сообщить о нарушении
Текущая страница: 80 (всего у книги 88 страниц)
Это только предпосылка для выводов, а выводы будут ниже. Оттолкнусь от того факта, что в отличие от Западной Европы восточное народонаселение не хотело жить вблизи своих князей, а рассредоточивалось от них подальше, но практически равномерно по землям. И тут другого объяснения не найдешь, кроме того, что жить около князя было несладко. И вся древнейшая история России полна насильным переселением народа под бок к князю. Собственно как и история вообще Азии. А в Западной Европе, наоборот, народ тянулся под крыло своих патрициев. И когда неприятель набегал на них ненароком, все прятались у князя в замке. Это, в свою очередь, сближало элиту и народ. Достаточно вспомнить осаду больницы в Буденновске, когда заложники и бандиты оказались духовно ближе между собой, чем с осаждающими их войсками и милицией.
Я в других своих работах достаточно убедительно показал, что торговое племя (будущие евреи) из восточного колена Израилева, направившись через Персидский залив в Центр Азии, а затем и на Русь, создали ислам и христианство–несторианство для прочесываемых ими народов. И на основе его поработили их идеологически, создали систему беспрекословного подчинения. И здесь надо иметь в виду некоторое отличие в этой «азиатчине», граница которого проходила по Хазарскому каганату. Каганат и то, что южнее, представляют собой безлесные равнины и горы, но в основном все–таки равнины, где особо не спрячешься. Поэтому народ на этих просторах всегда был в поле зрения и под контролем местных эмиров, спрятавшихся в своих замках от набегов таких же «соседей». И народы каждого эмира знали: чьи они. И в периоды затишья войн между эмирами наступал форменный разбой каждого эмира над своим народом. Эмиры думали как и вообще думает самонадеянные правители, что так будет продолжаться вечно. Поэтому в любви к себе народа они не нуждались, потому и грабили его беспощадно. Спрятаться народу было некуда, он неотлучно находился около своих арыков и полей. Но тут набегал соседний эмир, и эмир, подвергшийся нападению, начинал «любить» свой народ, но народу было плевать, он уже знал, что так будет продолжаться недолго, до чьей–нибудь победы. А потом все вновь возвратится на круги своя. Поэтому к этим войнам относился совершенно равнодушно, переходя в подчинение от эмира к эмиру, что не меняло основ его жизни. Главное же в том, что на открытой всем ветрам равнине маленьким эмирским землевладениям было невозможно продержаться долго в суверенитете, поэтому эмираты укрупнялись. Это и по нынешним монополиям видно. Основывались хорошо укрепленные, неприступные города, а маленькие бывшие замки сравнивались с землей. Междоусобицы почти прекратились. И для крупных эмиров наступила нега: сумасшедшая роскошь, гаремы и прочие сладости жизни. Эта нега и прекратила развитие наук и искусств, достаточно было школы танцовщиц «живота». И народ, естественно, закрепостился до изнеможения. «Самородки» народные никому не были нужны. Эмиры стали хвастаться крепостными стенами и подвалами с золотом. Да, и перед кем хвастаться? За неделю до соседа не доскачешь. Описанная ситуация продолжается по нынешний день.
В горной же местности порядки «разделения властей» определялись в основном рельефом местности, но я на этом не буду останавливаться. Ибо и здесь не придумали даже велосипеда.
