Текст книги "19-я жена"

Автор книги: Дэвид Эберсхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА
Глава двадцатая
Битва за Плиту

Приободренная моими новыми друзьями, в какой-то июньский день 1873 года я отправилась повидаться с Бригамом. Мне пришлось ждать в очереди перед Домом-Ульем вместе с другими любопытствующими посетителями, мужчинами, ведущими дела с Церковью, и сотнями паломников. Я подумала, что могла бы пробежать вдоль всей очереди взад и вперед, открывая верующим правду о моем муже. Что подумали бы эти паломники, если бы узнали, как живут жены Бригама за этими вот стенами, к которым они сейчас прислоняются? Станут ли они по-прежнему стремиться прикоснуться к краю его пиджака или унести с собой как реликвию листок бумаги из его мусорной корзины, если воспримут правду о нем?

Однако мне нужно было обсудить с Бригамом гораздо более практический вопрос. Мне была нужна новая плита.

– Новая – что?

– Плита.

– А что не так со старой?

– Она прекрасно подходит для одного-двух человек, но я сейчас устроила у себя пансион. Мне приходится готовить для вдвое большего числа людей, чем то, на которое рассчитана эта кухня, и мне нужна новая плита. Эти люди платят мне три доллара в неделю за комнату и питание, и что я могу им сказать, если ужин не готов вовремя?

– Меня не интересует, что ты можешь им сказать, но тебе я могу сказать, что у меня нет денег на новую плиту. Ты хоть имеешь представление, сколько они стоят?!

– Имею. Я уже выбрала одну. Ее могут доставить через четыре недели.

Наше препирательство продолжалось еще некоторое время, когда Бригам наконец сказал:

– Ну хорошо. Я об этом подумаю.

– Нет, ты об этом не подумаешь. Ты дашь мне чек сейчас, чтобы я могла сделать заказ.

– Мадам, вы не являетесь казначеем нашего семейства.

– Сэр, я являюсь вашей женой, и вы должны обеспечивать мои самые необходимые нужды.

Бригам открыл бухгалтерскую книгу и нацарапал чек, всячески демонстрируя свое раздражение.

– А я-то всегда полагал, что ты лучше всех сможешь понять, что значит быть моей женой.

Я покидала Дом-Улей в последний раз. На крыльце один из помощников Бригама объявил ожидавшим в очереди паломникам:

– Президент сегодня не будет больше принимать посетителей.

По меньшей мере около сотни паломников ждали приема на веранде и на ступенях и дальше – на улице. Поднялись крики о том, что они прождали уже много часов и что им необходим совет Пророка.

– Отправляйтесь по домам, – сказал помощник. – Приходите завтра, а сейчас отправляйтесь домой.

Он ушел в Улей и захлопнул за собой дверь.

Даже после того, как разошлись паломники, я все еще оставалась у дома моего мужа. Парочка дочерей Бригама – две из Большой Десятки, в модных, похожих на грибы шляпах, прошли мимо меня, возвращаясь в Львиный Дом. Я несколько раз обедала вместе с этими девицами, сидела рядом с ними в гостиной воскресными вечерами. Но теперь они меня не узнавали.

Спустились сумерки, а я все еще стояла у калитки Бригама. Не знаю, зачем я так задержалась там, только я испытывала непреодолимое желание в последний раз взглянуть на его семейство. Когда сумерки сгустились, одна из жен Бригама – не знаю, кто именно, – прошла по всему Дому-Улью, зажигая лампы: золотистый свет заполнял одно окно за другим. Я увидела, как Бригам прошел из кабинета в гостиную, выше этажом, где его ждала Амелия с двумя из его сыновей. Широкое окно гостиной позволило мне увидеть часть их семейного вечера. Амелия стояла, прислонясь к роялю, в серебристом платье; на шее у нее сверкали бриллианты. Бригам поцеловал ее в шею и двинулся к окну, словно хотел изучить вечернее небо. Некоторое время он неподвижно стоял за стеклом. Глаза его, с мешками и в припухших веках, казались усталыми. Борода была седая и какая-то потертая. Мне подумалось, что он похож на старого человека, обеспокоенного своей судьбой. Он пристально вглядывался в вечернюю мглу, звездное сияние лампы озаряло его сзади, но он смотрел не на меня – он вглядывался в свое будущее, так мне тогда верилось. В какой-то момент он поморщился, словно на мгновение боль или что-то еще пронизало его тучное тело, он вздрогнул – почти незаметно. Это была крохотная судорога, никто в гостиной ее не заметил. Она прошла, и Бригам вернулся к своей семье. Несмотря на то что у меня нет иных свидетельств, кроме этого, я уверена, что в тот вечер наблюдала, как мой муж заглянул в свое сердце и был потрясен сожалением о том, что он там обнаружил.

