Текст книги "Ведьмы Алистера (СИ)"

Автор книги: Дарья Шатил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 54 страниц)

Старейшины принялись уплотнять нить, привязывая жизнь мужчины к ведьме. Задача невероятно сложная, ведь нити не только связывали людей между собой – они держали мир, не давая ему рассыпаться. Любая магия несла в себе крошечную ниточку, за которую нужно было дёрнуть чтобы получить реакцию. Вот только форму нитей имели только те, что связывали людей – остальные связи лежали далеко за гранью понимания и взаимодействовать с ними могли лишь единицы. Сама Кеторин лишь пару раз смогла дотронуться до огня, Люк же неплохо справлялся с воздухом.

Пока старейшины укрепляли связь, оплетая её своеобразным коконом, Кеторин заметила нечто странное и нахмурилась. С того места, где она стояла, был отчётливо виден обрубок нити, что торчал из груди Марты – толстый у основания и тонкий у края. Кеторин никогда не видела ничего подобного вживую – только в гримуаре, когда госпожа Ева обучала её основам взаимодействия с нитями, когда ещё верила, что из ведьмочки может получиться отличная старейшина.

От осознания увиденного стало дурно. Кеторин задохнулась от возмущения, а в голове стало тесно от вопросов.

Какое кощунство! Кто мог додуматься перерубить нить – и не абы какую, а родительскую! Это Кеторин поняла по слабому фиолетовую свечению, исходящему только от родительских нитей – нитей, связывающих человека с его родом.

Надо же было так надругаться над девочкой! Да кто только посмел! Кеторин сжала руки в кулаки, готовая этими же руками удавить ту ведьму, которая провернула подобное. А то, что это сделала именно ведьма, сомнений не было – никто другой не смог бы. Правда, то была ведьма, не особо разбиравшаяся в нитях: создавалось впечатление, что нить не разрезали, а просто варварски порвали.

Кеторин взглядом перебирала другие нити Марты, ища ещё обрубки, и, к счастью, не находила. Разве что было пару нитей, которые, скорее всего, повредились при обрыве родительской.

Ведьма настолько сосредоточилась на своих попытках разгадать загадку, что и не заметила, как купола потухли. Она поняла, что Старейшины закончили, только когда нити растаяли в воздухе, словно их и не было.

Обряд завершился.

Брунгильда распахнула двери, ведущие наружу, и в зал вошли трое мужчин, среди которых Кеторин приметила Плаксу Марка, выросшего и раздавшегося в плечах. В сопровождении госпожи Евы они унесли бесчувственных Марту с Коулом, а Кеторин осталась стоять в своей нише, сгорая от гадкого чувства. В носу защипало, и она зажала его пальцами, силясь побороть свою слабость. Многие вздорные черты характера Марты обрели для Кеторин смысл; родительские нити во многом формируют человека, завязываясь ещё в утробе матери и обеспечивая ребёнку чувство защищённости и опоры. У Марты этого не было. Кеторин не знала, в каком возрасте разрушили нити девушки, но даже год без поддержки может сильно пошатнуть любую ведьму. А Марта была во многом нестабильна как магически, так и ментально. Для ведьмы с сильным даром это опасное сочетание.

Кеторин закрыла глаза, прогоняя нахлынувшую ярость и горечь осознания своей оплошности: Марте не стоило колдовать, и подталкивать её к этому было глупо. А Кеторин раз за разом тыкала в неё и подстёгивала.

– Заметила? – совсем близко раздался тихий голос, от которого по спине побежали мурашки, и Кеторин, распахнув глаза, вжалась в стену.

Люциан.

Он стоял от неё на расстоянии вытянутой руки и смотрел своими тёплыми янтарными глазами со сдерживаемой… Кеторин не хотелось знать, что он там сдерживает. Она отвела взгляд и уткнулась в ступени амфитеатра. Каменные такие, совсем не интересные, но всё лучше, чем смотреть на Люциана.

И как он только её заметил? Подобрался так, что она и не почувствовала. Дура. Будет ей урок – меньше поддаваться чувствам. Больше думать головой – извечная проблема, ведь Кеторин иногда умудрялась её отключать.

– Заметила, – коротко ответила она.

