Текст книги "19-я жена"

Автор книги: Дэвид Эберсхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 39 страниц)

Жены мои встретили новость с ликованием.

– Мы тебе поможем, – сказала Кейт. – Станем готовить еду для твоих работников.

У Эльмиры под фартуком все уже было заметно, и теперь, впервые, вид ее живота принес мне радость.

– Я буду готовить с утра и каждому рабочему давать по персику из тех, что по-особому консервирую, – предложила она. – А Кейт станет отвозить еду в Ларкс. Тогда не придется работу прерывать.

Нам не потребовалось слишком много времени, чтобы покрывать двадцать пять миль в неделю. Рабочие, устанавливавшие столбы, не были моими работниками, но нам нравилось работать вместе. При каждой поставке они говорили мне, что мои столбы хороши, они отлично выглажены и комель широкий, как надо. Они знали, с чем им придется работать, а это означало, что они могут отрывать ямы лучше и быстрее и устанавливать столбы должным образом. Работа у каждого спорилась, шла легко и гладко, и я думаю, каждый, трудившийся на этой линии, чувствовал себя так, как чувствует себя человек, знающий, что скоро получит хорошо заработанные деньги.

К июлю мы уже приближались к Денверу. Вот тогда-то Бригам и вызвал меня к себе в контору. Я подумал, что он хочет заплатить за работу вперед, потому что моя работа была качественная, все так и говорили.

– Ты очень хорошо поработал, – сказал мне Бригам. – Я хочу, чтобы ты взял на себя еще и линию, идущую в Монтану. У них там большие неприятности, боюсь, они в этом году не смогут закончить. Я дам тебе по три доллара за каждый доставленный столб и доллар за его установку.

Человеку, который недавно заработал настоящие деньги, свойственна одна склонность – заработать еще. В тот же день я сам повез партию столбов на север. Я провел примерно две недели, налаживая дела, выкапывая негодные столбы, зарывая старые ямы и отрывая новые. На денверской линии контора Пророка платила мне дважды в месяц. Однако, как только я стал доставлять столбы на север, выплаты прекратились. А мне они были необходимы, чтобы платить моим работникам. Через три недели я почти иссяк, мне едва хватило денег, чтобы с ними расплатиться. Через четыре недели мне пришлось потратить все, что у меня было, чтобы рабочие не разбежались и северная линия продвигалась вперед.

Когда я явился к Бригаму осведомиться о пересохшем ручейке выплат, его секретари заставили меня долго ждать, а потом сказали, чтобы я приехал на следующий день. На следующий день повторилось то же самое. Я не мог ждать еще день в Солт-Лейке, мне надо было ехать назад работать. Хоть мне и не платили, я понимал, что не могу прекратить тянуть линию дальше. Летом зима кажется далекой, но только не тогда, когда тебе надо до морозов вкопать в землю столбы телеграфной линии. Об этом я думал, уезжая из Солт-Лейка, только об этом. Мне даже в голову не пришло, что я так и не увижу своих денег. Мне приходилось видеть мошенничество совсем рядом. Мне приходилось слышать много историй об этом, и я всегда качал головой, поражаясь, как же человек мог быть таким глупцом, чтобы отдать свои деньги мошеннику: ведь мошенник всегда выглядит как мошенник и говорит как мошенник. Вот как я думал о мошенничестве. Я не обладаю таким складом ума, чтобы представить себе Пророка в качестве обманщика. И мне жаль, что не обладаю, но в то же время я этому рад.

Только через месяц я добился встречи с Пророком. К тому времени я уже не мог сдерживать гнев. Мои работники ели меня поедом, некоторые ушли, и мы отстали с работой. Они обвиняли меня в мошенничестве, а кое-кто поговаривал о том, чтобы свести моих мулов. Когда наконец я смог увидеться с Бригамом, я просто взорвался:

– У меня тридцать рабочих ставят ваши столбы, а я от вас ни пенни в глаза не видел, с тех пор как перешел на северную линию.

– А я слышал, что твои столбы гниют. Более того, ты отстаешь с планом работ. Так чего же ты ждешь платы? За что, по-твоему, я должен тебе платить?

Вот тут я потерял голову. Я перескочил через его письменный стол, схватил Пророка за лацканы и принялся изо всех сил его трясти:

– Отдавай мои деньги!

