Текст книги "19-я жена"

Автор книги: Дэвид Эберсхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 39 страниц)

XV
ЖЕНА ПРОРОКА

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА
Глава шестнадцатая
День Моей Свадьбы

6 апреля 1868 года я сочеталась браком с Бригамом Янгом на тайной церемонии в Доме Облачений. Единственным свидетелем был старый Епископ, совершивший обряд. Всего несколько минут – и я стала миссис Янг.

Первой моей задачей в роли жены Пророка было сопровождать его в небольшую общину по ту сторону Долины, которую взбудоражила страшная трагедия. Несколькими днями ранее два мальчика – ни много ни мало два брата – утонули во вздувшейся от половодья реке. Мать мальчиков умоляла местного Епископа разъяснить ей происшедшее. Но ему не удалось утешить женщину в момент тяжкого горя. Его неспособность это сделать вызвала возмущение жителей, устроивших собрание, где они жаловались на Церковь, на Бригама и даже на то, что и на Бога нельзя положиться.

– Что ты скажешь этим людям? – спросила я Бригама, когда мы ехали на собрание общины.

– Я скажу им то, что знаю, – ответил он. – И о том, чего не знаю, – а не знаю я очень многого. Вот и все, что я могу сделать.

Нашему браку исполнился всего один час, а я почувствовала, что тронута его готовностью признаться мне в ограниченности своих возможностей. Бригам высунул голову в окно кареты, подставив лицо под ветерок. День был ясный и прохладный, послеполуденное солнце окрашивало снег на западных склонах гор в голубой, а на восточных – в золотисто-розовый цвет. Глядя на мужа, должна признаться, я испытывала к нему некоторую нежность, какую человек может питать к давнему, не очень близкому знакомому, сумевшему занять место в сердце просто в силу своего долгого присутствия.

Когда мы приблизились к месту назначения, тени от гор затемнили огромные участки долины и Бригам помрачнел.

– Я читал докладную, – сказал он, уставясь взором в пустое пространство перед собою. – Оба мальчика какое-то время боролись с потоком. Их мать видела, как они ухватились за ветку. Она хотела сама броситься в воду, но ее удержала сестра. Правильно ли она сделала? Был ли хоть один шанс спасти мальчиков? Я не виню этих людей за то, что они ищут ответа.

В деревне нас ожидали человек пятьдесят перевозбужденных Святых. Там не было настоящего Дома Собраний, так что Бригам обратился к общине в доме одного из местных фермеров.

– Если бы я мог излечить ваше горе, – сказал он, – и умерить вашу скорбь… Если бы я мог объяснить, какую роль жизнь и смерть ваших мальчиков играют в ходе всех вещей, то я был бы тогда не человек, стоящий здесь, перед вами, я был бы сам Отец Небесный. Но я – не Он, и ни один человек – не Он, и потому не могу сказать вам о том, что вы так страстно стремитесь узнать. Но пройдет время, с молитвой и верой, и ваше сердце поймет, даже если ваш ум не осознает этого, что ваши мальчики жили и умерли ради некоей цели и теперь ожидают вас в Царствии Небесном.

Когда пришло время нам уезжать, опечаленная мать поцеловала Бригаму руку. А когда наша карета покидала крохотную деревушку, женщина бежала следом сколько могла, крича: «Да благословит тебя Бог, Бригам! Бог тебя благослови!» Ее голос эхом отдавался над краснеющей землей.

Некоторое время карета, кряхтя, преодолевала изрезанную колеями дорогу; колеса скрипели, хлопала кожа, кучер щелкал языком и покрикивал на лошадей. Мы ехали через дальнюю, глухую часть озерного бассейна, посреди юных деревцов и молодой травы, где там и сям без пригляда пасся скот, выискивая ранние листочки. Я прервала молчание, спросив:

– Можно я задам тебе вопрос?

– Конечно, любой.

– Какой у меня номер?

Бригам взял мою руку – согреть ее в своих.

