Текст книги "19-я жена"

Автор книги: Дэвид Эберсхоф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 39 страниц)

– А что эта дама, о которой мы говорили?

– Дама, у которой я брала интервью?

– Нет, дама, в память которой назван этот дом. Что, ты говоришь, она сделала?

– Она реально помогла положить конец полигамии. Она ездила по стране с лекциями, рассказывая всем о том, каково многоженство на самом деле. Повсюду в стране люди стремились ее увидеть, и на некоторое время она стала столь же знаменита, как какая-нибудь наша рок-звезда или кто-то с ТВ, только ведь это были тысяча восемьсот семидесятые годы. Через некоторое время она появилась в конгрессе и описала им многоженство, и встретилась с президентом Грантом, и ему тоже все об этом рассказала. После ее визита в Вашингтон правительство наконец-то решилось сделать антиполигамное законодательство не таким беззубым. Энн Элиза запустила мяч в нужном направлении, и в конце концов нашей Церкви пришлось от этой доктрины отказаться. Энн Элиза призывала нас к этому, и она победила.

– Как это ты смогла столько о ней узнать?

– Последние два года своей жизни я читала все, что смогла достать об Энн Элизе Янг. О ней есть довольно много, она ведь написала эту свою по-настоящему знаменитую книгу «Девятнадцатая жена», и существуют дневники, и письма, и записи всяких людей, которые ее знали, и чем больше я читаю, тем больше мне хочется узнать. А знаешь, что странно? Даже сегодня очень многие из членов нашей Церкви эту женщину не любят. Она очень жестко боролась с Бригамом во время развода и написала много гадкого про Церковь в своей книге; кое-что из этого могло вводить в заблуждение и было вовсе необъективно, но она также заставила нас понять правду о чем-то очень важном. Она спасла нашу Церковь – по-своему, понимаешь, заставив нас отказаться от многоженства. Я никоим образом не могла бы верить в церковь, которая выступает за полигамию, особенно теперь, когда я все это увидела своими глазами. Я чувствую, что обязана Энн Элизе столь многим… Моей верой, а это самое важное, что у меня есть, конечно наряду с моей семьей, но я люблю мою Церковь так сильно, как вообще способна что бы то ни было любить. Я просто по-настоящему рада, что Энн Элиза провела нас через это испытание и, словно мощной струей, вымыла эту гадость из нашего организма… Для некоторых она стала поистине героиней. Но множество Святых на нее злятся, даже в наши дни. Кое-кто, например потомки Бригама, даже имени ее не произносят. Несколько лет тому назад они выпустили книгу воспоминаний о Бригаме, знаешь, собрали старые письма и другие документы детей и внуков Бригама, описывающие Бригама в домашней жизни, какой он был отец, а в конце привели список его жен. Они ее вообще не включили. Отредактировали: вычеркнули из истории! К счастью, не все оказались такими. Этот дом – его начала создавать группа членов СПД, почувствовавших, что необходимо что-то делать по поводу полигамии сегодня. Было не очень трудно собрать деньги, чтобы купить и отремонтировать этот дом. Очень многие вызвались помочь. Они смотрят на это так же, как я, считают это нашим долгом, понимаешь, потому что в некоторых отношениях это как бы часть нашего наследия.

– Я понимаю, что мне надо поговорить с директором, – сказал я. – Но ты сама можешь рассказать мне, как вся эта штука сработает для Джонни?

– Конечно. Сначала директор должна с ним познакомиться и убедиться, что он впишется в среду. Ведь это сообщество, и мы не можем допустить в него кого-то деструктивного, или слишком невыдержанного, или какого-то еще в этом роде.

– Ну, он не такой. – (Это было не совсем точно.)

– Разумеется, существуют правила, и мы требуем их строгого соблюдения. Помимо всего прочего, этим детям нужна дисциплина. Никакой выпивки, никаких наркотиков, никаких видов оружия; малейший признак чего-то подобного – и ты немедленно вылетишь отсюда. Здесь у нас зона НЕ-терпимости. Прежде чем он будет принят, Джонни придется подписать заявление о том, что он не станет нарушать правила. Это очень важный шаг: человек берет на себя обязательство и должен его выполнять. И последнее по порядку, но совершенно определенно не последнее по значимости: его ждет масса бумажных формальностей, заполнение анкет для разных учреждений, но это можно сделать уже потом, когда он у нас поселится. Мы пытаемся оберегать детей от бюрократов. Ну, как ты думаешь, как он ко всему этому отнесется?

