сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 88 страниц)
«Геракла кельты называют на своем местном языке Огмием, причем изображают этого бога в очень странном виде: он у них оказывается глубоким стариком, с плешью на темени, с совершенно седыми остатками волос на затылке, с кожей, сморщенной и загорелой до черноты, как у старых мореходов. Скорее можно было бы предположить, что перед нами – один из подземных обитателей Тартара, какой–нибудь Харон или Иапет, словом – кто угодно, только не Геракл. Но и в таком образе Огмий сохраняет все же снаряжение Геракла: львиная шкура накинута, палицу держит в правой руке, колчан подвешен, и натянутый лук выставляет вперед левой рукой, — словом, что касается снаряжения, это настоящий Геракл. Я думаю, признаться, что кельты в насмешку над эллинскими богами придают Гераклу столь противный обычаю вид и подобным изображением бога мстят ему за то, что он однажды совершил нападение на землю их и угнал добычу, — когда в поисках стад Гериона он пробежал большую часть западных стран. Впрочем, самое непонятное в этом изображении – еще впереди. Дело в том, что этот Геракл, хотя и старик, влечет за собою целую толпу людей, причем все привязаны за уши. А привязью служат тонкие цепочки, из золота и электрона сработанные и подобные прекраснейшим ожерельям. И вот, люди увлекаемые столь слабой цепью, даже не помышляют о бегстве, хотя они могли бы легко убежать, и вообще не сопротивляются и ногами не упираются, не откидываются всем телом назад, борясь с увлекающей цепью, напротив, со светлыми и радостными лицами они следуют за уводящим их богом и, славословя его в один голос, сами спешат и, желая забежать вперед, ослабляют узы, и, кажется, опечалены будут, если получат свободу».
Я, прочитав эти слова, сразу же представил себе госпожу Религию в образе этого хитрого лысого старца в маскарадном костюме рыцаря и народы, которые он ведет за уши. За что же еще их вести как не за уши? «Имеющий уши – да слышит». И золотые цепочки обещаний «вечной жизни» представил себе. И безмозглую толпу, которая во все это верит. И не только верит, но и бежит впереди дыма паровоза. И понял, что «все там будем». Неизбежно это. Кстати, понял и то, что сам Геракл тут не причем. Это просто X или Y – неизвестная величина, но несомненно – какой–то из богов, скорее всего мусульмано–христианских. То есть, это блестящая пародия на религию.
А Демин обиделся на Лукиана именно за Геракла: «Геракл–Огмий, о котором Лукиан в III веке новой эры мог сказать мало чего вразумительного (выделение – мое), а потому предпочел иронизировать, — в действительности очень древнее божество, его культ восходит к тем далеким временам, когда индоевропейская культура, верования и язык еще не были расчлененными». Все, дальше не могу, узнав не только об индоевропейской культуре вообще, но и о тех временах, когда она была «еще нерасчлененной». Особенно мне интересным показалось самомнение Демина. Он через 1700 лет после событий знает о них больше и лучше, чем Лукиан – их практически современник.
Но не в этом же, наконец, дело. Зачем Демину вообще потребовался сам Лукиан и, в особенности, данная цитата? Читаю, вот он подкрадывается: «…Геракл, как говорит в одной из Олимпийских од Пиндар, «достиг земель, что за спиной ледяного Борея», и … получил эпитет Гиперборейского. Замечу, что Борей – холодный ветер, чаще северный, но может быть и, например, восточным. Кажется Демину, что он на месте, а потому аж кричит: «Так вот он, оказывается, каким был, этот Гог – князь Роша, Мешеха и Фувала (то есть России, Московии и Тулы)!» (Библия – мое).
Все, доказано, мы – наследники Геракла, сами Гераклы и вообще – центр Мира. Или даже так: не от Рюрика мы все, прямиком – от Геракла.
Я не сомневаюсь, что Демин долго искал в пыли веков, кто же окажется из древних богов или героев «за спиной Борея»? Единственного нашел, но и тот – с «браком». Брак этот быстренько исправил, обелил свою находку, поставил почти ровесников Геракла – Лукиана на место, за «вранье». Что и требовалось доказать.