– Номер?

– Которая я жена?

– Мне представляется безвкусицей обозначать номером тебя или любую другую женщину.

– Это очень ценно. Но мне хотелось бы знать.

– В таком случае ты – номер девятнадцать.

– Девятнадцать? А как же остальные?

– Остальные?

– В Львином Доме?

– Они друзья, а не жены.

– Но я слышала…

– Энн Элиза, теперь, когда ты стала моей женой, ты услышишь множество разных вещей.

– Девятнадцать, правда? Всего?

– Девятнадцать. Правда. Всего.

Мы ехали дальше, сумерки заливали Долину, и я заснула. Когда я проснулась, было совсем темно.

– Ты прелестное существо, когда спишь, – сказал Бригам, поглаживая мою руку.

Занавески в карете были задернуты, и я отодвинулась от мужа, чтобы их раскрыть. Ночь стояла безлунная, Долина была черна и пустынна. Если не считать кучера, мы были совершенно одни.

– Я тебе не нравлюсь? – спросил Бригам.

– Не в этом дело.

– Тогда в чем?

Он придвинулся ко мне, тяжесть его огромного тела наклонила кузов кареты, заставив рессоры застонать. Кучер замедлил бег лошадей, приспосабливаясь к перемещающемуся грузу. Подозреваю, что он привык к ситуациям подобного рода. Придвинувшись еще ближе, Бригам попытался меня поцеловать. Вскоре он был уже на мне, моля: «Скажи, что ты всегда хотела меня, как я хотел тебя!» Он вжал меня в угол кареты.

– Бригам, прошу тебя…

Но зверь, сидевший в нем, уже вырвался из клетки. Я отвернулась, прижалась щекой к занавеске и стала молиться.

Дорогой Читатель!

Я говорю правду, когда утверждаю, что именно в этот момент лопнул мой корсаж, обнажив священное тайное белье. В соответствии с установлениями самого Бригама женщина никогда не должна открывать это белье мужчине, даже собственному мужу. Элиза Сноу написала по этому поводу письмо женщинам Зайона: «Во время вступления в брачные отношения жена должна открыть щелку в ее священном тайном белье не более широкую, чем необходимо для того, чтобы позволить мужу войти. Ни в какое время не следует жене являться пред мужем менее одетой, чем тогда, когда она появляется на улице, и никогда не следует ей открывать ни глазам его, ни рукам то, что кроется за ее одеждой».

Пробыв в браке всего полдня, я уже успела нарушить установления собственного мужа.

– Отвернись, – потребовала я. – Пожалуйста, не смотри на меня!

Бригам был потрясен. Он извинился:

– Не понимаю, что произошло.

Он попытался, словно фиговым листком, прикрыть мне грудь порванной тканью.

– Отвернись же!

– Да-да, конечно.

Зверь убрался в свою берлогу, и Бригам сидел рядом со мной пристыженный и потухший.

– Надо мне отвезти тебя домой, – произнес он.

Он позвонил в звонок. Как я позже узнала, это был сигнал кучеру перестать кружить и направиться к месту назначения.

Когда мы подъехали к дому моей матери, Бригам сказал:

– Я пошлю туда моего человека, твоя мать выйдет к нам, и ты сможешь попросить ее принести тебе другое платье.

Он быстро вылез из кареты. Мне было слышно, как он разговаривает с кучером, который сразу же бросился бегом к передней двери дома. Я увидела маму на пороге, пытавшуюся разглядеть карету из-за плеча этого человека. Они недолго поговорили, и мама довольно нерешительно направилась к карете.

– Энн Элиза? – спросила она. – В чем дело?

Я объяснила ей, в чем мое затруднение.

– Понятно, – сказала мама. Она ушла в дом и вернулась со старым платьем. Войдя в карету, она увидела бархат, и лампы, и перламутровую отделку, и ее ужаснула эта роскошь. Помогая мне переодеться, она проговорила: – Ну вот, в этом ты сможешь с улицы дойти до двери дома.

