Текст книги "19-я жена"

Автор книги: Дэвид Эберсхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 39 страниц)

V
19-Я ЖЕНА
Глаз во тьме

Теперь все это кажется такой вонючей мурой

– Офицер Каннингем? Это я, Джордан Скотт. Послушайте, я знаю правила… – Я вел машину из Месадейла с Электрой на коленях. – Но это очень срочно. Есть у меня хоть какой-то шанс с мамой увидеться? Прямо сегодня?

В трубке ни звука. Потом:

– Вы же знаете правила.

Я снова попытался, и она снова мне отказала. Тогда я испробовал другой способ, сказав, что завтра мне негде оставить Электру. Офицер Каннингем вздохнула:

– Ох, пожалуйста, не надо со мной так!

Я извинился. Потом взмолился. Вскоре мы оба поняли, что она готова сдаться.

– Но это одноразовая уступка, вы понимаете?

Оставив Электру с девушкой-готкой в интернет-кафе, я прошел через тюремный металлоискатель. Офицер Каннингем вовсе не выглядела довольной.

– Не будем говорить об этом, ладно?

Через десять минут офицер Кейн усаживала мою мать на табурет с противоположной стороны стекла. Мы некоторое время сидели, пристально глядя друг на друга, и похоже было, что мы играем в гляделки – кто первый отведет взгляд. Мама взяла трубку и сказала:

– У меня осталось чувство, что в прошлый раз мы закончили на плохой ноте. Я не знала, вернешься ли ты.

– Я тоже.

– Я надеялась, мы сможем хоть как-то понять друг друга.

– Я пошел и поговорил с мистером Хебером.

Она, застыв, молча смотрела на меня. В раме стекла мама выглядела словно старый, выцветший портрет.

Я принялся рассказывать ей о встрече с мистером Хебером, однако замешкался, когда дело дошло до сути.

– Он сказал кое-что довольно тяжелое. О том, что может случиться. Ты уверена, что хочешь это услышать? – Она кивнула. На всякий случай я спросил ее еще раз. – Коротко говоря, все это довольно плохо выглядит. Как бы это сказать? Он думает… Тебя могут… Ну, есть возможность…

Тут я скис, как мокрая курица. Как сказать собственной матери, что ее казнят?

– Джордан, ты можешь все мне сказать.

– Знаешь что, на самом деле это он должен тебе все сказать.

Мама настаивала. Я сопротивлялся, но она все спрашивала и спрашивала, и, что бы там ни было, матери очень здорово умеют доставать своих потомков.

– Дело в том, – сказал я, – что там слишком много улик. Ну то есть я хочу сказать, много фактов, которые вроде бы… указывают, что ты… как бы… ты это сделала.

Она смотрела мне прямо в глаза, как только мама может смотреть.

– Понимаю. Ты мне не веришь.

– Мам, очень трудно понять, что – правда. Я хочу сказать, там, в Месадейле, все так перемешано.

– Ты должен мне поверить.

Это была вовсе не мольба, это было утверждение.

Я рассказал ей о своей поездке в Месадейл.

– Я подходил к дому. Видел сестру Риту.

– Значит, ты веришь ей больше, чем мне.

– По-настоящему-то она и разговаривать со мной не стала. Я хотел подняться в твою комнату, но она не впустила меня в дом.

Мама положила трубку на стойку, чтобы сказать что-то офицеру Кейн. Она казалась взволнованной, что-то объясняла, водя в воздухе пальцем, чтобы смысл был яснее. Потом подняла трубку.

– Джордан, мне положены только три посещения в неделю. Ты не сможешь прийти опять до пятницы. У нас не так много времени.

– Я знаю, – сказал я. – Потому и пришел сегодня, попрощаться. Я собираюсь снова встретиться с мистером Хебером, помочь ему – выдать кое-какую существенную инфу по Месадейлу, а потом отправлюсь обратно в Калифорнию.

Мама смотрела на меня пристально и спокойно:

– Прошу тебя, не уезжай, пока я не выйду отсюда.

– Это может потребовать много времени. – Я собрал в один ком всю свою храбрость. – Это вообще может не случиться. Никогда.

Мама долго не произносила ни слова. Наконец:

– Он думает, меня приговорят к смерти, верно?

Потрясающая штука – она выглядела успокоившейся и уверенной, взгляд был ясный и острый.

