуратная стопка бутербродов, на другом – овсяное печенье.

– Вкусно пахнет, – улыбнулась заметно посвежевшая девушка, застёгивая рубашку. – Не чай ведь?

– Кофе, внучка.

Девушка рассеянно захлопала глазами.

– Он же горький! И вообще гадость несъедобная!

Мужчина усмехнулся в широкие, ухоженные усы:

– Автоматы тут древние, давно бы их на заслуженный покой в музей отправить, да техники тогда совсем квёлые бродить будут. А этот дома делал. Да не стой истуканом, внучка, пей, пока не остыло. Весь вкус-то именно во в меру горячем раскрывается.

Девушка осторожно присела на кровать, немного покачалась, размышляя, и, приняв решение, пристроилась у спинки, опёршись на поставленную вертикально подушку.

Взяла кружку, некоторое время баюкала её в руках, вдыхала аромат, забавно морща носик. Попробовала.

– Вкусно, деда Игнат. Но привкус непонятный...

– Немного корицы и ещё меньше – коньяка. Добрый, армянский, ещё со срочки бутылочка лежит. Ты, Алина, не бойся – он по голове не бьёт, только вкус оттеняет.

– Я и не боюсь, – половинка печенья быстро исчезла во рту, активно заработали челюсти. Управившись со сладостью, девушка подняла к глазам вытянутый брусок выпечки. – А разве не круглые должны быть?

– Форма не определяет содержания, внучка, – и улыбается. Открыто, тепло.

От улыбки мужчины девушка чувствует себя... спокойно? Да, спокойно и хорошо.

– Сам ведь пеку. Вот попробуй в чай кругляку затолкнуть – удобно будет? Вот и мне не нравится. А такую плоскую и вытянутую – за милую душу макай, сколько влезет.

Игнату приятно смотреть, как девочка уминает печенье – даже редкие крошки старательно собирает и отправляет в рот. Не знал бы состава и объёмов местного питания, решил бы, что голодом морят кареглазую. Но нет – по довольному сопению понятно, что нравится выпечка.

Печенье, идущее в составе обязательного ежедневного спецпайка, ничуть не хуже, а по витаминам и прочим полезностям – так вообще не в пример лучше. Но – его Алина ест вяло, в отличие от.

– Может, всё же переберёшься ко мне? Совсем ведь здесь одичаешь... – какой уже раз предлагает? Сотый? Тысячный? Да какая разница? Всё равно будет спрашивать – страшно это, когда ребёнок себя найти не может. Да, так же будет хлопать ресницами и отнекиваться – а он будет снова и снова предлагать. Другого пути он не видит.

Однако в этот раз девушка смущается, опускает глаза:

– Стеснять ведь буду... Неловко это... Да и домашние ведь не поймут.

Игнат грустно вздыхает:

– Некому не понимать, внучка. Ни жены, ни детей в живых не осталось ведь... Прости, что вот так вот за тебя цепляюсь, как за бакен посреди шторма...

Девушка замирает, закрыв рот ладонью. Деда Игнат никогда прежде не говорил ей о семье. А ей хочется плакать, чувствует, как слёзы потихоньку накатывают, утяжеляют веки, увлажняют глаза. В носу тяжелеет – так всегда бывает, когда хочется плакать.

– Ну-ка, убирай слёзки, внучка! Тобой ведь живу, дивная. А дети... В семнадцатом недобитые бармалеи напоследок хорошо тряхнули Ближний Восток. У звёздно-полосатых "увели" пару кораблей, да почти весь боеприпас раскидали, докуда дотянулись, – в голосе мужчины прорезается на миг ядовитейший сарказм, – ага, безграмотные пустынные крысы, да на чужих кораблях... Империю тогда сильно приложило – по союзным курортам целились, ублюдки тряпкоголовые. Самый разгар сезона, по традиции всей семьёй собирались, – Игнат говорил и понимал, что не может остановиться. Свыше его сил это, прорвало невовремя... Мозгокруты наизнанку теперь вывернут... Да и бес с ними. И Игнат продолжал изливаться.

– Меня с промежуточной в срочную командировку сорвали, как был – в шортах, майке да шлёпанцах на босу ногу. А через два дня – накрыло. Треть города в руинах, пляжи перекопаны... Останки только через три года опознали... Вот с тех пор и остался я один, внучка.

