Текст книги "Кочубей"

Автор книги: Даниил Мордовцев

Соавторы: Николай Сементовский,Фаддей Булгарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 57 страниц)

   – Обнимемся по-братски, старый друг Семён, как мы обнимались некогда в Запорожье, когда собирались на кровавую сечу, и выпьем теперь в память старого и на задаток будущему! – Не дав вымолвить слова Палею, Мазепа обнял его, поцеловал и потом, взяв свой бокал, выпил душком.

Палей выпил также свой бокал и, поставив его на столе вверх дном, сказал:

   – Да очистятся так сердца наши, пане гетмане, от всякого прежнего нашего злоумышления друг противу друга, и да укрепятся любовию и согласием, для блага нашей родины и на пагубу всех врагов имени русского и православия! Аминь и Богу слава! – Мазепа не мог скрыть радости своей, видя, что Палей выпил до дна поднесённую ему чашу.

   – Вина, вина! – закричал он, – почтенные гости и все друзья мои! Пейте, веселитесь! Играй, музыка! Сей день есть день моего блаженства, торжества, счастия!..

Некоторые поляки думали, что эта пламенная радость есть следствие успеха гетмана и любви к княгине Дульской. Палей верил, что это пламенное изъявление удовольствия относится к их примирению, а потому крепко пожал руку Мазепы. Орлик, стоя позади, улыбнулся и взглянул на патера Заленского, который сидел в конце стола и в знак, что понял взгляд Орлика, кивнул головою и по-прежнему потупил взоры.

Началась попойка, и дамы с молодыми мужчинами встали из-за стола и перешли в танцевальную залу. Мазепа не провожал княгини, но, шепнув ей что-то на ухо, остался возле Палея, не спускал с него глаз и старался удержать его за столом разговорами, ибо Палей решительно отказался пить с поляками.

Чрез несколько времени Палей начал зевать и глаза его стали смыкаться.

   – Прощай, пане гетман! – сказал он. – Мне что-то нехорошо: в голове шумит, перед глазами будто туман; я в первый раз в жизни не могу преодолеть сна. Пойду домой!

   – Ступай с Богом! – отвечал Мазепа и встал из-за стола вместе с ним, прося гостей подождать его возврата. Взяв за руку Палея, Мазепа сказал ему: – Зайди в мою комнату, я дам тебе на дом бумаги, которые завтра утром вели себе прочесть, – и, не ожидая ответа Палея, повёл его под руку в свою спальню. Вошед туда, Мазепа сказал: – Сядь-ка в мои большие кресла, а я вынесу тебе бумаги. – Мазепа вышел, а Палей кинувшись в кресла, немедленно захрапел. Голова его свалилась на грудь, и пена покрыла уста. Он вытянулся, хотел встать, но силы оставили его. Проворчав что-то невнятно, Палей перевалился на стуле и заснул.

Мазепа стоял за дверьми в другой комнате и смотрел 8 замочную щель. Когда Палей захрапел, он возвратился в свою спальню, подошёл к нему и, смотря ему в глаза, улыбался и дрожал. В глазах Мазепы сверкала радость тигра, готового упиться кровью беззащитной добычи. Он взял Палея за руку, потряс её сильно, но он не просыпался. После того Мазепа поднёс свечу к глазам спящего. Веки задрожали, но глаза не открывались. Мазепа дёрнул Палея за усы. Лицо сморщилось, но он не пробудился.

   – Наконец ты в моих руках! – воскликнул Мазепа и поспешно вышел из комнаты, замкнув её ключом. Через несколько минут Мазепа возвратился с Орликом и с немым татарином, с клевретами своими, казаками Кондаченкой и Быевским и с кузнецом, призванным из кармелитского монастыря. Татарин нёс цепи. Спящего старца обезоружили, оковали по рукам и по ногам, завернули в плащ и вынесли на руках из дому. На дворе стояла телега с сеном, в одну лошадь. Палея положили на воз, прикрыли слегка сеном и свезли со двора через задние ворота. Орлик, завернувшись в плащ, пошёл за телегой с татарином и казаками, ведя перед собою кузнеца, сказав ему прежде, что если он осмелится промолвить слово кому-нибудь из встречных, то будет убит на месте. Телега, выехав на улицу, повернула к реке.