Вскоре после моей победы в битве за плиту меня уложила в постель болезнь, подобная той, какая приключилась со мной многие годы тому назад. Мои постояльцы уговаривали меня посоветоваться с доктором. Я отказалась. Я понимала, что они объясняют этот отказ моей верой. Правда же заключалась в том, что я не могла заплатить доктору за визит. Две недели я была не в состоянии обслуживать их и боялась, что они потребуют возместить им часть арендной платы. Вместо этого они стали моими сиделками и близкими друзьями. Они ухаживали за мной, не только миссис Хейган, но и ее муж, и майор тоже. Они приняли на себя заботы о доме, готовили еду, убирали, мыли и чистили прелестное витражное окно, присматривали за Джеймсом и Лоренцо.

Однажды, когда я уже выздоравливала, мои постояльцы и преподобный мистер Страттон с женой пришли ко мне в комнату.

– Миссис Янг, можно нам поговорить с вами откровенно?

Я была уверена, что они явились выразить недовольство тем, что вынуждены платить по три доллара в неделю за обслуживание меня.

– Я знаю, что вы хотите мне сказать.

– Это не наше дело, – начала миссис Хейган, – но ведь невозможно не заметить, что ваш муж вас бросил.

– Если бы вы сочли это возможным, – продолжил Судья Хейган, – вы могли бы подумать о том, чтобы подать на него в суд.

– В суд? Зачем?

– Вы могли бы подать иск о разводе, – посоветовал Судья.

Я помолчала в замешательстве. Потом сказала:

– Вы не представляете себе, что это значит.

– Думаю, что представляю, – ответил Судья. – Позвольте мне быть в этом вашим руководителем. Вы имеете законные права. Любой суд увидит, что ваш муж вас покинул и что вы по праву должны обрести свободу.

– Ваше дело станет прецедентом для всех жен из полигамных семей по всей стране, – сказала миссис Хейган.

Я не знала, как воспринять то, что они говорили. Мои новые друзья подчеркивали важность моих законных прав, а меня по-прежнему волновала моя духовная судьба.

– Всю свою жизнь, – ответила им я, – каждый из тех, кого я когда-либо знала, – буквально каждый утверждал, что таков путь к Спасению. Как могу я забыть обо всем этом? – Я повернулась к преподобному Страттону, ожидая от него совета.

– Боюсь, – ответил он, – что никто – ни я, ни Бригам, никто на свете – не сможет подсказать вам то, что скажет вам ваше сердце. Вам нужно научиться прислушиваться к самой себе.

– Если мне будет позволено, – вступила в разговор миссис Хейган, – при всем моем уважении к мудрым словам преподобного, я хотела бы задать вам один простой вопрос: это действительно то, во что вы верите? Даже сейчас?

Тебе, мой Разумный Читатель, ответ может показаться вполне очевидным, однако сомнение – вовсе не то, что знание. Во время своих путешествий я встречала людей, которые отвергли какую бы то ни было веру в Бога и Христа, и все же венчались в церкви, и надеялись, что будут погребены под каменным крестом. В великий миг смерти, если вопрос о вечном будущем остается нерешенным, не многие из нас оказываются готовы отречься от всего, что, как им всегда говорили, есть истина.

– А что будет с моими мальчиками?

