Текст книги "Ведьмы Алистера (СИ)"

Автор книги: Дарья Шатил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 54 страниц)

***

Мегги сжала в руке магический хрусталь, стараясь зажечь его. Ища в себе силы, чтобы наполнить его. Но маленький шарик не желал загораться, вообще не светил.

И это расстраивало. Мегги привыкла всегда добиваться своего. Она хотела во всём быть лучше, стремилась к идеалу и всегда достигала поставленных целей. Потому что знала, что может больше, а полурезультат её не интересовал.

В школе девочка как-то подслушала разговор учителей и нисколько не стыдилась этого, ведь предметом их разговора была она сама. И Мегги считала, что имеет полное право знать, что говорят о ней люди. А говорили они следующее: девочка она, конечно, хорошая и старательная, вот только синдром отличника ни к чему хорошему не приведёт.

Тогда Мегги не знала подобной характеристики и обратилась за ответами к своему верному другу Интернету. Немного поразмыслив, девочка пришла к выводу, что правы взрослые лишь отчасти. Мегги умела оценивать свои возможности. Если она знала, что добьётся результата, то шла прямо и до конца. А вот если понимала, что ничего не получится, то бросала или же даже не начинала. Так произошло с занятиями по скрипке, на которые её затащила бабушка. Понимала же, что рвать струны и драть чужие уши – не её.

С магией всё было иначе. Магия была её. И Мегги это знала. А если знала, то шла до конца. Да, пока никакого результата не было. Но ведь Джуди не столько учила её колдовать, сколько рассказывала о ведьмах города Шарпы, целебных травах и немного о стихийной магии, которая Джуди недоступна.

А вот её отец, колдун, владел той в совершенстве, судя по словам наставницы. Джуди рассказывала, что ведьмам, в отличие от колдунов, стихийная магия даётся неохотно. Они больше привязаны к природе, к земле как таковой, и вся их магия по большей части несёт в себе землю и её плоды. Колдуны же были стихийниками. Почему были? Да потому что отец Джуди – последний в своём роде колдун.

Конечно, у Джуди ещё был брат, вот только он не умел колдовать. Не мог. Чем немало расстроил родителей. Они ведь надеялись, что мальчику перейдёт дар отца.

Мегги искренне сочувствовала Рою, но только уж слишком много она теперь о нём знала, потому что Джуди была болтушкой. Она вываливала на Мегги истории из своего детства со скоростью пулемётной очереди, перемежая их с фактами о ведьмах и основами магии. Так что Мегги приходилось очень сильно стараться, чтобы из нескончаемого потока мыслей Джуди по крохам собирать необходимую информацию.

Так Мегги узнала о том, что магию нужно пробудить, и пробуждает её лишь сильное эмоциональное потрясение. И, как только узнала, начала думать и строить планы. Ей нужно было как-то растормошить себя, чтобы побудить свою магию проснуться. Жаль, конечно, что не было какого-то универсального будильника, но…

Мегги вновь попробовала зажечь хрусталь.

Ничего. Ровным счётом ничего. Даже того маленького огонька, который она вызвала в «У Бобби», не появилось.

Тяжело вздохнув, Мегги убрала хрусталь к карман джинсового комбинезона, где уже лежали мамины и папины кристаллы памяти. Как пользоваться ими, она тоже должна научиться – уж больно манили её родительские секретики.

Девочка откинулась на спинку дивана и с грустью осмотрела гостиную. Мегги уже порядком утомилась от постоянного сидения дома. Вот сколько раз за этот месяц она выходила наружу? Прогулки до калитки не в счёт. Три, может, четыре раза?

Мегги по своей натуре выросла деятельным ребёнком – она не умела просто ничего не делать. Если бы не охотники, она сейчас сидела бы в классе на уроке и, возможно, слушала бы что-нибудь интересное. Мегги любила учиться, а дома учиться не получалось: девочка постоянно отвлекалась на созерцание стен или картин, а те, нарисованные Мартой, вызывали мысли о сестре.

В их доме все картины нарисовала Марта, начиная от страшненького грифельного человечка в папиной спальне и заканчивая огромным натюрмортом с красными яблоками и расписным голубым графином с цветами, которых и в природе-то не существовало – Марта их выдумала и нарисовала. А название они так и не придумали. Цветы напоминали пионы, только вот лепестки у них были колючими, а листья какими-то бурыми.