– Отцовская, – пояснил Люциан и спросил без обиняков: – Кто она? Что-то мне слабо верится, что девчонка – обычная сирота.

– Тебе не нужно этого знать, – буркнула Кеторин, просчитывая ходы к отступлению.

– Не нужно? – Люциан вопросительно вскинул бровь. – А мне кажется, нужно. Хотелось бы знать, что ты задумала, притащив сюда новую пару комплементалов. Госпожа Ева, может, и не поняла, вот только они не женаты. Небось и спят-то не вместе. Смотрят друг на друга если не как на врагов, то очень близко к этому.

Люциан протянул руку и, схватив Кеторин за запястье, принялся поглаживать мягкую кожу со внутренней стороны, более не приближаясь.

– Что ты задумала, Кетти? – обратился он к ней тем прозвищем, которым называл её всегда. Сил возразить в себе Кеторин просто не нашла: ни чтобы оттолкнуть, ни чтобы исправить.

– Ничего интересного, – процедила она осипшим голосом.

Разум кричал, требовал, умолял убежать, а тело так и оставалось стоять на месте – недвижимое, безвольное. Сил сопротивляться тому влиянию, которое Люциан на неё оказывал, просто не было. Сбегая в тот раз, Кеторин думала, что больше не увидит его, но нет… Стояла теперь перед ним и пыталась не смотреть, а в голове ни одной здравой мысли – даже бежать уже не хотелось. А хотелось… Кеторин судорожно сглотнула. Ничего ей не хотелось. Надо от него избавиться и идти дальше.

Вот только Люк не умеет отпускать. И, чтобы уйти, нужно затуманить ему голову сильнее, чем он туманил её саму.

– Так-то я тебе и поверил, Кетти, – иронично усмехнулся Люциан. – В твоей умной головке всегда роятся какие-то планы. Может, расскажешь, какое место в них ты отвела мне на этот раз? На всякий случай. Чтобы я не оплошал, действуя не по сценарию.

Вкрадчивый голос, круговые движения на запястье, а в голове… Да чёрт с ней, с головой! В ней всё равно правильных мыслей больше не было – только звенящая тишина.

– Кетти, ну расскажи… – увещевал он. Так вкрадчиво, так нежно.

Кеторин окинула взглядом пустой амфитеатр. Никого. Никто не придёт ей на помощь.

– Прекрати, – шёпотом попросила женщина и задохнулась, когда Люциан наклонился и поцеловал кожу на её запястье.

– Не могу, – ответил он, и в его голосе прозвучали и горечь, и обида, и тоска.

От этой смеси чувств, являвшейся точным отражением того, что ощущала сама Кеторин, сердце защемило. Бежать ей надо, и немедленно, но ватные ноги приросли к месту, а руки потянулись к волосам мужчины. Мягким таким, почти шёлковым. И таким до боли знакомым.

– Не стоит, – произнесла та маленькая разумная часть Кеторин, которая ещё не сдалась, а большая, неразумная, перебирала мягкие пряди, не желая прекращать.

И именно эта слабая и неразумная часть секундой позже потянула мужчину за волосы, заставляя поднять голову и поцеловать Кеторин.

Ведьма впилась в его губы, жадно сминая их – шершавые и обветренные – своими. Она вдыхала его запах – такой, от которого ноги подкашивались; Люциан пах табаком и жжёным деревом, а на языке чувствовалась горечь алкоголя. Он был пьян, не так чтобы сильно, но точно выпил с утра, прежде чем прийти на обряд. И за это Кеторин хотелось его удавить. Да чем он только думал? А если бы действительно потребовалась его помощь?

Осознание этого немного охладило её пыл, но не настолько, чтобы отстраниться. Уж что-что, а сойти с этой дорожки, уже вступив на неё, Кеторин никогда не могла.

Она и не заметила, как Люциан, перемежая поцелуи с рваными дикими ласками, довёл её до кладовой, в которой Старейшины хранили всё необходимое для колдовства. Он спиной втолкнул её в комнату, а сам вошёл следом, ногой захлопнув деревянную дверь.

