Текст книги "19-я жена"
Автор книги: Дэвид Эберсхоф
Жанры:
Прочие детективы
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 39 страниц)
IV
ИСТОКИ ЛЮБВИ
АРХИВ ЦЕРКВИ СПД
СПЕЦИАЛЬНОЕ СОБРАНИЕ
Биографии и автобиографии первых поселенцев
Солт-Лейк-Сити
Допуск к Специальному собранию документов ограничен. Он разрешен исключительно тем Святым Последних дней, которые имеют рекомендацию от настоящей Церкви. Те, кто не может самостоятельно посетить Собрание, имеют право послать от своего имени родственника или друга, при условии что это лицо также представит рекомендацию на собственное имя от настоящей Церкви. Вы можете также нанять специалиста по генеалогиям или ученого-исследователя, при наличии у него или у нее рекомендации от настоящей Церкви.
Исправлено и дополнено: Деб Сэвидхоффер, архивариус03.09.2004
АВТОБИОГРАФИЯ ЧОНСИ ДЖ. УЭББА
Часть I
С того времени, как в прошлом году была опубликована книга «Девятнадцатая жена», меня одолевают бесчисленные вопросы о характере моей жизни. Моя дочь в написанной ею книге излагает такую версию нашей семейной истории, в которой я не узнаю – фактически просто не могуузнать – самого себя. Энн Элиза утверждает, что я превратился в бесплотный дух, поскольку моя телесная оболочка была вся израсходована на моих многочисленных жен. На тех страницах, что теперь читают сотни тысяч глаз по всей нашей стране, моя дочь называет меня «человеком, блуждающим в бездушной пустыне»; читать такое обвинение мне больно до сих пор. Ее слова страшным холодом легли мне на сердце, и я пришел к заключению, что мне самому, а возможно, даже Истории – не могу сейчас утверждать с полной определенностью, кому более всего, – пошло бы на пользу, если бы я записал своими собственными словами рассказ о том, как случилось, что я стал Святым и взял в жены пять женщин. В своем «Предисловии» Энн Элиза пишет: «Оставляю суждение сердцам моих Добрых Читателей, где бы мои Читатели ни находились». Однако, по правде говоря, лишь двое могут судить Человека – он сам и Господь Бог.
Моя матушка впервые услышала проповедь Бригама в 1833 году, когда он призывал жителей нашего городка присоединиться к их Церкви. Это было в Ханувере, в штате Нью-Йорк. В тот сентябрьский день она побывала на собрании и вернулась домой, исполненная религиозного рвения. «Утром я ухожу с Братом Бригамом, – объявила она. – Мне осталось совсем немного лет жизни на этой земле. Хочу провести их с тем, кто меня любит». Недооценив поначалу могущество нового Евангелия, я попытался было высмеять неожиданное обращение матушки в новую веру, однако на следующий день она ушла с Бригамом в Кертланд, в Огайо, чтобы присоединиться к Джозефу Смиту. Мне был двадцать один год, и я впервые в жизни оказался совершенно один.
Я работал в кузнице подмастерьем, с великолепной перспективой стать затем колесным мастером, и проводил все свои одинокие дни, а зачастую и ночи, трудясь у кузнечного горна. Я частенько вспоминаю то время – более сорока лет назад, часто размышляю и об Элизабет – о той, что в будущем стала моей женой, – об испытаниях, выпавших ей на долю. Примерно в то же время, когда моя матушка покинула меня, Элизабет бродила по улицам Сент-Луиса, ожидая рождения ребенка. Разумеется, я не мог знать об этом тогда, не мог даже вообразить себе такую женщину. И все же в своих размышлениях о прошлом я люблю думать, что каждый из нас ступил на этот путь, чтобы найти друг друга. А теперь я опишу ту дорогу, что выбрал я.
Хотя я был всего лишь подмастерьем у мистера Флетчера, люди приходили и обращались именно ко мне с просьбой починить колеса их экипажей, ибо похвальные отзывы о моей работе докатились до самого Буффало. И хотя денег у меня было совсем мало, мне стало ясно, что особенно теперь, когда моя матушка уехала от меня, если я буду усердно трудиться и удача мне улыбнется, да еще с благословения этого загадочного существа, которое зовется Бог, я смогу в один прекрасный день стать богатым человеком.