Ох, Марта.

Мегги грустно вздохнула. Сестры не было уже больше недели, и, в отличие от папы, Мегги переживала. Хотя и отец, скорее всего, переживал, только виду не подавал: его взгляд становился всё мрачнее и мрачнее, а лучики от морщин стали ещё глубже. Он и у Джуди спрашивал, когда они вернутся – сухо так, словно между прочим, но учительница лишь пожимала плечами и отвечала, что не знает, мол, сама переживает, но связаться с Кеторин у неё никакой возможности нет.

Без Марты Мегги чувствовала себя брошенной, ведь сестра никогда не покидала дом – сколько Мегги себя помнила, Марта всегда была рядом, а теперь её не было уже неделю, и в доме стало тихо. Хотя не сказать, что при Марте было шумно: она в целом была тихушницей и одинокой затворницей. Без друзей, без парня. Вот только без самой Марты всё вокруг становилось каким-то не таким.

И без Коула тоже. Что бы там сестра ни говорила, но Мегги относилась к мужчине хорошо. Он не был плохим человеком, в этом девочка была уверена.

Мегги, конечно, где-то читала, что девочкам её возраста свойственно идеализировать взрослых малознакомых мужчин и что они даже могут влюбляться в них некой детской наивной любовью, но пришла к выводу, что Коул нравился ей так же, как и отец. Хотя нет – папу Мегги любила, а вот Коул ей просто нравился. И она ничего не имела против, если бы такой человек, как Коул, был рядом с Мартой. Человек, который мог бы раскачать её сестру-затворницу, ведь до появления Коула Марта была более отчуждённой. Мегги иногда шутила, говоря, что у сестры эмоциональный диапазон, как у зубочистки. Точнее, такой Марта была по отношению к посторонним – в кругу семьи она всё же становилась чуточку живее.

Мегги не нравилось то, что она скатывается до копания в чувствах своих близких, обычно она так себя не вела. Точнее вела, но не настолько дотошно, а сейчас ей было нечем заняться, и поэтому она анализировала. Бесполезное занятие, на самом-то деле, – сидеть и перебирать в голове факты, которые и так знаешь. Наверное, так ведут себя сплетницы: собираются группками и начинают перетирать косточки окружающим. Вот и Мегги как те сплетницы.

Умей она колдовать, создала бы себе двойника, чтобы сидеть и сплетничать на пару – глядишь, в какой-нибудь момент темы закончатся, если думать их в две головы.

Мегги достала свой планшет и вбила в поисковую строку: «Можно ли причислить постоянные самокопания к болезням?». Если кто-нибудь когда-нибудь решит проверить историю её браузера, то посчитает Мегги либо чересчур дотошной, либо сумасшедшей, либо гением.

Мегги предпочитала думать, что вобрала в себя всего понемногу.

После обеда она таки напросилась с отцом в больницу. Папа оказался против, но Мегги нужно было развеяться, пока она сама не начала считать, что сумасшествия в ней чуточку больше, чем гениальности. Она умоляла, уламывала, выдвигала ультиматумы, строила глазки и даже пустила одинокую слезинку – и таки сломила отца. С Мартой такое срабатывало через раз, но вот отец всегда сдавался.

Поход в больницу был чисто символическим: только ради какой-то справки, которую отцу нужно было предоставить на работу. Мегги отсидела с ним в очереди, разговаривая о всякой неважной всячине, книжках, фильмах, пирожных и чае, которые надо купить домой. Пока они ждали, в очереди мимо них дважды прошёл Джон, и каждый раз он мельком посматривал на них, но ничего не говорил. Мегги показалось, что мужчина был нервным. Нервозность читалась в каждом его шаге, в напряжённых плечах, в резких взмахах рук, а ещё в улыбке. Дёрганой улыбке. Вот вроде улыбается, видит их с отцом, меняется в лице, но тут же берёт себя под контроль и снова натягивает улыбку. А глаза всё такие же недобрые.

