Текст книги "19-я жена"

Автор книги: Дэвид Эберсхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА
Глава восемнадцатая
Вера в Браке

В первую годовщину нашей свадьбы Бригам переселил меня вместе с мамой и сыновьями на лесную ферму Форест-Фарм – в его сельскохозяйственные угодья, расположенные к югу от города.

«Я знаю: тебе не очень-то нравится твой маленький коттедж, – сказал он. – Многие говорят, что Форест-Фарм – это одно из самых красивых мест во всей Юте. Думаю, ты убедишься, что мальчикам будет хорошо там, на земле. Что касается тебя… Я потратил на этот дом двадцать пять тысяч долларов. Там два этажа, не считая подвала. Если это тебя не устроит, тогда, Господи прости, я не знаю, чем еще тебе угодить». Он говорил правду: дом был построен в готическом стиле, с остроконечной крышей, в форме двойного креста. Он стоял на прекрасном плоском участке плодородной земли, окруженный целым садом ореховых деревьев, и из его окон открывался широкий вид на горы. Казалось, это одно из лучших мест в Дезерете, где я могу вырастить своих сыновей.

Чего я не знала и о чем Бригам до переезда мне не сообщил, было то, что большинство дел на ферме теперь не просто подпадало под мою ответственность, но и падало на мои плечи. Форест-Фарм служила для Бригама продовольственной кладовой. Каждый день она поставляла свежее молоко, яйца, масло, овощи и разные виды мяса десяткам его жен и детей. Каждый день, еще до рассвета, я поднималась, чтобы взяться за работу в коровнике, и заканчивала, когда солнце уже давно село. Мама вставала и ложилась тогда же, когда и я, занимаясь домом, готовя еду для тридцати работников Бригама, обрабатывавших поля свеклы и люцерны, трудившихся в шелкопрядной червоводне и пасших тысячу голов его племенного скота. Когда завершалось одно дело, меня ожидали еще пять других. Конец одного дня просто приносил начало другого.

– Мне никогда в жизни еще не приходилось работать так тяжело, – сказала я как-то маме.

– Ты не знаешь значения этого слова.

У мамы на такие вещи был взгляд, свойственный всем Пионерам-Первопоселенцам: испытания, выпавшие на долю первоначальных Святых, никогда не могут быть превзойдены. Если говорить о труде и тяготах, я не сомневаюсь в том, что она была права. Но даже если так, работа на ферме угнетала мой дух.

– А ты хоть когда-нибудь задумывалась, почему мы все это делаем? – спросила я у мамы.

Лицо у мамы как бы застегнулось на все пуговицы. Его выражение подразумевало лишь одно: «Нет смысла задавать вопросы о воле Божьей». Моя мать – умная женщина с большим жизненным опытом. Она знала множество самых разных людей. Когда теперь меня спрашивают, как же случилось, что я такое долгое время продолжала верить в учение Церкви Мормонов, я говорю о маме. Дорогой Читатель, позволь мне сказать тебе вот что: Любовь и Доверие – сиамские близнецы, неразделимые, как Чанг и Энг. [104]104
  Чанг и Энг Банкер(1811–1874) – знаменитые сиамские близнецы, сросшиеся в области грудины, прожившие неразделенными более 60 лет и имевшие – каждый – жену и детей.


[Закрыть]Я любила свою мать и доверяла ее суждениям гораздо более, чем доверяла своим собственным. Каждый раз, когда тяжкий камень сомнения ложился мне на сердце, мама вдребезги разбивала этот камень своей любовью.

Время от времени Бригам заезжал на ферму проинспектировать ее работу и посетить меня. Проводя время с мужем в моей комнате наверху, я слышала, как играют во дворе сыновья, раскачиваясь на канате, укрепленном на большой акации. Когда приезжал Бригам, они шумели громче обычного, крича так, как никогда не кричали в его отсутствие. Лежа в объятиях мужа, я представляла себе, что каждый из них кричит мне: «Мама! Я о тебе не забыл!» За эту мысль я держалась во время посещений Бригама. Так мне удавалось выбросить его из головы, даже когда он был так близко.