Я должен здесь признаться, ибо надеюсь, что это повествование о моем долгом пути к многоженству на самом деле откроет правду, пусть даже лишь мне самому, что я был не так уж опечален отъездом моей матушки в Кертланд. С того дня, как трагически рано умер мой отец, матушка всю свою жизнь полагала на то, чтобы с величием и достоинством нести свое вдовство. В тот день, когда она впервые встретила Бригама, на ней было пышное траурное платье, а в Кертланд она взяла сундучок с черной одеждой и скромными кружевами. Забота о матушке была для меня не очень тяжким, но все же бременем, ведь я был молодым человеком, стремившимся к таким вещам, к каким, по общему мнению, и стремятся молодые люди. Много было вечеров, когда я скорее предпочел бы остаться у кузнечного горна, с тяжелым фартуком на шее, перед пламенем, горячими бликами согревающим мне лицо, чем возвращаться домой к ужину и в строгом молчании есть тушеную баранину, а затем проводить долгие часы с матушкой в гостиной, составляя ей безмолвную компанию, пока она трудится над пяльцами.
Вот почему никто не мог бы более меня быть поражен глубиною моего одиночества после отъезда матушки или высотою моего душевного подъема, когда, два месяца спустя, пришло от нее письмо. «Мой добрый сын, – писала она, – я прочно обосновалась в Кертланде. Пророк Джозеф Смит окрестил меня в здешней реке – Шагрине. Не отнесись с презрением к своей матери. Я уже стара. Я страшилась смерти, пока не познакомилась со Святыми Последних дней. Они пообещали мне Блаженство в Жизни после Смерти. И я все еще питаю надежду встретиться там с тобою».
Я ответил на письмо, рассказав, какими пустыми стали мои вечера и как сильно мне хочется снова увидеться с ней. Она ответила, что, если бы я признал Джозефа Смита Пророком, я мог бы приехать в Кертланд и жить с ней рядом.
Однако я еще не был готов так поступить. Мне пока еще очень немногое было известно об этой новой Церкви, если не считать того, о чем поведала мне матушка, да еще всяких слухов и сплетен, уже ходивших вокруг. Ведь и тогда уже поговаривали о странных брачных обычаях приверженцев новой веры. Я написал матушке, попросив объяснить, почему это вдруг я должен отдать свою преданность человеку, который есть не что иное, как просто другой такой же человек? Она ответила: «Ты его не знаешь. Хоть он и человек, он – человек Земли, избранный Богом». С каждым письмом фанатизм матушки все возрастал, пока она не стала писать свободно и подробно, повествуя об ангелах, Божественных откровениях и о чудесных золотых скрижалях. Письма укрепляли мою убежденность в том, что мне не следует отказываться от собственного будущего в Ханувере ради какого-то городишки в Огайо, расположенного посреди болотистой равнины и управляемого человеком, который обещает людям то, что может даровать лишь Господь Бог.
А потом от матушки пришла новость иного рода. «Кертланд растет, день ото дня становясь все больше и больше, – писала она. – Новообращенные Святые прибывают из штата Нью-Йорк, из Пенсильвании и даже из Вермонта, Нью-Хэмпшира и Мэна. Все они еженедельно пополняют население нашего города. Не проходит и месяца, чтобы город не углублялся все дальше в лес. Любой мужчина с топором в руках может прекрасно заработать себе на жизнь. Здесь, в этой расширяющейся Метрополии, невозможно не вспомнить о Риме в период его зарождения – тогда-то и можно получить правильное представление о нашем городе. Здесь есть большая потребность в еще одном кузнеце и в колесном мастере. Я говорила с Пророком, сказала ему, что мой сын – самый лучший мастер в округе Чатакуа. Он приглашает тебя, дорогой мой сын Чонси. Пророк тебя приглашает».
Вскоре после этого к моему месту в кузнице подошел мистер Флетчер. Он объяснил мне, что его бизнес терпит урон (я знал – это неправда), и сказал, что ему придется уменьшить долю заработка, получаемую за каждое починенное мною колесо. Я стал возражать, зная, что моя работа приносит ему более всего дохода, но он отмахнулся от моих возражений, заявив: «Твои колеса нисколько не лучше других».
Услышав такое, я повесил свой фартук на крюк и навсегда покинул кузницу мистера Флетчера. Уверен, он ждал, что утром я снова буду на своем месте, но к тому времени я уже был на пути в Кертланд, окончательно связав свою Судьбу со Святыми Последних дней. Совпадение между получением того письма от матушки и двоедушием мистера Флетчера заставило меня в последующие годы потратить долгие часы на размышления. Была ли во всем происшедшем только рука моей матушки? Или – рука Господа? И возможно ли, чтобы одно событие неминуемо захватывало, тянуло за собою другое, равно как силок захватывает ногу, без причины, плана или смысла? Не могу ответить.