Алистер вошёл в кабинет врача, и Мегги хотела пойти с ним, но ей сказали посидеть в коридоре, и она согласилась. Ей этого совсем не хотелось, но и отца ставить в неудобное положение она не собиралась, а потому осталась сидеть, где сказали.

Мегги считала минуты до того момента, когда папа выйдет из кабинета, но он всё никак не выходил. Зато Джон опять прошёл и, как назло, остановился прямо перед ней. Мегги сразу подобралась, спину выпрямила, подбородок слегка вздёрнула и даже улыбнулась – не так как Джон, а вполне искренне.

– Привет, Джон.

Мегги девочка вежливая, здоровается даже с теми людьми, которые ей не нравятся и от которых мурашки по спине бегут и хочется спрятаться. И почему никто не видит того другого Джона, который прячется за доброй улыбкой?

– Как дела, Мегги? – спросил он, и девочка почувствовала себя совсем маленькой, даже крохотной. Очень захотелось открыть дверь кабинета, вбежать туда и спрятаться за папиной спиной.

– Всё отлично, – она улыбнулась ещё шире – так, что скулы свело. Пока папа был тут, Джон к ней не подходил, даже заговорить не пытался, а стоило тому уйти, как вот он, появился, словно следил за ней. – Папу жду.

– Понятно, – ответил мужчина и сел на один из металлических стульев напротив. – Как Марта? Не вернулась ещё?

Мегги только покачала головой, боясь, что язык её не послушает или голос выдаст, как она напугана.

– Жаль… Не звонила?

Мегги снова покачала головой.

– Может, с ней что-то случилось? – предположил Джон, и Мегги не понравилось то, как прозвучало это предположение, словно бы он надеялся, что с Мартой могло что-то случиться.

– Да что с ней будет-то? Марта у нас с техникой не дружит – вот и не звонит! – выпалила Мегги. – А ты как, Джон? Как работа?

– Не жалуюсь, – ответил мужчина, и его улыбка опять дрогнула. – Нервная она у меня, знаешь ли. С такой работой, как у меня, не соскучишься.

Вот вроде бы ничего такого не сказал, а у Мегги уже мурашки по коже. Может, у неё паранойя? Нет-нет, Мегги своей интуиции верит, а, значит, нужно рассказать папе о Джоне и том, какие эмоции он у неё вызывает. Папа умнее, он разберётся в том, чего Мегги не до конца понимает.

– А ты в школу, смотрю, не ходишь, – словно между прочим произнёс Джон, и Мегги скрестила руки на груди, вжавшись в сиденье. Мысленно она пыталась внушить себе, что в стенах больницы он ей ничего не сделает.

Папа словно ответил на невысказанный призыв, выйдя из кабинета вместе с невысоким полноватым врачом.

– …вы удивляете меня, мистер Рудбриг. С последнего обследования изменения значительны, – донёсся до Мегги обрывок разговора, и она вздохнула с облегчением. – Думаю, нужно будет через пару месяцев повторно сдать анализы, – мужчина заметил Мегги и замолчал так резко, что девочка не могла не обратить внимание. – Я напишу вам, когда нужно будет посетить меня снова.

– Хорошо, – отец кивнул. – До встречи.

– Надеюсь, не скорой, – ответил мужчина, и ему пришлось немного приподняться, чтобы похлопать отца по плечу. – Вы счастливчик, Алистер.

Джон наблюдал за ними внимательно: даже слова не проронил, и улыбка его не дрогнула, – но Мегги заметила это. Она вообще многое замечала. Возможно, не всё понимала, но стремилась к этому. Зря взрослые думают, что при детях можно делать всё, что им только в голову взбредёт.

Заметив её внимание, Джон, подмигнув ей, встал с сиденья и, не прощаясь, ушёл по коридору. Мегги ещё раз облегчённо вздохнула, что не укрылось от папы. Он вскинул бровь и вопросительно посмотрел на девочку. Та лишь покачала головой, мол, устала и потом расскажет. Отец кивнул, принимая правила игры.

Папа ещё раз попрощался с доктором, и Мегги, как воспитанная девочка, тоже сказала ему «пока», за что получила клубничную карамельку, которая немного подняла ей настроение. Вот этот абсолютно незнакомый ей доктор не вызывал у неё никаких плохих эмоций. Он был добрым, и улыбка у него тоже добрая с примесью сочувствия.