Мазепа, возвратясь к гостям, кивнул головою патеру Заленскому, и он, сидев до сих пор в задумчивости, быстро вскочил со стула, налил бокал и, воскликнув: «За здоровье ясневельможного гетмана и за упокой всех врагов его!» – выпил и передал пану Дульскому, который во весь голос прокричал виват, повторенный всеми собеседниками. Мазепа, оставив гостей за столом, перешёл к дамам, которые уже стали разъезжаться по домам. Провожая княгиню Дульскую на лестнице, он сказал: – Прелестная княгиня! Вепрь уж в яме!

   – Благодарю вас, гетман! – отвечала княгиня. – Итак, завтра или, лучше сказать, сегодня, потому что теперь уж день, мы приступим к письменному условию? Не правда ли?..

   – К двум условиям, – возразил Мазепа, устремив страстные взоры на княгиню, – к умственному и к сердечному!

Княгиня не отвечала ни слова.

Мазепа не возвращался в столовую. Он приказал извинить его перед гостями слабостью здоровья и пошёл в свою почивальню. Гости пили до упаду, и уже с рассветом некоторых из них вынесли, а других выпроводили под руки, к их берлинам и бричкам и развезли по домам. Мазепа не ложился спать, ожидая возвращения Орлика. Он пришёл со светом и сказал:

   – Слава Богу! Всё кончено благополучно!

   – Наконец удалось нам! – отвечал Мазепа. – Надеюсь, что и другое удастся. Ступай же отдыхать, мой любезный Орлик! Сегодня тебе ещё много работы!

Орлик вышел, а Мазепа бросился на постель и от усталости заснул.

ГЛАВА XI

Я дико по тюрьме бродил —

Но в ней покой ужасный был.

Лишь веял от стены сырой

Какой-то холод гробовой.

Жуковский.

Огневик, волнуемый страхом, любовью, сгорая от нетерпения, скакал во всю конскую прыть по дороге в Батурин, несмотря на палящий зной и не обращая внимания на усталость коня. Проскакав вёрст двадцать пять, конь его пристал и едва передвигал ноги. Огневик должен был остановиться. Он своротил с дороги, привязал коня на аркане к дереву, в густой траве, и сам лёг отдыхать в тени, на берегу ручья. Солнце было высоко. Усталость, зной, а более беспокойство, борьба страстей истощили силы нетерпеливого любовника. Природа преодолела, и Огневик заснул крепким сном.

Когда он проснулся, солнце уже садилось. Он оглянулся, – нет лошади. Конец перерезанной верёвки у дерева не оставлял никакого сомнения, что лошадь украдена. Где искать? В которую сторону обратиться? Он был в отчаянии. Вдали, со стороны города, послышался за рощей скрип колёс. Он побежал туда. Несколько мужиков ехало с земледельческими орудиями на господский двор, из ближнего селения. Они сказали Огневику, что видели трёх цыган, скачущих верхами, и что один из них вёл, за поводья, казацкую лошадь. Цыганы, по словам мужиков, своротили с большой дороги и поехали лесом. Огневик рассудил, что гнаться за ними было бы бесполезно. Впереди, верстах в пятнадцати, было селение на большой дороге. Он решился дойти туда пешком, и там, купив лошадь, продолжать путь. Когда он пришёл в село, уже была ночь. Жида не было в корчме; он отправился на ярмарку, в Бердичев. Все спали в деревне. Надлежало подождать до утра. На рассвете Огневик объявил в деревне, что он заплатит, что захотят, за добрую лошадь с седлом; но как богатые хозяева были на ярмарке, то без них трудно было удовлетворить его желанию. Несколько мужиков побежали в табун, в пяти верстах за деревней, и пока они возвратились, прошло довольно времени. Наконец начался торг и проба лошадей. Огневик выбрал лошадь понадёжнее, заплатил за неё втридорога и едва к полудню мог отправиться в путь. К ночлегу он успел отъехать не более двадцати вёрст. Переночевав в корчме, он со светом выехал, намереваясь в этот день вознаградить потерянное время.

Едва он отъехал несколько вёрст за деревню, как послышал за собою крик и конский топот. Он оглянулся и в облаках пыли едва мог различить двух казаков, нёсшихся по дороге во всю конскую прыть Огневик вынул пистолеты из-за пояса и, взведя курки, остановился возле большой дороги. Всадники вскоре приблизились к нему, осадили коней, и один из них соскочил с седла. Это был Москаленко, любимец Палея.