– Отцепись от меня!

Он меня толкнул, но я крепко держался.

– Ты меня обманываешь, – сказал я, – и сам знаешь, что обманываешь, и нет на свете ничего хуже, чем обманщик, который это о себе понимает.

Бригам собрался с силами и сошвырнул меня на пол. Я очутился на ковре, с подмятой под себя собственной шляпой. А он выглядел таким же свежим, каким бывает в воскресные утра.

– Как же насчет нашей сделки? – пробормотал я.

– Представь мне контракт, и я его честно выполню.

– Ты же мне его никогда не предлагал.

– Потому что он не нужен между старыми друзьями. Брат Гилберт, я заплачу тебе сразу, как только ты заработаешь эту плату.

Появились два клерка выпроводить меня из Дома-Улья. Они вышвырнули меня на обочину у самого начала очереди. Вся улица смотрела на меня. Ведь не каждый день человека вышвыривают из Дома-Улья.

– Он лжец! – завопил я, предостерегая каждого, кто мог меня слышать. – Он мошенник и лжец!

Мужчины в очереди делали вид, что не слышат, а я знал, что каждому из них не терпится вернуться домой и повторить рассказ об этом всем за ужином. Я уверен: моя история разошлась по всему Дезерету быстрее, чем если бы ее передавали по телеграфу.

На следующий день я вернулся на работу, чтобы объяснить моим людям все как есть. Когда я туда приехал, мой мастер отвел меня в сторонку и сказал:

– Слава богу, ты тут. – (Я спросил, что за беда?) – Столбы. Они гниют на концах.

Мы пошли по линии столбов. И у каждого он указывал мне наверх, и это было действительно так: верхушка каждого столба была черной и мягкой. Я спросил мастера, что же с ними не так?

– Одно из двух, – ответил он, – либо пропитка не взялась, либо…

– Либо?

– Либо саботаж.

Я не знал, что и думать – ни тогда, ни сейчас, но правда заключалась в том, что Бригам оказался прав: столбы мои никуда не годились. Я собрал своих рабочих и объявил им, что с работой покончено. Я объяснил им обстоятельства дела, насколько мог, однако сам я больше не был способен понимать их так же четко, как, полагаю, понимал раньше. Рабочим было наплевать на мои неприятности, на то, что столбы не пропитались, на то, что Бригам не платит, и вообще на все. «Я установщик столбов, – сказал один из них, – и я устанавливал эти чертовы столбы». Они говорили злобно, проклиная мое имя и эту чертову работу. Это были грубые парни с Запада, привыкшие улаживать дела о долгах любыми средствами. Они окружили меня – сразу, может, человек тридцать – и потребовали, чтобы я им сообщил, что собираюсь делать. «Дайте мне два дня», – ответил я им. Один из них, жуликоватый парень из Невады, сказал, что на третий день его терпения не хватит.

Чтобы заплатить рабочим, я продал свои упряжки и снаряжение и небольшой участок земли, который когда-то отдал мне отец. Я продал все, что мог, желая так расплатиться со своими людьми, чтобы они никогда не могли назвать меня мошенником и лжецом. Я попросил моих банкиров перезаключить договор, чтобы я смог уплатить долг. Карр согласился простить мне остаток долга, если я уплачу половину. Но Иглтон хотел, чтобы я уплатил все целиком плюс проценты и пени. Я не могу винить его за это, но столько у меня просто не было. Когда Бригам услышал про мои дела, он обозлился, что я отдал предпочтение банкиру-Немормону, а не Иглтону. И говорил об этом в воскресной проповеди: «Среди нас есть брат, который считает, что он обязан Немормону больше, чем Святому. Я спрашиваю вас: можете ли вы доверять такому брату?»

Я никому не отдавал предпочтения, но Бригам увидел это именно так, как, впрочем, и многие другие.

К весне 1868 года я стал банкротом и ожидал предъявления судебных исков. Иглтон, с благословения Пророка, стал меня преследовать. Долг – жестокая дыра. Чем упорнее ты стараешься из нее выбраться, тем глубже она становится. Это я узнал на собственном опыте. И еще: никогда не заключай сделок с Церковью. У тебя никогда не будет возможности оказаться правым.