– Да.

– И ты решил все бросить?

– Это не так.

– Думаю, ты прав. Ты ведь ничем мне не обязан.

– Мам, просто я не думаю, что смогу хоть чем-то помочь тебе.

– Вероятно, тебе следует уехать.

– Мам, если есть что-то, что я могу сделать, скажи.

– Прошу тебя, уезжай.

– Может, есть что-то еще, что я могу?..

Она повесила трубку. Офицер Кейн помогла ей подняться с табурета. Она разок взглянула на меня… Офицер Кейн то есть. Лицо ее говорило: «Она же твоя мать». Они ушли, и я остался наедине с собой.

– Смотрите-ка, кто вернулся! – Морин сидела за своим столом, печатала. – Мы вас не ожидали раньше завтрашнего дня.

– Мне необходимо увидеться с мистером Хебером.

– Боюсь, он сегодня загружен до предела.

А я ждать не собирался. Мы с Электрой прошагали по коридору прямо в кабинет мистера Хебера. Он говорил по телефону, обсуждая какой-то юридический документ.

– Уф, Джим, мне придется тебе перезвонить.

– Простите, мистер Хебер, – произнесла Морин. – Я пыталась его остановить.

– Мне нужно с вами увидеться.

– Это очевидно. Только сначала успокойтесь.

– Я спокоен, но это не может ждать.

– Ну ладно, ладно. Морин, ведите записи.

Я снял с Электры поводок, и после долгих уговоров она все же улеглась на пол.

– Я знаю, вам покажется, что я псих и несу околесицу, – сказал я, – только она этого не делала.

Произнесенное вслух, это утверждение показалось мне еще более верным.

– Скажите мне, почему вы так думаете?

– Концы с концами не сходятся.

– Что вы имеете в виду?

– Да она же по-прежнему верит во всю эту ерунду. В Пророка, в Церковь, в спасение через многоженство, во всю ихнюю муру. Она же хочет туда вернуться!

Мистер Хебер снял очки и потер глаза:

– Разве не может быть, что она говорит, что верит во все это, хотя на самом деле это не так?

– Нет, абсолютно невозможно. Это дало бы ей повод оправдаться. Она не убивала отца.

– Я все еще не могу вас понять.

– У нее не было причин его убивать. Это и есть самое запсихованное во всей ее истории. Ей на самом деле нравилось так жить.

– Ну ладно. Давайте вернемся к основным показаниям, приведшим к ее аресту. На экране компьютера имеется чат, где ваш отец сообщает, что ваша мать только что вошла в комнату, а это случилось как раз перед тем, как он был застрелен. У нас имеется свидетель-очевидец, утверждающий, что ваша мама поднялась из подвала примерно в момент смерти вашего отца. И мы получили отпечатки вашей матери на орудии убийства. В данный момент у меня нет объяснений ничему из всего сказанного.

– Так давайте найдем их!

– Я стараюсь.

– Так старайтесь посильней!

– Мне нужно, чтобы вы посмотрели на все с моей точки зрения. То, как сейчас обстоят дела, не потребует от прокурора слишком богатого воображения, чтобы привести десяток гипотетических причин, по которым ваша мама могла захотеть убить вашего отца.

– Гипотетическое тут не имеет никакого значения. Она его не убивала.

– Мы очень далеки от того, чтобы доказать это.

Помните всю эту бодягу насчет того, что мы с ним в одной команде? Вдруг мне подумалось, что это вовсе не так. Мне пришлось задать себе вопрос: а с чего вдруг этот мормонский адвокат взялся мою мать защищать? Его религия и моя экс-религия вот уже сто с лишним лет как не идет в счет.

– Почему вы помогаете моей матери? – спросил я. – Зачем взяли это дело?

– Я беру много бесплатных дел.

– Но зачем – мамино?

– Джордан, вы не хотите рассказать мне, что происходит? Вы были у меня вчера, и мы находились практически в одной лодке. Сегодня вы во всем сомневаетесь. В чем дело? Что-то случилось?

– Я ездил в Месадейл – вот что случилось. Когда туда попадаешь и видишь, как там все, на хрен, перекручено, понимаешь, что на самом деле все совсем не так, как кажется.

– Джордан, возьмите себя в руки, я все понимаю.

– Нет, вы не понимаете.

Мистер Хебер резким движением открыл бутылку воды.