Люциан уложил Кеторин на пол и взял прямо там, на холодном каменном полу, которого ведьма даже не замечала. В тот момент для неё не существовало ничего и никого, кроме Люциана. И не было в их соитии ни ласки, ни неги, ни терпения, ни желания угодить партнёру – лишь дикая звериная и всепоглощающая страсть. Они набрасывались друг на друга, как умирающие в пустыне – на жалкие крохи воды. Каждый брал своё, и каждому было мало.

После произошедшего Кеторин лежала на холодном полу и мысленно материла себя за слабость, слушая мирное сопение уснувшего Люциана. Ведь знала же, что этим всё и закончится, потому-то и избегала его. Люциан всегда был её слабым местом – не могла она рядом с ним быть сильной. Этот его взгляд, этот голос… Да он верёвки из неё вить мог, а она, как последняя дура, раз за разом ломалась ради него.

Кеторин смахнула одинокую слезу и встала на ноги. Не одеваясь, она собрала настой для долгого сна – благо, у Старейшин был большой стратегический запас трав, – а затем накапала Люциану на приоткрытые губы и, когда он, сонный, слизнул зелье, спокойно начала приводить себя в порядок. Теперь он проспит до завтрашнего утра, а то и дольше, если не поднимут. А ей за это время нужно покинуть Шарпу.

Ведьма села на колени рядом с мужчиной и с тоской посмотрела на красивое молодое лицо. Магии в Люциане было хоть отбавляй: именно она и поддерживала его в форме, не давая стареть. Кеторин хотелось ещё немного побыть рядом с ним, может, даже полежать на его предплечье, вдыхая родной аромат, но она не могла позволить себе такой роскоши.

Ведьма прекрасно знала, что, дай она Люциану хоть шанс – и он её не отпустит. А она слишком любила свободу.

========== Глава 33. Опасные связи ==========

Бабушка приехала домой тем же вечером. Папа настоял. Мегги, конечно, думала, что он всполошился почём зря, ведь, будь она на его месте, не стала бы действовать, основываясь только на словах маленькой девочки.

Сейчас, когда Джон не маячил на фоне, а сама Мегги находилась под защитой стен дома, страх, который девочка испытала в больнице, казался ей иррациональным. Мало ли что и как говорят люди? Ведь Джон, если так подумать, не сказал ничего такого. Спросил о девушке, в которой заинтересован, и о том, как у Мегги дела. Разве не так ведут себя все взрослые?

Мегги была согласна с каждым доводом, который приводила, но переступить через страх не получалось. Так что то, что бабушка приехала к ним, даже хорошо. Дома безопаснее, чем в отдалённом поместье. Однако то, что бабушка, которая никогда не шла на поводу у чужой воли, вдруг послушала отца, наталкивало на мысль, что всё куда хуже, чем кажется.

Маргарет привезла с собой в термосе вкусный тыквенный суп, и в тот вечер они сидели на кухне, поедая его со свежим хлебом из пекарни и чаем. Правда, готовила его приходящая кухарка, а не сама бабушка, но оттого суп был не менее вкусным.

Вначале ели они в полной тишине: это тяготило Мегги, нуждающуюся в общении, но ни папа, ни бабушка не были любителями поговорить по душам. А когда вдруг заговорили, в диалоге всплыла Марта – и пошло-поехало. Сцепились, как кошка с собакой. Они, конечно, не кричали – Мегги вообще сомневалась, что бабушка ещё способна кричать, а отцу совесть не позволяла повысить голос на мать. Вот только их словесная перепалка была руганью в чистом виде.

Отец отстаивал Марту и Коула, говоря, что они умные ребята. Бабушка причитала, что отец на старости лет совсем мозги растерял, раз позволил дочери вместе с охотником отправиться неизвестно куда. Отец не сдавался, объясняя, что Коул не причинит Марте вреда, потому что он брат Чарли, а бабушка устало вздыхала и, похлопав сына по руке, сказала, что воспоминания о добром друге застилают Алистеру глаза и что память о старшем брате не остановит мальчишку, если он надумает что-то дурное. И так по кругу в разных вариациях.

В какой-то момент Мегги устала и, не сказав никому ни слова, встала из-за стола и ушла на мамин чердак. Взрослые её ухода так и не заметили, продолжая перебрасываться тихими, но от того не менее гневными фразами.