Бригам постучал тростью в окно кареты:

– Ты уже готова?

Сквозь стекло я ответила:

– Сначала я хочу с тобой поговорить. – (Он взобрался в карету.) – Закрой дверь. – (Он повиновался и уселся на сиденье, явно пристыженный.) – Что такое в тебя вселилось? – резко спросила я.

– Прости. Я не мог справиться с собой. Я не хотел тебя встревожить, но ты сама не знаешь, как ты хороша.

– Благодарю, но ведь тебе не пятнадцать лет.

Я видела, как нарастает его гнев, как темнеет лицо, как назревает взрыв. Однако он сумел справиться со своей яростью, и краску словно смыло с его щек.

– Я не собираюсь тебя обижать.

– Поздно об этом говорить.

– В таком случае тебе придется меня простить. Это все, о чем я прошу.

Бригам Янг, Великий Человек Запада, выглядел как мальчишка, которого отругали. Он вышел из кареты и перешел улицу, остановившись под тополем. Пожилая пара, прогуливавшаяся перед сном, приветствовала его. Они были поражены, встретив Пророка на своей улице. Бригам тепло поговорил с ними, а они польстили ему, распространяясь о том, как прекрасна была его недавняя проповедь.

Мама помогла мне выйти из кареты, но я отказалась зайти в дом. Я стояла у калитки и ждала, пока вернется муж.

– Пойдем, – уговаривала она. – Идем домой.

Я не сразу поняла, что мой муж не станет прощаться со мной на улице. Он стоял с этой пожилой парой до тех пор, пока я не оказалась за закрытой дверью дома. Из дома я видела, как он заспешил к карете, припрыгивая на своих толстых, сужающихся книзу ногах. Кучер щелкнул вожжами. Лошади затопали, дернулись и рванули вперед. Карета сорвалась с места, прежде чем Бригам успел затянуть ногу внутрь. Из проема высунулась его рука и захлопнула дверцу. Вот так, в одиночестве, я провела свою свадебную ночь.

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА
Глава семнадцатая
Одинокая Жена

Мужа я не видела уже три недели, когда он вдруг приехал за мной, чтобы взять в новую поездку. Я попыталась занять его беседой, однако он, казалось, был погружен в свои мысли. Постепенно я начала осознавать, что он приехал вовсе не для того, чтобы занимать свою молодую жену разговорами. Как только карета выехала за пределы города, Бригам ожил и всем телом наклонился ко мне через сиденье. «О любовь моя», – простонал он, сбрасывая с себя зеленый плащ и издавая запах лимонных леденцов, чаша с которыми всегда стояла на столе у его секретаря.

Так состоялся наш брак.

Три месяца наш союз держался в тайне. Даже мои сыновья ничего не знали о новом статусе их матери. Я хотела рассказать им об этом, но, не умея объяснить необычные обстоятельства, просто не могла себя заставить сделать это. Очень часто думала я о моей маме, прошедшей через свою молодость без позора. Тогда как в моем случае каждый раз, как я расставалась с мужем после очередного тайного свидания в карете, я испытывала чувство унижения, словно была шлюхой второго разбора. Годы спустя, во время развода, Бригам обвинит меня в том, что я требовала от него денег по окончании наших интерлюдий, но в этих обвинениях нет ни грана правды. Я ничего не получала, кроме измятого платья, продавленной шляпки и стремления поскорее вымыться.

Все это время, которое у большинства других пар называется медовым месяцем, я каждое воскресенье посещала службу, притворяясь, что мои отношения с Бригамом остаются такими же, что и прежде. Воскресные службы в Дезерете – это время, когда общество самоутверждается и огромное беспокойство вызывает то, где кто сидит и с кем. Как у женщины, разведенной с мужем, мой статус был ниже статуса вдовы или незамужней девицы. Тайная свадьба ничего не могла в этом смысле изменить в глазах сообщества Святых. Я вместе с мамой и сыновьями сидела обычно на задней скамье, в то время как Бригам проповедовал тысячам своих приверженцев.