Хазарский каганат, также открытый всем ветрам, сперва держался на добыче и транзите соли от Ахтубы Волги до Тихого океана на востоке и Гибралтара на западе. Потом, когда соль с горем пополам научились добывать из–под земли и выпаривать ее из морской воды, наступила очередь работорговли «русскими» девицами с верховьев Волги. Притом в русских лесах их ловили свои же соотечественники–мужчины, и вели их к Волге сбывать «персидским» купцам из Хазарии. Дело в том, что в русских лесах женщины жили достаточно большими кланами по своей половой принадлежности под водительством Бабы–Яги, а мужчины жили там же небольшими разбойными «охочими» группами на «подножном корму» тоже по половой принадлежности под водительством своего атамана. Поэтому женщин продавать «персам» им было не жалко, они же, как грибы после дождя растут по лесам. Подробности у меня в других работах. Но переход с торговли солью к работорговле девицами потребовал структурных изменений в управлении Хазарским каганатом. В результате «структурной перестройки» много людей остались безработными. Это выглядело примерно так, как если бы ныне отменили российскую бюрократию в полном ее составе. Вы же сами знаете, сколько бы людей осталось без всяких средств к существованию, ложись и помирай. Поэтому беспризорная хазарская бюрократия двинулась в русские леса отбивать хлеба у русских мужиков. И так как организация у них была не чета лесным «бизнесменам», то они быстренько вытеснили их из их традиционного «бизнеса». Вот тут–то и стали складываться первые русские города на Волге. И пришлые люди, естественно, принесли с собой и свое искусство каменных строений.
В отличие от Западной Европы, где мини–государства складывались по исторически естественному принципу и на основе местных властей, силами первичной и истинной элиты, наши русские мини–государства на Волге организовывались силами пришельцев, пришедших к нам только с одной целью – искать по лесам и продавать людей. Но я заскочил вперед, так как не доложил вам о переходе с торговли женщинами на торговлю мужчинами и детьми, но уже на Дону и далее, в Кафе. Главным и наиболее «чтимым» торговцем людьми является Иван «Калита». И это описано у меня в других работах. Дмитрий же «Донской» основал Москву, а вовсе не Юрий «Долгорукий». И вообще «долгоруких» в мировой истории – как грязи после дождя, ибо «долгие руки» можно перевести как «руки загребущие».
Константинополь (Византий) построили евреи под видом «греков», и это был просто город с тройными стенами для взимания пошлин ни за что, и никакой Византии вообще не было. Потом эти «греки» создали грандиозный флот для торговли от Трапезунда до Гибралтара и Англии, и им потребовалось бессчетное количество гребцов–рабов, прикованных к веслам посмертно. И вся эта армия родом из будущей России. Жизнь галерного гребца коротка, поэтому наладился постоянный вековой поток, спертый потом историками на крымских татар, которые из гордости этого отрицать не стали. Теперь можно вернуться к волжским городам и «великой» Москве.
Жизнь в лесах специфическая, мимо в ста метрах пройдешь, и деревни не заметишь. Дорог нет, сообщение только по речкам, лодки – в зарослях. Пашен тоже нет, жизнь, как и в Сибири – «дарами» тайги. Земледелием занимались только женские кланы, просо сеяли, притом скрытными клочками: пройдешь мимо «поля» и не заметишь. И хазарские пришельцы, построив свои каменные кремли для собственного укрытия, набегали по окрестностям и ловили людей в их деревушках–логовах, этих людей было не жалко, точно так же как и много позднее – африканских негров в Америке. Почитайте об этом в других моих работах про «чудаковатую чудь», «чудаков», «спрятавшихся под землю».
«Боярскую» жизнь в шубах с рукавами до пола, чтобы не дай бог, не подумали, что боярин что–то делает руками кроме держания ложки – это гипертрофированный от дурости и безграмотности еврейский принцип «пользуйся всегда услугами рабов».
В этом и заключается разница, о которой я говорил выше, между народом и элитой к югу от Хазарского каганата, и – к северу от него. В дремучих русских лесах «русским» «эмирам» невозможно наладить такую же «стационарную» жизнь как я описал выше. В русских лесах жизнь эта крайне нестационарная, она в точности похожа на охоту в тайге на массового зверя, такого как соболь. Соболь кочует по тайге за белкой, а белка кочует по тайге по урожайным на кедровые орехи угодьям (иногда на тысячи верст), и уже охотники кочуют последними в этой цепочке. И ни одному охотнику не придет в голову даже мысль, что соболь станет жаться к охотничьим избушкам, надеясь там защититься от «набегов» других охотников. Особенно этот пример не годится для Западной Европы, ведь там народ, наоборот, жмется к «охотничьим избушкам». Значит там, на Западе, между народом и элитой не существовало принципа «охотника и его жертвы».