Для Мегги их ругань казалась беспочвенной, ведь она знала, что Коул просто не сможет причинить Марте вреда. Она толком и сама не понимала, откуда у неё такая уверенность в своей правоте. Но оттого и помалкивала, что подтвердить свои слова ничем, кроме интуиции, не могла.

На чердаке было темно: свет уличного фонаря, проникая через круглое окно, ложился белыми тенями на пол. Мегги забралась с ногами на маленькую софу и вытянулась на ней, зарывшись головой в мягкие аляпистые подушки, пахнущие лавандой. И от этого запаха на глаза набежали слёзы. Когда мама была жива, она делала для них с Мартой мешочки для хорошего сна, которые они клали под подушки. Эти мешочки пахли лавандой.

Мегги поймала себя на мысли, что не помнит маминого лица. Нет, она помнила смеющиеся зелёные глаза, светлые и такие же длинные, как и у самой Мегги, волосы; помнила красивую улыбку. Но всё вместе… Девочка всхлипнула, утирая слёзы. Захотелось спуститься вниз и взять семейный альбом с каминной полки и долго смотреть на мамино лицо, впитывая его до последней черты, чтобы не забыть. Но Мегги осталась лежать на софе, вдыхая родной аромат лаванды и судорожно всхлипывая время от времени. Она могла забыть мамино лицо, но невозможно забыть аромат – лаванда всегда пахнет лавандой.

Прежде чем провалиться в сон, глубокий и без сновидений, Мегги решила, что непременно научится делать такие мешочки, чтобы всегда чувствовать, что мама где-то рядом.

Проснулась она от яркого зимнего солнца, которое било по глазам, мешая спать. Мегги вытащила из-под бока подушку и положила её на глаза, стараясь снова уснуть. Сон не шёл. Софа, на которой она так хороша спала, вдруг стала невероятно жёсткой, и ей отчаянно захотелось укрыться одеялом; пальцы на ногах отмёрзли, словно к ним приложили кусочки льда. Так ещё и кристаллы соли в кармане джинсового комбинезона нещадно кололи бок.

Мегги тяжело и шумно вздохнула и села на софе, спустив ноги на холодный деревянный пол. Сонная девочка спустилась на первый этаж и ещё на лестнице услышала лимонный аромат.

Бабушка, в тёплом домашнем халате и неизменных тапочках, сидела на кухне и пила чай с лимоном, закусывая его всё ещё горячими гренками, с которых капало расплавленное масло. Мегги сглотнула слюну и пожелала бабушке доброго утра.

Та улыбнулась ей своими утопающими в морщинках губами и спросила:

– Как спалось?

– Отлично, – ответила Мегги и, взяв чистую кружку с сушилки, села за стол напротив бабушки. Она налила себе из заварника чаю и положила в кружку дольку лимона, а ещё добавила мёда, который стоял на столе вместе с заварником.

– Алистер хотел отнести тебя в спальню, но ты так крепко и сладко спала, что мы не решились тебя трогать, – рассказывала бабушка, пододвигая к Мегги тарелку с гренками.

Девочка кивнула и вцепилась зубами в хрустящую булку. Она блаженно простонала, растянув губы в широкой улыбке. Хрустящие снаружи, мягкие и тёплые внутри. Мегги любила вкусно покушать.

– В холодильнике есть сыр, если хочешь – могу порезать, – предложила бабушка, но Мегги отрицательно покачала головой, отправляя гренку в рот целиком и запивая её большим глотком тёплого и сладкого чая.

– Где папа? – спросила она, болтая ногами и смотря то на бабушку, то на искрящийся в лучах яркого солнца снег за окном. – Ещё спит?

– Нет. Уехал. Вскочил ни свет ни заря и унёсся, даже не позавтракав. Сказал, что ему срочно нужно что-то проверить. Ещё что-то про полицию говорил.

– Понятно, – протянула Мегги и взялась за ещё одну гренку.