Каждую неделю мы ездили в Солт-Лейк на воскресную службу, чтобы подкрепить свою веру. Служба в церкви длилась несколько часов, а с послеполуденными собраниями все вместе занимало б о льшую часть дня. Кое для кого из Святых это представлялось также возможностью показать себя в обществе: некоторые женщины так гордо щеголяли в нарядных платьях, будто они были сшиты из покровов самого Христа. Некоторые мужчины – разумеется, далеко не все – хвастали своими успешными сделками, и богатыми урожаями, и новыми женами. Я понимаю – такой род тщеславия свойствен по воскресеньям не только Святым. Повсюду, где верующие собираются на богослужение, кто-то всегда стремится щегольнуть перед другими.

В это время я стала задаваться новыми вопросами. Я думала о людях по всей стране, да, в общем, по всему земному шару, от самого римского папы в высокой тиаре до тюрбаноносного халифа у турок. Они обращались к своим приверженцам и несли им – каждый на своем языке – свод непреложных истин, многие из которых были теми же, что проповедовал нам Бригам. Как могут столь многие люди претендовать на то, что владеют ключом к Истине Господней? Тогда я не была способна внятно сформулировать этот вопрос или другие, подобные ему, во всяком случае так, как сформулировала сейчас, на этой странице. Но вопросы возникали, формируясь, как, по моим представлениям, формируется жемчужина, медленно и с трудом становясь правдой. Это было почти неощутимое чувство, однако по воскресеньям я замечала, как оно шевелится во мне где-то внутри, в самой глубине души. Пройдут годы, прежде чем я сумею вполне распознать эту жемчужину.

Более всего в уме моем запечатлелась одна из проповедей. Прошло много недель с тех пор, как я получала какие-либо известия от мужа. Моя повседневная жизнь была заполнена таким количеством разнообразных дел, что многие дни проходили без того, чтобы имя или образ мужа хоть раз пришли мне в голову. Со временем Бригам превратился в фигуру весьма отдаленную, подобно тому как далеки от нас известные люди в Вашингтоне. Разумеется, мы знаем об их существовании, ибо мы читаем их заявления и произнесенные ими речи. Однако многим из нас они представляются не более живыми, чем древнеримский государственный деятель, описанный в учебнике истории, представляется сегодня студенту. Таково было мое доброе мнение о собственном муже, когда в одно прекрасное воскресенье он принялся проповедовать о своих женах:

«Сказать ли вам теперь слово о том вопросе, который беспокоит большинство наших мужчин и женщин? Об истине, какую взыскуют большинство наших Братьев и Сестер? Открыть ли вам, какие расследования занимают более всего ваши мысли? Мне все это известно, ибо я много путешествую по Территории, заезжая в самые отдаленные колы, чтобы приветствовать верующих, где бы они ни были. И где бы это ни было, до меня всегда доносится тот же самый вопрос. А теперь я поделюсь им с вами. «Брат Бригам, – спрашивает меня искренний мужчина или искренняя Сестра, а иногда даже искреннее дитя, – Брат Бригам, скажи мне, сколькими миссис Янг ты обладаешь? Сколько женщин спят ночью в Львином Доме? Сколько раз был ты запечатлен?» Господи, да неужели это самый глубокий вопрос, какой вы можете обратить ко мне? Вы свободны задавать мне любые вопросы, спрашивать меня обо всем, что занимает ваш ум, и тем не менее именно это – первое, что срывается с ваших уст. Как хотел бы я, чтобы вы спросили меня о чем-то ином. Брат Бригам, как мне узнать, праведно ли я живу? Служу ли я Царствию Небесному? Люблю ли я жену свою? Люблю ли я мужа? Люблю ли я свою дочь или своего сына? Брат Бригам, чего хочет от меня наш Отец Небесный? Как мне узнать, Божье ли я дитя? Братья, Сестры, Святые, где бы вы ни были, – почему же не эти вопросы и не многие другие, подобные им? Почему же не просвещенные вопросы о служении, о смирении, о религиозном рвении? О том, как зло всюду побеждается миром? Почему не об изучении Евангелия? Не об Откровениях? Почему никогда я не слышу вопроса: Брат Бригам, скажи, как мне стать настоящим Святым? Вместо этого непрестанно: расскажи мне про свою постель! Прислушивайтесь к своим словам, ибо в них – вся правда о вашем духе, и такими они и пребудут».