   – Куда ты? Зачем? – спросил его Огневик.

   – За тобой, Богдан! Всё пропало – батько погиб!

   – Как, что ты говоришь!

   – Погиб! Злодей Мазепа погубил его!

Огневик побледнел «Предатель!» – сказал он про себя, слез с лошади, и, взяв за руку Москаленка, примолвил:

– Расскажи мне всё подробно. С погибелью моего благодетеля всё кончилось для меня на свете... Всё, любовь, надежда на счастье!.. Отомщу и умру!

– Дай обнять тебя, Богдан! – сказал Москаленко с жаром. – Я не обманулся в тебе. Иванчук подозревал тебя в измене, в тайных связях с Мазепою.

   – Злодей! Я ему размозжу голову! – воскликнул в ярости Огневик.

   – Его уже нет на свете, – возразил Москаленко, – он погиб жертвою своей преданности и верности к нашему вождю...

   – Но расскажи же мне поскорее, как всё это сталось, – сказал Огневик, – я мучусь от нетерпения!

Москаленко сел в сухом рву, возле дороги. Огневик поместился насупротив, и первый из них начал свой рассказ;

   – Ты знаешь, что батько был запрошен вчера Мазепою на вечерний пир. Нашему старику не хотелось идти туда. Какое-то предчувствие удерживало его; он опасался, чтоб польские паны не заставили его выйти из себя и забыть должное уважение к гетману и данное ему слово не ссориться с поляками. Мы упросили его не пить с ляхами и не мешаться в их речи. Он пошёл поздно и обещался возвратиться тотчас после ужина, приказав нам приготовиться на утро к отъезду в Белую Церковь. Целый вечер он был угрюм и несколько раз изъявлял своё неудовольствие противу тебя, за твою любовь к девице, близкой Мазепе. Мы оправдывали тебя как могли и как умели. Наконец батько пошёл к гетману. До свету ждали мы возвращения его, и, не дождавшись, хотели пойти за ним, в дом Мазепы, думая, что наш старик, выпил лишнюю чарку. На улице встретил нас нищий, бандурист, который сказал нам, чтоб мы воротились домой и что он нам объявит важную тайну. Мы заперлись в светлице, и нищий сказал нам:

   – Я целый вчерашний день забавлял слуг гетмана моею игрой и песнями и остался на ночь у них в доме, чтоб поживиться крохами от панского пира. Наевшись и напившись досыта, я заснул в сенном сарае. Сегодня один молодой служитель гетманский разбудил меня и сказал:

   – Украинец ли ты?

   – Чистый украинец и верный православный, – отвечал я.

   – Итак, ты должен любить старика Палея?

   – Люблю его, как душу, как свет Божий, как веру мою!

   – Так поди же к его людям и скажи им, что Палея нет уже на свете! – Я зарыдал. – Молчи и делай дело, – примолвил слуга гетманский, – а не то, если ты станешь реветь, как баба, я задушу тебя здесь как кошку... – Волею, неволею я отёр слёзы. Слуга примолвил: – Вчера, когда гости сидели за столом, а мы суетились, прислуживая им, пан писарь генеральный, который не садился за стол, взял тайком одну бутылку вина и вышел в пустые комнаты, оглядываясь, чтоб мы не заметили. Из любопытства я заглянул в замочную щель и увидел, что пан писарь всыпал в вино какой-то порошок из бумажки. Возвратясь в столовую избу, пан писарь отдал бутылку проклятому немому татарину и велел ему держать её и не двигаться с места. Я не спускал глаз с пана писаря и с татарина. Когда пан гетман потребовал вина, чтоб выпить вместе с Палеем, пан писарь поднёс ему вина из той самой бутылки, в которую всыпал порошок, а гетману налил из другой бутылки. Я не мог предостеречь нашего батьки! Всё сталось мигом! Со слезами на глазах и с горестью в сердце смотрел я на старика, догадываясь, что он проглотил смерть! Не обманулся я! Палей стал жаловаться на тяжесть в голове и вышел с гетманом в его почивальню. Двери за ними затворились, и я, приставив ухо к замку, услышал, что старик страшно захрапел, как будто его резали. Я не знал, что мне делать! Когда гости разъехались, сторожевой казак, бывший на дворе, сказал мне, что он видел, как что-то тяжёлое вынесли из покоев гетманских и свезли со двора. Нет сомнения, что это труп нашего батьки! Поди и расскажи это Палеевым людям; но помни, если изменишь мне, то изменишь Богу и Украйне!