– Он немного, как бы это сказать, непредсказуем.

– Обычно чем дольше они оказываются лишены дома, тем меньше им хочется здесь оставаться. Они боятся, что их могут опять вышвырнуть на улицу. Это совершенно естественно. Как только я задумываюсь над тем, что этим детям приходится переживать… – Келли подняла голову, и ее лицо потемнело, словно она получила пощечину. – Я просто прихожу в самую настоящую ярость. Видишь ли, я наконец понимаю, что так возмущало Энн Элизу. Это было из-за детей. Наши мужчины в своей погоне за бесконечным количеством женщин в итоге губят множество детей.

– А то я не знаю.

– Знаешь, что меня больше всего злит? То, что кто-то заставляет детей переживать все это во имя Господа Бога. Вот что самое печальное: дети уходят оттуда совершенно ограбленными. У них крадут детство, семью, и, самое страшное, у них крадут Бога. И большинство из них уже никогда не обретают Его снова.

– Самое страшное не это, – возразил я. – Самое страшное, что ты уходишь оттуда и чаще всего оказываешься уже не способен кого-нибудь когда-нибудь полюбить снова.

– Ты прав, – ответила Келли. – Однако мне кажется, что мы говорим об одном и том же.

Я сказал Келли, что ей вовсе не нужно ждать со мной вместе, если ей надо чем-то заняться, пусть не обращает на меня внимания, но она ответила, что ей ничего другого делать не надо.

– А эта дама, – спросил я, – Энн Элиза Янг? Она была какой женой по номеру?

– Это зависит…

– От чего?

– От того, кто считает.

– Я же тебя спрашиваю.

– Тогда я скажу, что не знаю. Она была широко известна как девятнадцатая жена, но все считают, что она была по меньшей мере двадцать седьмая. Тем не менее существует масса свидетельств, что у Бригама было гораздо больше жен. Из-за всех его тайных бракосочетаний нумерация сбивается.

– Да она всегда сбивается.

– Это тоже один из предметов моего исследования. Не то, какой по номеру женой была Энн Элиза, так как, по правде говоря, я не думаю, что мы когда-нибудь сможем узнать это наверняка. Меня больше интересует, какое значение это имело для женщины – не знать даже своего положения, своего места, в собственной семье. Этот вопрос – один из тех, что обычно как-то смахиваются со счетов; многие ученые говорят: мол, какая разница? Но я думаю, это должно было оказывать колоссальное психологическое воздействие на полигамных жен, если они не могли даже узнать свой номер и сколько их всего.

– Моя мама. Она – девятнадцатая жена.

– Прости, не поняла?

Вот так я все ей и выложил. Все. Оно просто вылилось само собой и заняло много времени, но я рассказал ей все, как я только что рассказал вам.

Под конец Келли сказала:

– Мне жаль, что я ничего не могу для тебя сделать.

– Ты можешь помочь Джонни. Он не выберется, если останется со мной.

Мы замолчали. Столько всего надо было обдумать. Не могу сказать вам, о чем думала Келли, а я думал: вот, посмотрите на эту девушку. Вся насквозь – СПД. Университет Бригама Янга – туру-ру-ра-ра-ра. «Поднимайтесь, Кугуары, бросьте вызов всем врагам». [121]121
  «Поднимайтесь, Кугуары…»– студенческая «боевая песня», сочиненная Клайдом Д. Сандгреном (Clyde D. Sandgren, 1910–1989), одним из выпускников Университета Бригама Янга, и популярная у студентов и выпускников УБЯ по сей день.