Итак, со всеми этими событиями у меня за спиной, как мог бы я удивиться в тот мартовский день, увидев Президентский экипаж на мамином дворе? Некоторое время я этого и ожидал. Я услыхал, как он подъехал, когда был в амбаре: колеса взвизгнули, кожаные вожжи обмотались вокруг стойки для кнута, конские копыта цокнули, останавливаясь. Дверь кареты отворилась, и Пророк появился из нее, придерживаясь одной рукой за крышу. Экипаж покачнулся, когда Бригам сошел на землю, застонали рессоры, лошади взмахнули хвостами и запрядали ушами. Из дома вышла мама, я тоже покинул амбар, и мы встретили Пророка на дорожке.

– Сестра Элизабет, я приехал предупредить тебя насчет твоего сына, – сказал он. – Он должен деньги добропорядочному Святому. Он неправедно обвинил близкого друга в угоне овец. Он обманул меня дурным выполнением работ. Что-то в него вселилось. Сестра, мне придется принять меры.

– Я выплачиваю как могу, – возразил я. – И те овцы были мои.

– Брат, ты поступаешь не как Святой.

– Бригам, – вступила в разговор мама, – и ты тоже.

Мама говорит, что она никогда в жизни не была так сердита, как в тот раз. Вас может удивить, почему она тогда не покончила с нашей Церковью, но она не такой человек. Мама всегда говорит, что живет посредине, где все имеет два смысла, где тени серы. Есть люди, которые утверждают, что мама толкнула Энн Элизу на брак с Пророком, потому что стремилась возвысить свое собственное положение в Церкви. Однако те, кто утверждает такое, просто не знают мою маму. Мою маму никогда в жизни не заботило то, что думают о ней другие. Заботит ее только одно на свете – это ее Господь.

– Брат Гилберт, считай себя предупрежденным.

Бригам взобрался в экипаж, который резко наклонился под его тяжестью. Он крикнул кучеру, и кони взбрыкнули и ринулись вперед, а карета развернулась и помчалась по грунтовой дороге в Солт-Лейк.

– Он стал не таким, как раньше, – сказала мама. Она побелела от гнева. – Раньше он был совсем другим человеком.

Я попросил ее ни о чем не беспокоиться, хотя оба мы понимали, что беспокоиться нужно было о многом.

Спустя два дня пришло письмо:

Сэр!

Да будет тебе известно, что в связи с твоими недавними поступками и твоим отказом признать свои невероятные долги и оскорбительные клеветнические заявления, каковые являются вызовом собратьям Святым и честным людям, они отныне и в будущем станут считаться вызовом самой Церкви, а посему отступничеством. Комиссия, возглавляемая мною, соберется, дабы определить твое участие в нашей возлюбленной Церкви как ныне, так и в Жизни после жизни. Любая апелляция должна быть направлена непосредственно мне, в ином случае ты получишь извещение о дате и времени слушания твоего дела.

По-прежнему серьезно и торжественно заверяю и т. д. и т. п.,

твой Пророк —

БРИГАМ ЯНГ

Я поскакал в Солт-Лейк. К этому времени дожди в основном уже прошли и трава по обеим сторонам дороги была высока. Б о льшую часть жизни я просто иду по жизни, делая то, что приходится делать в каждый следующий момент, но на этот раз я знал, что должен выбрать какой-то определенный путь. В Доме-Улье я назвал секретарю свое имя. Секретарь был старый, худой человек, с синим носом и стариковскими пожелтевшими волосами. Если бы его бросили на весы, уверен, он не потянул бы и на сто фунтов. Список людей, ожидавших приема у Пророка, был очень длинный, но старик сказал, что Пророк примет меня сразу же.

Зал был украшен красно-синим полотнищем и стеклянной лампой, свисающей с потолка на трех коротких цепочках. Сколько же раз побывал я здесь за последний год? Шесть или восемь, а то и больше. Большинству людей никогда не приходится иметь дело с Пророком, кроме как слушать его проповеди по воскресеньям, читать его прокламации да время от времени подавать ему прошение о новой жене. Я подумал о мечте, которая у меня когда-то была: дом на лугу, дым из трубы, жена, ребенок… Все это было как бы в далеком прошлом.