Выслушав нищего, мы не знали, что начать. Горесть и гнев мешали нам рассуждать. Иванчук клялся убить Мазепу, если удостоверится в справедливости сказанного нищим. Наконец мы решились с Иванчуком идти к Мазепе и расспросить его самого о нашем вожде.

Долго мы ждали перед домом гетмана, пока ставни отворились. Площадь между тем наполнилась народом. Мы вошли в дом и просили сторожевого сотника доложить об нас к гетману. К нам вышел Орлик – расспросить о причине нашего прихода. Мы отвечали, что имеем дело к самому гетману, и Орлик удалился, оставив нас одних в сенях, посреди стражи. Мы ждали недолго. Орлик ввёл нас к гетману.

Он стоял посреди залы, опираясь на костыль, и был во всём своём убранстве, в шитом золотом кафтане, с голубою лентою чрез плечо, со звездою на груди. Несколько войсковых генеральных старшин и полковников стояли по обеим сторонам. Он взглянул на нас исподлобья и наморщил лоб.

   – Чего вы хотите? – спросил он грозно.

   – Мы пришли узнать от тебя, ясневельможный гетман, – сказал Иванчук, – что сталось с вождём нашим. Он не возвратился домой с твоего пиру, и мы думаем, что он захворал...

Мазепа не дал кончить Иванчуку:

   – Прочти указ его царского величества, – сказал он Орлику.

Орлик прочёл указ царский, которым повелено гетману взять под стражу полковника Хвастовского и отправить к государю, как ослушника царской воли и государственного преступника, а на место его назначить другого полковника и всех казаков наших привесть наново к присяге.

   – Слыхали ли вы? – сказал Мазепа.

Мы посмотрели дружна друга и не знали, что говорить и что делать. Не будучи в силах, однако ж, удержаться, я спросил:

   – Жив ли наш батько?

   – Тебе до этого нет дела, – сказал гневно Мазепа. – Конец вашим разбоям и своевольству! Чечел! Поди с этими людьми в дом, где жил преступник; забери бумаги и всё, что найдёшь там, а всех людей отправь под стражей в Батурин, для размещения по полкам. Ступайте...

Иванчук затрепетал, и я думал, что он бросится на Мазепу и убьёт его на месте; но он удержался, посмотрел на меня, пожал мне руку и вышел, не поклонясь гетману. Чечел не успел оглянуться, как Иванчук, сбежал уже с крыльца и скрылся в народной толпе. Я не отставал от него. Мы добежали до корчмы, где обыкновенно собираются запорожцы и все удальцы из крестьян. Иванчук закричал толпе, чтоб его выслушали.

   – Знаете ли вы меня, хлопцы! – спросил Иванчук у народа.

   – Как не знать тебя! – закричали со всех сторон. – Ты батькино око!

   – Хорошо! А любите ли вы нашего батьку? – примолвил Иванчук.

   – Как не любить родного батьки! Он только и бережёт нас от угнетения ляхов, ксензов и жидов! – закричали мужики.

   – Итак, знайте, что мы остались сиротами, что уже нет нашего батьки!..

Крик, вопли и рыдания пресекли речь Иванчука. Он едва мог убедить народ выслушать его до конца.

   – Не слезами, а кровью должны поминать нашего батьку, потому что он проливал за вас не слёзы, как баба, а собственную кровь. Гетман Мазепа умышляет с панами и ксензами погубить Украины и Малороссии и хочет отдать нас душою и телом ляхам и папистам. Зная, что батько не допустил бы до этого, он заманил его сюда бесовскими своими хитростями и сегодня, ночью, опоил у себя, за столом, какою-то отравою. Батько наш не выходил из дому гетманского и пропал без вести! Пойдём к предателю Мазепе и потребуем, чтоб он отдал нам батьку, живого или мёртвого; а я берусь отделить чёрную душу Мазепину от его гнилого тела... За мной, братцы, кому дорога православная наша вера и мать наша Украина!