– Мы пришли к вам именно из-за них, – призналась миссис Хейган. – Неужели вам хочется, чтобы они видели, как дурно обращаются с их матерью? Чтобы они решили, что так и следует мужу обращаться со своей женой?

Ужасное видение предстало перед моими глазами: в близком будущем, через десять – пятнадцать лет, мои мальчики, ставшие юными мужчинами, жадно приобретают женщин – одну за другой. Не было причин полагать, что они вырастут иными, чем мой отец, брат или муж. Если ничего не изменится, их Судьба решена, так же как была решена моя.

После того как здоровье мое поправилось и я снова могла взяться за выполнение своих обязанностей по дому, мне нанесли визит два Приходских Учителя. Оба были молоды – лет двадцати – двадцати двух, один – толстый, с заплывшим жиром лицом, а у второго все лицо заросло черной бородой. Они уселись у меня в гостиной, каждый на самом краешке стула, и на лицах их изобразилось что-то вроде сочувствия, смешанного с отвращением.

– Сестра, нас послали к тебе оценить качество твоей веры, – начал бородатый.

– У нас есть к тебе несколько вопросов, – сказал толстый.

– Сначала, – отозвалась я, – у меня есть вопрос к вам. Как вы сумеете оценить качество моей веры?

– Сестра, неужели ты не понимаешь? Мы – Учителя нашего прихода. Мы прошли посвящение. И мы оба получили предписание.

– Да, я понимаю. Но как вы сумеете узнать мою душу лучше, чем знаю ее я сама?

На их лицах появилась слабая улыбка. Я с легкостью читала мысли толстяка: ему не терпелось поскорее уйти из моего дома и обсудить с первым попавшимся мое неверие.

Бородатый откашлялся:

– Позвольте мне начать оценку. Итак, прежде всего, сохраняешь ли ты веру в Откровения Джозефа Смита и в Пророчества Бригама Янга?

– Нет.

Молодые люди посмотрели друг на друга. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь когда-нибудь так отвечал. Толстяк казался потрясенным; его компаньону, видимо, понравилось, что им придется принять мой вызов.

– Я уверен; ты сама не понимаешь, что говоришь, – произнес толстяк. – Брат Броудхед спросил, хранишь ли ты Пророков в сердце своем?

– Я поняла. Нет, не храню.

Молодые люди снова переглянулись. Удивление на их лицах сменилось раздражением.

– Послушай, Сестра, – начал толстяк, – то, что ты говоришь, может принести тебе массу неприятностей не только с Господом Богом и Небесами, но с Бригамом и всеми остальными. Тебе следует быть более осторожной. Мне придется доложить Епископу обо всем, что ты сказала.

– Благодарю вас, джентльмены, я сама это сделаю. – Я объяснила молодым людям, что их религия меня предала, их Пророк меня бросил, их брачная система разрушила мою семью. – А теперь скажите мне, да, прошу вас, скажите мне, как же мне любить эту религию? Возможно, вам лично она не принесла ничего, кроме радости, вам обоим, и вашим семьям, и всем, кого вы знаете. Возможно, эта система приносит вам выгоды, питает и обогащает вас как физически, так и духовно. В таком случае я могу понять ваше рвение и ваше желание в ней участвовать. Но, Братья, прошу вас, попытайтесь, хотя бы на миг попытайтесьувидеть, что она сотворила со мной. Если вам это удастся, вы сможете понять, почему моя вера рассыпается в прах, даже сейчас, пока мы с вами беседуем.

Лицо толстяка просветлело, будто в голову ему только что пришла замечательная идея.

– Я знаю, что тебе нужно, Сестра. Тебе нужно восстановить твою веру. Вот что мы сделаем. Мы добьемся, чтобы тебя окрестили снова. Ты пройдешь через эту церемонию, и сердце твое очистится, и все неверие будет смыто прочь.

Некоторое время я еще спорила с ними, уверяя их, что мне больше не нужны никакие церемонии, но молодые люди оставались неумолимы. Они предостерегали меня о грозящей мне одинокой судьбе и о холоде вечности, не согретой любовью Господа.