Впереди, заполняя с десяток рядов, сидел целый отряд его родственников – жены, дочери, сыновья, жены сыновей и т. д. Я же была всего лишь еще одной из примерно пятидесяти тысяч его преданных последователей, живущих в этой стране. Они не обращали на меня никакого внимания.

Каждое воскресенье проповедь Бригама непременно касалась темы «Правда». Ничто иное не может взвинтить Бригама сильнее, чем эта тема, и он способен целый час распространяться об этом понятии, ни разу не переведя дыхания. И поскольку он говорил об этом каждую неделю, я словно варилась в адском котле от стыда и беспокойства. Если Правда – это ключ к Вечному Блаженству, как утверждает Бригам, то что это означает для меня? В этот период я невзлюбила самое себя и мысленно называла себя просто «номер девятнадцать». Часто бывало так, что я не могла взглянуть в глаза моим мальчикам.

Наконец, после многих месяцев бесчестья, Бригам заявил, что готов представить меня как свою девятнадцатую жену. «Прежде всего надо поселить тебя в доме, соответствующем твоему положению», – сказал он. Он привез меня в унылый, дощатый и некрашеный небольшой дом, где, как он надеялся, я буду жить вполне счастливо, непрестанно ожидая его визита. Дом был обставлен всяческими остатками: я узнала потертый ковер из гостиной Львиного Дома, ободранную, в черных пятнах, лампу из театрального гардероба и надбитую утварь из пекарни Бригама. (Один из моих знакомых – я встретила его в Вашингтоне после развода – посоветовал мне не останавливаться на домашних проблемах, рассказывая о моей жизни. «Это мелочи, – сказал он. – И вы выглядите мелочной, говоря о них». На это я ответила достопочтенному джентльмену: «Я уверена, что вы никогда не пробовали сварить компот в дырявой кастрюле».)

Почувствовав мое разочарование, муж спросил:

– Тебе здесь не нравится?

По правде говоря, я расстроилась не из-за дома, если можно было так назвать эту жалкую лачугу с односкатной крышей. Обходя маленькую полуобставленную гостиную, слушая эхо собственных шагов, я поняла, что здесь я буду вести одинокое существование. Правда, со мной будут мои мальчики; однако, как жена Пророка, я буду обречена на непрестанное его руководство и ограничение моих действий. Я больше не могу надеяться, что стану посещать подруг, как делала когда-то, или прогуливаться в одиночестве по улицам города, или вообще браться за какое-либо из повседневных дел, наполняющих день радостью. Я стала теперь замужней женщиной и обязана вести себя подобающим образом, однако, в отличие от большинства жен, у меня не будет мужа в истинном смысле этого слова. Теперь я не была ни вдовой, ни незамужней девицей, ни даже разведенной. Я стала одной из многих жен в семье многоженца, и этот домишко с дешевой дорожкой на лестнице предстал перед моими глазами брачным чистилищем – или просто адом земным – так четко, что мое сердце вдруг пронзила острая боль.

Чтобы улучшить мое настроение, Бригам вместе с сыновьями переселил в этот дом и мою маму. Мы постарались устроиться в нем насколько возможно лучше, однако он достался нам с такими скудными средствами обитания, что существование, которое мы вели в нем, точнее всего можно было бы описать словом «бедняцкое».

Как одна из жен Пророка, я имела право получать ежемесячный набор продуктов, выдаваемых в Семейном Магазине Бригама. Магазин располагался за Домом-Ульем, и, когда мы с мамой впервые пришли туда, мы увидели длинную очередь женщин и детей, выходившую из дверей магазина и тянувшуюся далеко вниз по улице. Многие женщины явились с ручными тележками или с шахтерскими ранцами, а ребятишки, гордые сознанием важности своей задачи, с заботливой осторожностью несли небольшие корзинки. Сюда же пришли несколько индианок – обменять на мыло и свечи большие корзины с крышками и разное другое плетенье.