[Закрыть]Ни кофе, ни чая, ни диет-колы, никогда ни выпивки, ни сигареты, ни дозы, храмовые одежды, белые, как снега Уосача, птичка из Общества помощи обездоленным, мисс на миссии – куда это она отправилась там, в Нью-Йорке? На Таймс-сквер? Блондинка с челочкой, остроносенькая Келли Ди несет слово о Восстановлении в Нью-Йорк-Сити, несет весть о Пророке на Сорок вторую-стрит? Два года на миссии, со своей товаркой, вероятно сестрой Кимми, или сестрой Конни, или сестрой Мег, или еще как-то, всегда вдвоем, всегда вместе, никогда не разделяясь, улыбаясь, беседуя, болтая, помогая, возможно порой даря книгу (или – не даря), сестра Келли никогда не устает, не сдается, не сердится и не унывает, не впадает в отчаяние, не испытывает разочарования, если кто-то на улице заявляет, что Джозеф Смит – чудак на букву «М»; она просто остается убежденной в своей вере, никогда не думает: «Я выше этого», ей даже в голову не приходит подумать: «Я лучше вас». Вот она, Келли Ди, из крепкого пионерского первопоселенческого рода, всегда любимая, всегда любящая, ей остается три года до замужества, четыре – до материнства; сестра Келли, которая, вероятно, на много недель вперед планирует, когда ей нужно будет подняться и свидетельствовать в церкви; сестра Келли, которая, скорее всего, прикрепляет на холодильник список дел, а воскресные вечера, видимо, проводит, моя шампунем прекрасные волны своих светлых волос, такая чистая, такая трудолюбивая пчелка в человеческом образе, одна из избранного Богом народа, из царства пустыни, из Святых. Да, вот она сидит на потрепанном офисном стуле, помогая ребятам вроде меня. И ведь не просто помогает, потому что есть люди, которые как бы «Ах, бедняжка!», и пощелкают языками, и, может, даже доллар тебе дадут, да только они не понимают и не хотят понимать. И есть еще другие люди, они тоже как бы «Ах, бедняжка, ну иди познакомься с моим Богом. Он – единственный путь!». Но только не Келли. Она не просто помогает, способствует, подает руку. Нет, она исследует, читает, изучает, беседует, понимает. Упорно работает, чтобы понять, желая понять, убеждая себя, что именно это – самое важное из всего, что она может сделать. А для меня это значило больше всего остального. Ей удалось. Я видел это по ее глазам, голубым, как утро в Дезерете. И она меня раскусила. Она поняла, что я был абсолютно, совершенно, по-королевски до предела затрахан. Она поняла, что моя религия трахнула меня так же, как тот мерзкий охламон, который мне полсотни баксов заплатил за то, чтобы руку мне в зад запихнуть. А еще она поняла, что иногда просто нет другого выбора, как встать и двигаться дальше. И тут – вот незадача! – я просто рассыпался: опять хлынули эти треклятые слезы, я сам не мог поверить, что разревелся в Доме Энн Элизы Янг.

– Простите, пожалуйста! – рыдал я. – Я не для того сюда пришел.

Келли вручила мне бумажный носовой платок.

– Все нормально, – проговорила она. – Я понимаю. Я тебя полностью понимаю.

XVIII
ВОССТАНОВЛЕНИЕ ВСЕГО И ВСЯ

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА
Глава двадцать шестая
Камни Нову

После краткой остановки на границе Юты с Вайомингом мы с Лоренцо отправились в Ларами. [122]122
  Ларами(Laramie) – город и административный центр округа Олбани, штат Вайоминг, северо-восточнее Шайенна, столицы штата.


[Закрыть]Это было мое первое знакомство с немормонским городом, и я ожидала увидеть здесь наивысшую форму цивилизованности. Не было сомнений, что любой крупный город, управляемый законом и здравым смыслом, а не суеверием и тиранией, должен организоваться в Великий Город. Однако с Ларами такого не произошло. Мы вышли из здания вокзала и обнаружили промерзший городок, полный грязи, коров и свиней. Ветер хлестал со всех сторон, и скот использовал значительную часть городского центра в качестве укрытия, где можно сбиться в кучу и согреться. Владельцы ранчо и их работники расхаживали вокруг, ставя ноги циркулем, как это свойственно мужчинам, сформировавшимся в седле. Женщины, как мне показалось, были столь же грубы, что и мужчины. Я обратилась к одной, попросив ее указать мне дорогу к моей гостинице. Дама была затянута в корсет, в черно-красном платье и с бархаткой на шее. Она подозрительно оглядела меня: «Как? Ты тоже там работаешь?»