Запорожцы выхватили сабли, народ вооружился кольями, оглоблями, купленными на ярмарке косами и топорами и с воплем ринулся за нами. Мы почти бегом прибыли к дому гетмана.

   – Отдай нам нашего батьку! – кричал народ.

   – Смерть ляхам, смерть папистам! – вопила толпа. Камни и грязь полетели в гетманские окна. Между тем Иванчук уговаривал отважнейших из запорожцев вломиться в дом и обыскать все углы, намереваясь в суматохе убить Мазепу.

Вдруг двери распахнулись настежь, и Мазепа вышел на крыльцо со своими старшинами и полковниками. Народ сильнее закричал:

   – Отдай нам нашего батьку!

Мазепа дал знак рукою, чтоб его слушали. Крики умолкли. Увидев Иванчука впереди, Мазепа подозвал его. В надежде на народную помощь, Иванчук смело взошёл на ступени крыльца и, не снимая шапки, сказал:

   – Отдай нам батьку нашего, если не хочешь, чтоб народ растерзал тебя на части...

   – Ребята! – сказал Мазепа, обращаясь к запорожцам и к народу. – Я показывал этому человеку указ царский, которым мне велено взять под стражу полковника Хвастовского, Семёна Палея. Вам известно, что я, гетман, и он, полковник, и все мы, холопы царские, должны беспрекословно слушаться повелений нашего царя и государя. Если б я осмелился ослушаться царского указа, то подвергся бы казни, как изменник, и заслужил бы её, так как заслуживает и получает её каждый ослушник и бунтовщик, начиная с этого разбойника... – Не дав опомниться Иванчуку, Мазепа выхватил из-за кушака пистолет, выстрелил, и Иванчук упал навзничь с лестницы, залившись кровью. Народ с ужасом отступил назад.

   – Смерть первому, кто осмелится противиться царской воле! – сказал Мазепа грозно.

Народ молчал, и толпы подавались назад. Тщетно я возбуждал народ броситься на общего нашего злодея. Меня не слушали! Мазепа твёрдостью своею и решительностью посеял страх в сердцах. Надейся, после этого, на народную любовь! При первом несчастий, при первой неудаче он оставит тебя... То же было и с родным моим отцом, в Москве, во время Стрелецкого бунта!..

Между тем в ближних улицах послышался конский топот и звук тяжёлых колёс. Хитрый Мазепа всё предусмотрел и всё устроил на свою пользу. Вскоре мы увидели несколько отрядов польских всадников в полном вооружении и четыре монастырские пушки, при зажжённых фитилях. Поляки поставили пушки возле гетманского дома и стали на страже.

Я побежал домой с моим верным Руденкой, сел на коня и хотел тотчас скакать в Белую Церковь. У ворот встретила меня женщина, хорошо одетая по-польски.

   – Ты из вольницы Палеевой? – спросила она меня. Когда я отвечал утвердительно, она сказала мне: – Поспешай по Батуринской дороге, догони есаула Огневика и скажи ему, чтобы он воротился сюда, ибо та же самая участь, которая постигла Палея, ожидает его в Батурине. Скажи Богдану, что тебя послала к нему Мария Ивановна, которая хочет спасти его и помочь ему. Пусть он въедет ночью в город, никому не показывается, а спросит обо мне у жида Идзки, которого дом на углу, противу русского собора. Скажи Богдану, – примолвила она, – что он раскается в том, что оказывал ко мне недоверчивость, и уверится, что он не имел и не будет иметь вернейшего друга, как я. Спеши, Бог с тобою!

В отчаянном моём положении я хватился первого совета и поскакал за гобой. Чтоб ускорить наше возвращение, я приготовил во всех селениях подставных лошадей, и мы можем сей же ночи быть в Бердичеве, если ты рассудишь ввериться этой женщине...

   – Едем! – сказал Огневик. – Так или так погибнуть, но я должен по крайней мере узнать, что сталось с моим благодетелем; жив ли он или в самом деле отправлен к царю. Пока есть надежда быть ему полезным, мы не должны пренебрегать никакими средствами. Ты, Руденко, ступай прямо в Белую Церковь и скажи есаулу Кожуху, чтоб он заперся в крепости, не сдавался Мазепе, не слушал ни угроз, ни увещаний и защищался до последней капли крови. Мы повоюем ещё с паном Мазепою! Если Палея нет на свете, то дух Палеев остался в нас! Довольно одной измены! Теперь надобно разведаться начистоту. Прощай, Руденко! Поезжай степями и лесами, что (бы) не попасться в руки Мазепиным людям. – Сказав сие, Огневик вскочил на коня и поскакал с Москаленкой в обратный путь.