Покончив с завтраком, они расположились в гостиной. Бабушка разожгла камин и устроилась в кресле возле него, вытянув ноги и положив их на маленькую банкетку. А Мегги сбегала на чердак и, взяв с маминой полки книгу о травах и их применении в быту, расположилась на диване, укутав ноги вязаным пледом. Так они и сидели, слушая треск поленьев и занятые каждая своим делом. Мегги читала, бабушка смотрела на огонь. Время от времени они перебрасывались абсолютно незначительными фразами. Бабушка пожаловалась, что больше не может читать. Зрение у неё уже не то: если долго смотреть на буквы, они начинают расплываться перед глазами, а голова отзывается мигренью.

Мегги стала читать вслух. Она наобум открывала страницу и читала о полезных свойствах того или иного растения. Затем закрывала книгу и открывала уже на другой странице. О полыни, о ромашке, о лаванде, о розмарине, о пионах, об астрах. И так раз за разом.

В какой-то момент бабушка задремала, и Мегги продолжила читать уже про себя. Ей было спокойно.

Но потом она замерла и отложила книгу, ощутив странную рябь. Воздух словно содрогнулся, и Мегги испугалась. Было что-то неправильное в этой ряби. Что-то, чего не должно было произойти. А затем раздался глухой удар, с которым входная дверь впечаталась в стену.

От этого удара бабушка проснулась и ошарашенным взглядом принялась озираться по сторонам, ища источник неожиданного шума. Мегги вскочила на ноги и подбежала к бабушке. Её сердце бешено билось в груди.

Оправдывая все страхи Мегги, широким шагом в гостиную вошёл Джон со своей неизменной улыбкой, от которой у девочки волосы на руках встали дыбом. А за его спиной маячила женщина, при одном только взгляде на которую в голове Мегги появились мысли о гиенах и лошадях – настолько фактурным и запоминающимся было её лицо.

Бабушка поднялась на ноги и задвинула Мегги себе за спину.

– Что вы здесь делаете, молодой человек? – хмуро спросила она. – Вы вторглись без приглашения в частную собственность. Это незаконно.

Женщина за спиной Джона громко и свистяще рассмеялась. Мегги из-за спины бабушки разглядывала пришедших, и от того, что увидела, кровь в её жилах заледенела, а в животе завязался едкий узел страха. Нет, не страха – глубинного ужаса. В руках Джон сжимал пистолет.

– Вы уж нас извините, – улыбка на его лице не дрогнула, – но мы пришли за девочкой.

– Ба-а-а, – в ужасе протянула Мегги, чувствуя, как глаза обжигают слёзы.

Женщина-гиена обогнула Джона и вошла в комнату. В её движениях не было плавности, она сильно припадала на правую сторону и сжимала в ладони какую-то тряпицу. Женщина села на диван, где ещё недавно так уютно читала Мегги, и вытянула вперёд правую ногу, позволив девочке заметить гипс, до этого скрывавшийся под длинным красным плащом.

– Отойдите в сторону, миссис Рудбриг, – попросил Джон. – Нам не нужны лишние жертвы.

Мегги сглотнула подступившие к горлу рыдания, пытаясь понять, как эти люди вообще оказались в её доме. В доме, который находился под защитным куполом, не пропускающим никого, кроме членов семьи и людей, выпивших их кровь. Первой мыслью было то, что они смогли каким-то образом добраться до папы, и Мегги задохнулась. В этот момент она поняла, что у страха нет границ, и всегда можно бояться ещё сильнее, чем прежде.

– Вы не получите мою внучку, – в голосе бабушки звучала сталь, и Мегги поняла, что та по своей воле не сдвинется ни на шаг.

– Миссис Рудбриг, давайте не будем устраивать драм, – вкрадчивым тоном предложил Джон. – У вас всё равно нет выбора.

Мегги вцепилась в подол бабушкиного халата, судорожно соображая, что может предпринять она, маленькая девочка, против мужчины с пистолетом и этой странной истекающей кровью женщины.

И где же её магия, когда она так нужна? Разве похищение – это не сильное эмоциональное потрясение?

Мегги до боли закусила губу, не желая поддаваться панике.

Девочка повнимательнее присмотрелась к женщине-гиене, и на секунду ей показалось, что вокруг руки, с которой капала кровь, клубится красноватое марево, но, стоило моргнуть, и наваждение исчезло.