Должна признаться в своем разочаровании. Большой город Бригама превосходил этот городок – почти деревню – во всех отношениях, кроме одного. Идя по улице, уклоняясь от коров и обходя свиней и овец, я насчитала шесть церковных башен, шпилей и колоколен. У одного из перекрестков, в очевидной гармонии, стояли друг против друга церкви – методистская и баптистская. Невзирая на по-деревенски нескладное окружение, я почувствовала благодарность за освобождение от ортодоксальности.

Мы с Лоренцо почти безвылазно уединились в гостиничном номере на целых два дня, пока из Солт-Лейка не прибыл майор Понд с газетами. «Трибюн» поместила статью о моем побеге под заголовком «Бог помочь, миссис Янг!». Майор был очень возбужден и утомлен путешествием, так что я уговаривала его отдохнуть, прежде чем заниматься делами. Однако он и слышать об этом не хотел.

– Все хотят услышать вас, – сказал он. – Вот, взгляните на эту телеграмму: они хотят, чтобы вы выступили здесь, в Ларами.

Я возразила, что хотела бы несколько дней отдохнуть и побыть с Лоренцо, который много страданий перенес во время нашего побега.

– Я понимаю, но вам следует быть в наилучшей форме, когда мы приедем в Денвер, – посоветовал майор. – Нам понадобятся деньги на поездку, на гостиницы, вам нужно новое платье. – Он хотел получить мое согласие на то, чтобы арендовать лекционный зал в Вайомингском институте. – Мы будем брать полтора доллара с человека, а зал рассчитан на четыреста зрителей.

Дорогой Читатель, я вовсе не притворялась, не разыгрывала из себя скромницу, когда возразила:

– Уж конечно, во всем Вайоминге вряд ли наберется четыреста человек, желающих меня послушать.

Но ведь такие отыскались! Мой первый лекционный вечер на свободной земле прошел с успехом. Все места были распроданы, и майору пришлось с сожалением отказать нескольким десяткам человек. Мой мудрый редактор, которому я некоторым образом обязана, предупредил меня, что история личной жизни – такой, как моя, – неминуемо утратит читательский интерес, если я стану слишком долго останавливаться на триумфах и успехах. («Читателю нужны вызовы Судьбы, препятствия и отчаяние!» – советовал он, пожалуй, чуть слишком часто.) Несмотря на то что я не полностью согласна с мнением этого прекрасного человека по данному и кое-каким другим поводам, я избавлю Читателя от дальнейшего описания моих лекционных триумфов в Ларами и продолжу свое повествование. [123]123
  Более серьезному читателю автор хотела бы указать на архив «Ларами Юнион» в том случае, если его заинтересует обширный обзор моих выступлений. То же относится к местным газетам всех городов, где я выступала по пути в Вашингтон (разумеется, за исключением Нью-Йорка). (Прим. автора.)


[Закрыть]

После моего вечера в Вайомингском институте последовали новые приглашения. Майор Понд убедил меня, что en route [124]124
  En route (фр.) – по пути. (Прим. автора.)


[Закрыть]в Денвер нам следует остановиться в Шайенне и в Форт-Расселе. Я пыталась отговориться, обеспокоенная тем, что уже выступила перед всеми в предгорьях Тетонского хребта, [125]125
  Тетонский хребет(Teton Range) – самая молодая цепь Скалистых гор.


[Закрыть]кого могла заинтересовать история моей жизни. Майор Понд заверил меня, что отыщется еще масса интересующихся. И опять-таки я избавлю вас от детального описания тех событий, но могу заверить (а газеты это подтвердят), что мои успехи на лекторской кафедре продолжились и в Шайенне, и в Форт-Расселе. Как представляется, интерес к гарему залегает весьма глубоко.

В Денвере одна из газет Центрального района приветствовала меня первым дуновением скептицизма: «Мы можем лишь надеяться, что миссис Янг не ожидает от жителей Денвера того удивления, к какому она успела привыкнуть. Наши леди и джентльмены слышали величайших современных ораторов, к чьей компании мы никоим образом не можем ее причислить».

– Игнорируйте их, – посоветовал мне майор Понд. – Вас встретят с обожанием.