Путешествие из штата Нью-Йорк в штат Огайо даже в те давние времена было не таким уж тяжелым делом. Дорогу заполняли фургоны и кареты, полные людей – путешественников, коммивояжеров, наемных работников, переселенцев, охотников и бродячих проповедников, но никто из них не произвел на меня столь глубокого впечатления, как девушка, которую я встретил в двадцати милях за озером Эри, когда остановился отдохнуть в придорожной гостинице. Я ужинал в небольшой комнате, освещенной пламенем очага, и, когда завершил свою трапезу, хозяйка гостиницы, здоровенная тетка с полными серо-сизыми щеками, спросила, не желаю ли я чего-нибудь еще. «Чего-нибудь сладенького? Нет? Крепенького-горяченького на сон грядущий? Тоже нет? Тогда как насчет хорошенькой девочки?»
Тут-то я и понял смысл ее предложения. Не стану утверждать, что я воспротивился и громко выразил свое негодование: я честно опишу свою реакцию. Мне был двадцать один год. Я жаждал познать женщину. До тех пор всю свою жизнь я полагал, что это произойдет, когда я обзаведусь женой, однако незадолго до этого случая я пришел к заключению, что, возможно, мне и не следует ждать до вступления в брак. В Ханувере опасение опорочить свое доброе имя удерживало меня от посещения публичного дома, который, как мне было известно, находился над типографией. Но на дороге, в этом темном, лесистом, никому не известном промежутке между моим старым и новым домом, где, казалось, каждый, кто встречался мне на пути, стремился проверить устойчивость своей христианской морали, я вдруг почувствовал себя свободным от всех прошлых и будущих сдерживающих начал.
– Миссис Мак, – спросил я, – а кого вы знаете?
– Я знаю тут нескольких миленьких дамочек. Каких ты любишь? Толстушек или худышек? Брюнеточек или светленьких? Какие постарше, они самые лучшие штуки знают, зато те, что помоложе, еще мхом не обросли. Какую выберем, мистер Уэбб?
Я спросил миссис Мак, не знает ли она такую, что не слишком молода и достаточно опытна в своей профессии, но и не слишком стара.
– Да уж, вы ведь не мамашу свою здесь найти хотите, не так ли, мистер Уэбб? Ждите нас тут. И выпейте еще виски. Если клиент девушку берет, стаканчик виски за мой счет идет.
Миссис Мак поспешно выскочила в переднюю дверь; она низко склонялась к земле и движения ее были довольно медленны, однако она обладала достаточной подвижностью и, когда дверь закрывалась за ее обширным, рыхло колеблющимся задом, почему-то показалась мне похожей на большого суслика, скрывающегося в своей темной норе.
Через четверть часа миссис Мак вернулась с молодой женщиной.
– Вот это – Дженетта, – сказала она. – Хорошенькая, правда ведь? Родом из Нью-Йорка, верно, милая? Сюда приехала, чтоб поближе к своему деду быть.
Я поклонился, а молодая женщина сказала с удивившей меня смелостью:
– Ваша комната с какой стороны? Я первая поднимусь, приведу себя в порядок.
Это замечание прозвучало для меня так необыкновенно – я не мог представить себе женщину, старающуюся ради меняпривести себя в порядок, что бы это ни означало, – что я не мог произнести ни слова и только указал на лестницу. Миссис Мак сказала:
– Вторая комната на самом верху. Поторопись, милая. Господь и без того создал тебя красивой.
Я немного посидел, ошеломленный, видимо, не только красотой Дженетты, но и откровенностью миссис Мак: мне никогда еще не приходилось видеть женщин, ведущих себя столь раскованно и самоуверенно. Я вдруг осознал, что, кроме моей матушки, я фактически не был знаком с женщинами, разве что шапочно – здороваясь с ними на улицах Ханувера. Вплоть до этого момента я полагал, что женщины бывают совсем не многих разновидностей: нежные девственницы, трудолюбивые жены, угасающие вдовы и, конечно же, шлюхи с черными душами. Разумеется, встречались мне и другие, никак не подпадавшие под эти категории, но мир представлял их мне или, точнее, я сам их себе представлял весьма упрощенно. Короче говоря, меня моментально ошеломила мысль о том, как невероятно сложна женщина.