Когда я поздоровался с Бригамом, он сказал:

– Я еще не назначил дату слушания твоего дела.

– Что я должен сделать?

Бригам присел на угол письменного стола. Он не собирался больше ничего говорить, ждал, пока я окончательно сломаюсь. Он жаждал увидеть меня в луже на его ковре, туда я и отправился:

– Я не хочу уезжать. У меня здесь семья, жены, дети. Куда мне ехать?

Стыдно сказать, но я заплакал в его кабинете. А он стоял рядом, давая мне возможность разрыдаться, словно женщина. Когда мое лицо сморщилось и стало мокрым от слез, он протянул мне платок с его вышитой золотом монограммой.

– Чего же ты хочешь? – спросил он.

– Хочу быть добропорядочным человеком.

– Я могу тебе помочь.

Прошло несколько минут. Бригам ходил взад и вперед по кабинету, подходил к окну, выглядывал в сад перед домом, возвращался к столу и просматривал верхний документ из кипы лежавших там бумаг. Все это время я сидел, обмякнув, в кресле для посетителей, отирая лицо его платком.

– С тех пор как твоя сестра была совсем ребенком, – начал он, – я всегда считал ее своей. Я ее оберегал, наблюдал за ней, следил, чтобы вашей семье помогали. Я пригласил ее жить по соседству, чтобы она была рядом со мной. Я попросил ее войти в мою театральную труппу, чтобы иметь возможность видеть ее каждый вечер. Со всеми твоими бедами будет покончено, если ты уговоришь свою сестру выйти за меня замуж. Я уверен: брату невозможно увидеть ее красоту так, как вижу ее я, но она самая великолепная женщина из всех когда-либо ходивших по земле Дезерета. Ее глаза, ее шея, ее кожа…

В этом что-то есть такое – видеть, как взрослый мужчина изливает свои чувства, словно мальчишка. Если бы я не был по уши в своих собственных бедах, это вызвало бы у меня отвращение и я прямо сказал бы ему об этом.

– Отправляйся к твоей сестре, расскажи ей о моих качествах, убеди ее, что она никогда ни в чем не будет нуждаться. Я дам ей дом, я стану заботиться о ее детях, она получит хорошее содержание и свободу. Все, что она пожелает, будет ее, но она должна быть моей.

– Она никого не слушает.

– Так заставь ее! – Он выпятил губы, как нервничающая лошадь. – Ты же знаешь женщин. Их можно довести до ума и приручить.

– Я не уверен, что это правда.

– Нет, не всегда. Но что касается Энн Элизы, я чувствую, что ей именно это и нужно.

– А как с моими долгами?

– Прощены. Твое положение в Церкви: восстановлено. Твое имя: возвышено. Твое финансовое положение: значительно улучшено. Я стану выплачивать тебе субсидию, чтобы помочь справиться с семейными нуждами. Сколько тебе требуется? Тысячи в год хватит? А двух? Я дам их тебе. Скажи мне, в чем ты нуждаешься, только приведи ко мне свою сестру!

– Я не могу ее заставить.

– Это вовсе не то, чего я хочу. Я хочу, чтобы она сама увидела, что я могу дать. Я думаю, она страшится замужества, потому что оно может как-то ее ограничить. На самом деле это будет совсем наоборот. Добейся, чтобы она поняла это. Вот все, о чем я прошу. – Бригам стоял в нише окна. Борода его в солнечном свете казалась розовой, щеки были полные, красные. – Гилберт, ты не задумывался о том, чтобы взять еще одну жену?

– Не очень.

– При нашем сценарии ты можешь, если захочешь. Если найдется такая женщина, которая сможет войти в твое домохозяйство, ты можешь пригласить ее к себе. – Бригам был так вдохновлен предвкушением победы, что мне казалось, он готов меня расцеловать. – Так ты поговоришь с ней?

– Я попытаюсь.

– А теперь иди. – Он проводил меня до двери, но не открыл ее, пока не высказал последней просьбы: – Теперь иди, а когда добьешься успеха, возвращайся ко мне.

– А если не добьюсь?

– Добьешься. Я знаю тебя, и я знаю ее.