Когда я поднималась на кафедру Новой Баптистской Церкви Денвера, меня охватило тяжкое волнение, вызвав ощущение, что я вязну в глубоком песке. Взглянув на массу лиц в зале и яркие, словно театральные лампы, я припомнила те дни, когда выступала на бригамовской сцене. Как несравнимо легко было тогда выступать – просто изливать из себя слова, написанные кем-то другим! В этот вечер я читала уже хорошо опробованную лекцию на тему «Моя жизнь в рабстве». Я начала, волнуясь; знаю, что в течение многих минут не получала никакого отклика у своей аудитории. Нет большей тишины, чем тишина зала, с нетерпением ожидающего, чтобы что-то наконец произошло. В переднем ряду сидели две маленькие девочки, каждой не более десяти лет, обе пристально смотрели на меня. Одна была темнобровая, с чудесными, широко расставленными глазами. А у ее сестры рыжие волосы локонами падали до плеч. Они разглядывали меня с искренним интересом. Если мне в душу и закрадывалось сомнение в моих целях, их прелестные глаза заставили забыть всяческие колебания. К тому времени как я подошла к рассказу об обращении моей матери, я с головой ушла в повествование. Ощущение было такое, что я уже не лекцию читаю, но снова живу в пережитом. Реформация, фиаско с ручными повозками, мистер Ди! Если бы вдруг кто-то похлопал меня по плечу и спросил, какое сегодня число, который час, я воззрилась бы на него пустым взглядом, не понимая, где нахожусь. История моей жизни овладела мною, как когда-то мной овладел черный призрак Бригама. Она управляла словами, сходившими с моего языка. Мне приходилось позднее встречаться со многими крупными писателями нашего времени. В частности, миссис Г. Б.-Стоу описывала акт творчества, подобный тому, что теперь ощущала я. «Я становлюсь, попросту говоря, всего лишь сосудом для музы», – сказала мне она. Тем из вас, кто поражается, как это Джозеф мог закрыть лицо шляпой и диктовать свою книгу, я решусь предложить такое подтверждающее объяснение: воображение полностью завладевает человеком. Спросите у художника, у актрисы, у поэта, лихорадочно записывающего строку за строкой своей эпической поэмы! Бог ли это глаголет или наш загадочный мозг?

Теперь уже впечатление было такое, что события моей жизни овладели и слушателями. Каждый, кому приходилось обращаться к какому-либо собранию, знает, когда он завладевает аудиторией и когда это ему не удается. Для каждого из этих сценариев существует в зале особый дух, и они столь же противоположны друг другу, как светлый ангел и темный демон. В этот вечер Денвер посетил ангел, пролив на меня свой свет. Когда я завершила свой рассказ, описав наш побег сквозь ночь, аудитория буквально взорвалась от аплодисментов. Когда же я сошла с кафедры, по меньшей мере сотня желающих познакомиться со мной бросилась на сцену.

Лекция имела такой успех, что даже скептики из Центрального района меня похвалили: «Нет сомнений в том, что ее история, если она соответствует действительности, для многих представляет определенный интерес». Майор Понд показал мне телеграмму от Джеймса Редпата, чье агентство «Лицеум» в Бостоне представляет публике таланты Сьюзен Б. Энтони [126]126
  Сьюзен Б. Энтони(Susan В. Anthony, 1820–1906) – одна из лидеров движения за гражданские права женщин в Америке XIX в.; сыграла существенную роль в получении женщинами избирательных прав.


[Закрыть]и Фредерика Дугласа [127]127
  Фредерик Дуглас(Frederick Douglass, 1818–1895) – бывший раб, один из лидеров аболиционистского движения, а также движения за равноправие всех людей, независимо от пола и расы. Активно поддерживал движение суфражисток. Реформатор, писатель, дипломат, блистательный оратор, член конгресса США. Наиболее известная книга – «Повесть о жизни Фредерика Дугласа, американского раба» (Narrative of the Life of Frederick Douglass, an American Slave, 1845).


[Закрыть]– персон, чьи имена были мне знакомы, но чем они знамениты, я в то время представляла себе с трудом. Редпат предлагал контракт на пятьдесят лекций за 10 000 долларов. Майор Понд отказался от этого предложения.