Эта проповедь, надолго оставшаяся в памяти у многих и еще до этого распечатанная, дала положительный эффект, утихомирив критиков Бригама. Она вооружила его защитников необходимой риторикой для ответов на многие вопросы по поводу полигамии. Она вызвала у многих людей, чье любопытство было вполне естественным, чувство, что они чуть ли не богохульствуют, задаваясь вопросами о таких вещах. Она перенесла злодеяние с Бригама на его оппонентов. К концу проповеди его столь впечатляющие слова окончательно стерли вопрос: «Брат Бригам, а действительно, сколько у тебя жен?» – из памяти тысяч Святых Юты.

Что же касается меня, эти прекрасные слова весьма послужили бы укреплению моей угасающей веры, будь они хотя бы наполовину правдивы.

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА
Глава девятнадцатая
Мое Пробуждение

Мы прожили на ферме Форест-Фарм уже более трех лет, когда однажды от Церкви явился представитель и объявил нам с мамой, что в наших услугах более нет надобности и что утром за нашими пожитками прибудет фургон. Я не знала этого человека. Это был один из многих вышколенных, энергичных молодых людей, работавших при Церковной администрации. Он сообщил мне, что меня переселяют в новый дом в городе, а маму отправляют домой.

– Домой? – спросила мама. – Куда домой?

Молодой человек просмотрел письмо, но не смог найти ответа на этот вопрос.

– К вам домой, как я предполагаю.

– Тут нечего предполагать, мой мальчик.

Лицо молодого человека сияло юношеской свежестью, которая никого не заботит, пока не исчезнет. Не знаю, о чем он думал, к чему стремился, как глубока была его вера, но я могла себе представить, что он мечтал о богатстве и о доме, достаточно большом, чтобы вместить много жен. А почему бы и нет? Конечно, многие мужчины в Дезерете оставались верны и преданы своей первой и единственной жене. Семейная жизнь рядового человека здесь не отличалась от семейной жизни рядового человека в Вавилоне. [105]105
  Вавилон– Вавилоном мормоны Дезерета называли общество за пределами влияния своей церкви.


[Закрыть]Однако среди церковных лидеров, как и среди правителей Территории Юта – а это были одни и те же люди; среди тех, кто управлял промышленностью и земельными ресурсами, а также распределением воды; кто занимал высокие посты в милиции и полиции; кто распоряжался поставками продовольствия и охранял дороги между поселениями; среди людей, заведовавших почтой и среди судей, что правили с судейской скамьи, – среди всех этих людей многоженство было распространенным и любимым обычаем. Разумеется, этот юноша, служивший представителем Бригама в таком сугубо личном деле, желал бы того же самого и для себя. Я сказала ему, что завтра утром буду готова.

На следующий день я с мальчиками поселилась в большом, красивом доме готического стиля, построенном из светлого необожженного кирпича, рядом с Храмом. Самой замечательной чертой этого дома было великолепное витражное окно с изображением золотого улья, окруженного лилиями и роскошными плодами. (Со времени моего отступничества это окно стало известным и привлекает любопытствующих посетителей Дезерета, ибо многим людям хотелось бы хоть одним глазком взглянуть на мое прежнее обиталище, а это уникальное окно подтверждает, что я и правда когда-то обитала там, внутри.) Должна – из справедливости к Бригаму – признать, что мой новый дом был просторен, чист и в очень многих отношениях приятен, и, что важнее всего, он был мой. Мне было бы невозможно жаловаться на такое прекрасное жилье, если бы две несообразности не омрачали мои дни в этом доме. Во-первых, маме не разрешалось жить там со мной. Бригам заявил, что не может больше позволить себе ее содержать, а ведь ее содержание вряд ли требовало хоть сколько-нибудь значительной суммы.