Бригам прошел со мной в зал ожидания и поблагодарил меня. Выйдя из его дома, я некоторое время стоял на ступенях крыльца. Мне было хорошо видно его окно. Бригам снова сидел за письменным столом, ведя какое-то дело и обсуждая условия со следующим посетителем. Возможно, это была какая-то сделка о железной дороге, или контракт на строительство, или – вполне возможно – сделка, касающаяся чьей-то души. Это всегда было так – Бригам Янг легко переходил от одного к другому.

Я отправился домой к Энн Элизе. Обнаружил ее на кухне – она кормила сыновей. Мальчишки не слушались, капризничали из-за еды, швырялись горошком, сестра моя выглядела измученной.

– Что случилось? – спросила она.

Я сказал, что зайду к ней попозже. Пошел в конюшню и улегся на сеновале и некоторое время лежал там, размышляя. Явился конюшенный котенок, свернулся у меня на груди и заснул.

Вечером я снова пошел к Энн Элизе.

– Ты выглядишь расстроенным, – сказала она.

Я рассказал ей, что приехал из Дома-Улья. Описал свою беседу с Бригамом, и, когда она все поняла, она стала очень тихой и очень печальной.

– Сегодня ночью я уезжаю, – сказал я.

– Уезжаешь?

– Прежде чем он сможет меня отсюда вышвырнуть.

– А как же Кейт и Эльмира? Как же дети?

– Они проживут и без меня. Папа о них позаботится. Я не могу остаться. Бригам дал это ясно понять.

– А что с тобой станет потом?

– Я не знаю.

Моя сестра спрашивала не о том, что станет со мною после того, как я покину Территорию Юта и нашу Церковь. Она имела в виду – потом, после смерти, в потустороннем мире. Мы понимали все это так, что вечность радушно принимает только Святых. Это все, что мы об этом знали, во что верили как в истину.

– Ты не можешь этого сделать.

– У меня нет выбора.

– А у меня есть.

– Я тебе не позволю.

– Я так решила.

– Энн Элиза, прошу тебя…

Я умолял мою сестру целый час или более того, но она уже приняла решение. Я не хотел этого, я этого никогда не хотел. Но я человек честный и признаюсь, что в самой глубокой глубине моей души в тот момент шевельнулось чувство облегчения. Я ненавижу себя за это чувство, однако такова правда.

На следующий день Энн Элиза приняла предложение Бригама, и вскоре они поженились, и вот так моя сестра стала девятнадцатой женой. Если бы не я, этого никогда бы не случилось, и такова правда, насколько она мне известна, я клянусь в этом, и никогда в моей жизни ни из-за чего иного мне не было так стыдно, как из-за этого.

XIV
19-Я ЖЕНА
В стороне от большой дороги

И я должен помогать тебе, потому что?

Итак, Джонни исчез, и мы с Электрой снова были предоставлены самим себе. Подумаешь, какое дело – мы к этому привыкли. Утром мы с ней отправились в Канаб. Было довольно приятно – горячий ветер, и утреннее радио, поющее «Красношеюю женщину», [88]88
  «Красношеяя женщина»(«Redneck Woman») – песня известной кантри-певицы Гретхен Уилсон (р. 1973).


[Закрыть]и тишина, какая наступает, когда ты один. «Мега-Байт» еще не открылся, но Пятая была уже за прилавком – выкладывала холодные закуски. Лампа на потолке бросала на все вокруг тошнотворный зеленоватый свет: Пятая выглядела бледно-зеленой, а ломтики ветчины и индейки тоже казались позеленевшими. Довольно скоро она увидела меня в окно и подошла открыть дверь. Я сказал, что хочу сэндвич с индейкой, а она ответила:

– Ты в такую даль прикатил вовсе не за этим гребаным сэндвичем.

– Может, и нет.

– Ну как твой розыск идет? Нашел убийцу?

Я ответил, мол, пока нет, но что, в общем-то, раскрыть удалось не так уж много.

– Понятно, – сказала она. – Ты не хочешь делиться своими находками с девчонкой, которая тебе выдала не внушающую доверия историю.

– Возможно.

– Сэкономь время: я к этому отношения не имею. – Она замолчала. – Ты же знаешь, что говорят: ищи пизденку.

– Разве говорят не «Ищи деньги»?

– Это одно и то же. – Она закончила готовить сэндвич и вытащила длинный нож разрезать его пополам. – Ты с мамой моей говорил уже?