Я, пока писал все это, вспомнил, что и мне Лукиан несколько знаком. У Эрнеста Ренана в книге «Марк Аврелий и конец античного мира» середины позапрошлого века даже есть глава «Цельс и Лукиан», а в ней слова: «Цельс был другом Лукиана и разделял скептицизм великого насмешника ». Чем же занимались два друга? Не одного же старика–Геракла нам представили с «золотыми цепочками» в руке, другим концом привязанными за наши уши?
Ренан так характеризует Цельса: «Сам Вольтер не лучше разбивает библейскую историю: невозможности книги Бытия, понимаемой в прямом ее смысле, наивное ребячество рассказов о сотворении мира, о потопе, о ковчеге. Ярко выставлен кровавый, жестокий, эгоистичный характер еврейской истории, странность божественного выбора, отдавшего предпочтение такому народу и назвавшего его народом Божиим. Злобность еврейских насмешек над другими сектами резко порицается, как выражение несправедливости и гордости. Весь мессианический план иудео–христианской истории, основанный на преувеличенном значении, которое люди, и в особенности евреи, присваивают себе во вселенной, опровергнут рукою мастера. Зачем Богу сходить на землю? Для того ли, чтобы узнать, что у людей делается? Да разве ему не известно все? Разве так ограничено его могущество, что он ничего не может исправить, не придя сам в мир или не послав кого–нибудь? Или затем, чтобы его узнали? Это значило бы приписывать ему чисто людское тщеславие. И почему так поздно? Почему в это время, а не в другое? Почему в этой стране, а не в другой? Апокалипсические теория разрушения мира огнем, воскресение также победоносно опровергается. Странное притязание сделать бессмертным навоз, гниение! Цельс торжествует, противопоставляя этому религиозному материализму свой чистый идеал, своего беспредельного Бога, не проявляющегося в ткани конечных вещей».
Лукиана Ренан представляет так: «Во второй половине II века, мы, действительно видим одного только человека, который, стоя выше всех предрассудков, имел бы право посмеяться над всеми человеческими безумствами, и одинаково обо всех пожалеть . Этим человеком, самым сильным и самым и самым прелестным умом своего времени был Лукиан». <…> «Он был первым проявлением той формы человеческого гения, которой полнейшим воплощением был Вольтер, и который во многих отношениях есть истина. Так как человек не может серьезно разрешить ни одной из метафизических задач, которые он неосторожно возбуждает, то что делать мудрому среди войны религий и систем? Не вмешиваться, улыбаться, проповедовать терпимость, человечность, беспритязательную благотворительность, веселость. Зло в лицемерии, в фанатизме, суеверии. Заменить одно суеверие другим, значит оказать плохую услугу бедному человечеству ». <…> «Лукиан является нам, как мудрец, заблудившийся в мире безумцев. Он не питает ненависти ни к чему и смеется над всем, кроме серьезной добродетели ».
Заканчивает этот раздел Ренан пессимистически, как ныне отзывается Ю. Афанасьев о нашей действительности («Я – дремучий пессимист»): «Поражение здравого смысла свершилось. Тонкие насмешки Лукиана, справедливая критика Цельса окажутся немощными протестами. Через поколение человеку, вступающему в жизнь, будет предоставлен лишь выбор суеверия, а вскоре не будет и этого выбора » (Выделено – мной).
Я заметил, что Ренан немного погорячился, чтобы выпятить этих двух своих героев, назвав их чуть ли не единственными в те далекие времена. И вы можете ему поверить, если я не приведу еще одну цитату, в которой он сам себя опровергает в смысле исключительности появления Цельса и Лукиана. Их полным полно в главе «Новые апологии». Вот только один, Цецилий в передаче Октавиана (Octavius, 5): «Человек и животные родятся, оживляются, растут самопроизвольным сочетанием элементов, а потом расчленяются, растворяются, рассеиваются. Все идет кругом, возвращается к источнику, и никакое существо при этом не играет роли фабриканта, судьи, творца («Nullo artifice, nec judice, nec auctore»). Так соединение элементов огненных беспрестанно воспламеняет все новые и новые солнца . Так пары, исходящие из земли, собираются в туманы, поднимаются облаками, падают дождем. Ветры дуют, град трещит, гром ревет в облаках, молнии сверкают, грозовой удар разряжается; все это как попало, вкривь и вкось. Молния ударяет в горы, в деревья и, без выбора, в священные и в дурные места, настигает виновных, а часто благочестивых людей. Что сказать об этих силах, слепых, капризных, уносящих все без порядка, без разбора: при кораблекрушениях добрые и злые сравнены, заслуги их также; при пожарах смерть постигает невинных так же, как и злодеев; когда небо заражено чумным ядом, смерть всем, без различия; в ожесточении боя гибнут храбрейшие; в мирное время злодейство не только сравнено с добродетелью, но предпочитается, так что велико число тех, о которых спрашиваешь себя, ненавидеть ли их пороки или желать себе их счастья? Если бы мир был управляем высшим провидением и властью какого–либо божества, разве Фаларис и Дионисий заслужили бы венцы, Рутилий и Камилл – изгнание, Сократ – яд? Вот деревья, покрытые плодами, сбор плодов и винограда предстоит преизбыточный; дождь все портит, град все ломает. Вот до какой степени справедливо, что истина от нас скрыта, запрещена нам или точнее, что случай один властвует среди бесконечного и неуловимого разнообразия обстоятельств».