Второй несообразностью было отсутствие при доме колодца, что заставляло меня брать воду из колодцев соседей. Я старалась распределить эти заимствования поровну между ними. Брала с собой Джеймса и Лоренцо, чтобы можно было за один раз набрать побольше воды. Я всегда мучилась от стыда, когда приходилось стучать в соседские двери с ведром в руке, униженная силой обстоятельств, приведших меня к этому моменту, заставивших попрошайничать на глазах у моих сыновей.

Когда Бригам навестил мой коттедж в первый раз, он сообщил, что привез дурные вести.

– Боюсь, мои доходы уже не те, что прежде, – сказал он. – У всех нас они сейчас снижаются… Придется мне сократить твое содержание.

– Сократить? Насколько?

– Боюсь, что мы сократим твое содержание совсем.

– Ты совсем ничего мне не будешь давать?

– Почему же ничего? Ты останешься жить в этом доме без арендной платы и будешь по-прежнему получать продовольствие в Семейном магазине.

Здесь я должна выполнить обещание, данное мною в самом начале этой книги. Я поклялась, что не умолчу о подробностях, какие вызывают наиболее острый интерес Читателя. Мой опыт чтения лекций, где бы они ни проходили, кто бы ни сидел в зале передо мной, свидетельствует о том, что задаются одни и те же вопросы. Эти вопросы трудно задавать в присутствии равных тебе участников собрания, но раньше или позже какая-нибудь отважная душа – чаще всего это бывает женщина – решается спросить. И тогда наступает великое облегчение в рядах присутствующих, ведь удовлетворено любопытство, мучившее каждого из них. Никогда не приходилось мне рассказывать свою историю без того, чтобы кто-то не задал вопроса о супружеских отношениях между Бригамом И мной. И теперь я удовлетворю ваше любопытство, сообщив, что эти отношения между Бригамом и мной прекратились за какое-то время до окончания третьего года моей жизни на ферме Форест-Фарм.

Теперь я поняла, что наши изменившиеся отношения обойдутся мне дорогой ценой. После того как Бригам выселил меня с фермы, я превратилась, как и множество других полигамных жен, более не посещаемых им по расписанию, всего лишь в финансовую обузу.

– Как же я смогу прокормить своих сыновей?

– Разведи огород. Работай иглой на заказ. Или бери белье в стирку.

– Брать белье в стирку! Мне приходится ходить по всей улице с ведром в руке, выпрашивая воду у соседей. Ты не знаешь… Нет, ты представить себе не можешь, каково мне просить эту воду! У этих людей… у этих добрых людей не хватает решимости выгнать меня с порога. Но ведь они тоже тяжело работают. А колодец не так уж глубок. С какой стати они должны делиться со мной своей водой?

– Да с такой стати, что они – Святые и им хорошо бы помнить, кто привел их сюда.

Его отвратительная злобность выплеснулась наружу. Она сочилась из него каплями пота, яростью и всепоглощающей ненавистью ко всему, что он видел перед собой. Пророк утратил свое величие, превратившись в раздражительного тучного старика. Его словно вынесло из моего дома. В тот момент я никак не могла подумать, что он больше никогда в нем не появится.