– Да, – ответил я. – А ты с ней говорила?

– Давно не говорила. Как она?

– Потрясена.

– Я знаю. Прям сумасшествие какое-то. Думаю, она этого типа и правда любила.

Минуту спустя Пятая облокотилась на прилавок, уперлась подбородком в раскрытую ладонь и сказала:

– Пока ты там все разнюхиваешь, мне хотелось бы, чтобы ты разгадал настоящую загадку.

– Какую это?

– Почему?

– Почему – что?

– Почему они все по-прежнему верят во всю эту брехню? Куда девался скептицизм? Почему они не спросят себя – только один раз, этого будет достаточно, – отчего все это не имеет никакого смысла?

– Ну, если это единственное, что ты знаешь…

– Нет, дело не в этом. То есть я хочу сказать, конечно, да, если это все, что ты знаешь, трудно себе представить что-то другое. Только я говорю не об этом. Я говорю о том, почему у них никогда не возникает ни одного подозрения, что во всем этом может быть что-то не так? Тебе нет необходимости что-то знать, чтобы возникло сомнение. Надо только прислушаться. К самому себе. Почему так много людей так хреново прислушиваются к самим себе?

– Может, боятся?

– Чего?

– Смерти. Того, что наступает после.

– А я – нет? – (Чем дольше мы разговаривали, тем больше я терял уверенность в том, каким образом Пятая вписывается во все это.) – Кстати, знаешь, есть веб-сайт, который тебе может пригодиться, – проверь: 19thwife.com. Это такая антиполигамная группа. Я так понимаю, что они помогают женщинам бежать, занимаются юридическими делами и всякое такое. Может, они твоей маме смогут помочь. Только, насколько я знаю, это и ловушкой может оказаться. В любом случае стоит проверить. Упс! Время открываться! Утренний пик.

Она открыла дверь, впустив мужчину с сыном колледжного возраста. Парнишка весь состоял из рук и ног, и кадык у него был похож на булыжник. Он вдохнул в себя булочку, как мы с вами съели бы орешек. Когда они ушли, Пятая сказала:

– Он тебе понравился.

– Он был клевый. Ну И что из того?

– Тебе перетрах хороший нужен.

– Ты мне будешь рассказывать! Только сначала я должен маму из тюряги вытащить.

– Я очень хотела бы тебе помочь.

– Тогда расскажи мне, что ты знаешь про тот вечер.

– Я тебе уже говорила: ничего. Меня там не было.

Я знаю: я ужасно краснею, но Пятая стала такой же красной, как красные перцы на ее подносе для готовки.

– Я не могу помочь тебе, – повторила она. – Я ничего не знаю про то, что случилось с твоим отцом.

– Он ведь и твой отец тоже.

– Отчим. Слушай, мне надо работать. Увидимся.

Она плечом толкнула вращающуюся дверь в кухню и ушла туда с консервированными томатами и только что доставленной, еще не распакованной нарезанной ветчиной.

По пути назад в Сент-Джордж какой-то коп сделал мне знак прижаться к обочине. Я превышал скорость всего на восемь или десять миль, так что дело было не в том. И мы оба – каждый сидя за рулем своей машины обочь дороги – это понимали. Коп долго сидел в патрульной машине, что-то записывая. Его мигалки вращались, сверкая синими и красными огнями, что заставляло Электру метаться у заднего окна и лаять, а шерсть у нее на загривке поднялась торчком, будто щетка.

Поля шляпы скрывали лицо копа, а предполуденное солнце не позволяло ничего толком разглядеть. Когда он вышел из машины, солнце светило ему в спину, и все, что я мог видеть, был направлявшийся ко мне черный силуэт. Электра проиграла битву и теперь лишь скалила зубы и поскуливала, готовая пожертвовать собой, защищая меня. Я попытался ее успокоить, но она чувствовала, что я напуган.

– Все в порядке, – сказал я ей.

Но ведь собаке не солжешь!

– Я уверен, ты знаешь, почему я тебя задержал.

– Почему бы тебе не сказать мне об этом прямо?

Электра высунула морду в окно и лизнула копу руку.

– Привет, щеник!