Когда они выходили из больницы, Мегги спросила у папы, зачем они на самом деле приходили сюда. Алистер не то чтобы отмахнулся от неё, но в том, как он пожал плечами и сказал, что это больше неважно, Мегги уловила намёк на то, что когда-то это было важно. И неприятный осадок внутри остался. Папа что-то скрывал от них с Мартой, и Мегги очень хотелось надавить на него и заставить рассказать правду, но она решила, что пока не стоит, сосредоточившись на Джоне и том, какие эмоции он у неё вызывал.

Как Мегги и ожидала, к её словам папа отнёсся со всей серьёзностью, и она даже пожалела, что не повременила с рассказом до того момента, пока они не вернулись домой. Ведь тогда они бы зашли в пекарню за чем-нибудь вкусненьким, а так отец направился из больницы прямиком домой, не поддавшись даже на уговоры Мегги.

========== Глава 32. Обряд ==========

Джилс заснула только под утро. Стоило ей закрыть глаза, как кадры минувшего дня начинали проноситься перед глазами. Бабушка. Её потроха на мощёной дорожке. Довольная улыбка госпожи Вивьены. Корона, плывущая прямо к Джилс. Меч, занесённый в ударе. Бесконечные коридоры родного дома. Госпожа Демьяна. Её алчный ждущий взгляд. И ведьмы, кровавые ведьмы, затаившие дыхание и готовые приветствовать новую королеву.

Раньше Джилс мучал вопрос «почему» – почему её хотели убить?

Теперь всё было предельно ясно, стоило лишь вспомнить то, как госпожа Демьяна смотрела на неё. Вернее, не на неё, а на корону в руках Джилс. Та хотела стать королевой, и Джилс стала ненужным препятствием на пути к заветной цели.

Каждый раз, когда кадры, закручиваясь каруселью, начинали сводить её с ума, Джилс открывала глаза и смотрела на медный обруч, лежащий на матрасе рядом с ней. Корона здесь. Джилс здесь – в трейлере или как там назывался этот огромный красный монстр Элиота? Она здесь, а не там, и сейчас она может спать. Однако сон не шёл долго, очень долго, и даже в забытьи Джилс не оставляло ощущение, что за ней гонятся, что её ищут и вот-вот настигнут.

Проснулась она уставшей и разбитой, словно и во сне бежала по насту, который то и дело проваливался под ногами, замедляя её. Джилс потёрла сухие глаза и огляделась. Матрас, на котором она спала, находился над кабиной водителя, и сейчас её спальное место заметно так потряхивало. Значит, Элиот уже выехал с той заправки, на которой они ночевали, а её будить не стал.

Джилс оставила корону на матрасе, а сама, пригибаясь, выползла из закутка. Потолок здесь был низкий: только ребёнок смог бы стоять в полный рост. Джилс пришлось на коленях доползти до ступеней и, не меняя позы, немного спуститься, прежде чем она смогла выпрямиться в полный рост.

Машину тряхнуло на кочке, и девушка полетела вперёд, но, вовремя ухватившись за диванную спинку, отделалась лишь встречей локтя с крышкой стола. Джилс протяжно всхлипнула, а с водительского места донеслось добродушное:

– Как спалось?

Голос у Элиота был приятный, даже очень. Таким голосом только книжки для детей читать. Джилс улыбнулась своим мыслям и ответила:

– Не очень, – и на фоне его голоса собственный показался карканьем вороны. Джилс прочистила горло. – Всю ночь ворочалась.

– Я в курсе, – ответил Элиот, не отрывая взгляда от дороги.

Та тёмной лентой вилась через пустые поля. Если так задуматься, то вокруг города ведьм было много полей. Это просто чудо, что она умудрилась убежать. И Элиот, согласившийся помочь, тоже казался каким-то чудом.

– Тоже не спал? – спросила она и принялась пробираться к пассажирскому сиденью рядом с водителем.

– Ага. Диван слишком узкий, и пружины продавленные. Нужно будет подсобрать денег да заменить его, – рассуждал Элиот и, взяв стаканчик с кофе одной рукой, сделал несколько глотков.