– Послушайте, я не виню вас за то, что вы вышли из себя. Я понимаю – вам хочется, чтобы что-то делалось немедленно, сейчас же, но для вашей мамы это будет не самый лучший метод действий.

– А что будет лучше?

– Мне не больше, чем вам, нравится то, что происходит там, в пустыне. Этот тип, этот лже-Пророк погубил множество жизней, к тому же он походя извратил мою религию. И это продолжается уже слишком долгое время. Джордан, ситуация меняется. Почти каждую неделю поступает очередной звонок в ФБР, или в министерство юстиции, или в прессу о том, что там происходит. Нужно доиграть эту игру до конца. Я не хочу, чтобы судили вашу маму, Джордан. Я хочу, чтобы судили Пророка и его Церковь. Поэтому нам нужно немного подождать, хорошо?

– Сколько – немного?

– Я бы хотел задержать процесс на несколько месяцев, может быть, на год.

– На год?

– Я понимаю, это кажется очень долгим сроком, но на самом деле это не так. Происходит очень много такого, о чем ни вы, ни я просто не знаем. Соперничающие фракции, люди бегут, другие бросают вызов авторитету Пророка… В данный момент Пророка прессуют как снаружи, так и изнутри. Дело вашей матери пройдет гораздо глаже, если оно окажется частью этой более значительной истории.

– Не знаю, с кем вы обо всем этом разговариваете, но, простите, я только что побывал в Месадейле: там ничего не изменилось. Никогда не менялось и никогда не изменится. До этого Пророка был его отец, а до него – его дядя. Один мошенник сменяет другого вот уже более ста лет, начиная с тысяча восемьсот девяностого года и гребаного Аарона Уэбба.

Я поднялся на ноги, дернул Электру за поводок, и мы ушли. Морин пошла за нами по коридору, быстро ступая в босоножках на высоком каблуке.

– Как найти другого адвоката? – спросил я.

– Ваша мама должна подать просьбу об этом.

– Прекрасно. Я ей скажу.

– Кончится тем, что он будет гораздо хуже.

– Почему он не хочет ее спасти?

– Он хочет ее спасти.

– Почему он не возмущается?

– Он не многого бы стоил, если бы все время возмущался.

Я был в таком обломе, что просто готов был заорать. Но тут Морин коснулась меня – ее прохладные пальцы мягко легли на мое предплечье, и я потерял выдержку – расплакался как дитя. Вот блин! Слезы лились, лились не переставая.

– Я не знаю, что мне делать.

Морин усадила меня на стул в обнимку с коробкой бумажных носовых платков.

– Не спеши, приходи в себя.

А я все повторял «простите меня», а она – что, мол, это ничего, все нормально. Она написала номер своего сотового на записке-наклейке и, свернув, сунула мне ее в ладонь, просто на всякий случай. Почуяв надвигающееся групповое объятие, Электра протиснулась между нами и уткнулась носом в промежность Морин.

– Хочется поговорить об этом? – спросила Морин.

Мне хотелось. И не хотелось.

– Странно было возвращаться туда?

– И да и нет. Нет, потому что все осталось таким, как было. И – да, потому что я снова почувствовал себя как бы ребенком и все время ожидал, что вот-вот маму увижу.

– А можно мне спросить тебя о чем-то? О чем-то, чего я никак не могу понять? – Морин придвинулась поближе. – Отчего же все эти люди вот так верят в него?

– Они не знают ничего другого.

– Я понимаю, но в наши дни, в нашем веке?!

– Я знаю, это прозвучит как бред сумасшедшего, но весь наш мир начинался и заканчивался в Месадейле. В том-то все и дело. И знаете что? Для большинства из них… для большинства из нас этого было вполне достаточно.

Она покачала головой, вроде ей рассказали самую нелепую на свете историю.

– Ты не против, если я спрошу тебя, какой он, – продолжала она, – Пророк этот?

– Он… Не знаю. То есть я хочу сказать, я его толком и не знал никогда. Просто он всегда был там, но я никогда по-настоящему с ним не разговаривал или как-то еще… Я только видел его в церкви по воскресеньям. Он обычно неподвижно стоял, когда службу вел, он не из тех, кто взад-вперед ходит, его ноги всегда прочно установлены на одном месте, и похоже, что он сам – часть алтаря. Чем больше я думаю об этом, тем трудней мне его описывать. Вроде как пытаешься ветер описать.