В этот момент прогремел выстрел. Мегги взвизгнула от испуга и подпрыгнула на месте, а бабушка начала заваливаться. Мегги, смаргивая слёзы, которые не хотели смаргиваться, смотрела на бабушку, осевшую на пол, прижимая руку к ноге. На её халате цветком распустилось кровавое пятно.

– Нет! – всхлипывала девочка, рухнув на колени рядом. Своими маленькими ручками она пыталась зажать рану, заставить кровь больше не вытекать, но пятно словно в насмешку становилось всё больше. – Ба!

– Мегги, – позвал её Джон, и в его голосе ей даже послышалось сострадание, – нам пора. Ты же не хочешь, чтобы я прострелил твоей бабушке что-то ещё? Я даю тебе честное слово, что даже наложу ей жгут, если ты пойдёшь со мной без истерик.

– Прекрати с ней сюсюкаться, – потребовала женщина-гиена. – Бери в охапку и пошли.

Мегги злобно зыркнула на них обоих. Если бы у неё была магия, она бы испепелила их прямо здесь. Она бы, как Марта, разорвала пистолет в руках Джона. Она бы… она бы… Но магии не было. Внутри себя Мегги не ощущала ничего, кроме гнетущего страха и злости. Ни щепотки магии. Ни-че-го.

– Мегги? – Джон вопросительно вскинул бровь и наставил оружие на бабушку, которая и так уже лежала на полу, сипло хватая губами воздух; глаза у неё закатились.

Сколько бабушка ещё продержится, если ей не окажут помощь? У Мегги не было времени на раздумья.

– Ты обещаешь… что… поможешь? – еле выдавила она. Горло свело от сдерживаемых рыданий.

– Конечно, – улыбка на губах мужчины стала шире. – Я же как-никак медбрат.

– Тогда помоги. И я пойду, – решительно ответила девочка, поднимаясь на трясущихся ногах.

***

Марта открыла глаза, выныривая из тяжёлого забытья. В висках непрекращающимся набатом стучала боль, нос не дышал. Губы пересохли и потрескались, во рту стоял отвратительный привкус желчи, так ещё и живот крутило, как при сильных газах. Марте пришлось открыть рот и дышать через него. Было настолько паршиво, что она не сразу поняла, что на ней нет очков, но она всё видит. Видит незнакомую светлую комнату и Коула, вытянувшегося на кровати рядом с ней. Он лежал на животе, головой повернувшись к Марте. И лицо его выражало муку, немного сглаженную сном.

Осознание ударило по Марте запоздало. Она несколько раз медленно моргнула, свыкаясь со своей новой реальностью. Опершись на руки, Марта села в кровати, осматривая незнакомую комнату. Она всё ещё видела магический след, пропитавший здесь практически всё: и маленькое зеркало на туалетном столике, и круглый пуфик на деревянных ножках, и симпатичный ковёр с цветочным рисунком, и даже покрывало, которым она была укрыта, что уж говорить о светящихся мягким огнём хрустальных сферах. Она всё видела, а магический след лишь приукрашивал – так сказать, добавлял контрастности и насыщенности, но больше не слепил.

Неужели обряд поубавил её восприимчивость?

Марта нахмурилась, не зная, радоваться ей такому исходу или огорчаться. С одной стороны, в ней определённо стало меньше магии – и это определённо хорошо, с другой стороны… Живот крутило не у неё.

Брови Марты взлетели вверх, когда она ощутила новый виток крутящей боли, и тут же – доносившийся откуда-то издалека хриплый стон Коула. Ощущения были похожи на те, которые испытываешь при просмотре реалистичного фильма, где у героя отрезают, скажем, руку, а ты чувствуешь, как у тебя самого рука начинает зудеть – несильно так, но неприятно.

О подобном её не предупреждали. И Марте это не понравилось.

Коул вновь простонал и, перекатившись на бок, прижал колени к груди, словно так можно было унять боль. Этот жест был настолько по-детски невинным, что Марта даже улыбнулась. Она протянула руку и потрепала Коула по растрёпанным волосам. Тот даже не проснулся. За время, прошедшее с их знакомства, Коул порядком зарос – это касалось и отросших непослушных волос, и щетины, грозящей вот-вот дорасти до состояния бородки.