В ночь они прибыли в Бердичев.

Огневик не рассудил въезжать в город. Он остановился на предместье, у жида. Осмотрев и зарядив наново пистолеты, Огневик и Москаленко, вооружённые, сверх того, кинжалом и саблею, пошли пешком в город, взяв в проводники жидёнка.

В городе все спали. Только запоздалые пьяницы и ярмарочные воры кое-где мелькали во мраке. В Польше в то время не знали полиции. Каждый гражданин должен был силою или хнтростию охранять сбою собственность, а о благочинии не было никакого попечения. Начальства и судилища руководствовались пагубным правилом: «Где нет жалобы, там нет и суда». Но как жаловаться нельзя было иначе, как с представлением явных улик в преступлении, а вольного человека никто не смел воздержать от разврата, кроме духовного его отца, правительство же не имело силы разыскивать, наблюдать и предупреждать зло, то Огневик крайне удивился необыкновенной тишине в городе, в ярмарочное время, и приписал сие, не без основания, ужасу, произведённому во всех сословиях свежими происшествиями и присутствием страшного гетмана Малороссийского, осмелившегося посягнуть на непобедимого Палея. Без всякого приключения Огневик и Москаленко дошли до дому жида Идзки, споткнувшись только несколько раз во мраке на пьяных шляхтичей и мужиков, спящих на улице.

В верхнем жилье виден был свет. Огневик постучался. Жилище каждого жида есть шинок и заезжий дом. Для жида, как известно, нет ничего заветного. Он всё готов продать из барышей, и самый богатейший из них всегда откажется за деньги от удобств жизни, от спокойствия под домашним кровом. Крепкие же напитки жид имеет в доме всегда, как заряды в крепости. Вино омрачает разум, следовательно, оно есть самое надёжное оружие в руках плута, живущего на счёт других. У дверей Идзкиных сторожила снутри христианская служанка. Долго стучался Огневик, пока успел разбудить её, и долго ждал, пока она вздула огонь.

   – Чего вам надобно, пива, вина или мёду? – спросила спросонья служанка.

Огневик всунул ей талер в руку и сказал:

   – Пей сама, если хочешь, а мы не за тем пришли сюда. Скажи-ка нам, есть ли здесь в доме жилица из Малороссии?

   – А! Так это она ждёт вас! – возразила служанка и, приставив свечу к лицу Огневика, примолвила: – Ну нечего сказать, недаром ей так не терпится! Экой молодец!

   – Итак, она здесь! Скажи же нам по правде, много ли здесь в доме малороссийских казаков? – спросил Огневик. – Я тебе дам вдвое более денег, сколько она дала тебе за го, чтоб ты не сказывала нам, что здесь есть казаки.

   – Ей-ей, здесь нет ни души казацкой, – отвечала служанка, – хоть поклясться рада. При барыне одна только служанка, да кучер в конюшне, и тот так пьян, что хоть зубы выбери у него изо рта, не послышит.

   – А не велела ли она тебе дать знать кому-нибудь, когда мы придём? – спросил Огневик.

   – Ей-ей же, нет! – отвечала служанка.

   – Ну, так проводи нас к ней, – сказал Огневик.

По узкой и крутой лестнице они взошли на чердак за служанкой, которая шла впереди со свечою. По первому стуку дверь отворилась, и Мария Ивановна Ломтиковская сама встретила жданного гостя, со свечкою. Видно было, что она и служанка её не раздевались.

   – Добро пожаловать! – сказала Мария Ивановна, приятно улыбаясь.

Жидовская служанка хотела воротиться в нижнее жильё, но Огневик удержал её, ввёл в светёлку и запер двери.

   – Пока я здесь, никто без меня отсюда не выйдет, – сказал он.