Итак, между народом и элитой на «святой» Руси по определению не могло быть никаких других отношений как раба и рабовладельца. Я, конечно, здесь опустил переход к крепостному праву (это у меня подробно описано в других работах) специально для того, чтобы более подробно осветить «боковой» вопрос этих отношений, а именно – возможность прогресса в науках и искусствах, без которого невозможна сама истинная элита. Истинная элита, конечно, тоже растет как грибы в лесу, но для этого нужен хотя бы сам лес. У нас же лес – поле разбоя специфических» грибников, косящих людей как грибы косой, не разбирая младого и старого, нужного и совсем не нужного. Поэтому, во–первых, потенциально элитных во младенчестве продали на галеры, и там они сгинули от непосильного труда. Во–вторых, постоянно на бегу от «охотников» многому не научишься. В третьих, учителей чаще ловят, так что нет преемственности поколений. Можно так дойти и до «в двадцатых», но я сразу скажу, в двадцать первых, истинной элите для взрастания нужна и хоть какая–то «окружающая среда», создаваемая на Западе для них самими «эмирами».
Теперь надо осветить два вопроса, и я не знаю, с которого мне начать, который важнее? Первый – это возможен ли прогресс в науках и искусствах при рабстве? И второй – что важнее, если это сосредоточено в одном лице, его лояльность к рабовладельцам или его нелояльность к ним в обмен на его элитарность? На первый вопрос у меня есть только простой ответ, конечный, без его движущих, вернее, тормозящих сил. И этот ответ у всех перед глазами. Из трехсот миллионов рабов, конечно, можно найти одного Сахарова для создания водородной бомбы. Но, чтобы двинуть вперед все науки как это произошло на Западе, Россия никогда, со дня своего основания Рюриком, не могла. И не только все науки, но даже и ни одной не могла двинуть вперед. В России даже не смогли изобрести простой пилы, чтобы на доски пилить деревья, в сплошном окружении которых жили. Вместо этого стволы просто раскалывали пополам клиньями, совершенно как какие–нибудь питекантропы и австралопитеки. И сколько бы записные пропагандисты «самой передовой в мире науки» ни надували губы, на «одной шестой» почти ничего не изобретено, что бы использовалось всеми народами, исключая мелочи. И даже знаменитое «русское» деревянное колесо, которое я по ошибке считал действительно русским, прибыло к нам вместе с не менее знаменитыми, но позабытыми, крепчайшими еврейскими (хазарскими) повозками тысячелетней давности. Тем более что дорог на Руси вообще не было до хазар, мы только плавали по речкам и «волочили» между ними (см. про Вологду и Волок Ламский у меня в других работах).
Второй мой вопрос можно поставить в промежуток между первым вопросом и ответом на него. «Наука побеждать», я имею в виду победу над собственным народом, поэтому с Суворовым это не отождествляю, является труднейшей из наук, так как она ни на чем, близком к понятию в народе, не основана. Трудность же ее в том, что не знаешь, с какой стороны ждать криминал. Поэтому борешься со всем, что выходит за рамки повседневной рабской жизни, почти животной. Так, например, по этой самой «причине» Василий Шуйский не хотел, чтобы его народ читал простой «западный» календарь, штук двести которых привез один ганзейский купец в Россию. Но «стеснительный» перед Западом Шуйский не хотел, чтобы о нем плохо подумали, поэтому выкупил все эти календари у купца и… сжег. И точно по такой же «стеснительности» Сахарова не расстреляли как сотни тысяч других представителей истинной элиты, а посадили в однокомнатной квартире в знаменитом торговлей рабами городе Горький, ныне, как и встарь – Нижний Новгород.