Когда я вошел в свою комнату, Дженетта стояла перед зеркалом, разглядывая себя. На ней было что-то вроде ночной рубашки, которая показалась мне и неудобной для сна, и вообще ни на что не пригодной.
– Вы не замерзли? – спросил я.
Она обвила мою шею своими прелестными длинными руками и ответила:
– Я не замерзну.
То, что затем последовало, было обычным для встреч такого сорта, но я должен отметить, что в этих усилиях ведущей была Дженетта, вводя меня в круг наслаждений, каких я никогда не ожидал испытать на земле и даже не подозревал, что такое возможно. Она оставалась со мною всю ночь, чему ценой была весьма значительная часть денег, отложенных на мою поездку, что не могло меня не встревожить. Однако я решил, что на то, чтобы мое счастье продлилось до зари, стоит потратить все, чем я владею в этой жизни. Когда взошло солнце, я не нашел в себе сил сказать Дженетте «прощай» и предложил ей поехать вместе со мной.
– В Огайо? – рассмеялась она. – Ох ты, вот ведь что удумал. Ну нет! У меня же тут муж со мной живет.
– Но миссис Мак говорила, что ты к деду жить приехала?
– Так это я мужа моего так зову – он у меня старый очень. Он сейчас небось уже завтрак свой ждет.
Она выпрыгнула из постели, оделась и ушла так же деловито, как появилась, а я уткнулся лицом в подушки – вдыхал ее сладкий запах и, боюсь признаться, дал волю слезам.
– Миссис Мак, – рыдал я, – со мной случилось что-то ужасное и прекрасное! Я полюбил Дженетту! Я должен опять ее увидеть.
– Ну вот и хорошо, вот и ладненько. Только я уже тыщу раз это слыхала. Боитесь, такое с вами больше никогда не случится? Так я вам обещаю – случится, и не раз, и не два. И разве вам не пора в дорогу отправляться, а, мистер Уэбб? Разве вы мне не говорили, что вас ваша матушка в Огайо ждет не дождется? Спасибо вам большое, милый вы мой, только давайте-ка отправляйтесь подобру-поздорову прямо сейчас. Прощайте!
Тут миссис Мак быстренько вывела – как вымела – меня за порог, в сад, и захлопнула дверь. Я остался стоять на солнцепеке, в отчаянии и замешательстве.
Поскольку я механик и способен мыслить логически, а также потому, что льщу себя надеждой, что решаю проблемы большею частью путем тщательного анализа, я вскоре уговорил себя пройти через сад миссис Мак и выйти за ворота, ни разу не взглянув назад. Только ведь голове вовсе не надо оборачиваться, а глазам глядеть назад, чтобы сердце оставалось там, откуда ты ушел.
Вот так, с томлением в душе, я приехал в Кертланд. В первый вечер матушка устроила праздничный обед с запеченным окороком и светлым бисквитом.
– Утром я поведу тебя в город, познакомлю с Пророком, и он даст тебе работу в одной из мастерских. Что же ты бисквит не доел? Ну-ка, доедай, я для тебя его пекла!
Есть некое утешение в том, что люди остаются такими, какими ты их знаешь.
Оказывается, матушка несколько преувеличила, описывая ситуацию. В Кертланде действительно была нужда в колесных мастерах, но Джозеф пригласил десятки людей, чтобы заполнить рабочие места. Я получил место младшего подмастерья в одной из его каретных мастерских и теперь зарабатывал гораздо меньше, чем в Ханувере. «Ну, во всяком случае, ты теперь рядом со мной», – вздохнула матушка, всячески демонстрируя материнскую обо мне заботу.
По воскресеньям, практически не имея других занятий, я сопровождал матушку на воскресную службу, которую отправлял Пророк, хотя я еще не стал членом сообщества Святых Последних дней. Я все еще сохранял скептицизм в отношении к ним, но Джозеф Смит поражал меня необычайностью своей личности. У него были большие, широко раскрытые синие глаза и вид человека, хорошо сознающего свое место в Истории. Мне хватило одного посещения воскресной службы, чтобы понять, какую власть он имеет над своими последователями. Если бы он не был христианином, он вполне мог бы оказаться чародеем, колдуном – так велико было его умение влиять на людей, подчиняя их своей воле.