   – Ни слова противу этого! – возразила Мария Ивановна. – Ты дорого заплатил гетману за уроки осторожности, и благоразумия и имеешь право не верить не только мне, но ни одной живой душе. Только жильё моё слишком тесно. В этой избушке, с перегородкой, нам нельзя говорить без свидетелей, а мне должно переговорить с тобой наедине. Пусть твой товарищ подождёт с этими женщинами за дверьми, на чердаке, пока мы переговорим с тобою.

   – Хорошо! Москаленко, ты слышишь, чего она требует! Пожалуйста, брат, не стыдись посторожить баб. Впрочем, ты знаешь, что бабий язык иногда опаснее кинжала!

Москаленко, не говоря ни слова, вышел с двумя служанками.

Мария ввела Огневика в светёлку, и, указав на сундук, просила сесть, а сама села напротив, на кровати.

   – Ты не доверяешь мне, Богдан! – сказала она, устремив на него пристальный взор. – Ты не доверяешь мне, а между тем прибыл сюда по одному моему слову! Если б я хотела твоей погибели, то не посылала бы за тобою в погоню. Ты тотчас увидишь, зла ли я тебе желаю или добра! Подай мне коробку, которую дал тебе гетман, отправляя в Батурин.

Огневик вынул из-за пазухи жестяную коробочку и подал Марии.

   – Нет! Разломи её и посмотри, что в ней находится, – примолвила она, улыбаясь.

– А мне и в голову не пришло! – сказал он, срывая крышку с коробочки своим кинжалом. – Здесь нет ключей, о которых он говорил мне, а только одна бумага...

– Прочти её! – сказала Мария.

Огневик подошёл к столу, на котором стояла свеча, и прочёл следующие строки, писанные рукою Мазепы:

«Верному полковнику моему, Кенигсеку.

Когда ты получишь сие письмо, надеюсь, что бешеный Палей уже будет в моих руках. Я нарочно удалил отсюда первого клеврета его, чтоб облегчить дело, и послал его к тебе в Батурин под предлогом болезни Натальиной. Разбойничья дерзость до такой степени ослепила его, что он поверил, будто я выдам за него замуж мою Наталию! Теперь он не нужен мне более. Закуй его немедленно в железа и с надёжным прикрытием отправь в Воронеж к царскому коменданту, к которому я напишу сегодня же, чтоб он принял сего государственного преступника и отправил куда следует, для получения заслуженной казни. Будь здоров и жди меня с добрыми вестями.

Мазепа».

Огневик, читая сие письмо, то бледнел, то краснел. Голос его то дрожал, то яростно вырывался из груди, как порыв бури. Окончив чтение, он остался на месте, сжал письмо в руке и, бросив свирепый взор на Марию, сказал:

   – Нет! Человек не может быть до такой степени зол и вероломен! Это воплощённый ад в одном лице!.. Мария! – продолжал он, смягчив голос. – Ты служишь этому демону... я всё знаю!

   – Служила! – отвечала Мария хладнокровно. – А теперь проклинаю его столь же чистосердечно, как и ты.

   – Ты спасла мне жизнь, Мария, послав за мною погоню... Но и Мазепа спас мне два раза жизнь, в Батурине, когда я был ему нужен! Ты начала как ангел; кто мне поручится, что ты не кончишь как... Мазепа!

Мария вскочила с кровати и, бросив проницательный взгляд на Огневика, положила руку на сердце и сказала:

   – Здесь порука! У Мазепы вместо сердца камень, а в этой груди сердце, которое живёт и бьётся для дружбы... и любви!.. – Последние слова Мария вымолвила, понизив голос и потупя взор. Огневик молчал и пристально глядел на Марию. Она снова подняла глаза и примолвила: – Веришь ли ты мне или не веришь, но мы должны объясниться. Скажи мне, на что ты думаешь решиться, чего теперь желаешь?

   – У меня одна мысль и одно желание: месть! – сказал Огневик, и лицо его приняло грозный вид. – Потерять отца друга и благодетеля, лишившись невесты и даже приюта, я жертвую ненавистную мне жизнью для наказания злодея Мазепа должен пасть от моей руки!..

   – Но разве ты поможешь этим Палию?

   – Я отомщу за него, и этого довольно! Палию теперь уже ничего более не надобно!

   – Нет! Палию нужна твоя помощь, твоё заступление...

   – Разве он жив? – воскликнул Огневик с нетерпением.

   – Конечно, жив, – отвечала Мария. – Он теперь находится под стражею и завтра будет отправлен к царю московскому...