Чтобы облегчить свое финансовое положение, я решила брать жильцов. С той поры, как несколько лет назад завершилась прокладка железной дороги, Немормоны стали приезжать в Дезерет в таких количествах, каких мы никогда не видели ранее. Отелей, для того чтобы разместить приезжих, не хватало, и очень быстро среди Святых распространился обычай сдавать комнаты этим новым постояльцам на короткое и на более долгое время. Такая эволюция была очень странной для нашей столь изолированной Территории: Святые, никогда не знавшие ничего о внешнем мире, вдруг стали делить свои дома с вавилонскими чужаками. Конечно, каждый Святой Дезерета воспитывался на россказнях о порочности Немормонов: их богослужения фальшивы, они постоянно совершают прелюбодеяния, они пожирают своих младенцев! Хотя я верила не всем этим басням, у меня осталось общее впечатление, что я никогда не смогу доверять Немормону. В конце концов мой пустой кошелек одержал победу над моими предубеждениями, и я поместила объявление в газете «Дейли трибюн».

Первым человеком, откликнувшимся на объявление, оказался майор Джеймс Бертон Понд, ранее служивший в Висконсинском Третьем кавалерийском полку, сторонник Джона Брауна, [106]106
  Джон Браун(John Brown, 1800–1859) – один из первых белых борцов за освобождение негров-рабов, один из руководителей левого крыла аболиционистов, защитник и участник партизанской борьбы за отмену рабства.


[Закрыть]а теперь работавший репортером в самой «Дейли трибюн». Он явился ко мне в дом в полной форме, при сабле с серебряной рукоятью.

– Комната еще свободна?

– Плата – три доллара в неделю, – ответила я. – Включая питание. Стирка оплачивается дополнительно. Вам придется полюбить детей. У меня два сына – Джеймс, которому девять, и Лоренцо, ему восемь. Они хорошие мальчики, но они – мальчики и порой шумят. Вы можете собираться здесь или на террасе, но не на кухне и не в столовой. Гости должны покидать этот дом к десяти часам, а если вы… – Я замолкла, потому что майор Понд очень странно на меня смотрел. – Что-нибудь не так?

– А вы действительно миссис Янг?

Я ответила, что его информировали совершенно правильно.

– С чего это вдруг вы сдаете комнаты?

– У меня есть свободные комнаты и нет доходов. Я лучше буду брать жильцов, чем подвергать лишениям моих сыновей.

– А что же ваш муж?

– Вы хотите посмотреть комнату, майор Понд, или нет?

Судья Элберт Хейган, бывший полковник армии конфедератов, [107]107
  Конфедераты– Конфедерация 11 южных штатов, отошедших от США в 1860–1861 гг.; тж. сторонники Конфедерации и солдаты армии Конфедерации в 1861–1865 гг.


[Закрыть]человек умудренный в юридических вопросах и юрисконсульт по горному праву, с женой, миссис Хейган, стали моими следующими постояльцами. Судья Хейган жил б о льшею частью в Калифорнии, но его экспертные познания в области горного права заставляли его приезжать в Солт-Лейк на длительное время. Он показался мне, во всяком случае поначалу, добрым человеком с легкими как пух волосами и осторожным ртом, прячущимся в пушистой белой бороде. Миссис Хейган была, на мой взгляд, самым подходящим существом для такого мужа. Она была широка во всех смыслах этого слова, включая изобильную грудь над щедрым сердцем. Характер их отношений стал для меня открытием. Судья Хейган не упускал малейшей возможности поблагодарить жену, похвалить ее ум, порадоваться ее присутствию. По десять раз в день он произносил: «Я самый счастливый человек на земле» – и опускал ладонь на мягкий зад жены.

Так, менее чем за неделю, мой дом совершенно преобразился. То, что все трое моих жильцов оказались Немормонами, было результатом совпадений и обстоятельств того времени, а вовсе не сознательным намерением с моей стороны.