Он говорит ровным, сухим голосом. И не роняет слёзы – почти все выронил тогда, на пепелище. А самые потаённые, запрятанные глубже всего, упали, когда, зачитав приговор, снёс последнему причастному бармалею баранью, блеющую башку наследной, ещё от прадеда доставшейся офицерской шашкой.

Много их тогда, таких враз осиротевших, оставшихся без смысла к существованию, восточные пески топтало. Официально-то не брали, не пускали – запрещали. Да разве остановишь, если душа горит, разрывается, требует допеть Песню Смерти? И они шли. Имперская армия даёт хорошую школу, даже из инженерных войск в их карательном отряде выходцы были. Протекали-просачивались через границы, невидимками проскальзывали мимо застав и засад, жиденькими ручейками – но ручейки там, на Востоке, превратились в море. Жестокое, беспощадное море.

Потом всякие зоозащитники, конечно, хай подняли до небес, санкциями грозили да карами всевозможными. Пусть их, собака лает, ветер носит. Демократоносцы вроде бы грозились спецБЧ накрыть пески, чтобы их выкормышей показательно на ремни не пускали. Выслали даже какой-то флот с ядерной дубинкой – да он первым и попал в Туман.

Так и кончилась эра мирового господина.

– Я... Я согласна, деда Игнат.

Голосок напряжённый, звенящий – а по щекам дорожки мокрые, сырые.

– Вот и славно, – старик, осознав сказанное, словно разом вдвое помолодел: расправились плечи, по рукам растеклась прежняя сила, и даже боль в ноге, собранной тогда, в песках, буквально по кусочкам размером с зерно, – отступила, сдалась. – Вот и хорошо, внучка. Устроим тебя, фамилию подберёшь посозвучнее имени, а у меня ещё и отпуск скоро – можно за Алтай податься, озёра там – сказка живая, а не лужа воды.

– Спасибо, – Алина вытирает мокрые следы тыльной стороной ладоней, улыбается. – Как на верфях расчёты закончим, вернусь – и сразу же собираться стану.

– Всё же согласилась?

– Им нужна моя помощь, – улыбка у девушки красивая, открытая, и глаза лучатся счастьем. – Понимаешь, деда, моя помощь нужна!

А Игнату хорошо на душе. Радует его неимоверно вид того, как последние следы кошмара покидают светлое лицо кареглазой, а сам чайный, с поволокой, сумрак радужки неуловимо насыщается цветом, глубиной – обретая мягкий, совершенно бездонный янтарный оттенок. То, что отшельница, как её зовёт высокое начальство, счастлива – смывает и с него груз времён, сносит всё прогоревшее, отслоившееся, прикрывавшее ранее его надёжным панцирем безразличия. И остаются только робкие ростки надежды: может, и для него ещё не всё потеряно? Внучка вот, считай, почти официальная появилась, документы выправить – раз плюнуть. Поднимет, воспитает. Знает – если доживёт, то ему никогда не будет за неё стыдно.

– Понимаю, – улыбается мужчина, а Алина с удивлением замечает, что он изменился. Морщины расправились, плечи словно бы шире стали, и в глазах – блеск. Молодой, здоровый.

– Значит, я не такая уж и дефективная, – кивает сама себе Алина и, неопределённо-счастливо взвизгнув, обнимает Игната – бережно, осторожно, – знает, что сила у неё чудовищная, хрупнет человек, сломается так, что не починишь никакими силами и умениями, – и потому строго дозирует приложенное усилие.

Рука мужчины ерошит ещё влажные волосы:

– Спасибо, внучка, – и прижимает к себе лёгкое, обманчиво хрупкое девичье тельце. – Никому не верь, что бы не говорили о тебе. Ты – не калека, не ошибка, ты – человек. Настоящая. Живая.

***

Раннее утро. Солнце только-только выглядывает из-за горизонта. На склоне горы, обращённой к материковой части континента, на компактной, почти неразличимой сверху посадочной площадке, ёжась под стылым, пронизывающим ветром, срывающемся с оледеневших каменных отрогов, стоят двое. Мужчина и молоденькая девушка.

Янтарного цвета глаза с нетерпением вглядываются ввысь, сопровождая взглядом неторопливо заходящий на посадку джампер.

– Ты, внучка, там очень нужна, – усмехается Игнат. – Консульского курьера за тобой прислали.

– Вижу, – с важным видом, не отрывая взгляда от летательного аппарата, кивает девушка. – Класс "Гамаюн", модель, судя по абрису и форме атмосферных воздухозаборников, из новых, либо "Српска-2", либо мод-два "Ночь".