Я протянул ему свои водительские права. Он осторожно взял их и подержал в сложенных ковшиком ладонях, будто это что-то очень легкое и может случайно улететь, потом вернул их мне:

– Держи, Джордан.

– Моя регистрация тоже где-то тут, – произнес я.

– Да ладно. Почему бы тебе не выйти из машины?

– Зачем?

– Просто выйди из машины, и все.

– Ладно.

– А теперь поедем в участок.

– Зачем?

– Давай! Возьми собаку на поводок и поедем.

– Я никуда не поеду.

– Джордан, – парень тронул меня за руку повыше локтя. Он показался мне знакомым, но в Месадейле почти все кажутся знакомыми. Ему было около тридцати – нормальный парень, в хорошей физической форме, словно манекенщик, демонстрирующий нижнее белье интернет-магазина «ДжейСиПенни». – Я думаю, пора нам с тобой поговорить.

Выйдя из фургона, я разглядел, с кем имею дело. Значок номер 714, Управление полиции Месадейла, Элтон. Ну вот вам, пожалуйста.

– Что-нибудь не так с Куини?

– С Куини все хорошо. И вообще все хорошо. Просто нам с тобой надо кое о чем поболтать.

– А мы не можем поговорить прямо здесь?

– Давай. Поехали.

Я взял Электру на поводок, и мы пошли за Элтоном к полицейской машине. Мигалки по-прежнему вращались, и Электра натягивала поводок. Ей все это не нравилось, и не хотелось ей лезть в полицейскую машину. Шоссе пустовало, было одиннадцать часов утра, и я мог бы поспорить на десятку, что на асфальте уже не меньше ста десяти по Фаренгейту. Бедная девочка, ей, видно, страшно жгло лапы.

Мы с Электрой ехали в заднем отсеке машины, следя за дорогой сквозь решетку. Я впервые путешествовал в полицейской машине сзади, и – знаете что? – это таки хреново. Есть в этом что-то такое, когда смотришь на мир сквозь стальную решетку. Даже если ты ничего не сделал, все равно чувствуешь себя виноватым. Зазвучал какой-то голос в полицейском радио, и Элтон сказал в микрофон что-то вроде «домой».

– Я что, под арестом? – спросил я.

Офицер Элтон рассмеялся:

– Ты не под арестом.

– Я понял – дурацкая ошибка. Я псих. Просто дело в том, что я сижу сзади в патрульной машине и говорю с тобой из этой гребаной клетки.

Он больше ничего не сказал, пока мы не въехали на парковку у полицейского участка.

– Следуй за мной.

– А Электра?

– Бери ее тоже.

Я повел ее почти бок о бок с собой, а Элтон вел меня бок о бок с собой. Его рука держала меня за локоть, но это было очень странное соприкосновение. Оно не выглядело так, будто меня задерживают, но не выглядело и так, будто я свободен.

– А ты не хочешь рассказать мне, что все-таки происходит? – спросил я.

– Через минуту.

В участке мы прошли мимо конторки, за которой сидел коп, ужасно похожий на Элтона, только покраснее лицом.

– Я иду в третью, – сказал ему Элтон.

– А что у тебя?

– ПОИ. [89]89
  ПОИ(от англ.POI – «point(s) of interest» – «точка/точки интереса», термин, пришедший из картографии) – зд. «интересный случай».


[Закрыть]

– Доложу капитану.

Офицер Элтон отрицательно покачал головой:

– Пока не надо. Дай мне сначала выяснить, что он такое.

– Хочешь, чтоб я забрал собаку?

Офицер Элтон покачал головой:

– Пусть побудет с нами. – Он провел меня по коридору в небольшую комнату со столом и двумя пластмассовыми стульями. – Садись.

– Я понял, – проговорил я. – Камера для допросов номер три.

– Это не допрос.

– А это что? Двустороннее зеркало?

– Да.

– А кто на той стороне? Весь полицейский корпус?

– Нет.

– А может, сам Пророк?

Элтон подтянул второй стул так, чтобы он оказался рядом с первым, и сел. Положил шляпу на стол. У него на лбу от нее осталась глубокая красная полоса.

– Прекрасно. Не хочешь – не садись. Только я думал, так тебе будет поудобней. Джордан, да не смотри ты на зеркало. На той стороне никого нет.

– Я не так уж готов тебе поверить.