– Он старый или молодой? Толстый или худой?

– Он старый, только я, по правде, не знаю, сколько ему лет. Это знаете как? Вы представляете, что Бог стар, но не знаете насколько. Что-то вроде того. Мне думается, лучше всего я помню его голос. Он не из крикливых, голос у него вроде как тихий и довольно высокий, и он чуть-чуть пришепетывает. Помнится, голос этот очень мягкий, такой баюкающий, он прямо втягивает вас в себя. Помню, когда я маленький был, я в церкви сидел у мамы на коленях, а она целовала меня в макушку и шептала: «Слушай, сынок, это голос Бога».

– Ну это же просто нехорошо – говорить детям такие вещи.

– Это-то еще ничего. В школе учительница, бывало, ставит кассету и мы часами слушаем Пророка. Мальчикам он часто говорил об истории священничества. Куини мне рассказывала, что девочкам он говорил о ведении домашнего хозяйства, о роли хорошей, доброй жены, о покорности – о всяких таких вещах. Но б о льшую часть времени он говорил о конце света, который всегда должен был вот-вот наступить. Он говорил нам, что когда-то нам придется перерезать горло нашим врагам, как это когда-то сделал Нефий. – Я поднял взгляд на Морин. – Вы уверены, что хотите слушать про все это?

– Если ты хочешь мне это рассказать.