– У пилота и спросим, Алина.

Особо яростный порыв ветра почти срывает толстую лётную куртку, наброшенную на плечи девушке, но Игнат успевает сделать подшаг, прикрыть собой от ветра, бережно поправить накидку на худеньких плечах.

Джампер, выпустив шесть изящных, тонких посадочных лап, мягко касается твёрдой, уплавленной до крепости танковой стали подошвы скального выступа.

– "Ночь", – уверенно говорит девушка. – Видишь, сочления лап не четверные, а в три сегмента?

– Вижу, – соглашается Игнат.

– Они с "Сербочкой" визуально только этим и отличаются. Но у "Ночи" скорость хода почти на десять процентов выше, лучше защита, а ещё генераторы "подушки" последней армейской версии дают такую же площадь прыгучести, что и у "Водомерок" седьмой и восьмой серии.

Мужчина с удивлением смотрит на девушку, та же, бросив на него короткий взгляд, прижимается, обнимает, смотрит снизу вверх:

– Сеть-то прокинули, и все положенные оттиски на руках.

– Умничка, внучка, – а что ещё ему сказать-то? Он в леталках и не разбирался никогда, не до них всё как-то было.

Курьер неторопливо лёг брюхом на подошву посадочной площадки, тихий свист, тут же ушедший в быстро пропавшее шипение, оповестил о разгерметизации шлюза. Несколько секунд – и ровная, идеально гладкая поверхность борта дрогнула, прорезалась щелями – и ушла вовнутрь. Металлически лязгнул о камень площадки малый трап и по нему легкой походкой спустился старый знакомец.

– Костя, ты?

– Я, Игнат Борисович, я. Рад видеть вас, – крепкое рукопожатие. Взгляд стремительно расширяющихся глаз – видеть янтарноокую с улыбкой на лице – событие планетарного уровня, – и тебя рад видеть, Алина. Ты готова?

– Теперь – готова, – кивает она, осторожно пожимая протянутую широкую ладонь. Рука девушки в ней теряется, многих такая лопата пугает, но – только не её.

– Игнат Борисович, прости растяпистого ученика, – прижав руку к сердцу, кланяется Константин, – знал бы, что ваша смена, пораньше бы сорвался или подвинул окно старта.

– Ничего страшного, Костя. Понимаю. Бегите уже.

– Есть бежать, – старые армейские рефлексы сложно перебороть, и мужчина, взяв под отсутствующий козырёк, браво репетует.

– И смотри, засранец, чтобы Аленькую никто и пальцем ни-ни! Или я сам приеду уши драть.

Голос Игната серьёзен, строг – и его воспитанник прекрасно понимает, что старик не шутит. Этот – уши драть будет так, что кровавый пот семь раз сбежит.

– Мне Зоенька тоже самое наказала, – кивает он. Смотрит на пискнувшие часы, ласково кладёт руку на плечо девушки. – Всё, Алина, окно заканчивается.

– Деда, ты тут не скучай без меня, ладно?

– Теперь-то уж точно времени на скуку не будет, – глаза старого воина лучатся искренним счастьем – всеми словами мира ни сказать, ни описать ту радость за девочку, что сейчас кипит в его душе, воссоздавая первые, робкие ноты казалось бы уже давно и надёжно забытой Песни Жизни.

Девчушка обнимает его на прощание и, подхватив тощий рюкзачок, быстрым шагом идёт к джамперу. Костя, уже поднявшийся, стоит в проходе, смотрит орлом, Сокол.

– Алина, ментальная модель монитора "Сун-Ят-Сен", для выполнения поставленной задачи прибыла. Разрешите подняться на борт?

– Поднимайтесь, барышня, – освободив проход, Константин протягивает руку, помогая девушке преодолеть последние ступеньки. Язык трапа, стоит только подошвам любимых ботинок янтарноглазой оторваться от него, тут же втягивается внутрь, а дверь влипает в борт, врастает в него, становясь единым целым с корпусом.

Полминуты, и джампер, подобрав под себя лапы, свечой уходит вверх.

Игнат ещё долго смотрит вверх, в ту точку за наползающими облаками, в которой скрылся курьер. Потом, подхватив куртку – и когда только вывернуться из неё успела? – вздыхает и неторопливой, почти бодрой походкой идёт под скальный козырёк, прикрывающий вход в базу.