Марта никогда не любила мужчин с бородой или даже просто небритых; ей это казалось признаком небрежности или же, наоборот, чрезмерного самолюбования. Да и вообще – борода колется. Но, удивительное дело, Коулу его небритость даже шла.

Поймав себя на столь нелепой мысли, Марта испытала желание врезать чем-нибудь тяжёлым по своей глупой голове, чтобы вытравить оттуда всю дурь.

Коул вновь застонал, и Марта отдёрнула руку, которой всё это время продолжала поглаживать его по волосам, которые не были мягкими – скорее, наоборот, жёсткими и очень густыми. Настолько густыми, что Марте стало завидно. Из её волос, если заплести в косичку, получился бы крысиный хвостик, поэтому она и стриглась всегда довольно коротко.

Дверь их новой спальни открылась тихо, без малейшего скрипа, и Марта увидела на пороге госпожу Еву. Настоящую госпожу Еву без того морока, что ложился какой-то добавочной пеленой. Женщина сжимала в руках поднос, на котором стояло несколько склянок, слабо мерцающих магическим следом.

– Проснулась? – спросила она, но звучало это скорее как утверждение.

Марта вяло кивнула, не чувствуя в себе сил для полноценного ответа.

– Как себя чувствуешь? – спросила госпожа Ева, поставив поднос на тумбочку рядом с Мартой, а сама она присела на край кровати.

– Где мы? – слабым голосом задала вопрос Марта.

– У меня дома. После обряда за вами некоторое время нужно присматривать, а Рози, скорее всего, даже не заметит, если что-то будет не так.

– Я чувствую его боль, – выдала Марта, когда Коул вновь простонал.

Госпожа Ева пожала плечами:

– Такой исход был возможен – вы же комплементалы. Правильнее было бы провести над вами Приворот – тогда бы ваша связь была бы полноценной, но сомневаюсь, что вы к нему готовы. По крайней мере, не сейчас. Мы уже однажды поспешили, проведя его. Не хочется совершить ошибку повторно, – госпожа Ева грустно улыбнулась и покачала головой.

– Почему ему плохо? – спросила Марта, почувствовав очередной виток боли, но совсем слабенький – Коул даже не застонал.

– Тело подстраивается под новые условия своего существования, – лаконично ответила госпожа Ева, но, наткнувшись на непонимающий взгляд Марты, продолжила объяснения. – Его тело не приспособлено к магии. В нём её совсем нет – чистокровный человек, если можно так сказать. И теперь его тело учится использовать магию, твою магию, как топливо. И, к сожалению, подобное не проходит безболезненно.

Коул вновь простонал, и госпожа Ева горько улыбнулась.

– Думаю, скоро придёт в себя, и тогда нужно будет дать ему зелье. Оно немного притупит неприятные ощущения, но не уберёт их полностью.

Марта лишь согласно кивнула. Чем быстрее он перестанет испытывать боль, тем ей лучше.

– Я вот что хотела узнать: Кеторин не сказала тебе, как снять браслеты? – спросила госпожа Ева, и Марта ошарашенно выпучила глаза. – Не переживай, я в курсе, что это она вас сюда привела. Если не выдашь меня другим, то я даже расскажу тебе, где она жила всё это время.

– Где? – неуверенно спросила Марта.

– В соседней спальне. Вишнёвые покои, как она их называет. Ещё девочкой она часто у меня оставалась, когда ругалась с родителями. Твоя очередь.

Марта покачала головой, перебрав в голове воспоминания о словах Кеторин про браслеты.

– Не сказала.

– Научить? Не думаю, что тебе хочется всё время быть привязанной. Иногда полезно знать, как скинуть ошейник в нужное время.

Марта коротко кивнула, и госпожа Ева аккуратно взяла её за руку и перевернула запястьем вверх. Она начертила в воздухе руну и постучала узловатым пальцем по браслету – раздался щелчок, и браслет раскрылся. Теперь его можно было спокойно снять с руки, но Марта, не долго думая, защёлкнула его обратно.

– Как знаешь, – только и хмыкнула госпожа Ева. – Если хочешь помыться, за той дверью ванная. Я положила там ещё и сменные вещи; ваши уже высохли, но сомневаюсь, что ты захочешь надеть их обратно.