– Они в школе учили нас делать это. То есть как надо горло резать. Мы должны были практиковаться в школьном дворе на кроликах и курах. «Когда вы делаете это, вы должны молить о силе духа» – так говорил Пророк на пленке, а потом начинал описывать, как выглядит горло человека, если откинуть его голову назад, и как надо рассечь это горло от уха до уха, и как будет выглядеть кровь, хлынувшая из раны, густая и горячая, и как мы не должны этого пугаться. Когда мы становились старше, мы должны были забивать собак и овец. Но я отказывался это делать, никогда не мог убить собаку… Думаю, то были первые, слабые ростки сомнения, потому что я понимал – не знаю как и почему, просто понимал, и все: эти животные не должны погибать. Все это было подготовкой к тому дню, когда наши враги явятся убивать нас, – вот что он нам говорил. А мы сидели там часами и слушали его голос из магнитофона, а потом у нас проводили экзамен. Казалось, это самая естественная вещь на свете – ходить в школу и учиться таким делам с голоса на кассете. – Я помедлил и рассмеялся. – Я хочу сказать – теперь это кажется такой вонючей мурой, но, когда я был мальчишкой, нам в самом деле представлялось, что в классе с нами – Бог.

~~~

ХОНЗ-МИЛЛСКАЯ БОЙНЯ

Источник: ВИКИПЕДИЯ, свободная энциклопедия.

МОРМОНЫ В ШТАТЕ МИССУРИ

В середине 1830-х гг. Святые Последних дней [26]26
  В печатном издании выделенные таким образом слова подчеркнуты, как линки, ведущие на соответствующие статьи в Википедии. (Прим. верстальщика.)


[Закрыть](также известные как мормоны), подвергнувшись преследованиям в своей метрополии – Кертланде, что в штате Огайо,предприняли переселение на запад штата Миссури. Большинство их осело в населенном пункте под названием Фар-Уэст, [27]27
  Фар-Уэст( англ.Far West) – Дальний Запад.


[Закрыть]но около 75 семей остановились у Шоул-Крика в округе Колдуэлл, создав там оживленный городок, ставший известным как Хонз-Милл. [28]28
  Шоул-Крик( англ.Shoal Creek) – букв. «мелководная речка», Хонз-Милл( англ.Haun's Mill) – букв. «мельница Хона».


[Закрыть]К 1838 г. Джозеф Смит, Бригам Янги другие лидеры СПД, как и большинство мормонов, переселились в Миссури.

Их надежда найти здесь мирное обиталище скоро растаяла. Уже летом 1838 г. напряженность между мормонами и окружающими их немормонскими сообществами возросла до предела. Немормоны опасались мормонов по трем причинам:

1. Мормоны голосовали блоком и быстро стали влиятельной политической силой в своем новом округе.

2. Мормоны очень быстро – а кое-кто утверждает, что при помощи тайных сделок, – скупали крупные земельные участки.

3. Более всего разногласий возникало из-за слухов о многоженстве, следовавших за мормонами от самого Огайо. Джозеф Смит и Бригам Янг неоднократно опровергали эти обвинения, однако многие жители Миссури с подозрением относились к брачным обычаям своих новых соседей.

БОЙНЯ

27 октября 1838 г. губернатор штата Миссури Лилберн У. Боггзиздал «Указ об Устранении», по которому мормонам предписывалось покинуть штат либо подвергнуться истреблению. Мормоны восприняли указ вполне серьезно, но, вместо того чтобы бежать, предпочли бороться, планируя военное сопротивление. Три дня спустя, 30 октября, в четыре часа пополудни, примерно 200 или 250 участников милиции [29]29
  Милиция(militia) – в США: народное ополчение, нерегулярная милиционная армия, созываемая по мере надобности.


[Закрыть]Миссури ворвались на конях в Хонз-Милл. Женщины и дети бежали в лес, вброд через мелкую речку, с нагими младенцами на руках, успев захватить только сковородки. Мужчины и некоторые подростки, отказавшиеся покинуть отцов, заняли оборонительную позицию в здании кузницы. Милиция окружила здание и расстреливала загнанных туда мормонов почти в упор сквозь трещины в опалубке. Не успело стемнеть, как семнадцать мормонов были убиты вместе с одним сочувствовавшим им немормоном, приехавшим в город по делам. Среди тех, кто находился в кузнице, выжил только один – каретник Чонси Дж. Уэбб. Жена Чонси, Элизабет, и его пасынок Гилберт, прячась за мельничным колесом, где им пришлось стоять по плечи в воде, слышали чуть ли не сотню ружейных выстрелов. Все время, пока шел этот бой, Элизабет молилась, чтобы ее муж остался в живых. Когда его нашли живым, она и многие другие сочли это чудом и долго потом говорили об этом как о чуде.