– На твоем смертном одре, Сестра, ты пожалеешь об этом дне. На твоем смертном одре – я гарантирую тебе это – ты услышишь мой голос!

– Я понятия не имею о том, что случится со мной после смерти, – ответила я. – Однако одно я знаю наверняка: вы тоже никакого понятия об этом не имеете!

После этого я больше никогда не пыталась поверить в учение Святых Последних дней. Мою веру словно вытряхнуло, как из мусорного бачка. Когда я сказала об этом маме, она ответила:

– Ты сама не знаешь, что говоришь.

– Я знаю, мама.

– Ты все потеряешь.

– Уже потеряла.

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА
Глава двадцать первая
Жена-Отступница

Мой побег из мира Мормонов начался при помощи шести рабочих и фургона для перевозки мебели. Они вынесли из дома всю мебель и отвезли ее на аукцион. Один из рабочих спросил, не вынуть ли витражное стекло из рамы, но я сказала, чтобы он оставил его для следующей жены и той, что придет после нее.

Когда мой дом опустел, я села на террасе с моими мальчиками, чтобы рассказать им о великом приключении, которое нам предстоит.

– Как предстояло Пионерам? – спросил Джеймс.

– Да, что-то вроде того. И как бывает во всяком приключении, на нашем пути нас будут ждать трудные времена. Вот и сейчас наступает такое время. Мне нужно, чтобы вы оба были мужественными и не плакали, даже если вам очень захочется плакать. – Я собиралась отослать Джеймса, моего старшего сына, пожить у моего отца и его жен, пока смогу где-то устроиться. Когда я сказала ему об этом, сын от горя быстро-быстро заморгал глазами. Он боролся со слезами как мог, но потом выдержка покинула храброго мальчика. – Я обещаю: мы очень скоро опять будем вместе.

– А почему Лоренцо можно с тобой остаться, а мне нет?

По правде говоря, я была не в силах в одиночестве встретить предстоящее мне испытание. Мне нужно было, чтобы хоть один из моих сыновей был вместе со мной, несмотря на то что заботы даже об одном ребенке могли вызвать слишком большие трудности в эти наступающие для меня новые дни. Джеймс упрашивал меня не покидать его. Он рыдал у меня на груди, пока Судья и миссис Хейган его не увезли.

Я была так расстроена его отъездом, что стала думать о том, чтобы отказаться от своего плана. Тут маленький Лоренцо сжал мою руку.

– Куда мы пойдем? – спросил он.

Его теплые пальцы напомнили мне, почему я выбрала этот путь к свободе и почему я не могу повернуть назад.

Когда стемнело, мы с Лоренцо отправились пешком по соседним улицам: мы делали вид, что просто гуляем, и приветственно кивали соседям. Я ничего необычного не несла с собой, не давая никому повода полагать, что бегу прочь. Так прогуливаясь, мы встретили преподобного и миссис Страттон. При виде их Лоренцо запрыгал от радости: он был привязан к ним, как к любящим дядюшке и тетушке. Они присоединились к нам самым естественным образом, и мы пошли дальше вместе, как бы случайно обращая внимание друг друга на летние лозы на решетках, на желтые помпоны бархатцев на клумбах. Без особых усилий и без видимого намерения мы, как бы без всякой цели, добрели до центра города и продолжали прогуливаться, пока не оказались перед «Домом Пешехода» – Немормонским отелем. Я сказала Лоренцо, что там мы и проведем ночь.

– А почему мы не можем спать в нашем доме?

– Ты же видел – рабочие унесли нашу мебель.

– А почему они не могут принести ее обратно?

Иногда в разговоре с детьми невозможно угнаться за их логикой. Их вопросы всегда остры и исполнены понимания, они изобличают извращенность мышления, характерную для мира взрослого человека.

– Они не могут принести ее обратно, потому что я ее продала. Мы навсегда покинули тот дом. Когда-нибудь у нас будет новый дом, но покамест мы поживем здесь.