«Взгляните вокруг себя! – говорил он в одно воскресное утро. – Взгляните вокруг и скажите мне – что вы видите? Разве не видите вы азартные игры, пьянство, мошенничество, распутство, творящиеся повсеместно в нашей стране? Не видите, что Грех разгуливает по улицам в одежде благородного джентльмена и в цилиндре, да еще с милой красавицей в платье, тонком как паутинка? Видите? А вот я – не вижу. Нет, я вижу на наших грязных улицах то, чего там нет: сочувствие, заботу, любовь. Когда я оглядываюсь вокруг, я вижу, как сосед пренебрегает соседом, как муж оскорбляет жену, как чадо покидает родителя. Таково Великое Отступничество. Ибо Христос учил нас любить, и так случилось, что Он возвратился в Его Откровении, чтобы воссоздать любовь на нашей земле. Такова Истина, как она ведома мне, как Он открыл ее мне».
Я прожил в Кертланде целых четыре месяца, прежде чем пришел к решению, что мое будущее связано с Джозефом и его Церковью. Несмотря на высокое положение, какое моя матушка занимала среди дам, составлявших кертландское общество и его кружки, сам я был всего лишь рабочим-Немормоном. Меня держали на работе, пока в городе было дело, которое иначе осталось бы несделанным, но я вполне мог предвидеть такие времена, когда здесь будет достаточно Святых, чтобы обеспечить работниками все каретные мастерские. Джозеф управлял Кертландом как теократией, и город был разделен на четко разграниченные общественные слои: деление это основывалось на вере. Самым лучшим из Немормонов полагалось гораздо меньше, чем самым худшим из Святых. В связи с этим и начало разрушаться мое противостояние учению Джозефа Смита. Я уважал его призыв к любви. И еще более горячо я откликнулся на его призыв к способным и знающим людям.
Примерно в это время – шел 1834 год – в один прекрасный день, уже перед вечером, на пикнике на берегу Шагрина я встретил Элизабет. Она бежала в шуточных женских гонках, и одна ее нога была привязана к ноге другой молодой женщины. В качестве приза предлагался металлический значок с выгравированным на нем именем победительницы. Работу по металлу должен был выполнить я. Я стоял в конце беговой дорожки, ожидая, чтобы победительница торжествующе прислонилась грудью к финишной ленточке, когда впервые в жизни увидел Элизабет. Более всего меня поразило различие между нею и женщинами, находившимися поблизости от нее. Она не выделялась ни красотой, ни хрупкостью, не казалась ни слишком скромной, ни полной коварства. Солнце окрасило ее лицо в восхитительные смуглые тона августовского персика. Ее медлительный и осторожный взгляд был задумчив. Я разглядел, что эта женщина молода, но она держала себя с достоинством, в ее внешности виделись прямодушие, надежность, честность, и казалось, что ей вовсе незнакомы многие уловки, притворство и жеманство, к которым, как известно, прибегают женщины, рисуясь в присутствии неженатых мужчин. Голубое платье Элизабет приоткрылось у шеи, дав мне незабываемую возможность увидеть на миг розовое тело. Мое самое первое впечатление о ней было таково, что я распознал в ней женщину, которая понимает собственную душу. И в то время, и сейчас ничто в друге не могло бы сильнее привлечь меня, чем это понимание.
Я смотрел на Элизабет через все поле, пока она прилаживала веревку, привязывавшую ее ногу к ноге партнерши – пухленькой, густо напудренной девушки, сильно вспотевшей на жаре.
По хлопку пистолета Элизабет и Марта бросились бежать, словно чудное колченогое животное, глаза их сверкали сквозь летнюю дымку. Когда Элизабет взглянула вперед, на финишную ленточку, наши глаза встретились – и именно в тот момент я все понял. Все кругом прыгали от возбуждения, но только не я. Я стоял неподвижно, пристально наблюдая за ней. И вот две молодые женщины, обогнав остальных, прорвались через финишную ленточку с такой силой, что упали в мои объятия. После того как, сняв с них путы, я отсоединил их друг от друга, я оказался один на один с Элизабет, но не был способен вымолвить ни слова. Это она предложила, чтобы мы с нею пошли пройтись.