Вечерами Судья Хейган с женой, а с ними и майор Понд любили собираться и беседовать у меня на террасе. Они приглашали друзей и знакомых, умных, живых мужчин – адвокатов, журналистов, историков и других знающих людей – Немормонов, – которые чаще всего приводили с собою своих ярких и живых жен. Эти женщины, многие из которых носили свободные (и запретные!) прически, так что волосы каскадом падали им на плечи, знали о каждом сюжете не меньше своих мужей. Почти каждый вечер за окном моей гостиной проводился семинар о разных идеях и о философии. «Есть у вас какие-либо соображения насчет модоков?» [108]108
  Модоки( англ.Modocs) – индейское племя, обитающее в США на границе штатов Калифорния и Орегон, а также в Оклахоме. Название племени на языке модоков означает «южные». В 1872–1873 гг. между ними и войсковыми частями США шла т. н. Модокская война за право племени жить не в резервации, а на своих исконных землях.


[Закрыть]– мог, бывало, спросить Судья Хейган, тем самым положив начало долгому обмену мнениями, согласиям и несогласиям. Участвовал каждый, включая и женщин, чьи высказывания по всем вопросам выслушивались с равным уважением.

Каждый вечер, работая на кухне, я прислушивалась к этим разговорам. Мытье посуды я всегда терпеть не могла, но особенно в эти вечера, когда плеск воды и звяканье столовых приборов заглушали какое-нибудь важное слово в беседе. Я стала часто подпирать оконную раму деревянным бруском, чтобы высказываемые идеи доносились в кухню более четко. Как мне хотелось присоединиться к моим постояльцам! Но я понимала, что мне этого делать нельзя. Однажды вечером Судья Хейган сказал:

– Чем более я узнаю о полигамии, тем больше презрения она у меня вызывает. Меня во многом восхищает Бригам, но в этом отношении ему надо бы вести себя поосторожнее. Всякий знает – бесконтрольный фитилек может весь дом спалить.

– Больше всего, – откликнулась миссис Хейган, – я думаю о детях.

– Интересно, – продолжал Судья Хейган, – кто-нибудь хоть раз встречал кого-нибудь из полигамной семьи – будь то мужчина или женщина, – кто чувствовал бы себя счастливым? Я хочу сказать – по-настоящему счастливым?

– А что, по вашему мнению, значит быть счастливым? – спросил майор Понд.

– Что, по его мнению, значит быть счастливым? – вмешалась миссис Хейган. – Это значит – быть счастливым. Счастливым: веселым, радостным, везучим, полным надежд. Счастливым!

– Я всего лишь спрашиваю, миссис Хейган. Я не выступаю в поддержку. Они, разумеется, верят в то, что таков их пропуск на Небеса. А если бы вы верили в это – я хочу сказать, если бы вы по-настоящему верили в это, то есть, я имею в виду, верили бы в это, как верите в то, что завтра взойдет солнце и небо будет голубое, – разве тогда вы не были бы счастливы, пусть даже несколько лишних жен причиняли бы вам некоторое неудобство или унижение в этой, теперешней жизни?

– У меня идея, – сказала миссис Хейган. – Давайте не будем заниматься праздными спекуляциями, когда у нас есть такой эксперт-свидетель, как миссис Янг.

Не прошло и нескольких секунд, как она уже появилась на кухне и упрашивала меня присоединиться к их беседе. Я объясняла ей про посуду и задержавшуюся в печи буханку хлеба, но миссис Хейган осталась непреклонна.

Помимо Судьи, его супруги и майора Понда, в тот вечер на террасе был еще преподобный мистер Страттон, методистский священник. Он был первым представителем чуждой религии, какого я когда-либо знала. На протяжении всей моей жизни Бригам, Апостолы, Епископы, Старейшины – каждый, кто по должности своей был обязан обладать знанием, – убеждали меня, что необходимо оберегать свой кошелек и самое себя, если я вдруг окажусь в окружении Немормонов. «Но преподобный, священник, проповедник, человек из духовенства (как и они сами) – это дьявол на нашей земле» – так меня предостерегали с самого детства.

И вот теперь преподобный Страттон поднимается с качалки, на которой сидел, чтобы пожать мне руку.