– Мы можем получить больше. – Майор Понд составил план нашей поездки в Бостон, где мистер Редпат сможет послушать меня лично. – Я убежден: стоит ему посидеть у ваших ног и услышать вашу историю, он подпишет контракт с вами, как с самым привлекательным из его аттракционов, на любую сумму, какую мы запросим.

– Лишь бы нам попасть в Вашингтон!

– Попадем, – пообещал майор Понд. – Вашингтон станет нашей последней остановкой. Но сегодня вы – любимица Скалистых гор, Королева Восточных Склонов!

Несмотря на мои здешние триумфы, я не испытывала большого удовольствия от того, что делаю. Моя задача была не развлекать, не добиваться высоких доходов, не выступать в роли заглавного аттракциона на афишах мистера Редпата, как бы ни восхищался майор Понд списком представляемых им персон. Меня не так уж радовало признание в виде двенадцати сотен аплодирующих ладоней или такого же числа топающих о доски пола ступней. Колонки газетного шрифта, восхваляющие мою смелость, мои ораторские способности или мое чувство времени и легкую иронию, – даже они не способны были меня ободрить. Все это могло иметь значение лишь как оружие в осуществлении моего большого Крестового Похода. Я покинула Юту с единственной целью и не остановлюсь, не успокоюсь, не обрету ни радости, ни меры гордости, пока наконец не представлю мою историю мужам конгресса, а также президенту Гранту, вынуждая их и всех граждан нашей страны узнать Правду о столь многих, подобных мне женщинах и о тяжком положении наших детей. Я питала одну лишь надежду: что мне удастся еще увидеть, как перепишут наши законы.

После Денвера мы объехали центральную часть страны: Топика, Лоренс, Ливенворт, Сент-Луис, Пеория, Квинси, Чикаго. В некоторых городах залы были переполнены, в других – полны лишь отчасти, но каждый вечер мне удавалось достичь своей цели – информировать собравшихся об этом пережитке Варварства. Куда бы я ни приехала, множество добропорядочных мужчин и женщин сочувственно приветствовали меня, газеты писали обо мне с пониманием, а редакционные статьи одобряли мои намерения. Даже статьи самых сплетнелюбивых обозревателей, при всей недостойности их тона, выступали в поддержку моего дела, ибо во всей обширной центральной части нашей великой страны вряд ли нашелся бы хоть один человек, кто не был потрясен этим странным законоустановлением Мормонства. «Как может такое существовать у нас в Америке?» – вопрошали многие. Никто не обвинял меня, не противоречил, не злословил. И следовало бы находить утешение в таком всеобщем теплом отношении ко мне. Вопреки этому, молчание моих врагов меня тревожило.

– Чепуха! – говорил майор Понд. – В Юте у вас и правда могли быть враги, но вся остальная Америка вас обожает!

Если на свете когда-либо и существовал человек, просто созданный для того, чтобы с успехом рекламировать и продавать свой товар, то это был не кто иной, как майор Понд. В тщетной попытке меня успокоить он показал мне бригамовские газеты из Солт-Лейка. Там лишь время от времени упоминался мой Крестовый Поход. Теперь они по большей части меня просто игнорировали.

В морозные дни после наступления Нового, 1874 года я приехала в Берлингтон, что в штате Айова, большой краснокирпичный город, примерно в тридцати милях выше по Миссисипи, чем Нову – город, где я родилась. Здесь, в Берлингтоне, я встретила свою первую соперницу по лекционному турне. В тот же вечер, что должна была выступить я, по странному совпадению чуть менее вместительный зал предоставили некоей миссис Виктории Вудхалл. Было известно, что эта дама – суфражистка, спиритка, борец за реформу труда, редактор газеты, брокер с Уолл-стрит и безуспешный кандидат в президенты. Разумеется, я не была лично знакома с миссис Вудхалл, но с ее образом познакомилась очень давно, так как Бригам часто приводил его как пример немормонской развращенности. Среди множества взглядов миссис Вудхалл, изложение которых ей прекрасно оплачивалось, была, в частности, глубокая убежденность в откровенной чувственности женщин и в «праве» женщин на любовное удовлетворение. В числе ее других достоинств было вынесение на всеобщее обозрение компрометирующей интерлюдии преподобного Бичера с женой его ближайшего друга, что не только подорвало репутацию преподобного, но и повлекло за собой, как мне было сказано, его временное пребывание в грязной тюрьме на Ладлоу-стрит. Назвать репутацию самой миссис Вудхалл скандальной было бы все равно что назвать льва робким, а буйвола – легконогим.