– А может, стоит все-таки?

– Почему ты прежде всего не скажешь мне, из-за чего этот сыр-бор?

– Я знаю: ты приходил повидаться с моей женой.

Я как-то видел фильм, где одного парня обвинили в том, что он убил свою девушку. Когда его забрали, он все время повторял себе: «Ничего не говори». Он так упорно думал об этом, что эти слова возникли на стекле двустороннего зеркала, и в течение всего допроса он на них смотрел. В результате копы ничего не добились и вынуждены были его отпустить. А дело-то было в том, что парень и правда убил свою девушку – задушил ее же свитером, так это все и кончилось: парня выпустили в открытый мир.

– Джордан?

– Да?

– Куини сказала мне, ты хотел узнать, почему расследование еще не закрыто.

– Ты галочку поставил в клетке «Нет».

– Могу я поговорить с тобой не как страж порядка, а просто как… – он подыскивал слово, – как друг? Пророк, он ведь сам просил меня поговорить с тобой.

– Со мной?

– Он считает – ты прав.

– Прав? В чем?

– Он думает, твоего отца убил кто-то другой.

Тут либо дела пошли и правда хорошо, либо я вообще ни фига понять не мог.

– С чего это он вдруг так думает?

– А с того, что ему это тоже кажется бессмысленным. Твоя мама… Она никогда не любила никакой шумихи, никаких скандалов. Зачем ей было теперь устраивать такое? Пророку известно, что ты тут что-то вынюхивал. Оказывается, у него возникли те же вопросы, что и у тебя.

– Так зачем ты меня сюда-то привез?

– Похоже, тебе неплохо бы чего-нибудь попить. Сейчас вернусь.

Он вышел, а я взглянул на себя в зеркало. И увидел свои глаза – не волосы, или нос, или собственные тощие плечи. Только глаза: они словно плыли по дымчатому стеклу.

Элтон вернулся с двумя бумажными стаканчиками яблочного сока. Поставил стаканчики на стол. Я взял свой. Стаканчик был маленький, какие используют в автоматах, охлаждающих воду для питья, а сок – золотисто-розовый, прозрачный. Элтон жадно проглотил свой и отер губы тыльной стороной ладони.

– Господи, ох и люблю же я яблочный сок! – Потом: – А ты свой не пьешь?

Тут, может быть, самое время рассказать вам про витамины. В школе у нас иногда раздавали витамины. Каждый ученик получал бумажный стаканчик с розовым витамином, катающимся на донышке. Однажды, помню, роздали нам стаканчики с розовым порошком. Староста класса налил в наши стаканчики яблочного сока и велел это выпить. Он сказал, что это фторид для зубов, но вкус у него был как у чайной соды. От этих витаминов мы начинали как-то нетвердо держаться на ногах и на пару часов вроде даже отключались. Я до сих пор не могу понять, зачем это с нами делали. Может, пока мы были одурманены, нам проигрывали еще какие-то пленки с речами Пророка, где он говорил про убийство и всякое такое. А может, насиловали девочек. Я действительно не знаю. Однажды я увидел, как один парнишка отказался выпить витамин. Так его вытащили на школьный двор и выпороли кнутом. А он все равно отказывался. И ночью его вышвырнули из города. Шансов, что этот парнишка еще жив, маловато, а то и вовсе ноль.

Я отодвинул стаканчик:

– Спасибо, не надо.

– Точно?

– Так Пророк думает, что я могу быть прав насчет мамы?

– Так и есть, и он из-за этого очень даже тревожится.

– Как-то мне трудновато поверить, что он тревожится из-за того, что моя мать гниет в тюрьме.

– Ну, из-за этого тоже, но я-то имел в виду, что, если не она это сделала, убийца ходит тут на свободе.

– И он боится, что может оказаться следующим по списку.

– Коротко говоря – суть в этом. – Элтон наклонился ко мне, лицо его теперь было совсем близко, я чувствовал идущий от него запах пота и простого мыла, которым он помыл руки. – Он подумал, может, вы с ним сумеете помочь друг другу.

– Дай – ка мне получше во всем разобраться: этот тип меня отлучил, а теперь ему понадобилась моя помощь?!

– Но тебе ведь тоже может понадобиться его помощь.

– Сомневаюсь.