Теперь, чтобы приступить к анализу представленных выдержек, напомню, что все перечисленные персоналии в среднем всего лишь на 150 лет младше Христа. Вы представляете, всего 150 лет отделяют их и Христа. И Цецилий уже говорит при этом о современной космогонии, «вспыхивающих солнцах». А как вам нравится, что «заменить одно суеверие другим – оказать плохую услугу человечеству»? И это написано за 1700 лет до последней «замены суеверия» – христианства на марксизм, и уж самая последняя «замена» социализма вновь на капитализм. Ведь обе эти крайние точки – суеверия, а истина – посередине. И «беспредельный Бог Цельса, не проявляющийся в ткани конечных вещей», разве это не идеал человечества, освободившегося от алчных, глупых, мерзких «богослужителей», глистов, пожирающих человеческий мозг. Видите, какой я нетерпимый и алчный, жестокий в своей нетерпимости. А Лукиан – не такой. «Он не питает ненависти ни к чему и смеется над всем, кроме серьезной добродетели».
И как сейчас выглядит Демин со своим: «Геракл–Огмий, о котором Лукиан в III веке новой эры мог сказать мало чего вразумительного»? Человеком, не понимающим тонких шуток, принимающим то, над чем иронизирует «великий насмешник» Лукиан, за чистую монету. И строящим на анекдоте «о чукчах» здание мировой истории. И обратите, пожалуйста, еще раз внимание на изящество иронии представления Лукианом «слепой веры людей» в престарелого клоуна «Геракла».
Хотел бы обратить внимание и на слова самого Ренана: «Через поколение человеку, вступающему в жизнь, будет предоставлен лишь выбор суеверия, а вскоре не будет и этого выбора». Какие замечательные слова! Сказаны 150 лет назад, но актуальны и сегодня. Католичество все свои силы и несметные деньги с индульгенций положило на то, чтобы вскоре не было вообще выбора из суеверий. Оно костром и мечом не оставляло возможности людям выбрать себе суеверие по вкусу. И только протестантизм был наследником упомянутых великих свободолюбцев. Все остальные религии, как старые, так и новые, сегодняшние, типа дури Асахары, «деви Мари в штанах», коммунизма, национал–социализма, совсем свежего «антитерроризма» и прочих, запрещали и запрещают «свободный выбор суеверия». Все они так прямо и говорят: Суеверие должно быть одно на всей Земле. Потом возьмемся за Околоземное пространство, и так далее.
Как вы посмотрите на ситуацию, когда вы кошку или собаку загоняете в угол, а она, изнемогая от страха и обиды, – укусит Вас. Это терроризм?
3.2. Откуда «такая» целеустремленность
к «географическим открытиям»?
Демин: «Русские первопроходцы–пассионарии, начав однажды (Ермак – мое) движение на Восток, уже не могли остановиться, пока не достигли Тихого океана. Но и он не стал препятствием или последним рубежом. Впереди их ждало и манило западное побережье Америки, и оно вскоре – от Аляски и Алеутских островов до самой Калифорнии – почти на полтора века также стало русским. <…> Пока Москва и вся европейская Россия переживала тяготы смутного времени, сибиряки не сидели сложа руки и добрались до Енисея. В царствование Михаила Федоровича (сущую пешку – добавлю я), первого царя из династии Романовых, русские стрельцы, казаки и колонисты проникли в Восточную Сибирь, отстроили Енисейск, Кузнецк, Красноярск, Якутск и другие остроги (слово это знаете? — Мое) и вышли к Охотскому морю. Но подлинный пассионарный взрыв произошел уже в царствование Алексея Михайловича (вспомните «староверов», «раскольников», «Соборное уложение» — мое): Россия приобрела те же северо–восточные границы, которые сохраняет до сих пор». <…> Иностранцы продолжали открывать для себя Сибирь. <…> Иностранцы оставили память о себе в освоении Российской Арктики. <…> Но главными первопроходцами и первооткрывателями на необъятных российских просторах всегда – с самого начала и до конца – оставались русские люди».