Мы прошли в поле, подальше от пикника. Пока мы шли, я набрался храбрости и крепко взял Элизабет под руку. Подвел ее к упавшему дереву, чей ствол был весь изрезан инициалами, и смахнул с него пыль. Как мне хотелось, чтобы у меня был большой дом, где я мог бы ее принять от всей души, где была бы гостиная с глубоким мягким креслом и лишние спальни, ожидающие гостей!.. Я знал: со временем все это будет, и, может быть, с ее помощью. Так я ей и сказал. Когда день уступил место сумеркам и с травы поднялись комары, я заключил Элизабет в объятия. Когда же на поле спустилась вечерняя синева, я ее поцеловал. Я не собирался целовать ее еще раз, но потерял контроль над собой. Мне очень хотелось бы сказать, что нас свела воля Христа и Джозефа Смита или еще какая-то мистическая сила, но я последую установленному мною здесь правилу быть честным: никакая более благородная сила, кроме силы желания и первых, рвущихся наружу ростков любви, не заставляла нас упасть на траву. Ощущая под собой ее тело, с сердцем, бьющимся в унисон с ее сердцем, я понимал: мы поженимся. Я знал: эта женщина не покинет меня утром.
Некоторое время мы с ней лежали рядом на траве. На краткий миг выражение ее лица показалось мне совершенно отсутствующим, будто она ушла от меня, ее мысли уплыли далеко прочь.
– Скажи мне, о чем ты думаешь, – попросил я.
– Ты ведь ничего обо мне не знаешь.
А я ответил ей:
– Ты ничего не знаешь обо мне.
Тогда мы заговорили о нашем будущем, словно то, что предшествовало, было вовсе не важно, словно благодаря соединяющей силе нашего слияния мы с ней могли предопределить все, что ждало нас впереди. У нас оказались общие мечты: брак по любви, дети – много детей, большой каркасный дом и семейное имя, поднимающееся все выше – но только в сообществе Святых.
Элизабет говорила о вечном спасении, признавалась в своей любви к Джозефу Смиту. Когда она говорила, лицо ее светилось, точно зажегся фонарик.
– Я никого никогда не любила так, как Джозефа. Но есть кое-что такое, что тебе нужно знать.
И она стала рассказывать мне о своей жизни до обращения, и в голосе ее не звучало ни нотки стыда. Когда Элизабет окончила свою повесть, она спросила, не беспокоит ли меня ее прошлое.
– На самом деле, – ответил я, – твое прошлое нисколько не отличается от моего.
– Это неправда. Для тебя прошлое – в прошлом. Для меня же мое прошлое – со мной, в моем сыне Гилберте.
– Я хочу с ним познакомиться. – Она прижалась щекой к моей груди, и я пообещал ей любить ее сына. – Когда мы сможем пожениться? – спросил я.
– Боюсь, что не сможем.
Я почувствовал себя раздавленным, точно так, как это было с Дженеттой. В отчаянии я спросил: почему же нет?
– Ты ведь не Святой.
Для Элизабет все было очень просто. Я же был готов на все, чтобы обладать ею. Я хотел, чтобы она была моею, была для меня, была со мной каждую ночь, до конца моих дней. Простите мне словесные излияния, но если читающий – человек искренний, он меня поймет.
На следующий день Джозеф окрестил меня в излучине Шагрина. Не могу сказать, что, когда он держал меня под бегучими водами потока, я почувствовал, как что-то передается от него ко мне, как это описывали мне другие. Они сравнивали это с ударом молнии, пронизавшей все тело, настолько это ощущение было неожиданным и мощным, полным ярости, какая может исходить лишь от Бога. Что касается меня, то я ничего не почувствовал, кроме холодной воды и липких пальцев водорослей у себя на шее. Только и всего. Совершенно земные чувства. По названию я теперь стал Святым. Мои побудительные мотивы тоже были совершенно земными: я хотел жениться, и мне хотелось добиться успеха. Я верил в Бога и в христианские добродетели, во всем остальном я был далеко не уверен. А сейчас, когда я возвращаюсь мыслями ко всему, что произошло, и к тем ошибкам, что я совершил, я уверен в чем бы то ни было еще менее. Когда я читаю и перечитываю итоги своей жизни, как описала их моя дочь в книге «Девятнадцатая жена», я теряю уверенность почти во всем, особенно и более всего в себе самом и в своей вере.
Мы с Джозефом выбрались на берег реки мокрые и дрожащие. Меня ожидала матушка, чья жизнь, хотя я не мог тогда знать об этом, уже подходила к концу, и Элизабет, вся золотившаяся на солнце. Мы с ней поженились на следующий же день, и она оставалась моей единственной женой целых одиннадцать лет. Если бы мне в тот день сказали, что в будущем я возьму себе еще одну жену, а потом и других, я поклялся бы, что это неправда. Я уверял бы, что такая Судьба для меня невозможна. Как и большинство мужчин, я верил, что мое сердце никогда не подвергнется ни коррозии, ни порче.