Джилс плюхнулась на сиденье рядом с ним и, заметив второй стаканчик в подстаканнике, просияла.

– Я на тебя тоже взял, без сахара. Планировался капучино, но пена уже наверняка осела. Как тебе кофе с молоком без сахара?

– Потрясающе, – совершенно искренне ответила Джилс и взяла свой напиток.

Кофе уже и вправду остыл, но не настолько, чтобы его не пить. Джилс сделала глоток и блаженно простонала. Кофе, конечно, был не идеальный, но ожидать другого на придорожной заправке не стоило. Наверное, поэтому Элиот и засыпал то невероятное количество сахара, который даже не растворялся полностью, а хрустел на зубах.

– Я ещё купил сэндвичи с ветчиной и пончики. Они в холодильнике. Если хочешь, можешь взять себе и мне заодно прихватить.

Джилс посмотрела через плечо на маленький холодильник в глубине салона и прикинула, как будет пробираться к нему в покачивающейся машине, после чего решила, что она не так уж и голодна. Пока не голодна. Вот потом, когда Элиот остановит машину, она пулей пронесётся до маленького холодильника.

– Может быть, потом, – ответила девушка и отпила ещё немного кофе.

– Жаль, – хмыкнул Элиот.

Джилс поняла, что ему, скорее всего, захотелось пончик, и таким образом он намекал ей, что неплохо было бы принести его ему. Джилс улыбнулась поверх стакана и без стеснения принялась разглядывать Элиота.

При свете дня он выглядел чуточку иначе. Большой – нет, не толстый и не рохля. Джилс назвала бы его «грузным»: с широкими плечами, высокого роста. Хотя небольшой животик у него всё же был: просматривался под нелепой футболкой с пальмами. Такой вот своеобразный «мужчина-гора». Рядом с таким и ведьмы, наверное, не страшны. И лицо у него правильное, грубое и даже жёсткое – Элиота вполне можно было бы назвать пугающим, если бы не улыбка, которая всегда была на его губах и никогда не покидала лица полностью – разве что пряталась в карих глазах.

Но эта улыбка… Джилс закусила щёку изнутри, чтобы сдержаться и не сказать ничего лишнего. Ох, даже сейчас, просто смотря на дорогу, Элиот продолжал улыбаться, и Джилс безумно нравилась эта улыбка.

В лучах рассеянного зимнего солнца волосы Элиота казались пшеничными.

– У меня что-то на лице? – спросил мужчина, похоже, заметив, как Джилс его разглядывает.

– Нет, – слегка сконфуженно ответила девушка и, отвернувшись, уткнулась в свой стаканчик.

– Слушай, Джилс, я тут подумал по поводу твоей тёти. А она не сдаст тебя твоим родственникам?

Джилс нахмурилась. Какая тётя? Не было у Джилс никакой тёти. Её мать – единственный ребёнок королевы Гертруды. Та просто отказывалась заводить других детей, чтобы не было проблем с наследством. Один ребёнок – один возможный вариант для короны. Поэтому и у родителей Джилс тоже была единственным ребёнком. На памяти девушки, после рождения дочери мать беременела ещё трижды, но каждый раз травила ребёнка ещё в утробе. Однажды, правда, вовремя беременность не заметили. Так у Джилс родился брат, не способный колдовать, и бабушка почти сразу же умертвила его. Сама Джилс даже так и не увидела своего брата – ни живым, ни мёртвым.

Поэтому вопрос Элиота поставил её в тупик. И Джилс пришлось изрядно напрячь мозги, прежде чем она вспомнила, что вчера назвала Джослин «тётей». На самом же деле женщина не входила в круг близких родственников Джилс. Её даже нельзя было причислить к кровавым ведьмам – Джослин являлась кровавой ведьмой лишь наполовину. Её мать была одной из Старейшин города Кровавых Вод – очень давно, когда Джилс и в помине не было – но покинула свой пост, выйдя замуж за слабенького колдуна из Шарпы. Такие браки для кровавых были не в почёте, если не сказать, что порицались, а детей, рождённых в такого рода союзах, в Городе Кровавых Вод терпели, конечно, но не жаловали. Родители Джослин ещё жили в городе ведьм некоторое время после рождения девочки, но потом покинули его.