У прилавка я назвала свое имя прекрасно справлявшейся со своей работой плотной, широкогрудой женщине; она повела пальцем по длинному списку. «А, вот она – ты», – произнесла она и исчезла в кладовой. Она, вероятнее всего, была одной из моих Сестер-жен, но наши отношения ограничились выдачей и получением продуктов. Женщина возвратилась, принеся пятифунтовый мешок свекловичного сахара, десять фунтов копченой свинины, фунт сальных свечей, кусок щелочного мыла, шпулю штопальных ниток и маленькую коробочку белых фосфорных спичек.

– На самом деле мне бы очень хотелось немного батиста, – сказала я.

– Мне тоже, Сестра. Что-нибудь еще?

Вероятно, сейчас самое время признаться моему Дорогому Читателю в том, в чем тогда я не способна была признаться даже самой себе. На ранних стадиях моего брака – теперь я это ясно вижу – я подавляла свой скептицизм. Вопреки все нарастающим доказательствам, я хотела верить, что мой брак с Бригамом Янгом, каким бы необычным он ни казался, был все же, хотя бы до некоторой степени, истинным браком. Я понимала, что он не любит меня так, как юная девушка представляет себе любовь мужа к жене. Я понимала, что и я не люблю его глубокой, всеобъемлющей любовью. Однако брак имеет много целей и причин, помимо романтических, в том числе причины практические и духовные. Я надеялась, что Бригам заменит моим сыновьям отца. Надеялась, что переезд мамы в мой дом освободит ее от соперниц. И – а это может быть самое важное – надеялась, что моя близость к Церкви наполнит свежим ветром поникшие паруса моей веры. Я все еще была дочерью Мира Мормонов, и по ночам, в одиночестве, когда ветер постукивал ветвями миндального дерева в мое окно, я продолжала молиться.

Много месяцев прошло после нашей свадьбы, когда Бригам пригласил меня, как свою жену, поужинать в Львином Доме.

– А как встретят меня другие? – спросила я.

– Если откровенно, то я давным-давно перестал пытаться предсказывать поведение моих жен.

В день моего дебюта Бригам попросил меня встретиться с ним в саду, за его домом. Надо сказать, что сады Бригама похожи на королевские владения. За девятифутовой стеной тянутся бесконечные акры цветочных клумб и прогулочных дорожек, фруктовых и ореховых деревьев, огородов, пасек со множеством ульев; есть там и большая голубятня. Когда в назначенное для встречи с мужем время я подходила к саду, то увидела в десяти шагах передо мною сестру Амелию, которую знала не только по виду – ее всегда юную красоту отрицать невозможно, – но еще и по репутации, которая была настолько неприятной, что я запретила себе об этом думать.

Когда поначалу я планировала этот мемуар, у меня не было намерения углубляться в истории моих Сестер-жен. Во-первых, такое отступление слишком надолго – на много страниц – отвлекло бы моего Читателя. Во-вторых, каждая из жен появлялась в постели Бригама столь уникальным образом, в результате таких различных и порой загадочных обстоятельств, что мне не удалось бы вполне достоверно представить путь каждой из них. Однако в случае с Амелией Фолсом такое отступление кажется оправданным. Надеюсь, мой Читатель согласится.

Она стала семнадцатой женой Пророка в 1863 году, заняв и весьма прочно удержав статус его фаворитки. Он снабдил ее личной каретой, на дверце которой был золотом изображен вензель из ее инициалов, хотя другие жены должны были пешком ходить по пыльным городским улицам. Амелия заказывала себе шелка из Франции, тогда как для всех нас – остальных – неустанно пряли шелковичные черви Бригама. Но более всего ее соперниц-жен (себя я исключаю из этой ревнивой компании) расстраивало то, что она могла посещать своего мужа, когда бы ей ни заблагорассудилось. Было известно, что она способна приехать к нему в контору и разогнать собравшихся там посетителей, чтобы остаться наедине со своим супругом. А самым скандальным, как мне говорили, было то, что Амелия однажды потребовала себе бриллиантовое ожерелье, прежде чем разрешила Бригаму снова явиться в ее будуар. Хотя эту конкретную деталь я узнала не из первых уст, я тем не менее доверяю своему источнику, так как, если бы вам пришлось сегодня приветствовать Амелию, вы, вполне возможно, сами увидели бы, как сверкают бриллианты у нее на шее.