Убийства в упор были особенно ужасны. Саймон Кокс получил пулю в бок, его разорванная в клочки почка забрызгала его сотоварищей-мормонов. Один участник милиции воспользовался ножом для резки кукурузы, чтобы изрубить на куски Томаса Макбрайда, которому было уже под восемьдесят. Еще кто-то снес выстрелом макушку десятилетнего Сардиуса Смита, которого обнаружил под кузнечными мехами. Но самым страшным для мормонов и для многих немормонов, когда весть о бойне в Хонз-Милле дошла до ушей жителей Миссури, оказалось то, что губернатор санкционировал эти убийства и, следовательно, они были одобрены законом штата.

ПОСЛЕДСТВИЯ

После хонз-миллской бойни мормоны стали уходить из Миссури, со временем расселяясь на противоположном берегу Миссисипи, в болотистой местности близ удаленного отовсюду поселка, тогда носившего имя Каммерс. Здесь они построили гордый город Нову, который через пять лет превратится во второй крупнейший город штата Иллинойс. Чонси Уэбб, единственный человек, выживший в кровавой бойне, перевез в Нову свою семью примерно в 1840 или 1841 году, став ведущим каретным мастером города. Именно в Нову, который был известен еще и под названием Красивый Город, Джозефу Смиту и Святым предстояло пережить свой золотой век.

Убийства в Хонз-Милле так и не были официально расследованы, и никто не был привлечен к ответственности. Эта бойня остается существенным поворотным пунктом в истории СПД, и ее дата ежегодно отмечается мемориальными собраниями, постановками-реконструкциями и особыми молитвами. Красный мельничный жернов с мельницы Хона был установлен как памятник жертвам бойни. То, что Чонси Дж. Уэбб остался жив, для многих мормонов символизирует их силу и решимость. Записи свидетельствуют, однако, что Чонси Уэбб вовсе не считал себя героем и не хотел, чтобы его считали таковым. Он не соглашался с утверждением жены, что остался в живых благодаря Господнему вмешательству.

ССЫЛКИ

1. История Церкви. Т. III.

2.  Чарльз Грин.Многоженство у мормонов: историческая перспектива.

3.  Мэри П. Спрэг.Женщины Хонз-Милла.

4.  Энн Элиза Янг.Девятнадцатая жена. [30]30
  Ссылки– References: 1. History of the Church,Vol. III 2. Mormon Polygamy: A Historical Perspectiveby Charles Green. 3. «The Women of Haun's Mill» by Mary P. Sprague. 4. The 19 ^thWife by Ann Eliza Young.


[Закрыть]

Я же вам не эксперт какой-нибудь

На следующее утро я снова отправился в Месадейл, на почтамт. Почтовые наклейки, ярлыки, плакат-реклама марок с изображениями полевых цветов, фотографии «ФБР СРОЧНО РАЗЫСКИВАЕТ»: можно было бы забыть, что ты в городе, где не действует закон, пока не увидишь заведующую почтамтом сестру Карен: бурка в стиле Юта (вспомним Лору Инглз) и сорок лет волос.

– Я знаю, что я тебя знаю. Дай мне секундочку, и я тебя вычислю. Никогда еще ни одного лица не забыла. – Сестра Карен постучала по виску кончиком карандаша. – Джордан Скотт! Господь милосердный! С чего это тебя к нам обратно занесло?

– Ищу кое-кого…

– Ты пришел как раз куда надо.

– Одну из моих сестер. Правда, она сводная. Ее зовут Елизавета Вторая. Светлые волосы, серо-голубые глаза. Вы ее знаете?

– Тебе придется поточнее ее описать, мне детали нужны.

Сестра Карен вовсе не пыталась отмахнуться. В Месадейле ограниченность генофонда приводит внешность к некоему общему знаменателю: светло-золотистые волосы, серо-голубые глаза и бледная, почти прозрачная кожа, которой на солнце приходится худо.

– Она довольно высокая, – сказал я. – Родом из Айдахо.

– Родом из Айдахо, – повторила Сестра Карен, раскладывая по адресам карточки велфера – государственного пособия неимущим.

Пророк в своих проповедях рассказывал нам о велфере, утверждая, что наш религиозный долг – обманывать правительство. «Люди Диавола для того и предназначены, – говорил он, – чтобы оказывать пособие людям Бога». Сестры-жены передавали друг другу кассету с его речью, где он учил их, как надо лгать, заполняя анкеты, что они матери-одиночки. Карточки прибывали в Месадейл так часто, что оставалось только задаваться вопросом, кому в Солт-Лейк-Сити и Вашингтоне так хорошо дали на лапу.

– Не знаю, поможет это или нет, но я называл ее Куини.

– Куини! Что же ты сразу не сказал? Жена брата Хайрама.

– Так она вышла замуж?

– Ну конечно! За сына брата Калеба. Вот уж хороший парень! Офицер полиции. Они живут у Красной речки, как раз напротив каньона.

Я в мгновение ока представил себе жизнь моей подруги детства: огромный дом-сарай, исцарапанный курами двор, жен – целая софтбольная команда… Представил Куини, переделывающую темно-синий мундир мужа – надо выпустить в поясе. Услышал топот бесчисленных детских ножонок, бегущих по лестнице.

– А жен сколько? – спросил я.

– На самом деле только Куини. Брат Хайрам по-настоящему любит эту девочку. Пророк все время давит на него, чтобы еще жену себе взял, а он все время отвечает, что ему никто больше не нужен.