Поскольку я уже знала, как публику интересует все бульварное, сенсационное, я беспокоилась, что миссис Вудхалл отвлечет на себя моих обычных слушателей. Майор Понд уверял меня, что не стоит тревожиться, и покинул наш отель, из которого открывался прекрасный вид на замерзшую реку, с целью собрать сведения о программе моей конкурентки.

Я сидела в своем номере, читая Лоренцо книжку, когда явился портье и объявил, что миссис Вудхалл ждет внизу: она пришла засвидетельствовать мне свое почтение.

– Скажите ей, что меня нет дома.

– Но, миссис Янг, вы же дома!

Юноша был очень молод, с волнистыми, пшеничного цвета волосами; он оказался в затруднительном положении, так как не разбирался в тонкостях женского поведения. Я объяснила ему, что занята с сыном, что другого времени, чтобы побыть с ним, у меня нет и что поэтому ему следует сообщить миссис Вудхалл, что меня нет дома. Однако мальчик упорствовал:

– Но она знает, что вы здесь. Она говорит, что видела, как вы вернулись час тому назад.

– Тогда скажи ей, что я не могу принять ее, но приму ее карточку.

Я закрыла дверь и бросила карточку этой женщины в печку. В окно я видела, как миссис Вудхалл удаляется по улице, ее крепкая фигура решительно двигалась прочь, сливового цвета лента на шляпе трепетала под внезапным снегопадом. Вдруг она остановилась и обернулась. Ее глаза быстро обнаружили меня у окна, и я всегда буду помнить, как они признали и тут же зачеркнули меня одним коротким, яростным взглядом.

В тот вечер, на лекции, я ожидала чего-то вроде ответа любезностью на любезность со стороны миссис Вудхалл, но ничего подобного не последовало. В конце вечера слушатели обнимали меня за то, что я поделилась с ними историей моей жизни. Лекция прошла успешно, однако я улеглась в постель, мучимая тревогой.

На следующее утро мы пересекли Миссисипи и покатили в санях вниз по берегу, к Нову. Мы приближались к нему с севера, нанятая нами упряжка лошадей радостно топала по хрустящему снегу. День был ясный и холодный, высоко стоявшее солнце не прогревало воздух, голубое небо казалось тонким и хрупким. Лоренцо то и дело выглядывал из-под пледа, возбужденный тем, что увидит город, о котором столько слышал от бабушки. Настроение майора Понда было куда мрачнее. «До Квинси еще пятьдесят миль, – повторял он. – У нас мало времени».

Мои воспоминания о Нову были одновременно и четкими, и весьма ограниченными – миниатюрными портретами детского ума. Они возвращались ко мне, вызывая ощущение какого-то теплого омовения, как это часто бывает с воспоминаниями раннего детства. Мне виделись ровные, чистые улицы, где мы жили, наш опрятный кирпичный дом, стоящий лицом к такому же дому на противоположной стороне дороги. Мысли о каретной мастерской моего отца всколыхнули другие воспоминания, не приходившие мне на память уже многие годы. Я вспомнила горький вкус густого дыма из кузнечной трубы, мерцающую красноту раскаленного на огне железа и искры, сыплющиеся из-под молотка Гилберта, подковывающего лошадь. Это заставило меня припомнить и зловонный, почти звериный, запах, исходивший от реки летом, то, как это зловоние медленно поднималось вверх по берегу, и другой, сухой, безжизненный запах зимнего ветра, сбегающего с Храмового холма. Я вспомнила маму, тогда еще молодую женщину, ее чистую преданность, ее простую и искреннюю манеру вести себя. И отца, подвижного, много и упорно работавшего, его лицо, которому еще только предстояло посмуглеть и огрубеть. Вспомнился Бригам, значительно моложе, чем теперешний, плотный, но еще не толстый, с мальчишеской широкой улыбкой. Как помнятся мне его поступки, трогавшие его последователей: вот он идет по улицам Нову, приглашая к себе жителей города, угощая их, помогая, участвуя в строительстве дома или амбара или в подготовке поля к посеву. В те дни он еще не утратил чувства юмора: я вспомнила тот день, когда он зашел к нам в конюшню и назвал нашего жеребенка, из-за необычно высокой, словно шапка надо лбом, белой гривы, Мистер Папа.