Вот так мы поселились в Немормонском отеле.

В нашу первую ночь в «Доме Пешехода» я предупредила Лоренцо, чтобы он вел себя очень тихо и ни с кем не разговаривал.

– Никто не должен знать, что мы здесь.

– Но ведь коридорный знает, что мы здесь.

– Да, но он не знает наших настоящих имен. Мы прячемся, ты понимаешь, что это значит?

– Это значит, что ты не хочешь, чтобы Бригам узнал, где ты.

Начав готовиться к побегу, я была слишком погружена в заботы, чтобы размышлять о своей Судьбе. Теперь вся полнота происшедшего, казалось, ломилась в дверь номера 412. Покинув мужа, я отвергла, оставила позади почти все, что когда-то знала. В ту ночь я лежала без сна, с тревогой вслушиваясь в каждый звук в коридоре. Несколько раз, когда в коридоре за моей дверью раздавались шаги, мое сердце начинало колотиться о ребра и не затихало, пока шаги не стихали в конце коридора. Один раз, около трех часов ночи, я услышала, как какой-то человек крадучись идет по коридору. Кто бы он ни был, он явно старался идти так, будто не хотел, чтобы его заметили. У него были большие ступни – мне это было ясно – в неуклюжих деревенских ботинках. Вскоре они уже стояли у моей двери.

Я лежала неподвижно, прижав к себе Лоренцо так крепко, что мне до сих пор не верится, что он не пробудился от моих объятий. Я слышала, как дышит по ту сторону двери этот человек. Он простоял там довольно долго. Он дышал так, как дышит человек, колеблющийся или молящийся перед тем, как совершить какое-то опасное дело. Во мне родилась уверенность, что это один из бригамовских Данитов явился, чтобы меня убить. Я уже представляла себе холодную, звериную черноту в его взгляде. Я не способна была двинуться – меня парализовал ужас. Ждала дребезжания ручки и поворота украденного ключа в скважине.

Затем, в какой-то момент, человек исчез.

Не могу сказать вам, был ли убийца у моей двери результатом моего воображения, или действительно преступник оказался не способен выполнить свой религиозный долг. Я вспомнила черный призрак Бригама – привидение, оставленное им когда-то в моей комнате. Может, ночью я ощутила именно его присутствие? Неужели это он приходил за мной? Ах, мой Трезвомыслящий Читатель! Не надо глумиться над такими фантазиями. В тиши твоих дум, в самой густой черноте ночи, всегда ли ты так уж уверен в том, что реально?

– Миссис Янг?… Миссис Янг? Вы здесь?

Я села в постели. Часы на каминной полке свидетельствовали, что уже чуть более десяти утра. Рядом со мной Лоренцо, не поднимаясь с подушки, пристально глядел на дверь. Два небольших темных полукружья усталости появились у него под глазами.

– Это я, миссис Хейган.

Когда я впустила ее в комнату, вид у нее был такой, будто она торопится и волнуется; однако, прежде чем объявить о цели своего прихода, она протянула Лоренцо исходящую паром сладкую булочку. Мальчик взял лакомство, отошел в угол комнаты и уселся там с ним, скрестив ноги. Он делал вид, что не прислушивается к разговору, но я прекрасно понимала, что ушки у него на макушке.

– Все стало известно, – проговорила миссис Хейган. – О вашем отступничестве. Все знают.

Миссис Хейган вручила мне номер «Дейли трибюн» – ведущую немормонскую газету на Территории Юта, ту, где работал майор Понд. Я тут же увидела, что ее издатели, люди совершенно мне чужие, все стали моими друзьями. Редакционная статья восхваляла мою стойкость и резко критиковала Бригама за его равнодушие и лицемерие. В газете было несколько материалов о моем отступничестве, включая сатирическую карикатуру с подписью: «Брат Бригам в отчаянии: его последнее ребро покинуло его постель и стол».

– А газеты Бригама знают об этом? – спросила я.