Мне известно также, что она намеревалась стать последней женой Бригама. Это было условием их брака. Но надо все-таки отдать Бригаму должное. Он держал слово целых два года.

В 1865 году, незадолго до того, как он начал кампанию за завоевание меня, Бригам нарушил клятву, данную Амелии, женившись на Мэри Ван Котт – красивой, умной Святой из весьма набожной семьи. Мэри, которая впоследствии станет моей подругой, всегда была добросердечна и самоотверженна. Она понимала, что ее присутствие причинит боль Амелии, и спросила Бригама, что ей следует сделать, дабы ее смягчить. «Отнестись к ней с уважением», – посоветовал Бригам. Приехав в Львиный Дом, Мэри послала в комнату Амелии котенка по имени Хани [103]103
  Хани( англ.Honey) – букв. «мед»; перен. «милый», «солнышко».


[Закрыть]в знак мира. Амелия выпустила бедное создание на волю – в городскую реку, а пустую коробку поставила у двери своей соперницы. Больше никто Хани не видел.

Мэри печалилась из-за потери котенка, но не могла заставить себя винить в этом Амелию. «Я еще больше стала понимать ее отчаяние», – сказала она Бригаму, а он позже рассказал об этом мне. (Мои клеветники часто обвиняли меня в том, что я знаю такие вещи, которых никак не могла знать в действительности. «Ее ведь там не было!» – кричат они. Ах, как ясно это показывает наивность их представлений о многоженстве. В этом беспокойном сообществе Святых признание жены мужу перепрыгивает с одной подушки на другую с быстротой и решительностью постельной блохи.)

Противостояние между Амелией и Мэри длилось вплоть до моего появления. Говорят, ничто не залечивает рану лучше, чем время. В полигамном браке ничто не притупляет боль от появления новой жены лучше, чем появление еще одной, после. В полигамных семействах существует жестокая логика. Жена обычно игнорирует женщин, появившихся до нее, но испытывает ненависть к первой же появившейся следом за нею. Когда же эту новую женщину сменяет другая, предыдущая получает совсем не христианское удовольствие, видя ее страдания, так похожие на те, что испытывала когда-то она сама. Но это не всегда так. Многие женщины слишком благородны душой, чтобы питать подобные чувства. Однако они – исключение. Тогда как ярость Амелии – правило.

Итак, мой Читатель, таково было семейство, в которое я вступила в тот день.

Когда я попыталась войти в сад Бригама, я обнаружила, что Амелия нарочно заперла калитку. Садовник Бригама, Леггетт, увидел, как я пыталась ее отпереть.

– Постойте там, – сказал он, заковыляв по направлению ко мне. – Вот и вы, мэм. Сестра Амелия-то совсем разбушевалась, правда?

Как ни соблазнительно было мне ответить, я не могла себе позволить сплетничать о другой жене.

– Здесь у нас всегда прекрасная погода, пока она не разбушуется, – продолжал садовник. – Мне бы надо милицейских добровольцев нанять, чтобы цветы мои оберегать. Вы только взгляните на нее!

И действительно, Амелия вступила в яростное единоборство с космосом, размахивая зонтиком и круша цветы на клумбах. Но я не поддержала линию Леггетта и заговорила о том, как прекрасна его лавандовая роза.

– Мне повезло, что она у меня осталась целой. Амелия на днях взяла ножницы и срезала мою дамасскую розу.

– Мистер Леггетт, – сказала я, – прошу вас помнить: ее дела меня не касаются.