– Не примете ли вы участие в нашей беседе, миссис Янг?

Собравшиеся глядели на меня с доброжелательным любопытством. Мне очень хотелось раскрыться перед ними, рассказать им о том, что я видела. В то же самое время я испытывала давнее чувство долга, требовавшего защитить мою веру.

– Все это довольно сложно, – ответила я. – У этого спора много разных сторон.

– Не чувствуйте себя обязанной отвечать нам, – сказала миссис Хейган.

– Это так бестактно с нашей стороны, – извинился преподобный Страттон. – Ну как же, ведь это вовсе не наше дело.

– Простите, пожалуйста, – сказала миссис Хейган. – Мы не имели в виду сделать из вас опытный образец.

Я приняла эти извинения и покинула их компанию, хотя мне страстно хотелось рассказать им все, что я знала.

На следующий день преподобный Страттон прислал мне свою визитную карточку с приглашением посетить его и миссис Страттон в любое удобное мне время. Две недели я хранила эту карточку у себя в кармане, то и дело дотрагиваясь до нее пальцами, когда занималась своими делами, и поглаживала выпуклые буквы так часто, что они стали стираться к тому времени, когда я решилась нанести им визит.

Страттоны жили в нескольких кварталах от меня, в новом районе, где группами селились Немормоны. Это была чуждая страна, куда еще не ступала моя нога. Я оставила сынишек с миссис Хейган и отправилась пешком к Страттонам, выбрав кружной путь из осторожности, чтобы не попасться на глаза какому-нибудь соглядатаю. Наши отношения с Бригамом разрушились настолько, что он вполне мог, по моим представлениям, установить за мною слежку, чтобы шантажировать меня свидетельствами об измене. Путь, на который никак нельзя было затратить более двадцати минут, занял у меня почти час, пока я совершала зигзаги по соседним кварталам. Наконец я подошла к калитке Страттонов.

Миссис Страттон, как и ее муж, производила двойственное впечатление: она казалась одновременно и моложавой, и очень мудрой. Она держалась так прямо, что мне ни разу не пришлось увидеть, чтобы она прислонилась к спинке стула. Это было примечательно, так как мой визит, который я поначалу намеревалась завершить минут через двадцать, длился почти четыре часа. Я не собиралась облегчить душу перед этими чужаками, поведав им все мои горести, но Преподобный мистер Страттон сломал броню моей сдержанности, сказав:

– Миссис Янг, заверяю вас, что моя жена и я – мы оба уже считаем себя вашими друзьями.

У Страттонов не было причин делать подобное заявление… Только разве не так предназначено Человеку относиться к ближнему своему? Я слишком устала, чтобы сохранять скептицизм, была слишком изранена, чтобы долее защищаться, и слишком много потеряла – во всех смыслах этого слова, – чтобы оставалось что терять.

– Не знаю, с чего начать, – проговорила я. – (Преподобный и миссис Страттон не произнесли ни слова. Они не собирались допытываться, лезть в душу, они даже не притворялись, как это делают некоторые, что удовлетворятся моим молчанием, когда на самом деле их интересовала каждая мелочь.) – Я не очень даже знаю, что произошло.

– Все в свое время, – заметила миссис Страттон.

Вот так я начала рассказывать свою историю. Впервые, даже для самой себя, я собрала все вместе по кусочкам. День проскользнул в вечер. Вазочка с печеньем сменилась блюдом с мясом и ветчиной. Стемнело, а я все продолжала говорить. Миссис Страттон внесла из прихожей астральную лампу. [109]109
  Астральная лампа– подвесная масляная или керосиновая лампа с полой светильней и круглым резервуаром. Свет падает сверху – отсюда название: астральный, то есть звездный.


[Закрыть]Ее желтоватое сияние создавало небольшой кружок света, вмещавший только нас троих. Я продолжала говорить, пока не закончила свой рассказ.