Миссис Хейган колебалась с ответом, и я силой выхватила у нее из рук мормонские газеты. Меня не удивило то, что мое имя поносила его пресса, но я не ожидала такой лжи и столь фальшивых обвинений. Если бы тебе, мой Читатель, пришлось получать все новости исключительно из газет Бригама, как это происходило с большинством Святых, ты поверил бы, что я соткана из таких бесчестных нитей, что могла бы попытаться убедить тебя выкопать из могилы гроб твоей матушки, чтобы отдать мне ее обручальное кольцо.

До сего дня я не знаю, как весть о моем отступничестве вышла наружу, но ее опубликование изобиловало такими подробностями и было таким всеохватывающим, что люди по всей Америке, едва проснувшись, узнавали мою историю. Несколько позже мне стало известно, что я оказалась на первой странице газет и в Сан-Франциско, и в Сент-Луисе, и в Нью-Йорке. И чем дальше от мира Мормонов, тем сенсационнее и сплетнелюбивее становились репортажи.

– Мамочка, посмотри!

– Лоренцо, прошу тебя, отойди от окна!

Но сын меня не слушал. Он отгибал штору, чтобы посмотреть наружу. Я пошла оттащить его от окна и тогда увидела внизу толпу людей. Перед отелем собралось сотен пять человек, они теснились, толкая друг друга, пытаясь протиснуться внутрь. Управляющий, подняв вверх руки, старался навести на улице какой-то порядок.

– Они тут из-за вас, – сказала миссис Хейган.

– Да кто они?

– Репортеры, сочувствующие, противники. Все тут.

Истина доходит и сразу, и постепенно, медленными, твердыми шагами. Я ощущала, как она проникает в меня – глубоким пониманием того, с чем мне придется столкнуться и существовать какое-то время. Я едва могла сдвинуться с места, и миссис Хейган пришлось помочь мне одеться.

Не прошло и минуты после того, как я была одета и мои волосы были убраны в унизанную бусами сетку, как раздался стук в дверь.

– Миссис Янг, это я, судья Хейган. – (Появление судьи помогло мне тотчас же успокоиться.) – Теперь, – сообщил он, – когда кот выпущен из мешка, я хочу, чтобы вы знали, что я очень скоро представлю в суд необходимые бумаги о разводе.

– Когда мы сможем уехать из Юты?

– Настроение там, на улице, не очень подходящее, – ответил Судья. – Я не уверен, что это будет безопасно. Пока, я думаю, вам лучше на некоторое время остаться здесь. Вот, возьмите. Я кое-что принес вам.

Судья протянул мне конверт. Я сразу же узнала почерк. Ни от кого другого на свете я так не жаждала получить весточку.

Мое дорогое дитя!

Я пришла бы сама, чтобы передать тебе это письмо лично, но не решаюсь войти в Немормонский отель, который ты теперь называешь своим домом. Я знаю, как ты страдала в своем браке, знаю, что твой муж во многом не оправдал твоих надежд. Мне больно было наблюдать все это. Я также знаю и тяготы нашего необычного установления: часто и сама я молилась об облегчении этих тягот, часто и сама я помышляла о том, чтобы покончить с брачными обязанностями. И все же я уверена, уверена как ни в чем другом, что многоженство открывает нам дверь на Небеса и что мои страдания здесь, на земле, – это мой путь к Вечному Блаженству. Дитя мое, обдумывай свои слова и дела, ибо они длятся дольше, чем твое физическое естество. И заверяю тебя, дитя мое, что я не могу знаться с тобой в твоем теперешнем состоянии.

Твоя мать,

ЭЛИЗАБЕТ Ч. УЭББ

– Мама? – Лоренцо положил ладошку мне на колено, возвращая меня от письма к жизни. – Мама, что случилось?

Он забрался ко мне на колени, прижался, его дыхание было теплым от сладкой булочки. Обняв его, я сидела так какое-то время, может быть час, полная жалости к себе. Мне очень хотелось бы сказать, что я встретила первый день своего отступничества с мужеством и уверенностью. Однако, по правде говоря, я никогда не испытывала большего страха, чем тогда.