Я поблагодарил Сестру Карен за помощь.

– Я знаю: вам нельзя было со мной разговаривать, – сказал я.

– Я люблю Пророка, но – вот как Бог свят – нельзя же ходить по жизни, не разговаривая с людьми! Ты сейчас к Куини поедешь? Сделай мне одолжение, скажи ей – тут для нее пакет пришел.

Я поехал по дороге вдоль Красной речки. Утро было в разгаре, а улицы – тихи. Вы могли бы подумать: что ж, мол, это нормально – дети в школе, мужчины на работе, женщины либо дома, либо тоже какой-то работой заняты. Только это не совсем так, как есть на самом деле. Каждый ребенок старше восьми действительно в школе. Младшие дети – я говорю о тех, кому от пяти до семи, – присматривают за малышами или делают какие-то домашние дела. Большинство жен работают на фермах или в немногих имеющихся магазинах. Многие работают на церковной швейной фабрике – делают шнуры для очков. Некоторые обивают кресла и диваны в мебельной мастерской. Очень многие трудятся секретаршами в церковном управлении. Чем они там заняты – кто их знает, только я могу предположить, что там тонны бумаг надо обработать, если планируется конец времен. Некоторые женщины в Месадейле – медсестры или акушерки, работают они в Сент-Джордже или в Седар-Сити; обычно это те, кто сам не может иметь детей. Моя мама какое-то время работала кассиршей в нашем коопе – кооперативном магазине – неполный день. Когда я был маленький, я иногда ходил туда вместе с ней, стоял рядышком, когда она пробивала чеки за продукты. Единственными покупателями были другие Перваки, обычно три или четыре сестры-жены, вышедшие за покупками. Они, бывало, наполняли пять-шесть корзин картонками крупы, кусками свиной грудинки, коробками с банками фруктового коктейля. Иногда затевали ссору из-за яблочного или виноградного сока, а иногда вообще не произносили ни слова. Помню, как-то раз в магазин зашел парень, который явно не был Перваком. На нем были джинсы и футболка, в рукав которой он закатал пачку сигарет. Он расхаживал по проходам между стеллажами так, будто сам не знал, что ищет. Когда он проходил мимо стайки сестер-жен, они посторонились и отвернулись, чтобы не смотреть на него. Парень выбрал проход, где находилась касса моей матери, и купил плитку шоколада. Он пристально нас разглядывал, и мама притянула меня поближе к себе. «Нет ли здесь поблизости ресторана или кафе?» – спросил парень. Мама помотала головой. Пробила чек за шоколадку и вручила ему сдачу. Я смотрел, как парень идет назад к своей машине. Смотрел, как машина задом выезжает с парковки. Смотрел, как мама постепенно уверяется, что не совершила ничего дурного, взяв его деньги и коснувшись его руки, когда отдавала ему два пятака сдачи.

А что же мужчины? Что они делают в Месадейле? Некоторые работают на стройках в Канабе или Сент-Джордже, где прилично платят. Подростки работают на строительстве в Месадейле, ставя все больше и больше домов для жен и детей и все больше – офисных зданий для церковного начальства. В мой последний год в Месадейле я перекрывал крышу церкви, чуть ли не полгода провел, приколачивая кровельную дранку. Знаете, что Роланд произнес, когда я ему про это рассказал? «Ох, миленький, как тут не говорить об ангеле на крыше!» [31]31
  «Ангел на крыше»– рассказ в одноименном сборнике известного американского писателя Рассела Бэнкса (Russel Banks, p. 1940, «The Angel on the Roof». 2000).


[Закрыть]

Но очень многие мужчины нашей церкви вообще не работают. Особенно Апостолы, эта банда преданных последователей Пророка, которые приглядывают для него за всеми и вся. Мой папаша был Апостол и за это получил дозволение брать себе столько жен, сколько душеньке угодно. В этот утренний час большинство таких типов еще спят мертвым сном, отходя от похмелья или от наркотического кайфа. По моим догадкам, у половины наших мужиков – проблемы с виски и/или с денатуратом, а другая половина балуется викодином и другими наркотиками, которые легко добыть в Хэррикене или Сент-Джордже. Нет смысла лишний раз говорить вам, что Пророк официально запрещает алкоголь и наркотики или что я почти полностью уверен: в Месадейле он-то и есть главный наркодилер.

Дом Куини заметить было легко – небольшой, оштукатуренный под мрамор дом-ранчо, вероятнее всего, две спальни, гостиная и ванная комната. Еще одна деталь выдавала его принадлежность – патрульная машина ее мужа, припаркованная под углом на въездной аллее.