Так что Джилс была более чем уверена, что Джослин ей поможет и не сдаст Демьяне, которую девушка решила больше никогда не называть госпожой.

Собственно, об этом она и сказала Элиоту – о том, что тётя её не сдаст, а не о том, какие порядки творились в Городе Кровавых Вод, конечно же.

Элиот лишь хмыкнул, похоже, не до конца поверив в историю о сердобольной тётушке, которая с радостью примет племянницу и поможет ей всем, чем сможет. Джилс бы тоже не поверила. Вот только кроме как на Джослин надеяться ей было не на кого. Да и вариантов у неё немного: живи в бегах или отнеси свою голову Демьяне. А Джилс пока не готова раздавать такие щедрые подарки.

К обеду они покрыли достаточное расстояние, и, чем дальше Джилс уезжала от Города Кровавых Вод, тем спокойнее ей становилось. Ведьмы, конечно, могли её выследить – в этом она не сомневалось, но, пока она находится в постоянном движении, отследить её труднее. Да и ближайших родственников у Джилс не осталось, чтобы Демьяна могла попробовать поиск на крови. Иногда, оказывается, быть круглой сиротой даже выгодно.

«Рольф» остановился на одной из заправок по пути. Заправка была большая, там даже имелось нечто похожее на кафе: пластиковые стулья со столами и выложенные на прилавок готовые блюда. Выбор, конечно, не ахти: несколько странных на вид супов, которые Джилс не решилась бы попробовать ни за какую цену, и картофельное пюре с чем-то под названием «котлета рыбная». Джилс рыбу не любила и ограничилась чаем и пюре. Элиот же, возомнив себя супергероем – не меньше – отважился взять себе суп, ту самую котлету и, конечно же, пончик. Куда же без пончиков?

Они заняли один из столиков в углу и принялись есть. Джилс чувствовала себя нелепо в одежде Элиота. Одно дело носить её в Рольфе и совсем другое – выходить в ней на люди. Вот только дальнобойщики, одетые ещё хуже, заставили девушку смириться со своим нарядом, в котором она выглядела, как типичная жена в долгом путешествии. Люди даже не смотрели в её сторону. И это было хорошо.

Элиот, поморщившись, отставил тарелку с супом, и Джилс понимающе усмехнулась. И в этот момент заметила мужчину, который сидел в углу и в упор смотрел на них с Элиотом. Таким взглядом смотрят на знакомых, и Джилс сильно сомневалась, что он узнал Элиота. Худощавый мужчина в потрёпанной зимней куртке, которая была ему явно велика, откуда-то знал Джилс.

Девушка схватила Элиота за руку, лежащую на столе, и постаралась выдавить из себя улыбку.

– Ты доел? Тогда, может, уже поедем? – говорила она тихо, надеясь, что мужчина, кем бы он ни был, не услышит её.

– Наесться я не наелся, но доедать не собираюсь. Возьму с собой кофе, и поедем, – ответил Элиот и поднялся, чтобы купить себе уже третий стаканчик за сегодня, но Джилс придержала его.

– Может, заедем на другую заправку? – предложила она. – Сомневаюсь, что у них вкусный кофе.

– О, так ты веришь, что на заправках бывает вкусный кофе? – усмехнулся Элиот.

Джилс неоднозначно пожала плечами.

– Попытаем счастье на другой?

Элиот кивнул, и они вместе вышли на улицу. Им никто не препятствовал, и Джилс уже начала считать, что у неё развилась паранойя. Вот только когда Элиот выруливал с парковки, она заметила того самого мужчину вновь. Он стоял у входа на заправку и с кем-то разговаривал по телефону. Конечно, он мог вполне разговаривать со своей мамой, женой или вообще с кем угодно, кто не имел к Джилс никакого отношения, вот только смотрел он точно на «Рольф» и провожал их взглядом, пока они не выехали на трассу.

Джилс ощутила, как в горле встал ком, и её начало потряхивать от паники. Она не могла отделаться от мысли, что её выслеживают. И выслеживают не ведьмы. Тот мужчина не был колдуном, от него не исходило ни намёка на магический след. Тогда кто?