– Конечно, – согласился он. – Пока она не сделает их вашими.

– Мне очень жаль, что она так дурно с вами обращается.

– Это пустяки. Вы бы видели, как она Бригама обрезает. Только я вот чего вам скажу: я от этого еще больше его люблю. Он стоит по воскресеньям перед нами, мудрость всякую нам дает и много чего еще, и это хорошо и прекрасно, да только я никогда не доверюсь человеку, пока в слабости его не увижу. Вот так и узнаю, что он честный. У каждого своя слабинка есть!

Позже, за обедом, я специально села напротив Амелии, чтобы установить какое-то взаимопонимание. Она меня игнорировала, ни с кем не разговаривала и не прикасалась к еде. Каждый раз, когда какая-нибудь из других женщин заговаривала с Бригамом, Амелия, сердясь, надувала губы и начинала, по своей неприятной привычке, щипать себя за щеки. Я спросила, что ее беспокоит, но она предпочла промолчать. В конце обеда, когда принесли блюдо с тортом, она сунула его мне под нос.

– Ты, кажется, обожаешь сладости, – сказала она, а знаменитые бриллианты сверкали у нее на шее.

Должна признать, что драгоценные камни улучшали цвет ее лица еще более, заставляя других жен Бригама, в том числе и меня, выглядеть заурядными и некрасивыми. Я взяла с блюда два куска лимонного торта, завернула их в салфетку для моих сыновей и поблагодарила Амелию за доброту. Ее губы изогнулись в злобной улыбке. Это будет мой единственный разговор с Амелией за все пять лет, что мы с нею делили мужа. Однажды я слышала, как Бригам сказал, что самые красивые женщины также самые злые, что, должно быть, объясняет его необыкновенную преданность Амелии.

В качестве жены Бригама я так и не стала постоянной посетительницей Львиного Дома, а спустя несколько месяцев вообще перестала там появляться. Помню, как-то днем Бригам навестил меня у меня дома. И почему-то решил спросить:

– Ты давно перестала с нами ужинать?

– Много месяцев тому назад.

– Неужели так давно? Я скучаю, не видя там свою жену.

– Я тебе не жена, – ответила я.

Он поднялся с кровати и стал одеваться, застегивая пуговицы, продевая запонки в манжеты. Он ничего больше не говорил, неразборчиво бурча что-то, когда наклонялся, чтобы натянуть башмаки. Бригам вышел из моей комнаты, не произнеся ни слова, будто раненый зверь, уходящий в свою берлогу. Однако то место, где он стоял, не опустело. Казалось, он оставил вместо себя свой дух, темный призрак, большой, тех же размеров и той же формы, что он сам. Призрак следил за мной, пока я одевалась. Он проник в мои мысли, когда я забеспокоилась, не совершила ли чего-то, что могло повредить моему Спасению и Спасению моих мальчиков. Я не верю в фантасмагории, но это присутствие было столь грозным, столь реальным, что я просто не могу не описать его таким, каким оно представлялось мне тогда.

Я услышала, как на лестнице Бригам поздоровался с мамой. Я услышала, как открылась дверь, как тяжелые башмаки Пророка застучали по ступеням крыльца. Подойдя к окну, я смотрела, как он идет по дорожке. Во дворе мои мальчики швыряли камешками в ящерицу.

– Лоренцо! Джеймс! – окликнул их Пророк. – Как бы вам понравилось, если бы какое-то большое, огромное существо стало швырять в вас камни?

Бригам тяжело опустился на одно колено, разжал мальчикам ладони. Он отобрал у них их вооружение и осторожно положил камешки на землю. Потом стал что-то шептать мальчикам, а они внимательно слушали. Скоро они заулыбались, рассмеялись и обвили руками его шею. В этот самый момент привидение в моей комнате заговорило: «Все ради них. – Это был голос Бригама. – Все, что ты теперь делаешь, – это ради твоих сыновей».