На другой стороне улицы я свернул в сухой водосток и съехал в каньон. Фургон пробирался вверх по старому руслу реки, шины скрипели по песку, пока мы не добрались до излучины, где никто не мог нас заметить. Стены каньона отбрасывали длинную тень – Электре будет здесь вполне прохладно. Я налил ей в миску воды и открыл окна. Стал объяснять ей, какая она хорошая девочка, но она понимала, что сейчас произойдет: хвост ее безвольно свалился с задницы вниз. Когда же я вылез из машины, она принялась лаять, да с какими-то подвываниями, словно я слопал ее малышей. Эхо разнеслось по всему каньону. Когда я сказал ей «ш-ш-ш!», эхо разнесло по каньону и мое шипенье тоже. Все это никуда не годилось.

– Ох, да ладно тебе, – сказал я, беря Электру на поводок. – Ты – младенец великовозрастный!

Ее хвост, взметнувшись, тут же вернулся к жизни.

Стены каньона были холодными, шершавыми и почти синими от укрывавшей их тени. Возле устья каньона мы ступили в мир ярко-белого солнечного света. Разница температур составляла, должно быть, градусов тридцать. Мы перебежали через дорогу к двери Куини, и та открылась прежде, чем я успел постучать.

– Джордан, что ты здесь делаешь?

– Я тоже рад тебя видеть!

– Ш-ш-ш, Хайрам спит. Пойдем поговорим в гараже.

Она провела нас с Электрой через темную гостиную по тропинке, протоптанной в ковре. В гараже она включила малярный фонарь: густой желтоватый свет залил верстак и оружейную стойку с пистолетами и дробовиками.

– Что ты затеваешь? – спросила Куини.

– Думаю, ты про мою маму слыхала?

– Еще бы.

– Ну, я хочу в кое-каких вещах разобраться.

– Вроде чего, например?

– Вроде того, что тут на самом деле случилось.

В желтоватом свете лицо Куини казалось желтым и холодным. Она не очень изменилась, по-прежнему красива, в глазах по-прежнему бунтарский огонек. Ее мать вышла за моего отца незадолго до того, как меня вышвырнули из дому. Она была, как мне кажется, его двадцать третьей или двадцать четвертой женой, эта женщина с выступающими вперед зубами; к тому же она еще и ногти грызла. Они познакомились через полигамный веб-сайт с персональными объявлениями (www.2wives.com, проверьте). Она явилась в наш дом с тринадцатилетней дочкой Елизаветой. Мой отец стал называть ее Елизаветой Второй, чтобы не путать с другой девочкой. Помню, какой потрясенной она выглядела в первые недели пребывания в нашем доме: бледный лоб, в глазах – чувство, что ее предали, и это выражение возникало в ее взгляде каждый раз, когда ее мать называла ее Елизаветой Второй. Она поняла, что очутилась в очень странном месте. Что до меня, мне она сразу понравилась: она была ну вроде как… поразительная, сказочная какая-то, хотя это, конечно, было задолго до того, как я стал употреблять такие слова. Как-то вечером она сказала мне, что терпеть не может всех, кто называет ее Елизаветой Второй. «Я от этого начинаю чувствовать, вроде как я – та самая гребаная королева», – объяснила она. «Ты – кто?!» – спросил я. Тут она устроила мне краткую консультацию о британском королевском семействе. Сначала-то я ей не поверил. На одной из пленок Пророк сообщал нам, что, хотя Англии удалось избежать тотального уничтожения во время последней войны, там теперь не осталось ничего, кроме разоренного народа, живущего в хижинах и лачугах. «Он лжет», – заявила Куини. «Это ты лжешь», – возразил я. Но наш разговор случился вскоре после того, как я отказался забивать собак и овец. Два этих события каким-то образом сплелись друг с другом, породив крохотную жемчужину сомнения. Шесть недель спустя мой папочка застал нас держащимися за руки. Остальное вы знаете.

В гараже я спросил у Куини, что происходило после того, как я ушел.

– Большого скандала не было, – ответила она. – Тебя наказали отлучением. А меня – замужеством. Пророк выбрал для меня Хайрама. Или, думаю, я должна говорить «выбрал меня для Хайрама». Хайраму тогда было двадцать, так что на самом деле он не такой уж старый. Нас запечатали на следующий же день. Ты знаешь, как это делается, ты же слышал такие истории миллион раз. Только знаешь что? Вот это – самая потрясающая часть всего, что случилось. Мы полюбили друг друга. Он хороший человек. И он меня любит. И любит нашу маленькую дочку. Джордан… Прекрати строить такие гримасы!

– Какие еще гримасы?

– Ты думаешь, я с ума сошла?

– Нет-нет, я думаю, это просто здорово, – солгал я. – Похоже, он замечательный. – (Она что – шутит? Любовь? В Месадейле?) – Я просто поражаюсь, – сказал я. – Моногамия тут у вас вроде как штука запретная.

– Я знаю. Последнее время Пророк все нажимает и нажимает на Хайрама, чтоб еще жену себе взял. Но мы сопротивляемся и пока что устояли.

Я спросил, как поживает ее мама. Она опустила глаза, посмотрела на Электру, потом снова на меня. В глазах – серый шторм.

– Мама умерла.

– Что?! Как?

– Несколько лет тому назад она заболела. Почки.

– Мне очень жаль.