Ответ пришёл мгновенно.

Охотник.

Вот только откуда охотникам знать, как выглядит Джилс? Ведь ей не показалось. Мужчина действительно узнал её.

***

Кеторин притаилась в алькове амфитеатра, наблюдая за подготовкой к обряду, который вот-вот должен был начаться. Кеторин любила это место: она периодически пряталась здесь ещё ребёнком. Не сказать, что её укрытие было надёжным, но вид оттуда открывался просто отличный – весь амфитеатр как на ладони.

Марта согласилась на то, чтобы их с Коулом жизни связали, ещё несколько дней назад. Вот только сложные обряды они на то и сложные, что их невозможно провести по сиюминутному желанию без предварительной подготовки. Кеторин уже несколько часов наблюдала за тем, как Старейшины готовились к предстоящему действу. И, если честно, она уже успела отсидеть попу. Всё-таки она уже совсем не молода, так что в следующий раз обязательно возьмёт с собой подушечку для банального удобства. Но зрелище того стоило.

Вокруг постамента рассыпали кругами соль. По сторонам света расставили энергетические кубы-проводники – через них Старейшины будут направлять свою силу в людей, которых положат на постамент. Без кубов Старейшины не смогли бы сделать ровным счётом ничего, ведь ведьмы Шарпы не могли направлять магию непосредственно на человека. Их сила, если верить старой легенде – одной из тех, что в целом объясняет природу магии – идёт от древесной богини Фейшал, оттого ведьмы Шарпы и тяготеют к земле.

Вот только знание древних легенд не давало познать мир и магию. На деле то были лишь сказки, которые рассказывали детям, мол, наша сила от богини. Но где эта богиня и что с ней стало, никто не говорил. Да и в библиотеке Кеторин в своё время так и не нашла никакой информации. Только кусочки пазла, которые она так и не смогла связать между собой.

Торин вышла из каморки, где хранились все магические атрибуты ковена. В медных чашах, которые она держала в руках, уже тлели травы, наполняя амфитеатр тяжёлым дымом, от которого нет-нет да слезились глаза. Шалфей считался травой богини, лечебной травой: его сушёными пучками окуривали дома, а перед обрядами жгли цветы, как знак поклонения. В одной из легенд, найденных Кеторин, говорилось, что шалфей всегда растёт вокруг ствола дерева-богини. Вот только там, в реальном мире, Кеторин ни разу не видела, чтобы это растение росло где-нибудь, кроме полей.

Ароматный дым заполнил весь амфитеатр, и Кеторин вспомнился день Приворота, когда Старейшины точно так же окуривали зал, где позднее они с Люком принесли клятвы, но ведьма решительно отмахнулась от воспоминаний. Сейчас было не до них.

Сиденья вольных наблюдателей заполнялись. В какой-то момент Кеторин начало казаться, что в амфитеатр набьётся вся Шарпа, но нет – пустых мест оставалось много. К тому же на такие обряды детей и молодых ведьм не пускали. Дело в том, что во время обряда высвобождается огромное количество энергии, а маленькие ведьмы – нестабильная компонента, и лучше обезопасить себя заранее, чем пожинать плоды неудачи, если какая-нибудь ведьмочка неожиданно и неосознанно вклинится в процесс.

Мужчин на каменных сиденьях тоже не находилось. Единственным мужчиной в зале был Люциан. Скрестив руки на груди, он стоял, привалившись к стене, и, как и Кеторин, наблюдал за Старейшинами. В отличие от вольных наблюдателей, он здесь действительно был необходим, если вдруг придётся подхватить заклятие.

Кеторин перевела взгляд на Торин. Беременная Старейшина тоже являлась нестабильной компонентой. Если бы Кеторин предоставили выбор, она ни за что бы не подпустила Торин к обряду, заняв её место. Но выбор стоял не за ней, а госпожа Ева была уверена в том, что девчонка справится. Срок пока позволяет. Вот если бы они пришли в Шарпу через месяц или даже пару недель – об обряде можно было бы забыть. Магия ребёнка отделилась бы от магии Торин, и молодая Старейшина на несколько месяцев стала бы тайфуном: непредсказуемым и неконтролируемым. Такой колдовать нельзя. Будет варить успокаивающее зелье, а сварит, скорее всего, сонное, потому что не сможет контролировать объём влитой силы.