«Так в чем же она – Ермакова тайна? – вопрошает себя Демин. «Ключ к ней – сама Россия и ее космическая предопределенность, обусловленная совокупностью геофизических и вселенских факторов. Ермак – типичный русский пассионарий, что черпает силы свои от самой матери–земли. Сказанное – не метафора, а непреложный факт, если только стать на космистско–биосферные позиции». <…> «Может, в самом деле, само солнце, каждый раз встававшее на Востоке, точно магнит железо, притягивало русских землепроходцев и мореплавателей? А что – с точки зрения гелиобиологии, гелиофизиологии и гелиопсихологии ничего сверхестественного в подобном предположении нет». «Кстати вакуумная среда изначально содержит в себе алгоритм воскрешения, ибо квант физического вакуума – не что иное, как материальная флуктуация, которая попеременно то возникает, то исчезает, то есть по существу непрерывно воскрешается в физическом смысле данного понятия».
«Откуда такая целеустремленность?» – недоумевает Демин, – «Да все оттуда же – из биосферы и ноосферы, которые – помноженные на электромагнитную, торсионную и иную энергетику сибирской земли – приводят к пассионарной «вспышке» в душе вожатого, а он уж «заражает» свое окружение».
Кто хочет, пусть верит в эту галиматью, которой пристало пользоваться разным там современным «лозоходцам», «целителям», в общем «кашпировским» и «зарядчикам воды по телевизору», но для доктора философии – это мелковато. Лучше я выберу у самого автора отдельные места из первоисточников, которые он цитирует. Может маленько яснее станет, что «двигало первопроходцами» и в чем тут «тайна»? Тем более что Демин сам себе жалуется, что «подлинных документов сохранилось не так уж много. Но разве в этом суть дела! «Скаски» да «отписки» диктовались подьячим наспех, на ходу и при случае. Некоторые грамоты вообще не дошли до адресатов, пролежали под спудом многие десятилетия и были обнаружены совершенно случайно. (Донесение Семейки Дежнева было погребено в Якутском архиве, где пролежало никому неведомое почти целый век)». Замечу только, что таким «обнаружениям» я посвятил немало станиц, строго документированных.
Вот избранные места из «челобитья» Дежнева: «…послан я на новую реку Анадырь для поиска новых неясачных людей», то есть не обложенных пока русской данью, ясаком. «…в прошлом же году… торгового человека Федота чухочьи люди на драке ранили». Небось, истинного исследователя–одиночку Миклухо–Маклая даже дичайшие племена Океании не «ранили». Но он же и не «торговый» человек был. «А с ними был промышленный человек Фомка Семенов. И с ним, Фомкою, пошел только промышленный человек Сидорко Емельянов и Ивашко Зырянин… прикащики Безсон Астафьев, Офанасий Андреев и Елфимко Меркурьев…А у нас не было подъячих, записывать некому». «И взяли два человека (анаульских людей) за боем, и ранили меня смертельною раною». «А в прошлом 162 году ходил я возле моря в поход, и отгромил у коряков якутскую бабу Федота Алексеева. И та баба сказывала, что де Федот и служилой человек Герасим померли цынгою, а иные товарыщи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не знаю де куды».
Замечу, что всех этих «исследователей» было 25 человек. И посланы они не для географических открытий, а для «поиска новых неясачных людей». Только и всего. Потому и дерутся с аборигенами, принуждают их «под корону», и получают сдачи то и дело. У них же нет даже грамотного ни одного, не говоря уже о картографе. Так зачем туда поперлись русские конкистадоры? За тем же, что и испанские. Притом, это сегодня мы слово «промышленный» воспринимаем как позитивное, но во времена Дежнева оно обозначало «промышлять» то, что «плохо лежит».