   – Итак, есть надежда освободить его?

   – Да, из рук царских, но не из когтей Мазепиных. Слушай меня! Орлик хотел лишить жизни Палия: отравить или зарезать его, но Мазепа воспротивился. «Скорая смерть не есть удовлетворительная месть, – сказал Мазепа, – потому что смерть прекращает все страдания и самую память об них. Пусть мой враг, который заставлял меня мучиться в течение двадцати лет, умрёт медленною смертью, в страданиях, в пытках, во мраке темницы. Палий стар и не выдержит терзаний и заключения. Если б я убил его, враги мои могли бы оклеветать меня перед царём. Я должен избегать этого. Друзья мои, Головкин и Шафиров, не выпустят Палия из рук... – Вот собственные слова Мазепы! Он выслал уже к царю обвинения противу Палия, приложив переписку его с польскими панами, перед поездкой твоею в Варшаву...

   – Но царь извещён был, что Палий вступил в переговоры с панами для того только, чтоб узнать их намерения, – возразил Огневик.

   – Противу этого Мазепа собрал целую книгу писем приверженцев Станислава, написанных здесь, вчера, в доме гетмана... Он всё обдумал к погибели своего врага!

   – Но я взбунтую народ, отобью Палия на дороге, и после пусть царь нас рассудит! Но что я говорю?.. Я забылся... Мария! Ужели ты мне изменишь?

   – Не изменю тебе, а помогу, в чём можно помочь. Верь или не верь, а кроме меня, никто не в состоянии помочь тебе. Но если хочешь быть полезен Палию, то должен мне повиноваться. Напрасно ты надеешься на народ! Это стадо. Народ страшен только малодушным, и свирепость его, как буря, безвредна скале. Душа Мазепы закалена в бедствиях и в народных возмущениях, а ум изощрён на хитрости. Он всё предвидел и всё приготовил для отвращения могущего случиться возмущения. Здесь более пятисот польских всадников и несколько пушек охраняют пленника. Все стоявшие на польской границе казацкие сотни расставлены теперь по киевской дороге, которою повезут Палия. Силою избавить его невозможно. Но есть другое средство. Пади к ногам царя, объяви ему истину и проси суда и следствия! Царь правосуден, и если убедится в несправедливости доноса Мазепы, то, без сомнения, возвратит свободу Палию. Я доставлю тебе средства к оправданию Палия и поручу сильным людям, окружающим царя!..

   – Мария, ты сводишь меня с ума, расстраиваешь душу мою! Что я должен о тебе думать? Ты знаешь все тайные дела, почти все помышления Мазепы; знаешь, что он говорит сам-друг, что пишет наедине! Ты должна пользоваться величайшей его доверенностью, любовью, дружбою... и как же ты хочешь, чтоб я верил, что ты можешь пожертвовать всем для меня, чуждого тебе человека!..

   – Богдан, ты дорог мне! Бог свидетель, что ты мне дорог! – воскликнула Мария. Глаза её сверкали необыкновенным пламенем, лицо горело. Огневик был в смущении: он не знал, что думать, что говорить.

Помолчав несколько, Мария успокоилась и сказала:

   – Человек, который никому не верит, который живёт ложью и коварством, всегда окружён обманом и изменою, Мазепа всех людей, от царя до раба, почитает шахматами, нужными ему только для выиграния партии. Ему нет нужды в их уме и сердце! В его глазах всё это кость, и вся разница в форме и в месте, занимаемом на шахматной доске. Зато и все окружающие Мазепу служат ему, как работники мастеру, из насущного хлеба и ежедневной платы. Одно сердце имеет силу привлекать к себе сердца, а металлом и почестями можно оковать только ум и волю... Нет вернее людей у Мазепы, как Орлик и Войнаровский. Они в самом деле преданы его пользам потому, что с его пользами соединены их собственные; но Войнаровский обманывает его, любит и любим взаимно княгинею Дульскою, на которой старый развратник хочет жениться, а Орлик в моих руках, как Геркулес у Омфалы... Немой татарин также предан мне, и я всё знаю... и притом ненавижу Мазепу, как смерть, как ад... Если б он не был мне нужен... давно бы не было его на свете! Но я не знаю, кто будет после него гетманом, а мне нужно иметь силу и влияние в гетманщине...