Но более всего запомнился мне Храм на холме. Когда я была маленькой, куда бы я ни шла, в каком бы месте города ни находилась, я всегда искала взглядом его башню, увенчанную золоченой статуей ангела Морония. Сияние солнца на этом золоте успокаивало, словно мамина рука, гладившая меня по головке. Я думала об известняковых блоках, похожих на гигантские кубы льда, и о том, как мой отец и братья, вместе со всеми мужчинами и мальчишками Нову, трудились, чтобы подтащить их на место, используя канаты, ворот и мулов. И как солнце сияло сквозь стекла овальных окон Храма, и как звонил бронзовый колокол. Вероятно, ярче всего мне запомнился Храм высоко над Миссисипи, непоколебимо стоявший на холме, когда мы уходили через реку в далекий путь к земле обетованной – Сиону. На протяжении многих миль я смотрела, как Храм становился все меньше и меньше, отражая солнечные лучи, затем чуть мерцая на горизонте, пока не пропал из виду.

– Ты уверен, что мы правильно едем? – спросила я у кучера.

– Нову. Прямо перед нами.

Я сказала, что тут что-то не так. Ведь я не вижу башню.

– Какую башню?

Когда мы въехали в город и поднялись на холм, кучер спросил:

– Вы что, это имеете в виду?

Он указывал на руины, на обломки камней, беспорядочно наваленных друг на друга. Все, что сохранилось от знаменитого Храма, была его задняя стена с двумя поддерживающими колоннами; ее верхний край был иззубрен, словно остальную часть здания от нее просто оторвали. Разрушения были подобны тому, что можно видеть, как я понимаю, в Риме или в Греции.

Напротив нас стояли двое паломников, видимо из первых поселенцев, пожилая пара, смотревшая на руины. Это были небольшого роста, согбенные годами люди, с бледными, теперь уже навсегда серыми лицами. Они оглядывали свою утраченную святыню угасающими глазами. Стояли они довольно далеко от нас, но зимний день был таким ясным, что даже на расстоянии я смогла разглядеть слезы, застывшие на их щеках.

Это огромное потрясение – увидеть здание, которое ты знаешь с детских лет, разрушенным. В нашей жизни существуют определенные строения, которые, как мы наивно полагаем, будут стоять вечно: наш первый дом, наша первая школа, наш первый храм. Увидеть, что они грубо повержены, – значит получить самый безжалостный из жизненных уроков. Время отнимает все.

Мы спустились с холма на равнину. Там, где в былые времена стояли дома, я не обнаружила ничего, кроме пустых участков или куч кирпичей. На углу улиц Парли– и Кимболл-стрит я заметила в снегу очертания фундамента. Кроме этого, там не было ничего, только одинокий покосившийся столбик ограды торчал из сугроба. Я сказала Лоренцо, что когда-то я здесь жила.

– Но ведь здесь ничего нет.

– А когда-то было.

Тут я велела кучеру ехать дальше. По пути прочь из Нову мы проезжали место, где, как мне было известно, находилась могила Джозефа Смита. На ней не было никакого памятного знака, только аккуратный холмик голубоватого снега.

В каком бы противостоянии Святым Последних дней я ни находилась, я не испытывала радости от зрелища столь полного разрушения. Я не верю мифам древних греков с их вечно ссорящимися богами и громоизвержениями, но тем не менее я все равно чувствую горечь утраты, когда гляжу на гравюры с изображениями их руин. Кто не испытает жалости при виде одинокой дорической колонны, стоящей посреди целой площади обломков? Или торса прекрасного юноши, отдельного от всего остального? Зрелище уничтоженного Нову было подобно сообщению о том, что твой давний знакомый скончался много лет тому назад. Такая весть рождает чувство вины: как же я могла не знать об этом? Пока мы ехали в Квинси, в моем мозгу формировался трудный вопрос: не станет ли моя миссия причиной такого же уничтожения Святых? Как буду я чувствовать себя, если в один непрекрасный день обнаружу Город у Большого Соленого озера обращенным в груду камней?