Но раз уж я заговорил о Сахарове, то – это классический пример для пояснений по моему второму вопросу. Молодость у элитного, как и всякого неэлитного, человека занята возможностями секса чуть ли не на половину. Вторая половина у элитного человека занята раздумьями об интересующем его научном вопросе. У неэлитного человека эта вторая половина души занята всякой всячиной, например, как и где бесплатно выпить, чтобы обратиться к первой половине своей души. Когда проходит первая молодость и у элитного человека секс перестает занимать в первой половине души главенствующее место, эта половинка души идет на подмогу второй половинке, посвятившей себя науке. У неэлитного человека первая половинка души направляется туда же. Но так как вторая половинка души занята всякой всячиной, а «всяких всячин» – миллион, то для этих «всяких всячин» не только второй половинки недостаточно, но можно бы еще где–нибудь прикупить, чтобы как следует развернуться с решением проблем «всяких всячин». Собственно, у элитного человека происходит почти то же самое, за одним существенным исключением. Науке, которой занимается элитный человек, явившаяся к ней «сексуальная половинка» не нужна. Ибо и самые сладкие конфеты приедаются, ибо и самая сложная наука все–таки не бесконечный набор «всяких всячин». И освободившаяся «сексуальная половинка» по природе своей элитной не желает заниматься «всякими всячинами». Ей тоже подавай серьезные раздумья, ведь обе они находятся в одной и той же элитной голове. Вот поэтому «сексуальная половинка» и начинает думать о вечном. Если не верите, то вспомните Эйнштейна и ряд других величайших физиков, например, наотрез отказавшихся делать атомную бомбу, и даже открыто осудивших это грязное дело. Но я не о них, а о самой природе освободившейся от секса части души решать глобальные проблемы, соответствующие их элитарности, например, Ньютону стала очень не нравиться глобальная хронологическая шкала истории Скалигера. С чего бы это, если не от освобождения «сексуальной половинки»? А Сахарову стала очень не нравиться советская власть, для которой он сделал водородную бомбу, за что он и попал в город Горький. А Ньютон, кстати, не попал в аналогичный город, а, наоборот, стал лордом, хотя скалигеровская хронология и была как скала или, вернее, как здание на Лубянке.
Последние предложения передвинули меня на новый абзац, в котором я хочу закрепить ответ на второй вопрос, изложенный выше. Конечно же, имей любой раб в стране самую что ни на есть элитную голову, ему ее не сносить, как только он начнет думать, о чем «не положено» думать. И заметьте, я ведь недаром говорил о двух половинках души, не для поэтики, а клонил к тому, что элитная голова просто не может не думать о вечном (не путать с религиозным понятием) и глобальном. А из раздумий об этом неизбежно получается, что рабства не должно быть. Сейчас на Западе даже дошли до того, что мушек и былинки степные охраняют от поползновений их уничтожения. Об исковерканных душах рабов там уже и не думают, все это в прошлом.
А нашей псевдоэлите ничего не жалко. Ей, этой псевдоэлите жалко только самих себя. Так могут в такой среде развиваться науки и искусства? Вопрос хотя и риторический, но для совсем уж дураков поясняю. Не могут развиваться науки и искусства. И «Черный квадрат» Малевича валялся бы где–нибудь под забором или на чердаке, не прояви к нему интерес Запад. И теперь надо сказать несколько слов о том искусстве, наук в этой категории нет, которое произвели сами рабовладельцы, тот же Лев Толстой или Тургенев, и даже бессменный лондонский редактор журнала «Колокол» богатейший помещик Герцен. Конечно, по сравнению с помещицей Коробочкой, да и тем же самым помещиком Ноздревым, Лев Толстой смотрится в более выгодном свете. Но, заметьте, все это сделано, как говорится, от жиру. Это вам не Моцарт, перебивавшийся случайными заработками. И сколько все–таки написали эти русские корифеи, например, Толстой и Тургенев за свою весьма долгую жизнь? Несравненно меньше, чем тот же трудяга простолюдин Бальзак, к старости купивший себе приставку «де», или такой же простолюдин Золя, да и оба Дюма. И не надо мне говорить, что творенья бесценны по малому их количеству, и не по количеству они ценятся. Да, не дать бы тому же Толстому досыта жрать с самого детства как Горькому, он бы раза в три написал больше, а, может быть, и лучше. Голова–то у него без сомнения была элитная, но чуть ли не до старости была забита одним животным сексом. И если быть уж совсем беспристрастным, то вся наша псевдоэлита должна бы на такой жратве создать столько «достижений» наук и искусств, сколько весь Запад создал во всех сословиях. Все это, разумеется, относится не только к России, но и ко всему Востоку.