Так что время было самое что ни на есть правильное. И как тут не верить в судьбу?

Кеторин горько усмехнулась и ещё сильнее вжалась в тень, хотя сейчас её никто и не заметил бы.

Марту с Коулом ввели в залу. С них ручьём стекала вода, а мокрая одежда липла к телам. Коул выглядел спокойным, но спокойствие явно было напускным: Кеторин видела, как напряжена каждая его жила, и мужчина смотрел только перед собой – небось, пытался внушить самому себе, что вокруг него не ведьмы или вообще никого нет.

Кеторин даже пожалела, что не расспросила Малика о его ученике. Ведь и дураку было ясно, что он не из охотничьей семьи – и взгляд не тот, и порода не та. От охотников обычно за милю несло. Кеторин и сама не могла сказать, чем, но она чувствовала эту вековую застарелую ненависть, которую в мальчишек с рождения вдалбливали церковники. Вот только Коул был не таким. Да, в нём была ненависть – кровная ненависть, но не такая. У него отняли кого-то близкого – вот откуда чрезмерная фанатичность. Коул напоминал Кеторин раненое животное, а не ярого фанатика, каким, к примеру, был Малик, который умело воспользовался парнем – нашёл потерянную душу и давай вить из неё то, в чём нуждался…

Если разобраться, охотников Кеторин недолюбливала как раз из-за их фанатичности и нетерпимости к тому, что не вписывается в их картину мира. Интересно, удастся ли вытравить эту дрянь из Коула?

Затем Кеторин присмотрелась к Марте, которая внимательно следила за каждой ведьмой в амфитеатре. Глаза за стёклами очков так и бегали по сторонам, а сама девушка цеплялась за Коула, как ребёнок за взрослого. Если страх Коула был понятен, то вот почему Марта боялась всех и каждого, ведьма так и не поняла.

Коулу пришлось подсадить Марту, чтобы та забралась на постамент. Девушка легла, а охотник забрался следом и лёг рядом. Обычный зритель не увидел бы в происходящем ничего магического, вот только Кеторин прекрасно видела энергетические завихрения в центре амфитеатра. Обряд уже начался, и Марта, сама того не подозревая, стала его центром – якорем, к которому пришьют чужую жизнь.

Госпожа Ева подошла и связала их руки заговорённой красной шерстяной нитью, а затем, очертив ещё один круг у основания каменного ложа, отошла, заняв место у восточного куба-проводника. Хотя, если честно, стороны света в междумирье были лишь условностью, которую ведьмы почерпнули из мира, в котором жили обычные люди. Кристаллов-проводников было четыре по количеству старейшин, а не по сторонам света. И потому что квадрат одна из лучших схем для обрядов – стабильнее только пятиугольники.

Остальные Старейшины встали на свои места. Торин – у южного куба, Брунгильда – у северного, западный остался госпоже Софии.

Люциан же устроился у кромки последнего солевого круга, рядом с Торин, готовый вступить за его черту при первых признаках неспособности той завершить обряд.

И всё завертелось. Старейшины одновременно положили руки на кубы, наполняя их своей силой, направляя через них магию к двум людям, лежащим на каменном ложе. Сам воздух замер, когда от кругов соли начало подниматься марево, образуя полусферы, накрывающие пару куполом. Судорожный вздох Марты пронёсся по тихому амфитеатру.

Подобное действительно может напугать. Сколько бы раз тебе ни рассказывали, что именно произойдёт, ты никогда не поймёшь пока не испытаешь это на своей шкуре. Марта дёрнулась, намереваясь соскочить с постамента, но было уже поздно – её пригвоздило к камню: ни подняться, ни убежать она не сможет, пока обряд не завершится. Под куполами стали отчётливо видны нити связей. От каждого из них поднимались в высоту сотни других тоненьких нитей. И лишь одна, ещё пока недостаточно толстая, умудрялось крепко связывать Марту и Коула. Она мерцала и извивалась в такт сердцебиения, словно вена, перекачивающая кровь по телу.