Марта не стала отказываться и сразу же выбралась из кровати. Голова кружилась: не сильно так, но неприятно. И этими побочными эффектами она была обязана Коулу. Возможно, нужно было злиться, но она была слишком усталой и дезориентированной, чтобы растрачивать себя на бесполезные эмоции.

Ванны как таковой у госпожи Евы не было. Была лишь медная лейка, отгороженная шторкой, чему Марта даже порадовалась – сейчас она не справилась бы с такой, казалось бы, простой задачей, как залезть, а потом вылезти из ванны.

Марта слегка потупилась, глядя на один-единственный вентиль, который можно было либо открыть, либо закрыть. Ну и как ей настраивать воду? Мыться пришлось в итоге чуть тёплой водой.

Однако душ, на удивление, Марту не взбодрил – после него захотелось вернуться в кровать и поспать ещё.

Когда она вышла из ванной, Коул уже не спал. Слабый и бледный он сидел в кровати, откинувшись на спинку и внимательно слушая госпожу Еву. Марта разобрала только конец её фразы:

– …если наберёшь слишком много энергии, колдуном ты не станешь. Можешь не переживать по этому поводу. Но Марту подобное временно ослабит, так что думай головой, а не промежностью.

Марта нахмурилась, но промолчала. Мало ли о чём они говорили до её появления. Она с ногами забралась на кровать и собиралась уже вытянуться и поспать ещё немного, как с грохотом распахнулась дверь, и в неё влетела взлохмаченная и запыхавшаяся Кеторин.

– Собирайтесь, мы уходим, – на одном дыхании выпалила она и лишь потом, опершись рукой о стену, замерла, чтобы отдышаться.

– К чему такая спешка? – спросила госпожа Ева; её брови вскинулись вверх. – Они только проснулись. Обожди до завтра, и я под благовидным предлогом отправлю их восвояси.

– Нет. Мы уходим сегодня. Прямо сейчас.

Госпожа Ева окинула её взглядом с ног до головы. Раз, другой – и затем, тяжело вздохнув, выдала:

– Ох… дурёха, ты, Кеторин! Какая же ты всё-таки дурёха! И за что вы свалились на мою голову?!

Марта поджала губы, сдерживая улыбку. На её памяти никто не разговаривал с Кеторин так.

– Что ты с ним сделала? – продолжала госпожа Ева. – Где-то заперла? Что, опять усыпила?

Кеторин ничего не ответила, лишь хмуро посмотрев на госпожу Еву, и вышла из комнаты. Та же проводила её сочувствующим взглядом и, посмотрев на Марту, погрозила пальцем:

– Даже не думай брать с неё пример. На старости лет останешься одна и будешь кусать локти, не зная, как задушить собственную гордость. Она ведь его так и не простила, а уже почти двадцать лет прошло. Только и делают, что мучают друг друга.

Марта поняла, о ком шла речь. О Люциане, бывшем муже Кеторин. Эту историю она знала поверхностно и только со слов самой хозяйки «Ведьминой Обители». Ей уже хотелось расспросить госпожу Еву поподробнее, но тут Кеторин вернулась, уже успев переодеться в тёплые вещи, а в руках держа дорожную сумку Марты.

– Одевайтесь и будем уходить, – вновь приказала Кеторин и швырнула сумку на кровать.

– И куда ты их потащишь? – осведомилась госпожа Ева. – Коул вон ещё от обряда не отошёл. С лестницы свалится, сломает себе что-нибудь, и будешь его потом на спине таскать.

Коул весь подобрался и единым движением скинул ноги с кровати, явно обиженный подобным заявлением.

– Сейчас в душ схожу, и пойдём, – хрипло ответил он и встал с кровати. Вот только Марта чувствовала, что делает он это на чистом упрямстве и никак иначе. Небось спящая временами гордость подняла голову.

Коул покопался в сумке и вместе с найденными вещами пошёл в ванную. Марта думала помочь ему, но по тому, каким уверенным взглядом Коул смотрел на дверь, поняла: он помощи не примет. Девушка проводила его взглядом до двери и, лишь когда та закрылась за ним, спросила: